Природа международных отношений

Многообразие существующих сегодня в международно-политической науке теорий и взглядов в конечном счете может быть сведено к трем известным парадигмам: реалистской (включающей в себя классический реализм и неореализм), либеральной (традиционный идеализм и неолиберализм) и неомарксистской, каждая из которых исходит из своего понимания природы и характера международных отношений. Эти парадигмы, естественно, не исчерпывают содержания теории международных отношений. Последние два десятилетия отмечены интенсивным развитием в ее рамках таких направлений как транснационализм и институционализм, конструктивизм и постмодернизм, все более самостоятельное значение приобретают международная политическая экономия и социология международных отношений; различия, и нередко довольно существенные, имеются и в рамках самих указанных парадигм. В то же время наиболее распространенными и на сегодняшний день остаются именно указанные парадигмы, а сердцевинной дискуссией по вопросам теории международных отношений, во многом определяющей пути ее развития, остается дискуссия между неореализмом и неолиберализмом. Это дает основания не только рассматривать указанные выше три парадигмы как «базовые» для международно-политической науки, но и анализировать на их основе и само состояние последней.

Центральными для теории политического реализма, одним из самых авторитетных представителей которой стал в 30-е и особенно в послевоенные 40-е годы Г. Моргентау, являются «понятие интереса, определенного в терминах власти», и связанные с ним понятия баланса сил, геополитической стратегии и т.п. В неореализме, основные идеи которого сформулировал в конце 70-х годов К. Уолц, эти акценты несколько смещены. Отстаивая структурное понимание силы, неореализм не сводит ее к военному компоненту, а включает в нее также экономическую, информационно-коммуникативную, научную, финансовую и производственную составляющие. В нем нашли место и другие новые для этой парадигмы положения, например о взаимозависимости, о внетерриториальной сущности нового, гораздо более эффективного, чем прежний, типа власти - власти над идеями, кредитами, технологиями, рынками и др. И все же сама суть реалистического подхода с характерным для него пониманием мировой политики как бескомпромиссной борьбы государств за власть и влияние остается прежней.

Одним из исходных для политического реализма является положение об анархической природе международных отношений. С этой точки зрения, именно анархичность отличает их от внутриобщественных отношений, построенных на принципах иерархии, субординации, господства и подчинения, формализованных в правовых нормах, главной из которых является монополия государства на легитимное насилие в рамках своего внутреннего суверенитета. Анархичность же международных отношений, по мнению сторонников политического реализма, проявляется в двух главных аспектах. Во-первых, это отсутствие общего правительства, единой правящей во всем мире структуры, распоряжения которой были бы обязательны для неуклонного исполнения правительствами всех государств. Во-вторых, это неизбежная для каждого государства необходимость рассчитывать только на себя, на собственные возможности в отстаивании своих интересов. Приверженцы парадигмы политического реализма исходят из того, что при отсутствии верховной власти, правовых и моральных норм, способных на основе общего согласия эффективно регулировать взаимодействия основных акторов, предотвращать разрушительные для них и для мира в целом конфликты и войны, природа международных отношений не претерпела существенных изменений со времен Фукидида. Поэтому следует оставить все надежды на реформирование данной сферы, на построение международного порядка, основанного на правовых нормах, коллективной безопасности и решающей роли наднациональных организаций. Никто, кроме самого государства (в лице его политического руководства), не заинтересован в его безопасности, укрепление которой - а следовательно, и усиление государства, его власти как способности оказывать влияние на другие государства - остается главным элементом его национальных интересов. В рамках указанной парадигмы все это означает, что главным содержанием рациональной теории, исследующей международные отношения, остается изучение межгосударственных конфликтов и войн, а ее центральной проблемой - проблема безопасности. При этом безопасность рассматривается прежде всего в ее военно-силовом и государственно-центристском виде. В этом случае внимание концентрируется на «дилемме безопасности», в соответствии с которой чем большей безопасности добивается для себя одно государство (или один союз государств), тем в меньшей безопасности оказывается другое государство (или союз).

Несколько забегая вперед, заметим, что если первая позиция реалистов относительно анархической природы международных отношений разделяется практически всеми направлениями международно-политической науки, то этого нельзя сказать о второй позиции. Так, даже для близкой к политическому реализму «английской школы» теории международных отношений наиболее характерным всегда был анализ международной среды как относительно целостного «общества», в котором господствуют единые нормы поведения его членов - государств. В своей наиболее известной работе - «Анархическое общество» X. Булл высказывает взгляды, близкие, с одной стороны, политическому реализму, а с другой - получившему распространение в 90-е годы так называемому конструктивистскому направлению в науке о международных отношениях. При этом речь не идет об экстраполяции государственной модели. Международное «общество», с позиций сторонников «английской школы», предстает как хотя и единый, но далеко не однородный социум, поэтому теория международного «общества» не противоречит представлениям об анархичности международных отношений (хотя о степени этой анархичности ведутся интенсивные дискуссии). Следует также отметить, что она стимулирует исследование природы этих отношений.

