Глава 29. Чертоги Молчания.
Ближе к закату летнего дня два странника добрались до побережья, и кони повезли их по высоким глиняным обрывам над морем, так непохожим на хмурые воды Норнатской Бухты. Изумрудные волны мягко набегали и с шипением отползали, вылизывая покрытые мелкой галькой пляжи. Пронзительные крики чаек и мерный шум прибоя успокаивали, а влажный ветер шептал в уши о дальних странах, лежащих за морской гладью. Он смеялся и играл с листвой виноградников укрывавших солнечные склоны невысоких прибрежных холмов. Между ними, как жемчуг из дырявого мешка, рассыпались многочисленные хутора. Над их соломенными крышами вились дымки. Выбеленные белой глиной жилища земледельцев дышали уютом, а за плетёными из лозы заборами доносился стройный хор из голосов домашней птицы и животных. Стайки белых гусей паслись у небольших прудов, рябые свиньи топтались в загородках из жердей и коровы неспешно пощипывали траву, там, где она была посочнее. Загорелые до черноты люди возились в огородах, возделывая щедрую землю, а в море ловили ветер одинокие косые паруса и рыбаки затаскивали в лодки сети, поставленные ранним утром.
Под песни солёного ветра, путники прибыли в Сухельпорт. Караваны вестландские и хатизские стекались сюда посуху, корабли из южных земель, расположенных за тёплым морем, бросали якоря в порту, и горы диковинных вещей переходили из рук в руки, равнодушно сменяя владельцев. На выдубленных ветром и сожженных солнцем спинах по пояс голые грузчики таскали разнообразнейший товар, сносили и поднимали по сходням тюки, мешки и вязанки, катили бочки и бережно несли глиняные сосуды. Пёстрая, разноязыкая толпа шумела на базарных площадях, в тавернах и гостиных дворах, по улицам сновали люди, зазывно кричали разносчики, цокали копытами кони под седлом и впряженные в повозки. Отвыкший за время странствий по пустыне и Диким Степям, в таком скоплении людей Царра чувствовал себя весьма неуютно, и только Хиск, как ни в чём не бывало, брёл в галдящей толпе. Похоже, что ему было всё равно, полынь трётся о его стремена или городские нищие.
Двое путников остановились на одном из постоялых дворов, окружавших базарную площадь. Народу в нём оказалось, как на игрищах в варгрикской столице – пёстрая мешанина из одежд и разноплемённых наречий. Как известно, купля–продажа приводит в движение всё вокруг, и Сухельпорт был прекрасным тому подтверждением. Недостатка в торговом люде здесь явно не наблюдалось. Обойдя с полдюжины трактиров, друзья с трудом нашли себе место для ночлега. Для трактирщиков, невероятно избалованных постоянным спросом, иноземные купцы со своими подводами виделись куда предпочтительнее двух путников, от которых можно получить разве что серебряную крону. Но Бахт не был бы самим собой, если бы ему не удалось найти самого жадного из всех и не сговориться с ним на тесной комнатушке и корме для скакунов.
Бросив вещи и устроив вороных в конюшне среди купеческих тяжеловозов и мулов, друзья первым же делом направились в гостиный зал, чтобы за стаканом местного вина отдохнуть от долгого перехода и собрать последние новости. Они попросили принести им жареной рыбы, хлеба и кувшин вина – обычную еду в сухельпортских трактирах и в ожидании своего заказа присели за свободный стол.
Рядом с ними в просторном светлом помещении сидели разнообразнейших занятий люди – хатизские купцы в пёстрых халатах, ратник в компании каких-то мастеровых людей, крестьяне, приехавшие на базар, простые горожане и ремесленники, решившие перекусить и обговорить с друзьями последние события.
Тем для разговоров было не так уж и много, обсуждали в основном цены на виноград да соседские урожаи. Ещё гадали, сколько будет стоить вино после того, как Варг ввёл налог на право виноделия.
