Эллинистическая Греция в годы детства 15 страница
Может быть, именно в предчувствии этих событий Гиерон решился отречься от престола и по завещанию объявить Сиракузы демократической республикой; всю ответственность за дальнейшие события он перекладывал таким образом на народ. Однако в конце концов он принужден был отказаться от этого намерения.
Действительно, в 216 г., тотчас после смерти Гиерона, немедленно же началась междоусобная борьба. Гиероним, как и весь дом Гиерона, сочувствовал карфагенянам, но он был еще малолетним, и с его взглядами никто не хотел считаться. Большое влияние приобретает сочувствующая римлянам партия богатых людей, возглавляемая неким Фрасоном. Эти люди занимают враждебную Карфагену позицию и ведут предательские переговоры с Римом.
Так как Гиероним был горячим приверженцем Карфагена, то организуется заговор на его жизнь.
Политика эта вызвала, однако, негодование интеллигенции и народных масс. Гиероним объявляется совершеннолетним. Происходит переворот: Фрасон и его друзья устраняются. Гиероним приближает к себе в качестве фактических правителей мужей своих сестер Адранодора и Зоиппа, вождей карфагенской партии. Новое правительство шлет своих послов к Ганнибалу; Ганнибал со своей стороны делает ловкий политический шаг: он шлет послами в Сиракузы двух братьев — Гиппократа и Эпикида.
Гиппократ и Эпикид родились от карфагенянки, но они принадлежали к одному из знатных и популярных сиракузских домов: дед их был изгнан из Сиракуз и бе-{215}жал в Карфаген; он был одним из видных сторонников карфагенской ориентации. Как сыновья сиракузянина, Гиппократ и Эпикид сохраняли сиракузское гражданство. Жители Сиракуз и руководившая ими теперь карфагенская партия встретила братьев с распростертыми объятиями; они становятся членами совета и главными советниками молодого царя, фактически возглавляя правительство Сиракуз.
Итак, жребий был брошен. Как мы уже говорили, пока казалось, что с Римом справятся и без помощи Сиракуз, Сиракузы вели хитрую дипломатическую игру и, оставаясь вне войны, щадили свои силы и извлекали все выгоды, которые выпадают на долю нейтральной державы. Теперь, когда положение Карфагена ухудшилось, сиракузяне выступают как передовые борцы за эллинизм против грядущей римской эксплуатации и римского варварства. Македонский царь Филипп V уже стал на сторону Карфагена (заключенный в 215 г. договор Филиппа с Карфагеном дошел до нас). Гиероним и его советники теперь озабочены привлечением к этой коалиции Александрии, чтобы сплотить против Рима наиболее влиятельные культурные и экономические центры эллинистического мира.
Узнав о новой политической ориентации Сиракуз, римляне шлют сюда свое посольство. Но сиракузяне даже не сделали попытки скрыть свое сочувствие Карфагену и приняли римское посольство чрезвычайно холодно. Затем Сиракузы шлют послов в Карфаген, и карфагеняне обещают им в случае победы власть над всей Сицилией.
После этого сиракузяне предъявляют ультиматум Риму, требуя возвращения всех данных римлянам Гиероном «даров». Вслед за тем Зоипп с младшими братьями царя отправляется в Александрию, чтобы привлечь на свою сторону Птолемеев. Между сиракузским царским домом и Птолемеями была тесная дружба; поэтому предприятие обещало успех. Однако, александрийское правительство, учтя обстановку, не решилось выступить на стороне Ганнибала, хотя внешне сохраняло с ним дружественные отношения. Дело в том, что в Александрии наблюдался такой же разлад, как и в Сиракузах. Лучшие представители придворного общества и интеллигенции, {216} как, например, Эратосфен, в большей или меньшей мере сочувствовали Карфагену. В IV в. прославление Аристотелем Карфагенского государства могло еще расцениваться примерно так же, как прославление скифских законов, как аполитическое увлечение экзотикой. Теперь, во второй половине III в., во время напряженной борьбы Карфагена и ряда греческих государств с Римом, открытое прославление Эратосфеном карфагенского строя как лучшего из всех существующих, хотя бы и наряду с римским, не могло не расцениваться как политический выпад. С другой стороны, близость Аполлония с пергамским царем Атталом I и поездки Аполлония ко двору этого царя не могли не рассматриваться как определенная политическая демонстрация: Пергам, как мы видели, открыто поддерживал Рим.
