Предки и родственники со стороны матери 3 страница
В 35 году произошла школьная реформа. Школы стали примерно такими, как сейчас. До этого были т. н. фабрично-заводские школы. В школах была большая демократия. Члены учкома на равных присутствовали на педсоветах. Были не классы, а группы. Учебный год делился не на 4 четверти, а на три триместра. Среднее образование оканчивалось 9-м классом. Руководитель школы назывался заведующим.
С 35 года демократия в школах была ликвидирована, введено было единоначалие. Руководитель школы стал называться директором, группы – классами, учебный год разделился на 4 четверти. Раньше оценки были двухбалльные: удовлетворительно (уд.) и неудовлетворительно (неуд.). С 33 года ввели еще одну оценку: хорошо (хор.). Цифровых отметок не было.
А теперь оценивали по 5-балльной системе: 1 (очень плохо); 2 (плохо); 3 (посредственно); 4 (хорошо); 5 (отлично).
До четвёртого класса включительно все предметы вела одна учительница (за исключением пения, труда, физкультуры и грузинского языка). Теперь же по каждому предмету был отдельный преподаватель.
В школе я начал учиться очень хорошо. I четверть окончил отличником и был премирован конструктором. Но дальше дела пошли хуже. И до конца обучения всегда имел по 3 переэкзаменовки: по русскому письменному, по грузинскому языку и по немецкому языку.
Бывало даже так: за сочинение по литературе я получал две отметки – 5 за содержание и 2 за грамотность.
В школе у нас сложилась компания друзей, с которыми мы дружили до конца учебы и даже после. Это Сашка Венецкий, Вовочка Максимов, Арон Атоян, Жорка Лироносов и др. Но самым закадычным моим другом был Сашка Венецкий. Дружба наша кончилась только его смертью.
В школе я был очень озорным мальчишкой. Помню, в школе проводили бал-маскарад для отличников всего района. Отличником я, разумеется, давно не был, и меня и моих друзей на бал-маскарад не пригласили. Мы считали себя хозяевами школы и нас это возмутило. По водосточной трубе я, Сашка Венецкий и Вовка Максимов поднялись на 3-й этаж (на 2-м этаже происходил бал), а 3-й этаж был заперт. Мы влезли в окно туалетной, затем пробрались на чердак, где был главный электрический щит, и вывернули все пробки. На чердаке находилась какая-то кладовая, где мы нашли томатную пасту.
Когда потух свет, на 2-м этаже поднялась паника. Мы в это время выбили стекло над дверью 2-го этажа и с лестницы стали брызгать томатной пастой в паникующих отличников, а затем благополучно спустились по водосточной трубе и издалека наблюдали, как расходились отличники.
5-й класс я окончил с 3 переэкзаменовками по русскому, немецкому и грузинскому языкам. В августе я эти переэкзаменовки сдал и был переведен в 6-й класс.
Летом 1936 г. мать на работе достала мне путёвку в пионерлагерь в местечко Сурами.
Этот лагерь ничем не был похож на грозненский лагерь, где мы были абсолютно свободны.
Сурамский лагерь уже был такой же, как и современные лагеря. Нам ни грамма не было свободы, за каждым нашим шагом наблюдали воспитатели, вожатые и прочий персонал. В лагере я весь срок выдержать не мог и, оставив записку, удрал оттуда домой. Родители телеграфировали в лагерь, что я благополучно прибыл.
В 1936 г. г. Тифлис был переименован в Тбилиси. По-грузински город всегда назывался Тбилиси, что в переводе на русский язык означает «тёплый».
Существует легенда, что еще в 6-м веке один из грузинских царей, охотясь в лесу, убил фазана, который свалился в ручей. Когда царь подбежал и схватил фазана, вода в ручье была тёплая, почти горячая. Царь выкрикнул: «Тбила», что значит «тёплая», и велел основать на этом месте город.
Город очень скоро стал столицей Грузии и самым крупным торговым городом Кавказа. Через город проходили караванные пути между Персией и Византией. Основное население города были персы, а по-персидски «тёплый» - «тпхиз». Когда Грузия присоединилась к России, русским трудно было выговорить слово «тпхиз», и стали называть более благозвучно для русского языка – Тифлис. И вот в 1936 г. городу вернули его грузинское название Тбилиси.
