КОНЕЦ ИТАЛЬЯНСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ 10 страница
Началось боярское правление; бояре разбились на две партии, Шуйских и Бельских, и сцепились между собой в борьбе за власть и кормления. Схватки происходили на глазах маленького Ивана – на пирах и в его покоях; однажды митрополит был вынужден прятаться под кроватью великого князя. "Было мне в то время восемь лет, – вспоминал впоследствии Иван IV, – и так подданные наши достигли своих желаний – получили царство без правителя, о нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились друг с другом при этом. И чего только они не натворили! Дворы, и села, и имущество наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери моей перенесли в Большую палату, при этом неистово пиная ногами и толкая палками, а остальное разделили… Нас же, с единородным братом моим… начали воспитывать как чужеземцев или простых бедняков…"
Расхватав в кормление города и уезды, бояре "без милости грабили жителей". Казна великого князя была расхищена, и полки было не на что содержать – а между тем, с юга приступала новая грозная опасность: турки. В 1541 году над Европой прогремел турецкий гром: пала Венгрия; в битве под Будой янычары перебили 16 тысяч австрийских солдат, пытавшихся помочь венграм; над венгерской столицей был поднят бунчук султана. Сулейман Великолепный считал себя повелителем всех тюркских ханств – Крымского, Астраханского и Казанского, и непобедимые янычары были готовы двинуться на север. Крымский хан грозил, что придет на Москву, "не по‑старому, с голой силой татарскою", а с янычарами и "нарядом пушечным". Вскоре после битвы при Буде янычары впервые приняли участие в татарском набеге – над Московией нависла смертельная опасность, а воеводы ссорились за "места" и не хотели идти против крымцев.
В 1546 году молодому великому князю исполнилось 16 лет, и он заявил о намерении венчаться на царство – и поискать "прародительских чинов, как прежде наши прародители… на великое княжение садились". Бояре были удивлены "разумными речами" юноши: ведь образованием Ивана никто не занимался, а оказалось, что он прочел все, что мог прочесть, изучил историю церковную и римскую, русские летописи и наизусть знал Новый Завет. Митрополит Макарий вспомнил римский обряд коронации и нашел в кремлевских кладовых царский венец – древнюю шапку Мономаха, которую, по преданию, император Константин Мономах подарил киевскому князю Владимиру. 16 января 1547 года Иван IV был торжественно коронован "царем всея Руси". Русское слово "царь" было искаженным титулом римских императоров – "цезарь"; по‑немецки этот титул звучал "кайзер", и так называли себя правившие в Германии императоры. Турецкий султан тоже называл себя "кесарем", и так же называли ханов Золотой Орды, после падения которой "царями" стали все их наследники – ханы Крыма, Казани и Астрахани. Иван III тоже иногда назывался царем, но не решался во всеуслышание принять этот титул, опасаясь татарских "царей" – теперь его юный внук открыто назвался этим грозным титулом и возложил на себя корону. С тех пор писатели, возвеличивавшие царей, стали называть Москву Третьим Римом: "Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть!" – так писал когда‑то инок Филофей Василию III.
Коронация Ивана не внесла особых перемен в дела государства, страной по‑прежнему правили бояре во главе с родичами царя, князьями Глинскими. 21 июня, через полгода после коронации, в Москве случился большой пожар: буря понесла огонь по крышам от Арбата к Кремлю и перекинула его через стены; загорелись наполненные молящимися кремлевские соборы; всюду стоял крик и плач, тысячи людей сгорели заживо; митрополит Макарий едва спасся. Москва сгорела почти полностью, десятки тысяч людей остались без имущества; они рыдали на пепелищах и собирались толпами, требуя найти поджигателей. В толпе носилось имя Глинских, их ненавидели за произвол и поборы; говорили, что они подожгли Москву волшебством: чародеи вынимали сердца человеческие, мочили в воде, водой этой кропили по улицам – оттого Москва и сгорела. Царь послал бояр к собравшимся москвичам расспросить их о причине волнений; среди бояр был князь Юрий Глинский; услышав, что кричат из толпы, он попытался спастись в церкви – но народ ворвался в собор и убил Глинского, а потом бросился грабить его двор. Перебив дворовых людей, вооруженная чем попало толпа пошла к царю в село Воробьево – требовать на расправу остальных Глинских. Молодой царь был страшно напуган, он думал, что восставшие хотят с ним расправиться, – "оттого вошел страх в душу мою и трепет в кости мои". Узнав в чем дело, царь ответил, что Глинских нет в Воробьеве, и ему удалось уговорить толпу разойтись.