«Варг!? »
Царра подумал, что ослышался. Ему было не совсем понятно, причём здесь может быть северный король. Он вопросительно посмотрел на хонанда, но тот равнодушно пожал плечами. Подошедшая служанка поставила перед ними поднос, с которого сняла тарелки с едой, лепёшки и небольшой глиняный кувшин с парой стаканов. Бахт незамедлительно принялся есть, а его товарищ, кончиками пальцев попробовав жирный бок рыбы и посчитав её слишком горячей, решил подождать, пока та немного остынет, а в то время – расспросить о здешней жизни сидевшего рядом с ним парня. Судя по одеянию, тот был местным жителем. Это без труда можно было определить по вышитым зелёной нитью узорам. На вороте и рукавах долгополой рубахи красовались виноградные лозы – орнамент, в обилии присутствовавший на одежде и утвари здешних обитателей. Даже глиняные тарелки и высокие стаканы, из которых друзья пили чудесное белое вино, были расписаны этим рисунком.
Парень уже закончил есть и собирался, видимо, уходить, когда был вежливо остановлен Царрой, который, обратившись к нему, представился. Сухельпортцу ничего не оставалось, как поддержать навязанною беседу. Он также назвал своё имя и после недолгих, продиктованных вежливостью, расспросов, откуда каждый из них родом и чем занимается, сообщил чужестранцу то, о чём тот собственно и спрашивал – его город действительно стал феодом северной Короны, чьи дружины пришли с весной, чтобы после непродолжительной и почти бескровной осады занять Цитадель.
Почему «почти»? Да потому что из тысячного гарнизона крепости против захватчиков выступил всего лишь один человек – сотник Тиеш. Его не смутило даже то, что все, включая воеводу, разбежались. Полный решимости сражаться он поднялся на стену, но никто за ним не последовал. Тогда он попытался докричаться до совести своих ратников, но получил только удар кинжалом в спину. И стал единственной жертвой этой странной войны.
Незадолго до этого события местный правитель Пульдар бежал за море. Он не стал дожидаться окончания разыгравшегося представления, оставив своих подданных на волю Неба. Надо сказать, он сделал это, как истинный государственный муж – без малейших о своём поступке сожалений. Жители города долго смотрели вослед груженным княжеским скарбом ладьям, которые шли на вёслах, борясь со встречным ветром, смотрели и не знали, что же им теперь делать. Но затем покорно открыли ворота, и варгрикские сотни с торжественной музыкой вошли в Сухельпорт.
Если честно, от этого жизнь горожан никак не поменялась, разве только над Цитаделью вместо княжеских вымпелов развивались багряные с золотой короной флаги. Что до податей – вопрос гораздо важнее штандартов – так те стали чуть меньше прежних. Люди были даже рады такому исходу дела.
Поведав это, парень извинился и, сославшись на спешные дела, откланялся, а его посмурневший собеседник принялся пить вино, отщипывая понемногу от жареной рыбины и внимательно слушая, что говорил вокруг торговый люд, который снёс в гостиный зал вести со всех пределов. Из их разноголосых рассказов путники узнали, что варгрикский король осуществил свои угрозы, обращённые к северным дикарям. Он отправил в Сухельпорт Родхарана, а сам повёл дружину к развалинам Норгарда. Он вырезал бердаров, всех до единого, не пожалев никого, ни дряхлых стариков, которым оставались последние дни, ни малых детей, которые и слова ещё не могли произнести на языке своих матерей. Не стало бердаров, исчезли они, как исчезает под первым снегом трава. Даже само имя их решил стереть варгрикский правитель, под страхом смертной казни запретив упоминать его вслух. А королева Фат ещё с зимы понесла, и со дня на день Варг с надеждой ожидает появления наследника.
Бахт равнодушно поглядывал по сторонам, пощипывая лепёшку, его же товарищ только молчал и пил, внимательно слушая разговоры постояльцев в трактире.
– Что теперь делать мне? – не своим голосом закричал вдруг один из посетителей.
Он, видимо, допился до того состояния, когда кричит не горло, а душа, и разум остаётся только испуганно забиться в самый тёмный угол.
– Что же творит этот волк ненасытный?
Царра хмуро посмотрел на него. Крик поднял рыжеволосый крестьянин лет пятидесяти чем-то похожий на того безымянного ополченца – их соседа по конному строю, что вместе с ними бился против Короля Несущего Счастье. Такой же ничем не приметный человек.
Этот несчастный разодрал на себе рубаху и пытался вырваться из рук, крепко его державших. Находившийся в трактире молодой парень – стражник с наспех вышитой на спине Короной первым навалился на пьяного и, обхватив того за плечи, не отпускал до тех пор, пока другие своими ремнями не связали буяна.