С окончанием холодной войны авторитет политического реализма был серьезно поколеблен. Некоторые из представителей неореализма даже стали называть себя «либеральными реалистами», или же «утопическими реалистами», показывая тем самым готовность к определенному пересмотру ряда положений реалистической парадигмы, в том числе и положения об анархичности природы международных отношений. Так, Б. Бузан, не подвергая сомнению реалистический тезис о радикальном отличии политических взаимодействий в рамках государства и на международной арене, в то же время считает, что в целом природа международных отношений меняется в сторону «зрелой анархии», в рамках которой западные либерально-демократические государства способны играть роль гаранта международной безопасности, а достижения прогресса становятся доступными для всех, в том числе слабых государств и рядовых индивидов. Однако критики указывают, что если тот факт, что западные демократии не имеют никакого желания сражаться друг с другом, возможно, отчасти подтверждает тезис о «зрелой анархии», то это не относится к отношениям между ними и остальным миром. Они подчеркивают отсутствие каких-либо гарантий того, что богатые и сильные демократические державы станут помогать более слабым государствам в других регионах, когда возникнет угроза их безопасности.

В этих условиях либерально-идеалистическая парадигма международно-политической науки, как бы забытая в период биполярного противостояния, вновь привлекает внимание, приобретает самые различные формы. Многие ее сторонники соглашаются с тем, что, поскольку в международном обществе до сих пор отсутствует принудительная сила, постольку международная система и сегодня остается анархичной с точки зрения отношений господства и подчинения. Однако, как считает А. Вендт, первичность идей и возможность достижения баланса интересов означают, что анархия является следствием политики самих государств: Более того, анархичность международных отношений уже не может рассматриваться как то, что коренным образом отличает их от внутриобщественных отношений. Так, по мнению Й.. Фергюсона, несмотря на утверждения неореалистов о господстве анархии в сфере международных отношений, гораздо более правдоподобным является другое. «С беззаконием и насилием чаще всего сталкиваются в городских трущобах, в действиях организованной преступности, в этнических конфликтах, в беспорядочном терроризме и в гражданских войнах. В странах, подобных Перу и Колумбии, в целых провинциях фактически действуют не государственные законы, а законы преступного мира. И наоборот, межгосударственные войны - сегодня редкий случай, и многие сферы транснациональных отношений являются мирными и предсказуемыми». Формальные и неформальные правила игры ограничивают степень анархии в различных зонах риска, результатом чего является значительная регулярность и, как правило, преобладание отношений делового сотрудничества.

Еще больше критики высказывается по поводу второго аспекта анархичности. С точки зрения сторонников либеральной парадигмы, отношения между развитыми демократическими странами Азии, Северной Америки, Океании и Западной Европы трудно характеризовать как строящиеся по принципу «помоги себе сам». Многие якобы неизбежные последствия анархии были по большей части преодолены благодаря целому комплексу институтов, которые управляют межгосударственными отношениями и обеспечивают механизмы принятия решений. Эти институты отражают существование межгосударственного консенсуса и помогают поддерживать его, используя взаимные консультации и компромиссы, смягчающие последствия фактического неравенства государств. Более того, некоторые из неолибералов полагают, что наступил момент для нового витка в развитии мирового сообщества и что с прекращением борьбы Запада с Востоком наконец-то стало возможным развитие международных отношений на основе идеалистических концепций. Идеи сотрудничества, по их мнению, имеют больше шансов на успех, чем классические взгляды реалистов на конфликт, а также игры с нулевой и ненулевой суммой.

Другие сторонники либеральной парадигмы стремятся исследовать характер и долговременные тенденции происходящих изменений. Так, Дж. Розенау подчеркивает, что в рамках возникающей сегодня новой, «постмеждународной», политики контакты между различными структурами и акторами осуществляются принципиально по-новому. На наших глазах рождается и уже существует наряду с традиционным миром межгосударственных взаимодействий «второй, полицентричный» мир, мир «постмеждународных» отношений. Он характеризуется хаотичностью и непредсказуемостью, искажением идентичностей, возникновением новых авторитетов, переориентацией лояльностей. При этом базовые структуры «постмеждународных» отношений как бы расщепляются между этатистским и полицентрическим мирами, которые влияют друг на друга, но не находят и не могут найти подлинного примирения между собой.

Впрочем, оценивая позиции сторонников либеральной парадигмы, не следует забывать и о том, что в целом неолибералы по ключевым позициям (анархичность международных отношений, ведущая роль государства, значение власти и силы) гораздо ближе к неореализму, чем к традиционным либералам-идеалистам.

С критикой основных положений реалистической парадигмы выступает и неомарксизм. Его сторонники представляют мир в виде глобальной системы многообразных экономик, государств, обществ, идеологий и культур. Разобраться в этом сложном многообразии помогают базовые понятия «мир-система» и «мир-экономика». Последнее отражает не столько сумму экономических отношений в мире, сколько самую обширную систему взаимодействия международных акторов, ведущую роль в которой играют экономически наиболее сильные. Основные черты мир-экономики - это всемирная организация производства, рост значения ТНК в мировом хозяйственном развитии, усиливающаяся координация производственных комплексов, интернационализация капиталов и уменьшение возможностей государственного вмешательства в сферу финансов. По утверждению неомарксистов, государства, которые ранее защищали себя от внешних потрясений, сегодня превращаются в агентов, передающих национальным экономикам требования мир-экономики с целью адаптации к условиям конкуренции на мировом рынке. При этом указанные процессы, как и соответствующие структуры, являются результатом деятельности людей, продуктом истории. В то же время, подчеркивают неомарксисты, существуют и процессы, противоположные глобализации, - диверсификация экономических, политических, общественных, социокультурных и иных организаций и структур, поиски иных путей развития. Однако радикально-либеральная идеология стремится завуалировать эти процессы. Она внушает людям, что альтернативы глобализации нет, что в основе наблюдающихся на мировой арене жесткой конкуренции, дерегламентации взаимодействий и эгоизма лежит неумолимая экономическая логика.