Во время этих событий, когда молодой царь был в отчаянии от гнева божьего и страха перед людьми, перед ним явился грозный и вдохновенный проповедник – Сильвестр, священник Благовещенского собора. Показывая перстом на небо, Сильвестр объявил царю, что причина бедствий – его нерадение и пороки, что это он – виновник несчастного положения московской земли; Сильвестр призвал царя покаяться – и царь каялся, плакал, просил утешения и обещал во всем слушаться своего наставника. С этого времени власть бояр пала и первым советником царя стал Сильвестр, по его совету царь созвал на собор "выборных людей всей земли". Этот первый Земский Собор был непохож на польские сеймы: на него собрались и дворяне, и горожане, и крестьяне – и, когда царь вышел на Красную площадь, он обращался не к знатным, а к простому народу. Поклонившись на все стороны, Иван сказал:
– Люди божие и нам дарованные Богом! Молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Теперь нам ваших обид – разорений и налогов – исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправды бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия. Молю вас: оставьте друг другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел. В этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разыскивать и похищенное возвращать!
В этот самый день, когда была произнесена эта речь к народу, царь призвал к себе дворянина Алексея Адашева и сказал ему: "Алексей, взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей, для помощи душе моей… Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных…" Царь "приказал" Адашеву принимать челобитные от народа – так был создан Челобитный приказ, своего рода правительство, куда стекались все дела и которому были подчинены другие приказы: Разрядный, ведавший войском, Поместный, распределявший поместья, Разбойный, чинивший суд и расправу, а также Посольский – тогдашнее министерство иностранных дел. Во все эти приказы Адашев и Сильвестр набрали чиновников‑дьяков из простого незнатного люда, по большей части из грамотных поповских детей – и это новое чиновничество стало править Россией. "А как он был во времени, – говорит летописец об Алексее Адашеве, – в те поры Русская земля была в великой тишине и во благоденстве и управе… Да в ту пору же был поп Сильвестр и правил русскую землю с ним за одно, и сидели вместе в приказной избе у Благовещенского собора".
Что же за человек был Алексей Адашев, "взятый из нищих и самых незначительных людей"? Он был молод и был сотоварищем царя в его подчас шумных забавах – но при том отличался добродетелью и набожностью, держал в своем доме больных и нищих и сам за ними ухаживал; его называли "человеком божьим и ангельским". Адашев был хорошо образован и видел мир: он ездил с посольством ко двору султана – и, должно быть, вынес из этой поездки много впечатлений. Турки в те годы были грозой Европы и Азии, и мощь Османской Империи заставляла соседние государства перестраиваться по турецкому образцу – эта волна модернизации охватила весь Восток, и даже на Западе философы и политики смотрели на Империю, как на образец для подражания. В 1549 году царю Ивану из Челобитного приказа была передана "книжица" под названием "Сказание о Магмете‑салтане", в которой рассказывалось, как Магмет‑салтан "великую правду в царстве своем ввел". "Великая правда" – это было то, что турки называли "Адалет", "Справедливость" – идея о справедливом распределении обязанностей между сословиями, идея, лежавшая в основании всех мусульманских государств и всех восточных империй. Султан выступал в "Сказании" как охранитель справедливости: он установил справедливые налоги и послал сборщиков – "а после сборщиков проверял, по приказу ли его царскому собирают"; он установил справедливые цены на торге – а после послал людей проверить. "Воинникам" Магмет‑салтан определял жалование, "не глядя на то, чьи отца дети". "Братья, все мы дети Адама, – говорил султан, – кто у меня верно служит, тот и будет лучшим". "Еще мудро устроил царь турецкий: каждый день 40 тысяч янычар при себе держит, умелых стрельцов из пищалей… и простолюдинов запретил закабалять и обращать в холопов… Сказал так Магмет‑салтан: "В таком царстве, где люди порабощены, в том царстве люди не храбры в бою против недруга". Наместников царь в города на кормление не ставил, "чтобы не прельстились они на мзду", а назначал каждому по заслугам из казны царской. А как поставил судей по городам – так проверил, "и доложили царю про их лихоимства, что за взятки судят: тогда царь обвинять их не стал, а только повелел с живых кожу ободрать… А кожи их велел выделать и ватой велел их набить, и написать повелел на кожах их: "Без таковой грозы невозможно в царстве правду ввести". Правда – богу сердечная радость, поэтому следует в царстве своем правду крепить. А ввести царю правду в царстве своем – это значит и любимого своего не пощадить, найдя его виновным. Невозможно царю без грозы править, как если бы конь под царем был без узды, так и царство без грозы".