– Почему он кричит? – спросил Царра служанку, которая с большим подносом в руках пробегала мимо.
Та грустно улыбнулась, ответив:
– Он потерял свой виноградник. Со вчерашнего дня пьёт здесь и плачет.
Увидев её синие глаза и смоляные волосы, Царра онемел, но прежде, чем он успел выдохнуть, девушка упорхнула. Проведя её растерянным взглядом, он спросил через плечё у ближайшего к нему посетителя, что в одиночестве цедил вино за соседним столом.
– Как потерял? Сгорел он что ли?
Погружённый в свои раздумья, тот не сразу ответил. По виду он был плотник. За широким кожаным поясом у него был заткнут топор, какими орудовали мастеровые, имевшие дело с деревом, а в густой бороде застряло колечко свежей стружки.
– Эй, почтенный! – настойчиво продолжил расспросы Царра. – Как можно потерять виноградник?
Поняв, что обращаются к нему, плотник поднял на собеседника слегка затуманенные глаза.
– За долги забрали, – лениво ответил он. – Просрочил платёж по кредиту, а королевский чиновник не захотел дать отсрочку и потребовал заложенный виноградник. Бедняге даже не позволили собрать урожай.
– Ещё бы ему позволили, – вставил один из крестьян, что ужинали за соседним столом. Они только что вернулись с базара и, решив дожидаться утра в трактире, бросили мешки с покупками себе под ноги, видимо, не доверяя местным служкам.
– Зачем им виноградник без винограда? – усмехнулся селянин.
Его друзья оскалились и замотали куцыми бородками.
Царра с нескрываемым отвращением смерил их взглядом и отвернулся. Его внимание вновь захватила сцена с пьяным виноградарем и его усмирителями, которые, закончив своё дело, принялись пинать связанного.
– Пусть пьёт! Пусть пьёт кровь нашей земли! – хрипел тот, согнувшись пополам на грязном заплеванном полу. – Пусть пьёт! Пока не захлебнётся ею!
– Да уберите вы его в сарай! – с раздражением в голосе приказал ратник.
– Пусть пьёт! Пусть…
– И рот ему заткните! – крикнул он вдогонку своим помощникам, которые подняли и поволокли связанного на двор. Сам же вернулся за стол и одним махом осушил кружку, оставленную им недопитой.
– Вина ещё подай! – крикнул он в сторону кухни.
В это время с улицы приглушённо доносилась грязная ругань служек и горестный крик бедолаги – виноградаря.
Царра почувствовал, как злость набухает в груди, распирает её изнутри и готовиться вырваться наружу, грозя затопить всё вокруг. В голове его, словно пульс, билась неотвязная мысль, противная такая, горькая, будто прелый орех, мысль о том, что правитель Варгрика оказался ничем не лучше Короля Несущего Счастье. И в чём-то даже превзошёл своего врага.
«Для чего же тогда была эта война? Кому нужна? За что отдали жизни тысячи воинов с обеих сторон?» – удручённо думал Царра.
Он задал мучивший его вопрос другу, и тот весьма красноречиво приложил палец к губам, но он упорно допытывался.
– Тише ты, – цыкнул на него хонанд, делая предостерегающие знаки и указывая на сидящих вокруг людей, которые уже начали оборачиваться.
– Да плевать я на них хотел! – пьяно засмеялся Царра и, придвинувшись к самому лицу товарища, прошипел. – Ты мне скажи лучше, чем он лучше того Короля? А? Чем он лучше?
Бахт осмотрелся по сторонам и, приманив его пальцем, полушутя – полусерьёзно сказал таким же шёпотом, словно подтрунивая над другом:
– Да ничем.
Громко ругнувшись, Царра стукнул кулаком по столу и схватил кружку. Он осушил её до дна и налил ещё. Он пил вино, не останавливаясь, не разбирая вкуса и не заедая ничем. Хмель загудел в голове, подобно колоколу, земля стала шататься под ногами и мир, не задевая Царру, полетел сквозь него в неизведанное. Уже гаснущим сознанием он успел заметить какую-то суматоху в трактире, крики «Держи!», «Вяжи его!» и страшный шум, в котором они потонули.