Гиперлиберальная мир-экономика, пишет один из видных представителей неомарксизма Р. Кокс, нуждается в лидере, способном заставить уважать ее правила. После холодной войны эту роль присвоили себе США. Она позволяет им претендовать на привилегии в виде исключений из общих правил поведения на международной арене. Являясь самым крупным в мире должником, США рассчитывают на дальнейшее получение кредитов и продолжают жить, тратя гораздо больше, чем это позволяют их собственные возможности. Их лидеры объясняют это «тяжестью военной ноши», которую Соединенные Штаты вынуждены нести, защищая остальное человечество (и прежде всего западный мир) от многочисленных угроз его безопасности. На самом же деле международные отношения приобретают зависимый от США характер. Эта зависимость касается не только «маргинальных» (традиционных) периферийных зон мировой системы, т.е. слаборазвитых стран «третьего мира», не только ее «активных» или «главных» периферийных зон, какими становятся страны Восточной Азии, Восточной Европы, Латинской Америки, Россия, Индия, но и таких традиционных «центров системы», как Япония и Западная Европа. Выстраиваясь в кильватере политики Вашингтона, последние рискуют в долгосрочной перспективе обострить этим не только японо-европейское соперничество, но и смягчившиеся в последние десятилетия противоречия между западноевропейскими странами. Вместе с тем, считают неомарксисты, положение все же не так фатально, как его представляют сторонники радикал-либеральной концепции «мондиализации». Дальнейшая эволюция мировой системы во многом будет зависеть от политической воли и способности «периферийных» стран и регионов порвать с навязываемой им стратегией развития в сфере как внутренних, так и международных отношений, а также от эффективности сопротивления этой стратегии со стороны трудящихся.

Можно было бы привести и другие суждения сторонников рассматриваемых парадигм по поводу природы современных международных отношений. Однако и приведенных выше достаточно, чтобы показать, что в результате взаимной критики вырабатывается ряд общих положений, разделяемых представителями всех трех парадигм.

Во-первых, это положение о том, что, хотя анархия международных отношений и продолжает существовать и даже отчасти возрастает, возможности для их регулирования все же существуют.

Во-вторых, это тезис, согласно которому число участников международных отношений расширяется, включая в себя не только государства и межправительственные организации, но и новых, нетрадиционных акторов - международные правительственные и неправительственные организации, транснациональные корпорации, фирмы и предприятия, многочисленные производственные, финансовые, профессиональные и иные ассоциации и объединения, а также рядовых индивидов.

В-третьих, это признание всемирного характера тех вызовов и проблем, с которыми сталкиваются сегодня участники международных отношений.

Наконец, это указание на переходный характер современного состояния этих отношений.

В целом вышеизложенные взгляды на характер и природу международных отношений могут быть представлены в виде следующей схемы:

В то же время наличие общих положений не означает исчезновения различий. Признавая их, сторонники каждой из парадигм подчеркивают прежде всего те аспекты, которые наиболее близки именно ее традициям. Кроме того, если все они так или иначе влияют на практику международных взаимодействий, то одни в большей, а другие - в меньшей мере, одни привлекают внимание государственных акторов, другие - нетрадиционных. В этой связи следует подчеркнуть, что высказываемые средствами массовой информации оценки, согласно которым «фактически уже началось самоформирование системы международной безопасности, основанной не столько на теориях, сколько на частных прагматических решениях и прецедентах», вряд ли полностью соответствуют действительности. Международные акторы, принимая решения как на государственном, так и на негосударственном уровне, находятся под воздействием многочисленных экспертов и советников, имеющих те или иные теоретические предпочтения. Оценка ими ситуации и прогнозы ее развития в той или иной степени влияют на поведение международных акторов, а следовательно, и на состояние международных отношений. Новые явления в международных взаимодействиях, на которые обратили внимание сторонники либеральной парадигмы, заставили теоретиков неореализма смягчить одно из своих положений и видоизменить другие. Так, Колин Грей говорит об уменьшении значения военной силы, по крайней мере, в решении вопросов, связанных с ядерным оружием. С другой стороны, Барри Бузан и Джон Миршаймер отмечают, что сегодня неореализм должен обратить особое внимание на изучение этнических конфликтов и их влияния на трансформацию международной системы. В свою очередь, М.Бречер настаивает на необходимости анализа роли "периферийных" конфликтов (т.е. находящихся за пределами интересов великих держав). В свете высказанного отцом-основателем неореализма К. Уолцем в конце 70-х годов положения о том, что для неореализма существуют только две супердержавы, и что, соответственно, неореализм - это теория двух государств, призывы указанных исследователей выглядят как серьезные новации. В то же время быстрое крушение первоначальных иллюзий, связанных с прекращением холодной войны, актуализировало значение реалистической парадигмы. Неореализм оказался востребованным как государственными лидерами, так и оппозиционными политиками разных стран. Тому есть несколько причин.