Несомненно, Аполлоний не был одинок; в Александрии было не мало сторонников Рима. Еще больше было близоруких людей, которым римская агрессия в Египте казалась не стоящей на повестке ближайших дней и которые, даже сочувствуя Карфагену, считали безрассудным и опасным ввязываться в конфликт между Римом и Карфагеном. Поэтому-то посольство в Александрию и осталось безрезультатным.
Не довольствуясь дипломатическими демаршами, сиракузяне начинают весной 214 г. военные приготовления. Царь Гиероним отправляется в Леонтины, находившиеся поблизости от границы римских владений; Гиппократ движется к границе с двухтысячным войском. Но в это время тайному агенту римлян в Сиракузах Диномену удается организовать в Леонтинах убийство царя Гиеронима. Гиппократ вынужден был спешно вернуться в Сиракузы, чтобы противодействовать дальнейшему усилению влияния римской партии.
Открытое военное выступление Сиракуз на стороне Карфагена не было непосредственно спровоцировано римлянами: сиракузяне могли при всем сочувствии к Карфагену, еще долгое время сохранять политику нейтралитета, не бросая Риму открытого вызова. Это обстоятельство и должно было содействовать усилению римской партии. Удается убить вождей карфагенской партии Андранодора и Фемиста, а также братьев царя. {217}
Но в это время в Сиракузы пришли первые известия о зверских расправах римлян в греческих городах. Возмущением сиракузского общества не преминули воспользоваться уцелевшие сторонники карфагенской партии. Гиппократ и Эпикид выступают в народном собрании с требованием возобновить политику открытой борьбы с Римом; их избирают стратегами на место убитых. Но и римская партия сохранила еще влияние: богач Аполлоний требует открытого выступления на стороне римлян.
В это время получилось известие, что римляне подходят к Леонтинам, входившим в сферу сиракузского влияния. Гиппократ и Эпикид отправляются на выручку Леонтин; это было весьма на руку сторонникам римской партии, ввиду исключительного влияния Гиппократа в народном собрании; после их отъезда проводятся массовые аресты и конфискации в рядах карфагенской партии.
По ходу военных действий Гиппократу пришлось вторгнуться на римскую территорию и причинить серьезный урон римлянам; поскольку Сиракузы еще не были формально в состоянии войны с Римом, римский полководец Марцелл, учитывая политическую обстановку в Сиракузах, потребовал у леонтинцев выдачи Гиппократа. Правительство Сиракуз, бывшее теперь всецело в руках римской партии, не только присоединяется к римскому требованию выдачи Гиппократа, но еще и назначает награду за его голову. Однако ненависть к римлянам была настолько сильна в леонтинском народе, что леонтинцы отказались выдать Гиппократа.
Гиппократу не удалось все же сдержать натиск двух римских армий, из которых одна возглавлялась уже упомянутым Марцеллом, а другая — Аппием Клавдием. Гиппократ бежал в Гербесс, а Леонтины были взяты Марцеллом, который организовал здесь дикий, бесчеловечный погром, сопровождавшийся массовым убийством мирных жителей. Сиракузское же правительство дошло в своем угодничестве до того, что послало свое войско на помощь римлянам к Гербессу; но братья Гиппократ и Эпикид, хорошо зная настроение народных масс в Сиракузах, вышли навстречу сиракузскому войску и, несмотря на все уговоры аристократических полководцев, одним из которых {218} был Диномен, убийца Гиеронима, убедили воинов отказаться от похода.
Когда известие об ужасном погроме в Леонтинах пришло в Сиракузы, произошел открытый взрыв возмущения против римлян. Офицерам и полицейским с трудом удавалось удерживать массы от открытого восстания. Затем с поля военных действий вернулись Гиппократ и Эпикид; в своих речах в народном собрании они ярко описывали бесчеловечные злодеяния римлян в Леонтинах и обвиняли своих аристократических коллег по стратегии в том, что они действовали как агенты Рима. Диномен пытался пойти испытанным им путем — организовать убийство Гиппократа, но из этого теперь ничего не вышло. Стратеги — сторонники римской партии были казнены; вся власть была передана Гиппократу и Эпикиду.