В школе начались занятия, но я опять продолжал озорничать. У нас был новый учитель математики. Я в математике был всегда довольно силен и как-то раз заметил ошибку учителя, доказал ему правильно. После этого учитель меня возненавидел.
Как-то был урок немецкого языка. Мы что-то писали в тетрадях, а потом учительница стала что-то объяснять. Передо мной лежала тетрадь. На обложке ее был портрет Ленина. Я, от нечего делать, стал рисовать. Пририсовал Ленину очки, потом усы, увеличил бороду и уши и, наконец, пририсовал рожки. Дело в том, что у нас был учитель рисования, у которого была бородка, как у Ленина. Этого учителя называли «Козликом». Вот я превратил Ленина в «Козлика», естественно без всякой задней мысли. Учительница собрала тетради, и мы ушли домой.
Дня через 3 меня вызвали к директору школы и объявили, что я исключен из школы без права поступления в другие школы. Если бы это был не портрет Ленина, а Сталина, вряд ли бы я так легко отделался.
Учитель (впоследствии он стал завучем), который благоволил ко мне, посоветовал мне не отчаиваться, а заниматься самому, узнавая у товарищей, что задано, а затем, весной, просить РОНО разрешить сдавать экзамены экстерном за 6-й класс.
Я так и поступил. Стал заниматься сам, уроки мне приносил одноклассник Витька Панов по кличке «Помпей». Мы с ним вместе делали уроки (до этого устных уроков я вообще никогда не учил).
И вот закончился учебный год. Я ходил в РОНО и просил разрешить мне сдать экзамены экстерном за 6-й класс. Мне разрешили и направили в мою 71 школу.
Первый экзамен был математика письменная. Я пришёл в класс, сел за парту, приготовил тетрадь. Когда преподаватель вошёл в класс и увидел меня, он, ничего не говоря, вышел из класса. Затем в класс зашёл завуч, вызвал меня и сказал, что преподаватель категорически отказывается принимать экзамены, если ты будешь в классе. Посоветовал мне идти обратно в РОНО и просить направления в другую школу.
Меня направили в 62 школу. Там я сдал экзамены по всем предметам в основном на пятерки. Причем я сдавал экзамены по тем предметам, по которым экзамены были предусмотрены, вместе с классом, а по тем предметам, где экзамены не были предусмотрены, сдавал отдельно.
После сдачи экзаменов меня зачислили в 7 класс 62 школы.
В 62 школе я чувствовал себя чужим. Мои одноклассники жили другими интересами, чем в 71 школе. И дружбы со своим классом у меня не было. Подружился только с двумя парнями – Ванькой Глазовым и Сережкой Стрижаком, по прозвищу КЭЦ. Оба они потом погибли на войне.
Я поддерживал дружбу с ребятами из 71 школы, особенно с Сашкой Венецким, которого тогда прозвали «Князь», а меня – «Барон».
По окончании 7-го класса я решил поступить учиться в Морской техникум. Но в школе почему-то задержали выдачу свидетельств об окончании семилетки.
Когда я получил свидетельство, поехал в г. Батум поступать в техникум, но опоздал.
Дело в том, что всех, подавших заявление в техникум, с 1 июля отправляли в пробные плавания, матросами на месяц, а с 1-го августа начинались вступительные экзамены. Дело в том, что очень многие это месячное плавание не выдерживали и забирали заявление обратно.
Когда я приехал в техникум, мне сказали, что уже поздно, всех отправили в плавание, и я могу поступать в техникум только на будущий год.
Я решил года не терять, заканчивать 10 классов, а потом поступать в Одесский Морской институт.
Моему отцу было поручено обследовать количество благородного лавра (лаврового листа) в лесах Грузии. Отец взял с собой меня и Князя. Лавр рос в основном в горах на черноморском побережье, от Сухуми до Гагр.
Мы лазили по горам, разыскивали участки с зарослями лавра. Затем эти участки наносились на карту и определялась их площадь. Посередине участка отмечалась полоса шириной 5м, а на этой полосе – контрольный участок 25м2. На этом участке подсчитывалось количество кустов лавра, затем подсчитывалось количество кустов на полосе и на всём участке. С одного куста контрольного участка обрывались все листья и взвешивались, а затем подсчитывался вес листьев на всём участке.
Днем до обеда мы лазили по горам и делали замеры, а после обеда отец занимался подсчётами, а мы с Князем шли на море, на пляж. Накупались мы тогда вдоволь.