Проснулся Царра с тяжёлой головой. Он открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на охапке прелой соломы. Сердце бешено колотилось, так бешено, что даже боль за ним не поспевала. Во рту пересохло, как в пустыне, которую они с хонандом пересекли по дороге в Порхар. Душно пульсировало в висках, отдаваясь, казалось, в каждой клеточке тела. Он приподнял голову и осторожно огляделся – серые каменные стены, маленькое оконце с заржавленной решёткой. Незнакомое какое-то место. И неприятное. Он протяжно застонал и приложил ладонь ко лбу.
«Как же болит! О, Небо!»
– Бахт… Бахт…, – хриплым шёпотом позвал он, еле шевеля пересохшими губами и совершенно не узнавая своего голоса. Язык, словно напильник, царапал нёбо.
– Ба-а-ахт.
В углу послышался шорох, и из сырой полутьмы показалась тень в сером рубище.
– Кого ты зовёшь? – спросила она, осторожно приглядываясь к Царре.
Тот повернул к ней голову и со слабым стоном спросил:
– Ты кто?
– Я – Ахмак, – ответила тень и подошла поближе, сутулясь и держа руки у груди, словно пугливая крыса.
В тусклом свете, что падал из зарешёченного окошка, нельзя было разглядеть внешность и возраст говорившего, поскольку длинная борода и давно немытые космы закрывали лицо. Но по голосу всё же угадывалось, что его обладатель далеко не старый. Можно даже сказать, молодой.
– А ты? Как тебя зовут? – осторожно спросил незнакомец, на корточки подсаживаясь к собеседнику.
– Царра, – протолкнул тот своё имя через пересохшее горло. – Сын Ларвая.
Он приподнялся на локтях, морщась от резкой боли, посмотрел на Ахмака и с надеждой спросил:
– Воды нет?
– Воды? Воды нет, – развёл руками тот. – Ещё не приносили.
– Кто не приносил?
– Стражники.
– Какие стражники? – не понял Царра, отодвинувшись к стене и упёршись в неё спиной. На мгновение он почувствовал облегчение от прохлады сырого камня.
– Где я?
– В темнице, – шёпотом ответил странный человек, беспокойно озираясь и потирая руки. – Ты в темнице… И я.
– Подожди, подожди. Объясни ты толком, в какой темнице? За что?
Царра тяжело дышал ртом, чувствуя, как его собственное дыхание обжигает ему нёбо. Сил не было даже на то, чтобы закричать на человека, который заявил ему такую глупость. В темнице. Подумать только!
– В какой темнице? За что? – повторил Царра, морщась от боли и тошноты.
– В темнице Сухельпорта. В княжеской Цитадели, – пояснил его собеседник, всё так же быстро потирая руки и озираясь по сторонам. – В Чертогах Молчания.
– Что же я сделал?
– Не знаю, – пожал плечами незнакомец.
– А ты?
– Не знаю.
– Как так? Не знаешь, почему здесь находишься?
– Это ведь Чертоги Молчания. Никто не знает, за что попадает сюда.
– В Чертогах Молчания…, – прошептал про себя Царра и слабо усмехнулся. – Хорошо ещё, что не в Последнем.
На время он оставил попытки докопаться до причины своего пребывания в этом неприятном месте. Он устало смежил веки, и ему удалось ненадолго забыться сном, но эта полудрёма не принесла покоя. Наконец, он услышал, как протяжно заскрипела дверь. Он открыл глаза, однако разглядеть вошедшего не успел. Поставив на пол две миски и кувшин, тот сразу же вышел, не обратив никакого внимания на оклик нового узника.
– Эй, уважаемый! Скажи, пожалуйста…, – Царра резко поднялся на ноги. Борясь с головокружением, он сделал пару шагов и остановился.
– Вот, гад, – зло пробормотал он, посмотрев на вновь закрытую дверь.
Ахмак шустро подошёл к еде и, взяв одну из мисок, принялся торопливо есть из неё немытыми руками. Шатаясь, Царра подошёл к кувшину, взял его и понюхал. В нём оказалась вода, и он жадно припал к горлышку, большими глотками утоляя жажду. Вздох облегчения вырвался из его груди. Воистину, нет ничего слаще воды, не имеющей вкуса!