Последовавшее вскоре после этого новое избиение римлянами мирных жителей в Энне не могло не вызвать в сиракузском обществе нового взрыва враждебности к Риму. Все предложения римлян, сделанные ими в ответ на ходатайства прежнего правительства, были отвергнуты; пятиярусный военный корабль (пентэра) с римскими послами был арестован; с трудом удалось удержать народные массы от кощунства — от убийства римских послов.
После этого римский флот под командованием Марцелла и сухопутное войско под начальством Аппия Клавдия двинулись к Сиракузам и осадилиих. Гиппократ, понимая, что собственными силами Сиракузы не справятся с римлянами, еще до прихода римлян отправил в Карфаген посольство с просьбой о помощи. Весной 213 г. в Сицилии высадился карфагенский полководец Гимилькон с большим войском. Гиппократ передал управление городом своему брату Эпикиду, а сам с 10000 пехотинцев и 500 всадниками двинулся навстречу Гимилькону, успевшему уже занять Акрагант. Несмотря на то, что Марцелл преградил путь Гиппократу и нанес его войскам тяжелое поражение, Гиппократу удалось прорваться в Акрагант и соединиться с Гимильконом; вместе они готовятся к походу на Сиракузы.
Мы остановились так подробно на всех этих фактах политической и военной истории Сиракуз потому, что обычно в нашей литературе они излагаются с римской {219} точки зрения, в извращенной тенденциозной трактовке римских историков.1
Но вернемся к осажденным Сиракузам. Чтобы парализовать возникновение мощной антиримской коалиции, необходимы были немедленные решительные действия, и римляне пришли под стены Сиракуз вполне оснащенными. На кораблях находилось большое число испытанных в боях воинов и военные машины, в том числе гигантская машина самбука.
Уже в это время война была в значительной мере войной машин, войной техники; римляне, одержавшие уже в 260 г. морскую победу над карфагенянами благодаря «воронам», особым перекидным мостам с крючьями, показали, что они — не новички в этом деле.
С дальнейшими событиями читатель познакомится непосредственно из красочных рассказов Полибия, жившего немного времени спустя после этих событий, и Плутарха в его биографии Марцелла:
«Приготовив плетенки, метательные орудия и все прочее, нужное для осады, римляне надеялись благодаря многочисленности рабочих рук покончить приготовления в течение пяти дней и затем напасть на неприятеля. Но при этом они не приняли в расчет искусство Архимеда, не учли, что иногда один даровитый человек способен сделать больше, чем множество рук. Теперь они убедились в этом на опыте... Архимед заготовил внутри города, а {220} равно и против нападающих с моря такие средства обороны, что защитникам не предстояло утруждать себя непредусмотренными работами на случай неожиданных способов нападения: у них заранее было все готово к отражению врага при всяком случае... Находившиеся на каждом римском судне люди были вооружены луками, пращами и легкими дротиками, чтобы прогонять врага, нападающего с зубцов стен. Вместе с тем римляне отняли у восьми пятиярусных судов (пентэр) весла, у одних с правой стороны, у других с левой, связали суда попарно с боков, лишенных весел, и, действуя веслами только с наружных сторон, стали подвозить к городской стене так называемые самбуки...