Осенью я снова пошёл в 8-й класс 62 школы, но проучился там не более месяца.
Товарищи из 71 школы мне сообщили, что в школе арестовали почти всех моих врагов. Математика, Немку, Директора и Завуча. Завучем стал мой доброжелатель – историк. Кроме того, арестовали многих работников РОНО. И теперь я могу попробовать вернуться в свою 71 школу.
Я пошёл к завучу, он согласился меня взять. Я подал заявление в 62 школу, чтобы выдали мои документы, подал их в 71 школу и вернулся в свой класс.
В классе были новые ученики, среди них Юрка Пономарёв, который после Князя стал моим самым близким другом.
Ещё в 5-м классе я увлёкся радиолюбительством. Привил любовь к радиотехнике мне мой двоюродный брат Виктор Галидзе.
Ещё в 5-м классе мой приёмник выставлялся на выставке детского тех-творчества.
Зимой 38-го года открылись курсы радиотехники для радиолюбителей. Я поступил на эти курсы, был даже старостой группы. Курсы я окончил с отличием и получил «Мандат».
Я очень увлекался футболом. Нашу уличную команду оформили в спортобщество «Стрела» и мы играли на первенство Грузии среди юношеских команд, заняли 5 место. Кроме того, я играл в сборной команде школы, мы участвовали в розыгрыше первенства города среди школьных команд и заняли I место.
После окончания 8-го класса мать снова достала мне путёвку в пионерлагерь в Гагры. В лагере я уже был одним из самых великовозрастных. Нас подобралась компания человека три, мы чувствовали себя довольно независимо, купались, когда хотели, по вечерам уходили в город и т. п.
В начале лета 1939 г. умерла бабушка.
Летом 1939 года матери на работе выделили для меня путёвку в пионерлагерь в Кобулети.
По счастливой случайности в этот же лагерь на этот же срок получил путёвку отец Князя.
Мы были уже великовозрастные, мне было 17 лет, а Князю 16. Когда мы приехали в лагерь, нас спросили, кого мы привезли, а когда узнали, что это мы – пионеры, нас в начале не хотели брать, но потом, узнав, что у меня 3 разряд по плаванию, нас взяли в качестве спасателей. Мы были обязаны два раза в день, когда детей купали, барражировать на шлюпке вдоль берега и спасать детей, если кто-нибудь начнет тонуть. Но, слава богу, никто ни разу не тонул. Остальное время мы были полностью свободны.
Позже я понял, что на нас начальник лагеря сумел присвоить ставки спасателей. Мы же зарплаты не получали, а кормили нас за счёт путёвок.
Осенью 1939 г. арестовали отца.
Отец в это время работал в селе Натахтари (около Тбилиси) в питомнике по выведению новых сортов хмеля. Обычно отец утром уезжал на работу, поездом до Мцхета, а оттуда пешком, а вечером возвращался. Часто оставался на работе по несколько дней.
Поэтому, когда отец не вернулся домой, мы ничего плохого не подумали.
Но прошёл день, два, три – отца всё нет. Мать послала меня к отцу на работу, узнать, в чём дело.
Когда я приехал, директор питомника отвёл меня в свой кабинет и сказал, что отца арестовали; за что? – ему ничего не сообщили. Во всяком случае, на работе к отцу никаких претензий нет.
Мать пыталась выяснить, где отец, что с ним, но ей нигде ничего не ответили.
В то время, в случае ареста кого-нибудь из членов семьи, старались об этом не говорить, чтобы не навлечь на семью ещё больших неприятностей.
Комната, в которой мы жили, была проходная. Через неё в свою комнату ходили родители отца.
До революции родители отца с семьёй занимали весь дом. 4 больших комнаты, по 25 метров каждая, галерея, кухня и маленькая комнатка в пристройке.
После революции бабка боялась, что дом могут отобрать, т. к. они занимали очень большую площадь, и две комнаты сдали квартирантам, оставив себе две смежные комнаты, часть галереи и кухню.
После ареста отца бабушка, боясь, что могут конфисковать имущество, решила отмежеваться от семьи репрессированного и нашу проходную комнату превратила в изолированную квартиру. Для этого угол нашей комнаты был отрезан перегородкой. Окно из нашей комнаты в галерею было превращено в дверь, часть галереи, примыкающая к нашей комнате, тоже была отгорожена перегородкой и из галереи была пробита дверь во двор. А, в качестве компенсации за отрезанный угол комнаты, мне было разрешено к уже имеющейся пристройке ещё пристроить комнату.