Во-первых, многие черты современной международной ситуации создают впечатление, что после окончания холодной войны положение в мире стало гораздо опаснее и что всякое явление, которое нельзя объяснить, представляет собой угрозу. С одной стороны, широко распространенными стали тревоги и сомнения, связанные с разрегулированием прежних механизмов функционирования международных отношений, разрушением ставшего привычным за полвека своего существования баланса сил, возникновением на мировой арене новых государств и негосударственных участников международного взаимодействия, наконец, всплеском многообразных и многочисленных конфликтов нового типа. С другой стороны, все эти явления высветили неэффективность ООН и других международных организаций в деле построения нового международного порядка, основанного на верховенстве универсальных ценностей и общих интересов государств, на правовом урегулировании конфликтов и создании системы коллективной безопасности.

Во-вторых, политический реализм традиционно является эффективным инструментом в деле мобилизации общественного мнения того или иного государства в пользу «своего» правительства, защищающего «национальные» интересы страны. Тем самым он помогает ее руководству не только обеспечивать поддержку своей власти со стороны общества, но и сохранять государственное единство перед лицом внутреннего сепаратизма.

В-третьих, основные положения теории политического реализма - о международной политике как орудии борьбы за власть и силу, о государстве как главном и по сути единственном действующем лице этой политики, которое следует принимать во внимание, о несовпадении национальных интересов государств и обусловленной этим неизбежной конфликтогенности международной среды и др. - оказались востребованными политической элитой Запада и прежде всего Соединенных Штатов. В США политический реализм позволяет трактовать международные отношения в соответствии с американскими представлениями о международном порядке как о совокупности совпадающих с национальными интересами Америки либеральных идеалов, которые она призвана продвигать, опираясь, если необходимо, на использование экономической или военной силы. В других странах (как, впрочем, и в самих США) политические элиты привлекает то положение теории политического реализма, в соответствии с которым единственным полномочным и полноправным выразителем национального интереса государства на международной арене является его правительство, обладающее на основе суверенитета монопольным правом представлять внутреннее сообщество, заключать договоры, объявлять войны и т.п.

Наконец, в-четвертых, немаловажную роль в сохранении основных понятий политического реализма в лексиконе государственных и политических деятелей играют представители генералитета и военно-промышленного комплекса, многочисленные эксперты и советники как силовых ведомств, так и высших государственных руководителей, «независимые» частные аналитические центры и отдельные академические исследователи. Представители влиятельных социальных групп стремятся либо сохранить свою власть, свой статус, либо удовлетворять спрос на рынке государственных идеологий и притом воздействовать на его формирование. И в том, и в другом случае наиболее подходящими в период нестабильности международных отношений оказываются алармистские мотивы, рассуждения на тему возрастающих угроз как мировой системе в целом, так и Западу, и США в частности. В этом контексте широко используются снова вошедшие в моду геополитические построения, многообразные сценарии грядущего миропорядка и т.п.

Разумеется, сказанное не означает, что все сценарии или исследования, о которых идет речь, не имеют отношения к действительности. Напротив, чаще всего они опираются на весьма добротный анализ современного международного положения и внешнеполитических интересов соответствующих стран. В то же время односторонняя ориентированность таких исследований, их идеологическая ангажированность вполне очевидны.

Приведем в качестве примера две концепции, которые получили, пожалуй, наиболее широкий резонанс и к которым иногда ошибочно сводится многообразие выдвинутых за эти годы положений об изменении природы международных отношений. Речь идет о «конце истории» Ф. Фукуямы и «столкновении цивилизаций» С. Хантингтона. Внешне они выглядят как конкурирующие, даже как противоположные. Действительно, у Фукуямы речь идет о триумфе западных ценностей, всеобщем распространении плюралистической демократии, идеалов индивидуализма и рыночной экономики. Хантингтон же говорит о нарастающей угрозе с Юга, связанной с усилением мусульманской и конфуцианской цивилизаций, чуждых Западу и враждебных ему. Однако по своей внутренней сущности они весьма близки. В обоих случаях в основе теоретических построений лежит этно-, а вернее, западо-центризм, связанный с созданием образа врага, роль которого призваны играть все те, кто так или иначе противится унификации образа жизни и мыслей по западному образцу, кто отстаивает свои национальные или цивилизационные особенности. Обе концепции имеют самое прямое отношение к установкам власти и легитимации мероприятий, основанных на устаревшем понимании международной безопасности, что указывает на их прямую связь с парадигмой политического реализма.

В этом свете обращает на себя внимание, что обе названные концепции исходят в своей трактовке природы международных, отношений именно из распределения силы и решающей роли насилия в мировой политике. В обеих концепциях рассуждения о необходимости сохранения мира и демократии выливаются в апологию однополярного мира под эгидой США или же в поиски врага, утраченного с окончанием холодной войны.