(Когда все это было готово) римляне приготовились идти приступом на башни городской стены. Однако и Архимед со своей стороны соорудил машины, которые могли выбрасывать снаряды на любое желаемое расстояние. Враги были еще далеко от города, когда Архимед из своих больших дальнобойных метательных машин стал поражать их корабли таким множеством тяжелых снарядов и стрел, что они никак не могли уберечься от них и оказались беспомощными и бездеятельными. Когда Архимед замечал, что снаряды попадают слишком далеко, за линию вражеских кораблей, он пускал в ход меньшие машины, соответственно нужному ему расстоянию. Это вызывало такой ужас среди римлян, что они не в силах были двигаться вперед. Поэтому Марцелл, не зная, что ему делать, был принужден вести свои корабли на приступ ночью, без шума, незаметно для врага. Но когда они приблизились к берегу на расстояние выстрела, Архимед применил другую заготовленную им военную хитрость против тех, которые сражались с вражеских кораблей. По его приказу в стене, на высоте человеческого роста, были просверлены многочисленные отверстия, имеющие приблизительно ширину ладони. За этими амбразурами он поместил стрелков и метателей снарядов; они непрерывно обстреливали вражеский флот и таким образом сводили на нет все усилия римских солдат. Таким способом, был ли враг в отдалении, или он находился у самых стен города, Архимед не только препятствовал осуществлению всех его планов, но и убивал большую часть нападающих. Лишь только рим-{221}ляне начинали выставлять против города свои самбуки, тотчас же осажденные пускали в ход свои машины, находившиеся внутри городских стен и остававшиеся до этих пор незаметными для врага. Когда надо было пустить их в дело, они подымались над бастионами и высовывали свои клювы далеко вперед от укреплений города. Одни несли на себе камни, весившие не менее десяти талантов (1/4 тонны), другие — груды свинца. Как только самбуки приближались к стенам, осажденные, ослабляя при помощи каната блоки, к которым клювы этих машин были подвешены, поворачивали их вправо или влево — туда, где это было нужно; затем открывались задвижки, и из клюва падал на самбуку камень, который разбивал не только машину, но и корабль, на котором она стояла, подвергая находившихся на ней воинов величайшей опасности. В распоряжении сиракузян были и другие машины; когда приближались вражеские корабли, покрытые специальными плетенками для защиты от стрел, бросаемых через отверстия в стенах, эти машины извергали камни такой величины, что находившиеся на носах кораблей принуждены были спасаться бегством.
Кроме того, по приказу Архимеда, опускалась железная лапа, привязанная к цепи; этой лапой машинист, управлявший клювом машины, точно рулем корабля, захватывал нос корабля и затем опускал вниз другой конец машины, находившийся внутри городских стен. Он подымал таким образом в воздух нос корабля и ставил корабль отвесно на корму, а затем закреплял неподвижно основание машины, а лапа и цепь отделялись при помощи каната. Непосредственным результатом этого было то, что корабли либо падали на бок, либо совершенно опрокидывались; еще чаще (так как носы падали с большой высоты в море) корабли совершенно погружались и наполнялись водой, к ужасу тех, которые на них находились. Марцелл оказался в очень тяжелом положении; все его планы терпели крушение благодаря изобретениям Архимеда. Потери римлян были огромны, а осажденные глумились над всеми их усилиями. Однако и он, хотя и был сильно раздражен, позволял себе подшучивать над изобретениями великого геометра: «Этот человек, — говорил он,— решил напоить наши корабли допьяна морской водой, а наши {222} самбуки он ударами палки высокомерно прогоняет с попойки, как недостойных его общества». Так кончилась осада сиракузян с моря.
Аппий с войском очутился в столь же трудном положении и потому совсем отказался от приступа. И действительно, находясь еще далеко от города, римляне сильно терпели от метательных машин Архимеда, ибо сиракузяне имели наготове множество метательных орудий, превосходных и метких. Оно и понятно, так как уже Гиерон дал средства на них, а Архимед изобрел их и мастерски исполнил. Итак, когда римляне приближались к городу, одни из них были, как я говорил уже выше, непрерывно обстреливаемы через отверстия в стене, терпели урон и не могли продолжать наступление; другие, надеявшиеся пробиться вперед под защитой плетенок, гибли под ударами камней и бревен, падавших сверху. Много бед причиняли сиракузяне римлянам и теми лапами при машинах, о которых мы говорили выше: лапы эта поднимали воинов в полном вооружении и кидали их вниз.
Наконец, Аппий с товарищами возвратился в стоянку и устроил совещание с трибунами, на котором единогласно решили испытать все мыслимые средства, но отказаться от надежды взять Сиракузы приступом; согласно этому решению они и действовали.
Так в течение восьми месяцев римляне оставались под стенами города, и не было такой уловки или отважного дела, пред которыми они остановились бы. Но идти на приступ они больше ни разу не осмеливались. Такова чудесная сила одного человека, одного дарования, умело приспособленного к какому-либо специальному делу. Вот и теперь: располагая столь значительными силами, сухопутными и морскими, римляне надеялись с первого же приступа взять город и сделали бы это, если бы кто-нибудь изъял из среды сиракузян одного этого старичка. Но он был, и римляне не решались даже идти на приступ».