План дома
После ареста отца жить на одну зарплату матери было тяжело, и мне пришлось искать работу. В этом отношении мне сильно помогал Юрка Пономарёв. Он умел находить всякую случайную работу. Мы с ним чинили точки мороженников, велосипеды и т. п.
Отец Юрки работал шофёром и брал нас с собой грузчиками.
После окончания 9-го класса, летом 40 г. я с помощью Юрки устроился на временную работу в Оперный театр бутафором. Там готовилась постановка нового спектакля, и мы изготовляли бутафорию: стенки замков, цветы, мечи и т. п.
По окончании работ меня уволили.
Юрка нашёл для нас обоих работу в музее евреев Грузии. Нас оформили художниками. Основная наша работа была – изготовление макетов сцен разных еврейских обрядов. Юрка хорошо рисовал, а у меня неплохо получалась лепка из пластилина.
Дневную школу нам пришлось оставить, и мы втроём, я, Юрка и Князь, поступили в 10 класс 15 вечерней школы, которую мы с Князем окончили в 1941 году. А Юрка бросил школу после II четверти и поступил в аэроклуб.
В мае 1941 г. меня призвали в армию, дали отсрочку до окончания школы.
В субботу 21 июня у нас был выпускной вечер, а утром 22 началась война.
Война
Я юридически уже был призван в армию, был даже обстрижен и, не зависимо от того, началась война, или нет, должен был после получения аттестата явиться в военкомат. Но получилось так, что в это время началась война и началась всеобщая мобилизация.
Меня первоначально направили в запасной артиллерийский полк. Полк располагался в лагерях, недалеко от Тбилиси, в сухой безводной степи. В запасном полку мобилизованные солдаты проходили первоначальную подготовку, а затем формировались маршевые роты и отправлялись на фронт.
В полку в основном были мобилизованные старших возрастов, главным образом, крестьяне – азербайджанцы, армяне, грузины – тёмные, почти неграмотные люди.
Было много случаев дезертирства. Тёмные крестьяне бежали домой, а пообразованнее – в Турцию. Их ловили. Почти каждую неделю нас всех сгоняли на суд, где судили дезертиров, а потом перед строем расстреливали. В общем, была жуткая картина.
В запасном полку я пробыл около двух месяцев и уже должен был скоро быть отправлен на фронт. Но неожиданно весь наш учебный дивизион построили и приказали всем, имеющим высшее и среднее образование, выйти из строя. Нас построили отдельно и зачитали приказ, что мы направляемся на учёбу в военное училище. Я задал вопрос: что если я не хочу учиться в училище? Мне ответили, что моего желания никто не спрашивает, в армии приказы не обсуждают.
Нас направили в г. Баку в артиллерийское училище. В училище надо было сдавать вступительные экзамены.
Я очень не хотел идти в училище, т. к. не хотел всю жизнь служить в армии, поэтому решил срезаться на вступительных экзаменах. Не решил элементарной задачки. По русскому языку в диктанте кроме обычных своих ошибок ещё умышленно наделал штук 10 ошибок.
Я не один был такой «умный». Нас человек десять вызвали к нач. политотдела училища. Он нам сказал: «Что же вы саботажем занимаетесь? Вы же только что закончили школу, а решить задачку для 5-го класса не могли, наделали по 20-30 ошибок в диктанте? Не выйдет! Вам всем поставлены пятёрки и вы все зачислены в училище.»
В училище я проучился до октября 1942 г. Нас построили, зачитали приказ о присвоении военных званий, сняли добротное курсантское обмундирование и сапоги и выдали т. н. обмундирование б/у и ботинки с обмотками. Я окончил училище по I разряду и получил сразу звание лейтенанта.
Из училища нас направили в Москву, в резерв нач. артиллерии. Немцы в это время были под Сталинградом и на Кавказе под Грозным. Из Баку в Москву была только одна дорога через Среднюю Азию. Нас погрузили на пароход, и мы переправились через Каспий в Красноводске, а оттуда железной дорогой через Ашхабад, Бухару, Самарканд, Ташкент, Кзыл-орду, Аральск, Актюбинск, Оренбург, Куйбышев в Москву.
В резерве (в Москве) мы пробыли несколько дней, а потом нас небольшими группами отправили в разные части. Я попал на стажировку в 511 отдельный артдивизион на юго-запад от Москвы и временно был назначен командиром огневого взвода.