Подобные взгляды характерны и для других видных экспертов и советников, обслуживающих внешнеполитические государственные структуры Запада. Так, по мнению Зб. Бжезинского и Ч. Краутхамера, важнейшим следствием победы Запада над Советским Союзом в холодной войне и исчезновения одной из двух сверхдержав является то, что ответственность за судьбы мира ложится на оставшуюся единственной сверхдержаву - США, а ее возможности позволяют обеспечить не только защиту, но и распространение ценностей демократии, индивидуализма и рыночного общества во всем мире. Наступление Pax Americana продемонстрировал уже вооруженный конфликт в зоне Персидского залива, в результате которого стало ясно, что миру придется согласиться с мягкой американской гегемонией, утверждает Бжезинский. Близких позиций придерживается и Г. Киссинджер, хотя он не столь прямолинеен в их обосновании. С его точки зрения, победа США в холодной войне возлагает на них нелегкую, но вполне посильную миссию единственного лидера в поддержании равновесия сил в мире. В то же время он выступал против ведущей роли США в экспансии НАТО, полагая, что это дело прежде всего самой Западной Европы.

Если же обратить внимание на то, что вышеуказанные авторы, по справедливому замечанию К. Брутенца, формируют у своих читателей подозрения в отношении России, то становятся более понятными и настойчивые попытки изолировать ее от «цивилизованного мира» путем заполнения «вакуума силы», в том числе и посредством расширения НАТО.

Таким образом, рассмотрение современных представлений о природе международных отношений обнаруживает достаточно неоднозначную картину. Несмотря на огромные тиражи публикаций с изложением указанных представлений и их популярность среди определенного круга политиков, а также несмотря на широкий резонанс в академических кругах, они все же не являются для них ни репрезентативными, ни, тем более, единственными или господствующими. Вот почему знакомство с ними не должно служить основой для выводов о состоянии международно-политической науки и заслонять необходимость изучения действительного многообразия существующих воззрений на природу международных отношений и закономерности их эволюции.

ОБЪЕКТ И ПРЕДМЕТ МЕЖДУНАРОДНЫХ

ОТНОШЕНИЙ

Иногда приходится встречаться с мнением, согласно которому

разграничение предмета и объекта науки не имеет существенного значения

для осознания и понимания ее особенностей, более того, — что такое

разграничение носит схоластический характер и способно лишь отвлечь от

действительно важных теоретических проблем. Думается, указанное

разграничение все же необходимо.

Объективная реальность, существующая вне и независимо от нашего

сознания, отличается от изучающих ее различные стороны научных

дисциплин, которые, во-первых, отражают и описывают ее всегда с

некоторым «запозданием», а во-вторых, — с определенным «искажением»

существа происходящих в ней процессов и явлений. Человеческое

познание дает, как известно, лишь условную, приблизительную картину

мира, никогда не достигая абсолютного знания о нем. Кроме того, всякая

наука так или иначе выстраивает собственную логику, подчиняющуюся

внутренним закономерностям своего развития и не совпадающую с

логикой развития изучаемой ею реальности. Во всякой науке в той или

иной мере неизбежно «присутствует» человек, привносящий в нее

определенный элемент «субъективности». Ведь если сама

действительность, выступающая объектом науки, существует вне и

независимо от сознания познающего ее субъекта, то становление и

развитие этой науки, ее предмет определяются именно общественным

субъектом познания, выделяющим на основе определенных потребностей

ту или иную сторону в познавательном объекте и изучающим ее

соответствующими методами и средствами. Объект существует до

предмета и может изучаться самыми различными научными

дисциплинами.

Международные отношения охватывают собой самые различные

сферы общественной жизни — от экономических обменов до спортивных

состязаний. Не менее многообразны и их учас-

тники, в состав которых входят как государства, так и негосударственные

объединения и даже самые обычные индивиды. Что же общего между

всеми этими сферами человеческой деятельности, существует ли в них та

связующая нить, которая объединяет всех ее участников и нахождение

которой позволяет понять ее специфику? В самом первом приближении

можно сказать, что такой нитью являются политические отношения.

Как известно, политические отношения могут пониматься двояко: как

сфера интересов и деятельности государства и как сфера властных

отношений в широком смысле этого термина. В современной науке

международные отношения, несмотря на этимологическое содержание

этого словосочетания (1), понимаются чаще всего во втором своем

значении (хотя, как мы увидим в дальнейшем, все еще нередки и его

употребления в первом, более узком смысле). Однако в этой связи

возникает целый ряд вопросов. Каковы критерии международных

отношений? Что общего и чем отличаются друг от друга международные

отношения и международная политика? Существуют ли различия между

внутренней и международной политикой государства?

Прежде чем остановиться на этих вопросах более подробно,

необходимо сделать два замечания.

Во-первых, было бы неверно абсолютизировать значение определения

предмета науки. В этом отношении можно сослаться на то, что и столь

древние отрасли знания, какими являются, например, математика или

география, и более «молодые», как социология или политология, до сих

пор вряд ли можно дефини-ровать окончательно и однозначно

удовлетворительным образом. Это тем более верно, что предмет любой

науки претерпевает изменения: меняется как сам ее объект, так и наши

знания о нем. Вместе с тем, указанное обстоятельство не отменяет

необходимости обозначить круг тех проблем, которые составляют пред-

метную область данной научной дисциплины. Такая потребность

особенно актуальна, когда речь идет о молодой научной дисциплине,

появляющейся в процессе дифференциации научного знания и

сохраняющей в ходе своего становления тесные связи с родственными ей

дисциплинами.