Полибий писал лишь небольшое время спустя после описываемых событий, и он вообще известен как точный, трезвый и серьезный историк; поэтому мы обязаны считать этот рассказ, за вычетом риторических украшений и небольших преувеличений, исторической истиной, лишь несколько стилизированной из желания противопоставить {223} великого человека серой массе. Только рассказу о судах, вытянутых из воды железными лапами и поставленных вертикально на корму, верить нельзя: такого результата без помощи механического двигателя достигнуть невозможно. В лучшем случае, речь могла идти о том, что захваченный лапой нос корабля слегка приподнимался над поверхностью воды.
Сходные рассказы мы находим и у более поздних писателей — у Ливия и Плутарха; приведем здесь рассказ Плутарха ввиду его живости и красочности.
«Марцелл двинулся к Сиракузам со всеми войсками...» Марцелл производил нападения и с суши и с моря... Марцелл командовал 60 пентэрами, наполненными всякого рода оружием и стрелами. Он приказал связать между собою восемь больших кораблей, поставил на них осадную машину и подплывал с нею к стенам, надеясь на успех ввиду обширности и тщательности своих приготовлений и славы своего имени. Но все это было пустяками для Архимеда и архимедовых машин...
В свое время царь Гиерон оценил важность механики и упросил Архимеда построить для него всякого рода машины и осадные сооружения, которые служили бы как для защиты, так и для нападения в какой угодно осаде... Теперь машины эти пригодились сиракузцам, а вместе с машинами и их изобретатель.
Когда римляне осадили город с двух сторон, сиракузцы испугались. От страха каждый молчал, потому что не надеялся, что можно будет оказать сопротивление такой грозной силе.
В это-то время и привел Архимед в действие свои машины. В неприятельскую пехоту неслись пущенные им различного рода стрелы и невероятной величины камни с шумом и страшной быстротою. Решительно ничто не могло вынести силы их удара; они опрокидывали тех, в кого они попадали, и расстраивали их ряды. На море внезапно поднимались со стен над кораблями бревна, загнутые наподобие рога. Одни из них ударяли в некоторые корабли сверху и силой удара топили их. Другие железными лапами или клювами, наподобие журавлиных, схватывали корабли за носы, поднимали их в вертикальном направлении на воздух, ставили корабль на корму и затем (уда-{224}лив крюк) топили... Часто корабль поднимало высоко над поверхностью моря, и, вися в воздухе, он к ужасу окружающих качался в разные стороны, являя собою ужасающее зрелище, пока весь экипаж не был сброшен или перестрелян... Самбука, машина, которую Марцелл поставил на нескольких кораблях и подводил к стенам..., еще далеко не успела подойти к стене, как оттуда вылетел камень весом в десять талантов, за ним другой, третий. Они упали на машину со страшным шумом и силой, разбили ее корпус, разорвали болты и уничтожили связи, так что Марцелл, не зная, что делать, решил отплыть поспешно с флотом и приказал пехоте отступить...
Они успели отойти на большое расстояние, но стрелы догоняли их, попадали в отступающих, так что они понесли огромные потери в пехоте. Многие корабли их были разбиты, между тем как неприятелю они не могли причинить никакого вреда; большая часть машин Архимеда стояла за стенами. Казалось, римляне сражались с богами; над ними разражалась беда за бедой, между тем они не видели врагов!
Марцелл успел, однако, избежать опасности. Он шутил над своими техниками и механиками и говорил: «Не перестать ли нам драться с математиком Бриареем? Он, сидя спокойно у моря, выбрасывает наши корабли и, бросая в нас разом столько стрел, оставляет за собой мифических сторуких великанов». Действительно, все остальные сиракузяне служили своего рода телом архимедовых машин, один он был душою, которая всех двигала, все направляла... Наконец, римляне стали так трусливы, что если замечали, что над стеной движется кусок кана-
Таблица 11. Ганнибал. Скульптура
та или бревно, то кричали: «Вот, вот оно!» и, думая, что Архимед хочет направить на них какую-либо машину, ударялись в бегство. Видя это, Марцелл прекратил всякого рода сражения и нападения»...