Примерно через месяц меня отозвали обратно в Москву в резерв, а оттуда направили на Сталинградский фронт в 92 отдельный артдивизион.
Наш дивизион действовал юго-западнее Сталинграда, преграждая путь немцам, стремящимся пробиться к окружённой в Сталинграде немецкой группировке.
По окончании Сталинградских боёв наш дивизион был переброшен под Харьков. Здесь началось немецкое контрнаступление весной 1943 г. Наш дивизион был полностью разбит, мы едва избежали окружения. В этих боях я был контужен, но оставался в строю. После контузии я некоторое время сильно заикался, но потом всё прошло.
Остатки дивизиона, который был расформирован, т. к. потерял знамя, направили в Сталинград, в резерв корпуса.
Из резерва меня направили в г. Астрахань, где формировалась новая артбригада. Формировались мы очень долго, почти год. Вначале меня направили в 1569 артполк, но полк ни материальной части, ни личного состава всё не получал. Меня перевели в другой полк, 1809, который был почти укомплектован личным составом, а материальной части не имел. Внезапно полк 1569 получил материальную часть, и нам было приказано передать этому полку весь личный состав (кроме офицеров). 1569 полк быстро сформировался и отправился на фронт. Мы же через некоторое время получили материальную часть, и где-то месяца через два к нам начали поступать маршевые роты с пополнением. Личный состав полка в основном состоял из стариков 10-12 годов рождения и пацанов 25 года рождения. Вот с таким составом в начале весны 1944 г. наш полк отправился на фронт и действовал в составе Юго-западного фронта, который потом был переименован в 3-й украинский фронт.
Когда мы ещё были в Астрахани, в декабре 1943 г., меня направили в командировку в штаб корпуса, в Сталинград. Я должен был отвезти сумку с какими-то секретными документами. Учитывая движение поездов в это время, мне выписали командировку на 15 суток. Но мне повезло: из Астрахани в Сталинград шла какая-то военная машина, и меня довезли за один день. Я немедленно сдал сумку с документами в штабе корпуса и отправился на ж\д станцию, чтобы добираться обратно.
В то время из Сталинграда в Астрахань можно было проехать двумя путями: первый, через Саратов, а второй – через Сальск, Тихорецк, Грозный, Кизляр. Расстояние примерно одинаковое.
На станцию подошёл поезд Москва-Тбилиси, на нем я мог доехать до Грозного, а там пересесть на Астрахань.
Билеты тогда вообще не покупали, есть командировка и езжай. Все вагоны были закрыты, и сколь я ни бился, ни один вагон не открывался.
Вдруг я заметил: из одного вагона вышли какие-то вояки и стали ходить вдоль состава. Я бросился к ним и стал просить: ребята, возьмите, надо срочно ехать, а ни один вагон не открывают. Меня спросили: а водка есть? Я ответил: есть (у меня была фляжка с водкой). «Ну лезь к нам». Я влез в вагон. Этот вагон оказался оперативной группы НКВД, которые ловили на дороге дезертиров, спекулянтов и прочая.
В вагоне мы выпили, НКВДшники спросили меня, куда едем. Я подумал: «Была не была, скажу – в Тбилиси, а если вздумают проверять документы, скажу – пошутил». Но никто у меня документов не проверял. Через два дня мы приехали в Грозный, и я рискнул, не сошёл и уехал с НКВДшниками до Тбилиси.
В Тбилиси я пробыл дня три. Мать не верила своим глазам, что я приехал. К нам сбежались все соседи, все спрашивали, не встречал ли я их сыновей, мужей, братьев. В Тбилиси были Князь, которого демобилизовали после тяжёлого ранения, и Вовка Максимов, которого тоже после тяжёлого ранения поставили на тыловую работу в военкомат. В Тбилиси я узнал, что уже многие мои товарищи погибли.
Через три дня я (уже с билетом) сел в поезд Тбилиси-Москва, доехал до Грозного и тут уже перестал бояться, что меня могут задержать. В Грозном я сел на Астраханский поезд и вернулся в часть, уложившись в срок командировки, и даже с одним днём в запасе.
Когда я вернулся в часть, только тогда я вполне осознал, как я рисковал. Ведь если бы меня по любому пустяку задержали, или просто проверили документы, я был бы обвинен в дезертирстве и меня в самом лучшем случае отправили бы в штрафбат, а скорее всего расстреляли бы. Но по счастью всё обошлось.