Во-вторых, отечественная наука о международных отношениях по

известным причинам достаточно длительное время пренебрегала

мировыми достижениями в данной области. Такие достижения

рассматривались чаще всего как неудачные (или в

лучшем случае, как представляющие лишь частный интерес в некоторых

своих положениях) попытки на фоне «единственно научной и единственно

правильной» марксистско-ленинской теории международных отношений. В

самой же марксистско-ленинской теории международных отношений

особое значение придавалось двум, рассматриваемым как «незыблемые»,

краеугольным положениям: а) рассмотрению международных отношений

как «вторичных» и «третичных» — т.е. как продолжающих и отражающих

внутриобщественные отношения и экономический базис общества; б)

утверждению о том, что суть международных отношений, их «ядро»

составляют классовые отношения (классовое противоборство), к которым в

конечном итоге и сводится все их многообразие. Изменившаяся обстановка

в полной мере показала ограниченность подобного подхода и выявила

настоятельную потребность интеграции отечественных исследований в

области международных отношений в мировую науку, использования ее

достижений и осмысления меняющихся реалий международной жизни на

рубеже третьего тысячелетия.

1. Понятие и критерии международных отношений

На первый взгляд, определение понятия «международные отношения»

не представляет каких-то особых трудностей: это — «совокупность

экономических, политических, идеологических, правовых,

дипломатических и иных связей и взаимоотношений между государствами

и системами государств, между основными классами, основными

социальными, экономическими, политическими силами, организациями и

общественными движениями, действующими на мировой арене, т.е. между

народами в самом широком смысле этого слова» (2). Однако сразу же

возникает целый ряд вопросов. Относятся ли, например, браки между

людьми разных государств к сфере международных отношений? Относятся

ли к ней туристические поездки и поездки по частным приглашениям

граждан одной страны в другую? Вступает ли человек в международные

отношения, покупая иностранный товар в магазине своей страны? Попытка

ответить на подобные вопросы обнаруживает зыбкость, условность, а то и

просто «неуловимость» границ между внутриобщественными и

международными отношениями. С другой стороны, в чем выражается

специфика «совокупности связи и взаимоотношений между основными

классами, действующими на международной арене», по сравнению с «орга-

низациями и движениями»? Что скрывается за терминами «социальные,

экономические, политические силы»? Что такое

«международная арена»? Все эти вопросы остаются как бы «за скобками»

приведенного определения, которое к тому же явно страдает

тавтологичностью.

Не много ясности вносит и попытка более строгого определения

международных отношений — как отношений «между государствами и

негосударственными организациями, между партиями, компаниями,

частными лицами разных государств...»(3). По сути, оно лишь более явно,

чем предыдущее, сводит совокупность международных отношений к

взаимодействию их участников. Главным недостатком подобных

определений является то, что, в конечном счете, они неизбежно сводят все

многообразие международных отношений к взаимодействию государств.

Попытка выйти за рамки межгосударственных взаимодействий

содержится в определении международных отношений как «совокупности

интеграционных связей, формирующих человеческое сообщество» (4).

Такое понимание международных отношений, оставляя открытым вопрос

об их участниках (или акторах), позволяет избежать недостатка их

сведения к межгосударственным отношениям. К его достоинствам может

быть отнесено и то, что в нем выделена одна из основных тенденций в

эволюции международных отношений. Однако, обладая указанными пре-

имуществами перед приведенными ранее, данное определение имеет тот

недостаток, что является слишком широким, стирая, по существу, границы

между внутриобщественными и международными отношениями. Делая

акцент не на участниках международных отношений, а на их

взаимодействии друг с другом, оно, по сути, как бы «теряет» этих

участников. Между тем, без правильного понимания основных и

второстепенных, закономерных и случайных участников международных

отношений, так же как и без рассмотрения иерархии между ними — или,

иначе говоря, без выделения главных и неглавных участников — выявить

специфику международных отношений достаточно трудно.

Впрочем, предъявлять слишком большие претензии к определениям

было бы неверно: ни одна дефиниция не в состоянии полностью раскрыть

содержание определяемого объекта. Ее задача — дать лишь первичное

представление об этом объекте. Поэтому при анализе международных

отношений исследователи стремятся не столько дать «исчерпывающее»

определение, сколько выделить основные критерии, на основе которых

можно было бы понять их сущность и специфику.

Чаще всего исходным пунктом поисков и одним из существенных

элементов специфики международных отношений многие исследователи

делают именно выделение их участников. Так,

например, с точки зрения известного французского социолога Р. Арона,

«международные отношения — это отношения между политическими

единицами, имея в виду, что данное понятие включает греческие полисы,

римскую или египетскую империи, как и европейские монархии,

буржуазные республики или народные демократии... Содержанием

международных отношений являются, по преимуществу, отношения между

государствами: так, бесспорным примером международных отношений

являются межгосударственные договоры» (5). В свою очередь,

межгосударственные отношения выражаются в специфическом поведении

символических персонажей — дипломата и солдата. «Два и только два

человека, — пишет Р. Арон, — действуют не просто в качестве членов, а в

качестве представителей общностей, к которым они принадлежат: посол

при исполнении своих функций представляет политическую единицу, от

имени которой он выступает; солдат на поле боя представляет

политическую единицу, от имени которой он убивает себе подобного» (там

же). Иначе говоря, международные отношения в самой своей сущности

содержат альтернативу мира и войны. Особенность международных

отношений состоит в том, что они основаны на вероятностном характере

того и другого и поэтому включают в себя значительный элемент риска.