Попытаемся дать оценку всех этих сообщений, чтобы правильно понять роль и позицию Архимеда в тяжелых событиях интересующего нас времени. Мы видели уже, что борьба Рима с Карфагеном была теснейшим образом связана с борьбой партий внутри Сиракуз; на Карфаген ориентировались придворные группы и демократическая, народная партия; на Рим — богачи, вернее какие-то {225} группы богачей, заинтересованные экономически в сближении с Римом; к ним примыкали, несомненно, и немалочисленные группы простонародья, стремившиеся во что бы то ни стало избежать открытой войны и надеявшиеся на то, что им удастся сохранить нейтралитет до ее развязки. Подготовляя техническое оснащение для борьбы с римлянами, Архимед, друг и родственник царской семьи, придворный математик и механик, в момент ожесточенной партийной борьбы, конечно, выступал не как отвлеченный ученый, воспользовавшийся удобным случаем для постановки экспериментов по механике, а как активный деятель карфагенской партии. Всякому понятно, что структура его машин и приспособлений была теснейшим образом координирована с общим планом военной обороны Сиракуз; только учтя силы свои и неприятельские, топографию сиракузских укреплений, общий план обороны и т. д., Архимед мог правильно рассчитать расположение отверстий в стенах, дальнобойность и радиус действия изобретенных им машин, вес снарядов и т. д. Архимед был, следовательно, членом, если не руководителем сиракузского военного совета, а если учесть малолетство Гиеронима и родственную связь Архимеда с царствующим домом, то можно быть уверенным, что, по крайней мере, в 215—214 гг. Архимед был и одним из его политических руководителей.
Машины Архимеда могли защитить город только от неприятельских приступов, но не могли спасти осажденных от голода. Вот почему уже в начале 213 г. сиракузяне, как мы видели, отправили в Карфаген посольство с просьбой о помощи и теперь со дня на день ожидали прибытия к городу Гимилькона и Гиппократа.
Весной 212 г. Гимилькон и Гиппократ узнали о том, что римлянам удалось захватить у истощенных сиракузян (вероятно, благодаря помощи предателей внутри города) сиракузское укрепление Гексапилы, и они двинулись поспешно к Сиракузам, где их с таким нетерпением ожидали. К ним стекались большие массы туземцев-сикулов, из которых Гимилькон составил вспомогательное войско. Союзникам удалось проникнуть в большую гавань Сиракуз, но их нападения на осаждающих были отражены. К тому же счастье пришло на помощь римлянам: в карфа-{226}генском лагере разразилась эпидемия чумы, от которой погибло все войско, в том числе и Гиппократ. Теперь положение осажденных стало безнадежным, а их капитуляция— только вопросом времени.
С нашей оценкой роли Архимеда в описанных событиях вполне согласуется и рассказ о гибели Архимеда. 1
Таблица 12. Смерть Архимеда
В той же биографии Марцелла Плутарх рассказывает, как Марцеллу удалось, наконец, ворваться в город вследствие измены сиракузских граждан, принадлежавших к римской партии. Взятие Сиракуз, как и других городов, попавших в руки римлян, сопровождалось невероятными актами жестокости, убийствами, грабежами и насилиями. В числе убитых был и Архимед.
Плутарх жил под римской властью, пользуясь благодеяниями римских магнатов. 2 Он чрезвычайно озабочен тем, чтобы не скомпрометировать Рим в глазах культурных людей и не вызвать недовольства своих господ. Жестокости, сопровождавшие взятие Сиракуз, очевидно, запомнились надолго и ставились римлянам в вину. Рассказ Плутарха имеет поэтому апологетический характер. Другие полководцы, говорит он, не только не смели противиться зверствам солдат, но еще поощряли их. Однако Марцелл, смотря на разрушаемый и разоряемый город, чуть не плакал. У него одного из всех полководцев хватило мужества запрещать воинам убивать, насиловать и обращать в рабство свободных людей. Но воины его не слушали. После этих вводных слов, Плутарх замечает:
«Ничто так не огорчило Марцелла, как смерть Архимеда. Этот философ находился во время взятия Сиракуз один в своем жилище, углубленный в рассмотрение каких-то геометрических фигур. Будучи всем умом и чувствами погружен в эти размышления, он не обратил внимания на шум и крики римлян, бежавших по всему городу, и даже не знал, что город уже в их власти. Вдруг пред ним в его {227} доме предстал римский солдат с требованием немедленно следовать за ним к Марцеллу. Но Архимед отказался следовать за ним прежде чем не закончит доказательства разбираемой им математической проблемы. Раздраженный римлянин вытащил меч из ножен и убил его. По словам других, к Архимеду явился солдат с мечом в руке, чтобы его убить. Но Архимед настойчиво просил его подождать одну минуту, чтобы задача, которой он занимался, не осталась нерешенной; солдат, которому не было дела до его доказательства, пронзил его своим мечом. Согласно третьему рассказу, Архимед уже шел сам к Марцеллу, неся в ящике математические инструменты — солнечные часы, небесные глобусы и угломеры для измерения величины Солнца. Встретившие его солдаты решили, что в ящике золото, и убили его, чтобы завладеть его сокровищами. Но, несмотря на все разногласия, все историки согласны в том, что Марцелл был очень огорчен его смертью; к убийце он отнесся с отвращением, как к совершившему кощунство; он разыскал родственников Архимеда и оказал им всяческое уважение».