Из Астрахани наш эшелон ехал на фронт через Саратов, Балашов, Лиски, Харьков, Полтаву, Кировоград. Выгрузились мы в районе Вознесенска и далее начали наступать на Одессу. После взятия Одессы батареи полка были расположены по левому берегу Днестра при впадении его в Днестровский лиман, на территории Одесской водокачки. Там мы простояли до августа 1944 г. В августе 1944 г. началось наступление (Ясено-Кишинёвская операция). Полк прошёл всю Румынию, Болгарию и вошёл в Югославию.
В Югославии нас застал конец войны. Полк немедленно был передислоцирован из Югославии в Одессу.
Летом 1945 г. я получил от матери письмо, что отцу очень плохо и, если есть возможность, чтобы я приехал.
Отца демобилизовали в начале зимы 1944 г., несколько месяцев он себя чувствовал более-менее и вот снова заболел.
Мне в части дали отпуск и я приехал в Тбилиси. Отец был парализован, ничего говорить не мог, только мычал. Недели через две мне из части пришла телеграмма с требованием немедленно возвратиться в часть.
Когда я приехал в Одессу, полк был расформирован. Меня направили в резерв, оттуда в г. Шепетовку, в отдельный артдивизион (номера его я не помню).
Сразу же после окончания войны я прилагал все усилия, чтобы демобилизоваться из армии. Но я был молод, офицер, окончил училище. Никаких шансов на демобилизацию у меня не было. Я прямо написал рапорт командиру корпуса (в который входил наш дивизион), что в кадрах мирного времени служить не желаю и прошу меня демобилизовать. Мне ответили, что никаких оснований для демобилизации нет, и я буду служить, «как медный котелок».
Тогда я решил вести себя так, чтобы меня выгнали из армии, но при этом не допускать явных преступлений. Я стал делать вид, что сильно пью. Выпью чуть-чуть, чтобы только запах был, а сам куражусь так, что как будто вдребезги пьяный. Меня понизили в должности с командира батареи на командира взвода. Сажали на гауптвахту. Вызывали «на ковер» к командиру и замполиту корпуса. Но я продолжал куролесить.
Наконец в марте 1946 г. меня внезапно направили во Львов, в штаб Прикарпатского округа. В отделе кадров, в окошечке, какой-то старшина-писарь взял моё предписание. Сказал: «зайдите часа через два». Когда я пришёл в окошечко отдела кадров, тот же старшина вручил мне пакет с моим личным делом и дал мне предписание ехать в г. Уфу в Севастопольское артучилище (оно было эвакуировано в Уфу и ещё не вернулось) на преподавательскую работу.
Я пытался говорить со старшиной, но он ответил, что он человек маленький и ничего не знает. Выписать пропуск к начальнику отдела кадров мне отказались.
Что же делать, приказ есть приказ, пришлось ехать в Уфу. До Уфы у меня были проездные документы.
По прибытии в Уфу в училище меня принял генерал – начальник училища. Он мне объяснил, что есть приказ министра обороны – заменить всех преподавателей военных училищ, которые не были на фронте, лучшими офицерами-фронтовиками. Вот в соответствии с этим приказом я, как лучший офицер, направлен в училище.
Я понял, чтобы от меня избавиться в Шепетовке, переделали мое личное дело, выставили меня образцовым офицером и отправили в училище. Я всё это рассказал генералу. Он начал возмущаться, кричать на меня, зачем же я ехал, если не хочу служить. В конце концов мне выписали предписание вернуться в отдел кадров Прикарпатского военного округа. Но проездных документов не дали. Генерал сказал: не хочешь служить – езжай, как хочешь.
В то время на железных дорогах уже наводился порядок. Без билета ездить было нельзя. Я был вынужден на базаре продать сапоги и ещё кое-какое барахло и купить билет.
С грехом пополам я добрался до Львова. Сдал предписание и пакет с личным делом в окошко отдела кадров и получил предписание в какую-то другую часть. Там я снова отказался служить и рассказал, как меня туда направили. Командир части тоже выругался и отправил меня обратно в отдел кадров.