"Книжица" была подписана "воинником Иванцом Пересветовым", но содержались в ней те самые мысли, которые с буквальным совпадением высказывали Сильвестр и Адашев – и возможно, что она была написана в Челобитном приказе. Во всяком случае, "министры" Ивана IV стали усердно вводить на Руси "великую правду" Магмет‑салтана: в течение следующих восьми лет была проведена перепись и установлены справедливые налоги, которые должны были платить также бояре и монастыри. Были отменены кормления и наместничества, "корм" стали собирать в казну, а горожане и крестьяне получили право самим выбирать земских старост вместо прежних наместников и волостелей. Чтобы новые судьи судили по справедливости, был создан и разослан по городам новый Судебник. Поместная система, заимствованная у турок еще при Иване III, была приведена в порядок, и воинов стали жаловать, "не глядя на то, чьи отца дети". По примеру Магмет‑салтана царь завел своих янычар – 3 тысячи "выбранных" стрельцов, которые неотлучно находились при нем, имели одинаковую форму и служили за жалование. Стрельцы шли в поход вместе с "пушечным нарядом", не уступавшим турецкому артиллерийскому корпусу "топчу оджагы": в этом "наряде" были "великие пушки" с ядрами "в колено человеку".
Россия не зря перенимала военную силу турок: янычары уже не раз приходили на Оку, а крымцы утвердились в Казани – еще немного и пределы Османской Империи достигли бы Волги. Иванец Пересветов призывал царя идти на Казань, и после нескольких пробных походов Иван IV в 1552 году двинулся к Казани со "всей силой" и "великими пушками"; крымский хан пытался остановить огромную русскую армию и подошел к Туле – но не решился вступить в сражение. Деревянные стены Казани не могли выдержать огня "великих пушек" и были разрушены во многих местах; 2 октября был взорван подкоп – бревна, камни и разорванные тела защитников взметнулись в воздух – и русские полки с криком "С нами бог!" пошли на приступ. Казанцы бились отчаянно – и все погибли; племена Казанского ханства подчинились московскому царю. Летом 1554 года 30‑тысячная русская судовая рать спустилась по Волге до Астрахани и благодаря распрям среди татарских племен добилась их добровольного подчинения – граница Русского государства достигла Каспийского моря.
Взятие Казани и Астрахани было великой победой, доказавшей, что отныне "пушки решают все". Преобразовав свою страну по турецкому образцу, Иван IV создал могущественную военную державу, которая за несколько лет вдвое увеличила свою территорию; царь Иван подарил русским крестьянам огромные пространства "подрайских" земель: поволжские черноземы плодоносили втрое‑вчетверо лучше, чем песчаные почвы Руси! Эти пространства были почти не заселены – кочевники не хотели пахать землю и не давали это делать другим; лишь вокруг Казани имелись довольно многочисленные поля и деревни оседлых татар. Русские крестьяне массами переселялись на степные просторы, начался Великий Исход руси из северных лесов. Отстроенная Казань вскоре превратилась в большой русский город с каменным кремлем; на переправах и в устьях рек строились городки‑укрепления; под их стенами крестьяне‑переселенцы распахивали поля, постепенно продвигая пашню вглубь степей и лесов. Местные землепашцы, татары, мордва, чуваши считались такими же черносошными крестьянами, как переселенцы; они платили "ясак" русским "даньщикам" и местным помещикам‑"мурзам". Уцелевшая татарская знать была приравнена к русским дворянам, и татарские полки под командой казанского "царя" Шиг‑Алея ходили вместе с русскими полками на Ригу и Ревель.