– Мне оставь, – прочавкал сосед.
– Оставлю, оставлю, – переведя дыхание, сказал Царра. Поставив кувшин на пол, он подошёл к дубовой двери, оббитой порыжевшим от сырости и долгих лет железом. Осторожно потрогал тёмные массивные доски, кончиками пальцев коснулся изъеденных ржой прутьев на смотровом окошке.
– Эй, вы! – крикнул он в него и ударил по двери кулаком. – Откройте!
Не ожидавший этого Ахмак испугался не на шутку и чуть было не подавился кашей.
– Не шуми, – взмолился он. – Не надо.
– Почему это?
– Нето придут ещё.
– Да пусть приходят, – вяло ответил Царра, отходя от оконца. – Этого и добиваюсь. Пусть приходят.
– Не надо, чтобы приходили, не надо, – заикаясь, бормотал его сокамерник.
– Почему не надо? Пусть хоть скажут, почему мы здесь.
– Я не хочу знать.
– Даже спрашивать не пытался?
– Нет.
– Ты что? Сидишь тут взаперти и даже не желания не возникло поинтересоваться – за что?
– Если я здесь, значит, так надо.
– И давно?
– Пять лет уже.
– Пять лет, – Царра горько усмехнулся и, дойдя до своей соломенной лежанки, упал на неё. Он закрыл глаза и, плывя во тьме сквозь разноцветные круги, прошептал:
– Пять лет. О, Небо.
– Ты будешь? – спросил его Ахмак, показывая на миску.
– Нет, – пробормотал Царра, прикрыв глаза рукавом. – Можешь смело есть мою порцию.
– Не шутишь? Правда, можно?
– Говорю же тебе, что можно. Смело ешь.
– Вот спасибо.
– Что там, кстати?
– Каша, – довольно протянул Ахмак и быстренько, пока сокамерник не передумал, подхватил неожиданную добавку.
– С бараниной, наверное? – ухмыльнулся Царра, глядя на то, с какой жадностью его сосед запихивает в рот серые комки.
– Баранина… Мм…, – мечтательно протянул Ахмак и мотнул головой, стряхивая сладкие воспоминания.
– Нет, – серьёзно ответил он. – Мясо я уже пять лет не видел.
Он отставил в сторону миску, почувствовав, видно, что вторую порцию ему не осилить.
– Ну, да. Пять лет, – прошептал Царра.
Отвернувшись к стене, он задремал. И снова тревожный сон его был нарушен скрипом открываемой двери.
– Эй, уважаемый! – крикнул он, но уже не спешил подниматься, догадавшись о тщетности своих попыток. Вновь тень молчаливого стражника исчезла за закрытой дверью, унеся пустую посуду с собой.
Царра глянул на каменный пол, после – на соседа.
– Он чего? И кувшин забрал?
– Они всё уносят, – уныло сказал тот, сидя в своём углу, обняв колени и уткнувшись в них подбородком.
– Когда будет следующая кормёжка?
– Вечером.
– А сейчас что?
– Сейчас полдень.
– Ладно. Потерпим, – прошептал Царра и остался лежать с закрытыми глазами, пытаясь припомнить то, что случилось вчера в трактире. Последнее, что помнил это то, как они с Бахтом сидели за столом, и он одну за другой опустошал кружки с вином.
«И почему же я так напился вчера, спрашивается? С чего это всё?»
Он и сам не знал. Просто настроения не было с самого утра, а тут ещё эти споры о моральных качествах короля Варга, как человека и правителя. Триста лет он был ему нужен.
«А что было после?»
Он не помнил, хоть убейте его. Если честно, то и вспоминать боялся. От одной мысли, что он что-то натворил, его бросало жар, а проклятая неизвестность давила на сердце, будто камень.
«И где же это Бахт? Куда он подевался?»
Царра напряжённо вспоминал, и из глубины вдруг выплыла на него картина вчерашнего вечера. Из тумана, покачиваясь в винных парах, перед ним появилось чуть раскрасневшееся от духоты лицо хонанда, и его голос пробился сквозь душный шум трактира:
«Да не ходи ты туда!»
«Куда – туда? – Царра поморщился. – Куда ж я так рвался идти?».