В целях сделать свое понимание особенностей внешней политики и

международных отношений более доступным, Р. Арон прибегает к

сравнению их со спортом. При этом он подчеркивает, что, например, «по

сравнению с футболом, внешняя политика является еще более

неопределенной. Цель действующих лиц здесь не так проста, как забивание

гола. Правила дипломатической игры не расписаны во всех деталях, и

любой игрок нарушает их, когда находит в этом свою выгоду. Нет судьи, и

даже когда некая совокупность действующих лиц претендует на судейство

(ООН), национальные действующие лица не подчиняются решениям этого

коллективного арбитра, степень беспристрастности которого оставляет

повод для дискуссии. Если соперничество наций действительно

напоминает какой-либо вид спорта, то таким видом слишком часто

является борьба без правил — кэтч...» (см.: там же, р. 22). Поэтому, считает

Р. Арон, международные отношения — это «предгражданское» или

«естественное» состояние общества (в гоббсовском понимании — как

«война всех против всех). В сфере международных отношений

господствует «плюрализм суверенитетов», поэтому здесь нет монополии на

принуждение и насилие, и каждый участник международных отношений

вынуж-

ден исходить в своем поведении во многом из непредсказуемого

поведения других участников (6).

Близкие мысли высказывают и многие другие исследователи,

отмечающие, что международные отношения характеризуются отсутствием

консенсуса между их участниками относительно общих ценностей, сколь-

либо общепринятых социальных правил, гарантируемых юридическими

или моральными нормами, отсутствием центральной власти, большой

ролью стихийных процессов и субъективных факторов, значительным

элементом риска и

непредсказуемости.

Однако не все разделяют ту мысль Р. Арона, в соответствии с которой

основное содержание международных отношений составляет

взаимодействие между государствами. Так, по мнению американского

исследователя Д. Капоразо, в настоящее время главными действующими

лицами в международных отношениях становятся не государства, а классы,

социально-экономические группы и политические силы (7). Д. Сингер,

представитель бихевиористской школы в исследовании международных

отношений, предложил изучать поведение всех возможных участников

международных отношений — от индивида до глобального сообщества, —

не заботясь об установлении приоритета относительно их роли на мировой

арене (8). Другой известный американский специалист в области

международных отношений, Дж. Розенау, высказал мнение, что

структурные изменения, которые произошли за последние десятилетия в

мировой политике и стали основной причиной взаимозависимости народов

и обществ, вызвали коренные трансформации в международных

отношениях. Их главным действующим лицом становится уже не

государство, а конкретные лица, вступающие в отношения друг с другом

при его минимальном посредничестве или даже вопреки его воле. И если

для Р. Арона основное содержание международных отношений составляют

взаимодействия между государствами, символизируемые в фигурах

дипломата и солдата, то Дж. Розенау приходит фактически к

противоположному выводу. По его мнению, результатом изменений в

сфере международных отношений становится образование так называемого

международного континуума, символическими субъектами которого

выступают турист и

террорист (9).

В целом же, в многообразии приведенных точек зрения про-

сматриваются попытки либо объединить, либо отдать предпочтение в

исследовании международных отношений одному из двух критериев. В

одном случае — это специфика участников, в другом — особая природа

международных отношений. Каждый

из них, как мы уже убедились, может привести к неоднозначным выводам.

Каждый имеет свои преимущества и свои недостатки.

В рамках одного подхода существует возможность свести меж-

дународные отношения, в конечном счете, либо к взаимодействию между

государствами, либо, напротив, к деятельности только негосударственных

участников, что тоже неверно. Более подробно вопрос об участниках

международных отношений будет рассмотрен в главе VII. Поэтому здесь

можно ограничиться лишь замечанием о том, что действительно

имеющаяся и набирающая силу тенденция к расширению числа участников

международных отношений за счет негосударственных и частных

субъектов диктует необходимость внимательного анализа их роли в

изменениях, происходящих на мировой арене. В то же время такой анализ

должен обязательно сопровождаться сопоставлением удельного веса,

который имеют в международных отношениях все их участники, в том

числе и такие «традиционные» как государства. Практика показывает, что

они и сегодня в большинстве случаев остаются главными и решающими

действующими лицами в международных отношениях, хотя абсолютизация

их значения как единственных и самодовлеющих неправомерна.

Противоположные выводы, взаимоисключающие крайности допускает

и второй подход. Так, понимание природы международных отношений

только как «естественного», «предграждан-ского» состояния не учитывает

тенденции к их социализации, игнорирует нарастающие свидетельства

преодоления такого состояния и становления нового мирового порядка (эта

тема также будет рассмотрена в специально посвященной ей XII главе). С

другой стороны, если исходить только из указанной тенденции, то тоже

можно придти к ошибочному выводу, не учитывающему, что, несмотря на

возрастающую целостность и взаимозависимость мира, на усиливающиеся

процессы международной интеграции и сотрудничества различных

государств и народов в экономической, политической, социальной и др.