Великая победа над татарами вызвала взрыв ликования на Руси; несметные толпы народа встречали царя под Москвой с криками: "Многие лета царю благочестивому, победителю варваров, избавителю христианскому!" Молодой царь Иван был на вершине славы; русские называли его царем, Грозным для врагов Руси, а татары – Белым царем, как прежде звали Великого Хана. В честь взятия Казани был заложен Покровский собор на Красной площади – огромная многоглавая церковь, похожая одновременно на православный храм и мусульманскую мечеть.
Покровский собор строили не итальянцы, а русские мастера Барма и Постник: Русь уже научилась строить соборы и крепости. Правление Ивана Великого было временем расцвета русской культуры; решением церковного собора в городах создавались училища, была заведена типография, была составлена церковная история, "Великие четьи‑минеи", и официальная история России, "Лицевой свод", огромное собрание летописей из 10 томов с 16 тысячами миниатюр. Чтобы приобщить россиян к "житейской мудрости", Сильвестр написал "Домострой", а для возвеличения царской власти была создана "Степенная книга" – обширная родословная великих князей. С польского языка переводились агрономические трактаты; были измерены расстояния между городами и составлена первая официальная карта России – "Большой чертеж".
Над Европой в это время поднималась заря Возрождения, и первые отблески ее падали на Русь с запада. Со времен Аристотеля Фиоравенти на Руси молчаливо признавали превосходство западных ремесел – и, главное, превосходство западных оружейников, пушечников и литейщиков. На Руси не было хорошей руды, не было олова, меди, железа, поэтому цари приглашали рудознатцев, чтобы искать руду, и литейщиков, чтобы лить пушки. В 1547 году посол царя, саксонец Шлитте, нанял в Германии 120 мастеров – но магистр Ливонского ордена заявил протест императору Карлу V, и Шлихте был брошен в тюрьму, а мастера разошлись. Один из них, мейстер Ганс, попытался было самостоятельно пробраться в Россию, но был схвачен в двух милях от границы и казнен.
Опасаясь могущественного соседа, ливонцы не пропускали на Русь мастеров и оружие – однако западных купцов было трудно удержать от выгодного дела. В 1553 году из Англии отплыла экспедиция из трех кораблей под началом капитана Уиллоби. Корабли поплыли на север вдоль покрытых снегом берегов Скандинавии и попали в шторм; один из кораблей замерз во льдах со всем экипажем, другой вернулся в Англию, но третий вошел в устье Северной Двины, и местные жители объяснили его капитану Ченслеру, что он находится в России. Ченслера доставили в Москву, и он удостоился приема у царя; через год Ченслер вернулся в Россию как посол английской королевы и увез в Англию ответное посольство; к несчастью, корабли снова попали в бурю и Ченслер погиб – но московский посол спасся и смог завербовать в Англии несколько мастеров, медиков и рудознатцев.
Путь через Ледовитый Океан был долог и опасен, и царь Иван принял решение прорубить окно в Европу – завоевать Ливонию. Ливония казалась легкой добычей, она была охвачена смутами, магистр враждовал с рижским архиепископом, протестанты враждовали с католиками, а порабощенные крестьяне, эсты и ливы, ненавидели дворян‑немцев. Однако Сильвестр и Адашев уговаривали царя не начинать новой войны, не закончив войну с татарами: крымский хан грозил отомстить за Казань, а за спиной хана стояла могущественная Турция. Царь не послушал и в 1558 году послал войска в Ливонию – но советники твердо стояли на своем, и Сильвестр, указывая рукой на небо, грозил царю всевозможными бедами. Однако Ивану было уже 28 лет, и за прошедшие годы он научился думать своим умом. Советников обвинили в попытке отстранить царя от государственных дел; Сильвестр был сослан в Соловецкий монастырь, а Адашев заключен в тюрьму, где вскоре умер. Царь стал управлять сам – молодые годы Ивана IV подошли к концу.
ЗРЕЛЫЕ ГОДЫ ИВАНА IV
Русские же самодержцы изначально
сами владели своим государством, а
не их бояре и вельможи!