Такая же история ещё раз повторилась. И наконец меня вызвал начальник отдела кадров артиллерии округа. Старичок-генерал. Он мне говорит: «Ну как я тебя демобилизую? Ты окончил училище, молод, здоров. Постой, ранения у тебя есть?» Я говорю: «Ранений нет, есть контузия.» «В госпитале лежал, справка есть?» Я ответил, что после контузии заикался, оставался в строю, а потом и заикание прошло. Генерал сказал: «Пойдем на гарнизонную медкомиссию, а там будет видно».
На гарнизонной комиссии у меня определили травматический порок сердца и дали ограничение годности II степени.
Не знаю, правда было так, или старичок-генерал им подсказал, но факт тот, что в июне 1946 г. я был демобилизован.
Снова в Тбилиси
Вернувшись в Тбилиси, я сразу же решил поступать в высшее учебное заведение. Я колебался, куда мне идти: в Университет на физмат, или в политехнический. В университете на физмате русской группы не было. Остался политехнический, и я решил поступить на электротехнический факультет. Но когда я принёс в институт документы, в приёмной комиссии мне сказали, что во время войны было очень много продано незаконных аттестатов, и мой аттестат недействительный. Он должен быть перерегистрирован в РОНО того района, где была школа.
Я думал, что это пустяк. Тбилиси не оккупировали и не бомбили, значит все архивы целы.
Когда я пришел в РОНО, я совсем окрылился: заведующая РОНО была бывшая завуч 62 школы, где я учился. Она меня прекрасно помнила. Но когда я подал ей аттестат с просьбой его перерегистрировать, она начала что-то плести, что архивы 15 школы сгорели, был пожар. А бывший директор школы в Тбилиси не живёт и неизвестно, где находится. Я сказал, что на аттестате не только подпись директора, а ещё пяти учителей, я их разыщу и они письменно подтвердят подлинность аттестата и своих подписей на нём.
Я разыскал почти всех учителей, подписи которых были на аттестате, все они дали мне нотариально заверенные справки, что я действительно в 1941 г. окончил 15 школу взрослых, и подписи на моем аттестате действительно их.
Один из учителей, дававших мне справку, мне прямо сказал: она хочет взятку, и пока ты ей не дашь, она аттестат не перерегистрирует. Я, честно говоря, этому не поверил. И вот со всеми справками и с аттестатом я вновь пришёл в РОНО. Там должно было начаться совещание директоров школ.
Я вежливо подошел к зав. РОНО, сказал, что все учителя, подписи которых на аттестате, дали нотариально заверенные справки, что аттестат подлинный и свои подписи они признают. И прошу перерегистрировать мой аттестат. Но зав. РОНО снова начала: архив сгорел, директора нет, аттестат перерегистрировать не могу. Срок подачи заявлений в институт уже истекал. Тут я вышел из себя, стал орать, что пока мы воевали, вы в тылу торговали аттестатами, а сейчас, чтобы заверить аттестат, в подлинности которого не сомневаетесь, хотите от своего бывшего ученика получить взятку.
В общем с зав. РОНО сделалось дурно, ей дали воды, и она немедленно достала печать и поставила вторую печать на мой аттестат. И я успел чуть ли не в последний день подать документы в институт.
Но, в связи с мытарствами из-за аттестата, у меня практически совершенно не было времени на подготовку к вступительным экзаменам, и я пришёл на экзамены, почти ничего не зная.
Однако, надо сказать, что ко мне, как к фронтовику, на экзамене отнеслись очень снисходительно, и я все экзамены сдал, а математику и физику даже на 4. Для зачисления в институт мне надо было только всё сдать, а дальше я, как фронтовик, зачислялся вне конкура.
И вот я стал студентом электротехнического факультета Грузинского политехнического института.
Материальное положение дома было очень тяжёлое. После демобилизации я получил кое-какие деньги, но почти всё ушло на жизнь, пока я бегал из-за аттестата и сдавал экзамены.
Т. к. я был демобилизован как ограниченно годный II степени, военкомат меня направил на ВТЭК, и я получил III группу инвалидности. Мне была назначена пенсия 250 р. (25 р. на наши деньги). В институте была назначена стипендия 300 р. (30 р. на наши деньги). Но всего этого было очень мало, чтобы жить.
Мне очень помог мой школьный товарищ Вовка Максимов. Он работал в военкомате, в отделе учета офицерского состава, и устроил так, что я получил у него хлебную карточку (вторую; первую я получил в военкомате своего района). С двумя хлебными карточками уже кое-как можно было прожить. Кроме того, я занимался всякими случайными работами.