Он открыл глаза и принялся разглядывать потолок. Боль в висках чуть поутихла, но голова продолжала гудеть. Мысли путались, набегая одна на другую, и страх, страх неизвестности гвоздём засел в мозгу.
«Что же случилось там?»
Царра положил ладонь на лоб.
«Что!?»
Под пальцами жарко пульсировали виски.
«Не иди туда… Не иди… Куда же я так рвался?» – напряжённо думал он и вдруг его словно бросили в ледяную воду. Будто бы вытащили полуживого из бани, в которой нечем дышать, и бросили в прорубь, что он видел на замёрзшем Гранце.
В трактирном бардаке, словно сказочное видение, проплыла фигура незнакомой девушки, которая осторожно несла поднос с полными кружками.
«Не ходи к ней дружище», – настойчиво твердил хонанд.
«Значит, вот от чего Бахт отговаривал,» – подумал Царра.
Кряхтя, он встал с соломенной лежанки, отдышался и, переждав лёгкое головокружение, подошёл к окну. Он взялся за прутья, чувствуя ладонями осыпающуюся ржавчину, и прислонился к решётке лбом. Перед его взором, за прутьями, раскинулось тёплое море. Оно смеялось, играло солнечными бликами на своей глади и лизало пенными языками высокую скалу, на которой высилась Цитадель.
– Так это прибой, а я думал, в голове шумит, – усмехнулся Царра и принялся глубоко дышать, чувствуя, как просоленный воздух выводит из тела винный пар.
Синее-синее море сливалось с небом и чайки с пронзительными криками носились над волнами. Им вторил невнятный звук, словно тысячи кузнецов одновременно били по наковальне.
– Послушай, Ахмак, – обернулся Царра к соседу. – Из темницы куда-нибудь выводят?
– Нет… Никогда такого не было.
– И никто не приходит сюда?
– Только стражники. Они приносят еду и всегда молчат. Даже ни разу не заговорили с нами.
– С нами? – немного оживился Царра.
Он внимательнее прошёлся взглядом по камере, но больше никого не увидел. По душе неприятно так заскребло. Пять лет одиночества – это не шутки. Мало что в голове человека делается.
– С кем это "с нами"? – спросил он с подозрением.
– Было у меня два соседа. Года два назад, наверное. Или три. Не помню я. Один неделю всего пробыл и ушёл.
– Куда ушёл?
– Скрутил рубаху свою, затянул на решётке, как раз там, где ты стоишь и…, – Ахмак показал рукой, как тянется вверх воображаемая петля. Его собеседник поморщился и отошёл от окна, брезгливо отряхивая с пальцев ржавчину.
– А второй? – спросил он, смутно догадываясь, что и с тем ничего хорошего не произошло.
– Второго увели, и я не знаю, куда он делся.
– Понятно, – задумчиво протянул Царра.
Собрав остатки сил, он добрался до своей лежанки, уткнулся лицом в прелую солому и попытался забыть о том, где находиться. Он больше ни о чём не спрашивал и ничего не старался вспомнить. Лишь мысленно звал своего друга, со сдавленным тоскою сердцем надеясь на его помощь. Но как ни просил он Небо, Бахта всё не было. Не объявился хонанд ни в тот день, ни на следующий.
Дни потянулись бесконечной вереницей. Пресные, как тюремный хлеб. Узник жевал их, не горя желанием глотать вязкие комки, и давился неделями. Он ещё некоторое время ждал, что Бахт даст знать о себе, хоть слово, хоть какой-либо знак, но ничего не происходило. Только молчаливый страж приносил неизменную кашу с кувшином воды, забирая ведро, в которое арестанты справляли естественные надобности.
Что оставалось запертому в камере путнику? Если не умер сразу, будь добр – живи дальше. Пришлось свыкаться со своим положением и приноравливаться к неволе.
Первый день Царра провалялся на своей лежанке. Ему всё ещё не верилось в реальность происшедшего. Но утром, прервавшим сладкое забытье сна, ему пришлось поверить. И ночь стала лучшей его подругой. Он с нетерпением ожидал её прихода, чтобы ощутить себя свободным хотя бы во сне, но вскорости страх с тоской добрались до него и там, превратившись в зверей, безжалостно терзающих его душу.