Иван IV.
Л ивония не могла сопротивляться могущественной России, и огромное царское воинство буквально затопило маленькую страну. За два года войны были взяты Нарва, Дерпт и 20 других городов; в 1560 году русская армия осадила крепость Феллин, резиденцию магистров Ордена; ядра «великих пушек» разбили когда‑то неприступные стены, и магистр Фюрстенберг сдался в плен. Торжествующий царь распорядился провести пленников по улицам Москвы, и один татарский хан сказал магистру, что «поделом получили вы, немцы: сами дали великому князю оружие, которым он сначала нас высек, а теперь вас самих сечет!»
Татарин имел в виду пищали и пушки, которым не могли противостоять ни ордынская конница, ни стены орденских замков. Ливония погрузилась в хаос; рабы‑эстонцы, давно ждавшие случая отомстить своим немецким господам, восстали и вместе с казаками жгли фольварки. Уцелевшие города умоляли о помощи западных соседей: Ревель присягнула шведскому королю, а Рига и южные области – Сигизмунду II польскому и литовскому. Как и предсказывали Сильвестр с Адашевым, Россия оказалась в войне со всеми соседями – Швецией, Литвой, Польшей и Крымом. Впрочем, это не испугало царя: Иван IV объявил, что начинает поход на Литву с целью освобождения Западной Руси; 50‑тысячная армия во главе с царем двинулась на Полоцк, главную крепость Белоруссии. Немецкие наемники, защищавшие Полоцк, со страхом смотрели с крепостных стен, как тысячи русских, ухватившись за канаты, вытаскивают на огневые позиции "великие пушки" – четыре колоссальных стенобитных орудия с ядрами "в пояс человеку". Стены города обрушились после первых же выстрелов; 15 февраля 1563 года Полоцк был взят, и казалось, что воссоединение Белоруссии с Россией – дело ближайшего будущего; простой народ Западной Руси с нетерпением ждал освобождения от фольварочного рабства.
В начале 1564 года две русские армии двинулись в Литву; царь ждал известий о новых победах – но неожиданно пришла страшная весть. Войско князя Шуйского попало в засаду на реке Улле, воеводы погибли, ратники изрублены или разбежались. В этих местах нельзя было ждать литовцев, и было ясно, что кто‑то известил врагов, – разгневанный царь приказал казнить двух заподозренных бояр; все говорили об измене. Еще до битвы на Улле было несколько попыток отъезда бояр в Литву: бояре ненавидели царя за то, что он лишил их кормлений, обложил вотчины налогами и обременил службой – они были обязаны выставлять со своих земель воинов. Эта ненависть прорвалась еще в 1553 году: когда царь тяжело заболел и лежал при смерти, бояре отказались присягать его маленькому сыну: они хотели передать власть двоюродному брату Ивана, Владимиру старицкому. С началом войны было перехвачено несколько посланий от Сигизмунда II боярам и воеводам: король предлагал деньги и поместья тем, кто изменит царю; четверо князей со своими дружинами ушли в Литву; некоторые из уличенных в переписке были сосланы, другие поклялись не отъезжать.
В числе изменников оказался наместник Дерпта князь Курбский, который и выдал русскую армию на Улле за 300 золотых талеров. Когда на изменника пало подозрение, он бросил жену, сына и ночью с мешком денег спустился по веревке с крепостной стены – а затем безостановочно проскакал 100 верст до границы. На границе не знали о князе Курбском, и литовские солдаты обобрали предателя до нитки, отняли талеры, лошадей и даже сорвали лисью шапку. Оказавшись в столь жалком положении, Курбский написал царю "письмишко, слезами омоченное", напоминая о своих ратных подвигах и жалуясь на "гоненья", которые царь обрушил на бояр по навету своих советников. У царя не было явных доказательств измены (ведь литовские документы были открыты много позже) – и Иван IV ответил обстоятельным посланием, пытаясь что‑то объяснить и отчасти оправдаться: "Всегда царям следует быть осмотрительным: иногда кроткими, иногда жестокими; добрым – милосердие и кротость, злым же – жестокость и муки… Если и есть за мной небольшой грех, то только из‑за вашего же соблазна и измен; кроме того, и я человек: нет ведь человека без греха…" На упреки Курбского в том, что царь не советуется с боярами, Иван отвечал, что Русь – не Литва: "Там у них цари своими царствами не владеют, а как им укажут их подданные, так и управляют. Русские же самодержцы изначально сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи!" Боярам, писал Иван IV, вместо государственной власти потребно самовольство, а там, где царю не повинуются подданные, никогда не прекращаются междоусобные брани; если не казнить преступников, тогда все царства распадутся от беспорядка и междоусобных браней.