Сходный рассказ мы находим и у римского историка Валерия Максима. И он, прежде всего, подчеркивает, что Марцелл приказал пощадить гениального математика, что убийство было совершено без ведома Марцелла. К этому писателю восходит столь часто повторяемое изречение Архимеда: «Noli turbare circulos meos» («Не трогай моих чертежей»). «Солдат, усмотрев в этих словах оскорбление могущества победителей, отрубил ему голову, и кровь Архимеда запятнала его научный труд».
Звериная жестокость римлян по отношению к побежденным противникам нам хорошо известна из приведенных уже выше примеров. В частности, нам хорошо известна иа событий в Леонтинах и Энне и звериная жестокость Марцелла, победителя Сиракуз.
Если Марцелл приказывал истреблять ни в чем не повинных женщин и детей в побежденных им городах, то как должен был он поступить с руководителем «мятежного сопротивления» римлянам в городе, заключившем договор с римлянами и «вероломно» нарушившем его, с человеком, который нанес римлянам столько чувствительных ударов, уничтожил множество римских воинов и много ко-{228}раблей, был причиной затяжки войны и уныния в римском войске? Если Марцелл просто убил этого вредного старика, не подвергнув его мучительной пытке, это уже было бы с его стороны актом исключительного для римлян великодушия.
В самом деле, было бы наивно предполагать у римлян III в. какое-то особое уважение к отвлеченной греческой науке. Ученый или поэт был с точки зрения римской ведущей аристократии этого времени человеком низшей породы, не то ремесленником, не то шутом. Недаром римские аристократы Метеллы на остроумные стихотворения Невия, величайшего римского поэта III в., ответили стихом:
«Дадут Метеллы в морду Невию поэту»
(Dabunt malum Metelli Naevio poetae).
А это был римский поэт-патриот, автор знаменитой тогда поэмы о Пунической войне. Что же касается греческих философов, то их деятельность считалась вредным суемудрием; их неоднократно попросту высылали из Рима. Как же должны были они отнестись к «философу», боровшемуся с Римом и причинившему им неисчислимые бедствия?
Другое дело — вторая половина второго и первый век. Греческая мода постепенно становилась господствующей в Риме, а неотъемлемой частью этой моды было подчеркивание уважения к отвлеченной науке. Всякого рода высокопоставленные дилетанты, вроде Цицерона, считали необходимым не только прокламировать уважение к философии и науке, но и усвоить какие-то верхи науки, чтобы «без принужденья в разговоре коснуться до всего слегка, с ученым видом знатока». Жестокое умерщвление величайшего из греческих математиков, разумеется, бросало тень на одну из самых славных страниц римского прошлого, на историю Пунических войн.
Издатель Архимеда, вер-Экке, справедливо замечает до этому поводу:
«Римский народ интересовался прежде всего искусством управления и военным делом, но он всегда оставался чужд математическим спекуляциям. Даже астрономия в Риме была чисто физической наукой, а геометрия здесь {229} никогда не подымалась выше уровня простой геодезии. И сочинения Архимеда дошли до нас не благодаря римской цивилизации — римляне, по-видимому, не знали сочинений Архимеда, и вообще точные науки ничем не обязаны римлянам».