Днём пленник размышлял обо всём, что пережил за время своих странствий. Он вспоминал людей, которых встретил на своём пути и думал о Злате, которую начал забывать в последнее время. И Место Без Времени уже не манило. Стало всё равно, где оно и что собой являет.
Иногда от монотонности заточения и неопределённости хотелось кричать и биться о стены. Эти приступы безысходного отчаяния, сменялись полнейшим безразличием, и тогда узник, не отрываясь, целыми днями стоял у окна и смотрел на волны и белые паруса рыбацких лодок. В один из дней он увидел в море маленькую точку и, приглядевшись, узнал в ней столб чёрного дыма. Это весьма удивило Царру, и дало пищу для размышлений до вечера. В этот же день безликий стражник принёс вместо обычной каши что-то большое и, положив на пол, разрезал ножом пополам. Затем ушёл, как всегда, ни слова не проронив.
– Что это? – Царра удивлённо покосился на предмет, верхняя половина которого медленно сползала с нижней. В сыром воздухе темницы растёкся сладкий медовый запах.
– Да это же дыня! – восторженно закричал Ахмак, бросаясь к еде из своего угла, где он постоянно находился в перерывах между кормёжками.
Царра смотрел, как сосед прижимает к щеке дыню, цепкими грязными пальцами не давая распасться частям, и, зажмурившись от блаженства, втягивает ноздрями её аромат.
– А каша где? – спросил он.
– Да какая там каша? – засмеялся Ахмак. – Какая каша? Это же дыня! Ты только посмотри! Дыня!
– И что с того, что дыня?
– Как что? Как что!? Её так редко дают!
– Ну, Где-то раз в год, я так понимаю, – усмехнулся Царра, сам удивляя безграничной иронии своих слов.
– Да-да, именно, раз в год.
– Дай-ка тогда попробовать, – сказал он и подошёл к продолговатому предмету, вызвавшему такую бурю восторга у забитого своим горем сокамерника. Тот быстро прикинул на весу, которая из половинок будет побольше, и протянул соседу ту, что показалась ему легче. От Царры это не ускользнуло, но вызвало лишь лёгкую усмешку. Он взял свою порцию и понюхал мякоть. Пахло необычайно соблазнительно, даже голова закружилась. Удивительно пахло, невероятно. Мёдом пахло, солнечной бескрайней степью и… свободой. Пьянящей свободой.
– Да уж. Это тебе не пустая каша, – одобрительно кивнул Царра и собрался было поддаться охватившему его желанию съесть чудесный плод. Он уже поднёс свою половину ко рту, но вдруг остановился, словно заподозрив что-то неладное. Он оглянулся на Ахмака, который, сидя в тёмном углу, уже доедал свою долю и так тщательно выгрызал кожуру, что та просвечивала, как мокрая бумага. Выев всё, что можно, тот бросил её на пол, но тут же поднял и принялся есть уже саму кожуру. При этом он бросал жадные взгляды на соседскую порцию.
– Ты чего не ешь? – наконец, спросил он.
– Чего это они дыню принесли? – вопросом на вопрос ответил ему собеседник.
– Порадовать нас хотят.
– Прямь так и порадовать, – с сомнением покачал головой Царра. – Где же это видано, чтоб стражник узника радовал?
Он опустил руку и задумчиво добавил:
– Нет уж, мне лучше каши.
– Ты не хочешь есть дыню? – изумился Ахмак.
– Хочу.
– Чего не ешь тогда?
– Нельзя, – ответил Царра и хотел объяснить, почему, но передумал, по пустым глазам собеседника увидев, что говорить тому что-то бесполезно.
– Тогда мне дай, – моляще посмотрел Ахмак на вторую половину в руке странного человека, который отказывается есть сказочно вкусную дыню. Тот молча посмотрел на него и, положив свою порцию на каменный пол, отступил в сторону. Так кормят бродячих псов – и жалко их, вроде, но почему-то неохота касаться рукой грязной шерсти.
Царра брезгливо отвернулся от чавкающего сокамерника, который торопливо принялся есть, давясь непрожеванными кусками, словно опасался, что сосед передумает. Но тот, подойдя к окну, задумчиво смотрел на море. Дым, появившийся утром, уже рассеялся, а он всё пытался найти этому разумное объяснение, чтобы занять себя и не вспоминать дразнящий аромат дыни. Но ничего путного придумать не смог и махнул на эту загадку рукой.