Царь наивно объяснял изменнику простые истины самодержавия – а в это время Курбский уже получил от короля поместья и во главе литовских войск двигался к Полоцку. По совету Курбского Сигизмунд II отправил крымскому хану чуть ли не всю свою казну – 33 телеги с золотом, и осенью 1564 года татары выступили на Русь одновременно с литовцами и поляками. Королевские войска осадили Полоцк, а крымцы – Рязань; в Москве было неспокойно, говорили о новых заговорах и отъездах в Литву – хотя к зиме враги отступили, положение оставалось тяжелым.
Измена Курбского открыла всю глубину боярской ненависти, и Иван чувствовал себя окруженным заговорщиками, готовыми в любую минуту подсыпать яд в чашу. Он не мог больше оставаться среди заговорщиков в Москве – и вот 3 декабря горожане увидели, как из ворот выезжает огромный санный поезд; Иван зашел помолиться в Успенский собор, попрощался с митрополитом, с людьми, сел в сани и поехал, "куда глаза глядят". Санный поезд скитался в окрестностях Москвы несколько недель – и что делалось в это время с царем, никто не знает: известно лишь, что от страшных переживаний у него выпали почти все волосы на голове. В начале января царь остановился в Александровской слободе и послал митрополиту грамоту, в которой перечислил все измены бояр и объявил, что "не хотя их многих изменников дел терпети, оставил свое государство и поехал, где вселитися, идеже его государя Бог наставит". С тем же гонцом была получена грамота к горожанам, в которой царь просил, "чтобы они себе никокого сумнения не держали, гневу на них и опалы никторые нет".
Как только народу стало известно про грамоты, в Москве поднялись "волнение и крик". "Государь нас покинул, мы погибаем!" – кричали на улицах; народ сбегался на Красную площадь: "Пусть государь не оставляет государства, пусть казнит своих лиходеев!" Бояре были смертельно напуганы: "Мы все своими головами, – говорили они, – идем к государю бить челом и плакаться!" Толпа бояр, священников и простых людей пошла в Александровское умолять Ивана вернуться на царство: "А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, то воля твоя будет – и миловать, и казнить…" Царь согласился, но заявил, что для охранения своей жизни намерен учредить на своем государстве "опричнину" – особый "удел" или "двор" с дворцовой гвардией и землями, предназначенными в обеспечение. Иван остался жить в укрепленной Александровской слободе и набрал в гвардию тысячу "опричников" – по большей части из "безродных" людей. В Турции, где был такой же отдельный султанский "двор", дворцовая гвардия состояла из рабов ‑"капыкулу", а дворцовые земли назывались "хассе" – русский царь пытался подражать порядкам, заведенным "Магмет‑салтаном". Подобно Магмет‑салтану, он стал "вводить правду" посредством "грозы": он отбирал у князей и бояр вотчины, отсылал их в Казань и казнил непокорных. В первый же год опричнины было сослано больше 100 князей, их вотчины были отобраны в казну, а холопы получили свободу. Опричники врывались в боярские дворы и выгоняли хозяев, не позволяя ничего брать с собой, – так что многие кормились по дороге в Казань подаянием.
Это была социальная революция: Иван IV пытался отобрать власть и собственность у целого сословия, у бояр и князей, которые считали себя хозяевами Руси и каждый из которых владел десятками деревень, сотнями холопов и множеством дружинников. Это была одна из многих революций, сотрясавших в то время Европу и Азию; подобные события происходили во Франции, в Испании, Италии, Швеции, Персии, Индии – это было время повсеместного наступления абсолютной монархии, пытавшейся смирить знать и создать сильное государство, основанное на законах справедливости. Такие государства давно уже существовали на Востоке, и могущественная Османская Империя была образцом для многих монархов ‑поэтому социальные революции сопровождались перениманием османских порядков, МОДЕРНИЗАЦИЕЙ по турецкому образцу. России, на которую наступали татары и турки, просто не оставалось ничего иного, как вместе с Персией и Индией заимствовать стрельцов, пушки и "великую правду" Магмет‑салтана.
Социальная революция всегда сопровождается внутренней войной и кровопролитием. Могущественная знать никогда добровольно не расстается с богатством и властью; измена, мятежи, заговоры, кинжал, яд являются ее обычным оружием, а репрессии и террор против знати – обычное оружие монархов. В 1568 году в Швеции был убит король Эрик XIV, в этом же году герцог Альба казнил сотни дворян в Нидерландах, а четыре года спустя пришло время Варфоломеевской ночи. В 1567 году был открыт обширный заговор в Москве: бояре собирались поднять мятеж, с помощью своих дружинников свергнуть царя и возвести на престол Владимира старицкого; главой заговора был старший боярин Челядин‑Федоров. Узнав о заговоре, царь вместе с опричниками неожиданно ворвался в вотчину Челядина, взял штурмом боярский двор, согнал всех уцелевших в сарай и "взорвал порохом". Вместе с Челядиным были казнены десять бояр; Владимира старицкого заставили выпить яд; митрополит пытался заступиться за осужденных, но был сослан в Богоявленский монастырь. В 1569 году пришло известие о заговоре в Новгороде: доносчики говорили, что новгородские бояре хотели, как бывало и раньше, присягнуть Литве. Неизвестно, была ли это правда или провокация литовцев, но царь поверил, двинулся на Новгород, устроил суд с пытками и казнил множество новгородцев – всего за время правления Ивана Грозного было казнено 4 тысячи человек, в том числе 700 бояр и дворян. Многие княжеские роды были полностью уничтожены, оставшимся членам других родов царь запрещал жениться, чтобы после смерти забрать их земли в казну. Почти все князья и бояре лишились своих огромных вотчин – те, что уцелели, владели лишь небольшими поместьями и сравнялись своим положением с дворянами.
Знать надолго запомнила время опричнины, и дворянские историки последующих столетий описывали деяния Ивана Грозного с ужасом и ненавистью. Служители знати изображали царя сумасшедшим маньяком‑кровопийцей и возводили вокруг его образа горы лжи, которую и теперь усердно переписывают их последователи. Однако народные сказания сохранили другой образ Грозного – образ справедливого царя, который переодетым ходит среди народа, чтобы узнать "как‑то люди живут"; сохранились предания о том, как "мужики" избрали Ивана на царство, как бояре выгнали царя из Москвы, и о том, как "березка ему кланялась, жалеючи". У знати и у народа всегда был разный взгляд на события, и если для одних Иван Грозный был "кровавым тираном", то для других – "царем‑отцом". Как бы то ни было, надо признать, что действия царя определялись обстоятельствами, и в аналогичных обстоятельствах Людовик XI точно так же казнил своих врагов и точно так же прятался от них за унизанными железными шипами стенами замка Плесси ле‑Тур. Так же, как Людовик XI, Иван IV был очень набожен: он пытался сделать из опричников монашеский орден, призванный выводить "крамолу". Опричники носили черную монашескую одежду и разъезжали на конях с привязанными к седлу метлой и собачьей головой – символами их намерения вымести и изгнать "нечисть". Александровская слобода превратилась в монастырь, в четыре часа царь взбирался на колокольню и звонил в колокол к "заутрене", опричники собирались на молитву и усердно молились до десяти часов; сам Иван пел в хоре; потом шли в общую столовую, и, пока "братия" насыщалась, "царь‑настоятель" смиренно стоял подле; недоеденную пищу отдавали нищим. Потом царь принимался за государственные дела, а вечером пировал со своей "дружиной", как пировали все князья на Руси. Опричники, пользуясь близостью к царю, случалось, позволяли себе грабежи и насилия, а иногда сами придумывали "заговоры" – когда царь узнал об этом, он казнил их "начальных людей" и запретил само слово "опричнина" – с тех пор стали говорить "двор", а опричники стали называться "дворными" и превратились в царскую гвардию.