Таким был этот день, самый яркий из всех, проведённых путником в заточении. Остальные же были наполнены размышлениями в полном одиночестве – наихудшими из пыток, потому как нельзя было от них сбежать. С соседом разговоры не клеились. Не о чем с ним было говорить. Поэтому дни тянулись, слившись в один бесконечный день. Они стали похожими один на другой. Найденным в соломе гвоздём узник отмечал их. Каждый вечер стёртым остриём он царапал плоский камень в стене, оставляя на его поверхности короткую черту, словно подводя её под прожитым днём.
Однажды он пересчитал их и с ужасом обнаружил, что прошёл почти месяц с тех пор, как он попал в Чертоги Молчания.
– Так больше нельзя! Нельзя так больше! – закричал он, до полусмерти перепугав своего соседа. Тот в панике забился в угол, а Царра подскочил к двери и принялся колотить в неё кулаком.
– Не надо, не надо, – пробормотал Ахмак, зарываясь в сырую тень и зажимая уши, чтобы не слышать истошных криков.
– Открывайте, гады! – надрывно орал его сокамерник. – Открывайте!
В ярости он дёрнул дверь на себя… и та отворилась…
Тонкий протяжный скрип, казалось, разорвал Вселенную. Царра окаменел, растерялся на миг, но затем, опомнившись, осторожно выглянул в коридор и никого там не увидел.
– Слушай, сосед, – обернулся он. – Дверь же не заперта.
Он посмотрел на скобы без засова и хмыкнул:
– Да она и не закрывается совершенно.
Взволнованный узник сделал шаг за порог и прислушался – никого. Полнейшая тишина царила в Чертогах Молчания. Было слышно только приглушённый шум прибоя у подножья скалы. Ни стражи, ни крысиного шороха, ни голосов.
– Пошли, что ли? – кивнул Царра в сторону распахнутой настежь двери. Увидев, как Ахмак в ужасе замотал головой, он изумился.
– Ты чего? Пошли!
– Нельзя, нельзя, – мотал головой его сокамерник. – Нельзя.
– Чудак – человек. Дверь же не запирается. Пошли, говорю.
Ахмак вжался всем телом в свой угол и закрыл лицо руками.
– Нет-нет-нет, – как заведённый твердил он, всхлипывая. – Нельзя!
– Ну, как знаешь, – пожал плечами Царра, удивляясь глупости соседа, и уже из-за двери крикнул ему. – Прощай!
Он пошёл по долгому тёмному коридору, куда и сам не знал, но внутреннему голосу своему верил. Кому же ещё остаётся верить, когда верить больше некому
Коридор вывел узника во внутренний двор Цитадели. На её высоких стенах прохаживались стражники, но на арестанта, вышедшего из Чертогов Молчания и щурившегося от южного солнца, никакого внимания не обращали, словно того не было. Один, правда заметил его, но лишь кивнул приветствующе, и отвернулся.
Царра до конца не верил всему случившемуся в тот осенний день. Не верил, даже когда шёл по двору Цитадели, и удары сердца заглушали все звуки в мире. Казалось, все стражники должны были сбежаться на этот стук, но никто не спешил схватить беглеца. У ворот его тоже никто не остановил и, миновав стражу, Царра спустился по крутой тропинке вниз, к морю. Сбросив на пляже сапоги и рубаху, он пошёл к воде. Ступая босыми ногами по гальке, он улыбался, жмурясь от солнечных бликов, играющих на изумрудной глади. Небольшие волны мягко накатывали на берег, чуть тревожа мелкие камушки. Царра засмеялся, когда одна из них лизнула ему ноги, он ступил в воду и бросился в тёплые волны, чтобы смыть с себя грязь неволи. Он плавал, пока не устал, а после постирал одежду и опьянённый свободой и чистотой, побрёл в сторону города, ощущая всем телом свежесть от мокрой рубахи. Куда идти, его не особо волновало, равно, как не беспокоило и отсутствие денег. Главное, что снова была дорога.
Он решил сходить в трактир, в котором они с Бахтом остановились месяц назад, и из которого он попал в Чертоги Молчания. Надо было разузнать, что, собственно, произошло, и куда подевался хонанд.