областях, международные отношения и сегодня во многом остаются

сферой несовпадающих интересов, соперничества и даже противоборства и

насилия. Это уже не «джунгли», не «война всех против всех», но и не еди-

ное сообщество, живущее по единым законам и в соответствии с общими,

разделяемыми всеми его членами, ценностями и нормами. Это, скорее,

переходное состояние, когда усиливающаяся тенденция к становлению

мирового сообщества не стала необратимой, когда элементы

регулирования и «плюрализм суверенитетов», расширение сотрудничества

на основе взаимных интересов и совершенствование средств насилия

сосуществуют друг с дру-

гом, то взаимно уравновешиваясь, то вновь вступая в противоборство (10).

Все это говорит о том, что вышеуказанных критериев по крайней мере

недостаточно для определения специфики международных отношений, что

они должны быть если не заменены, то дополнены еще одним критерием.

Известный французский исследователь М. Мерль, предложивший такой

критерий, назвал его «критерием локализации». В соответствии с этим

критерием, специфика международных отношений определяется как

«совокупность соглашений или потоков, которые пересекают границы, или

же имеют тенденцию к пересечению границ» (11). Исходя из факта

разделения мира на государства, сохраняющие суверенитет над своими

территориальными границами, такое понимание позволяет как учитывать

особенности каждого этапа в развитии международных отношений, так и

не сводить их к межгосударственным взаимодействиям. В него вполне

вписываются и самые различные классификации международных

отношений. Обобщая высказанные в этом отношении в научной литературе

позиции, можно говорить о различных типах, видах, уровнях и состояниях

международных отношений.

Так, до недавнего времени в отечественной и восточноевропейской

научной литературе международные отношения подразделялись на основе

классового критерия, на отношения господства и подчинения, отношения

сотрудничества и взаимопомощи и переходные отношения (12).

Соответственно, к первым относили отношения феодального и

капиталистического типа, ко вторым — отношения между

социалистическими странами, к третьим — отношения между

развивающимися государствами, освободившимися от колониальной

зависимости.

Поскольку наблюдаемая в действительности картина не укладывалась

в такую достаточно искусственную схему, постольку некоторые авторы

пытались усложнить саму схему, не выходя, однако, за рамки классового

подхода. Так польский автор Ю. Кукулка выделял три типа однородных и

три типа переходных международных отношений (13). Реальная

международная жизнь и прежде не вписывалась в подобную типологию,

которая игнорировала наличие серьезных противоречий и даже вооружен-

ных конфликтов между социалистическими странами, так же как и

существование отношений подлинного сотрудничества (хотя и не

исключающего противоречий) между капиталистическими государствами.

Изменения же, которые произошли в Восточной Европе в начале 90-х

годов и которые привели к исчезновению мировой социалистической

системы, заставили большинство спе-

циалистов полностью отказаться от классового и перейти к «об-

щецивилизационному» критерию в классификации международных

отношений. В соответствии с последним в отечественной литературе была

сделана попытка выделить два типа международных отношений —

отношения, основанные на балансе сил, с одной стороны, и на балансе

интересов, с другой (14). Впрочем, эта попытка, отражавшая увлеченность

части отечественных авторов «новым политическим мышлением»,

фактически не оставила в науке сколь-либо существенного следа и не

возобновлялась после его поражения.

Виды международных отношений рассматриваются либо на основе

сфер общественной жизни (и, соответственно, содержания отношений) —

экономические, политические, военно-стратегические, культурные,

идеологические отношения и т.п., — либо на основе взаимодействующих

участников — межгосударственные отношения, межпартийные отношения,

отношения между различными международными организациями,

транснациональными корпорациями и т.п.

В зависимости от степени развития и интенсивности тех или иных

видов международных отношений, выделяют их различные (высокий,

низкий, или средний) уровни. Однако более плодотворным представляется

определение уровней международных отношений на основе

геополитического критерия: с этой точки зрения выделяются глобальный

(или общепланетарный), региональные (европейский, азиатский и т.п.),

субрегиональные (например, страны Карибского бассейна) уровни

международного взаимодействия.

Наконец, с точки зрения степени напряженности, можно говорить о

различных состояниях международных отношений: это, например,

состояния стабильности и нестабильности; доверия и вражды,

сотрудничества и конфликта, мира и войны и т.п.

В свою очередь, вся совокупность известных науке различных типов,

видов, уровней и состояний международных отношений представляет

собой особый род общественных отношений, отличающихся своими

особенностями от другого их рода — от общественных отношений,

свойственных той или иной социальной общности, выступающей

участником международных отношений. В этой связи международные

отношения можно определить как особый род общественных отношений,

выходящих за рамки внуг-риобщественных взаимодействий и

территориальных образований. В свою очередь, такое определение требует

рассмотрения вопроса о том, как соотносятся международные отношения и

мировая политика.

2. Мировая политика

Понятие «мировая политика» принадлежит к числу наиболее

употребимых и одновременно наименее ясных понятий политической

науки. Действительно, с одной стороны, казалось бы, что и немалый

исторический опыт, накопленный в попытках создания мировых империй

или в реализации социально-политических утопий, и XX век, богатый на

глобальные события, затрагивающие судьбы всего человечества (стоит

лишь напомнить о двух прошедших в первой половине нашего столетия

мировых войнах, о наступившем затем противостоянии двух социально-

политических систем, продолжавшемся вплоть до фактического исчез-

новения одной из них, о возрастающей взаимозависимости мира на рубеже

нового тысячелетия) — не оставляют сомнений в существовании

выражаемого данным понятием феномена. Не случайно в теоретическом

освоении мироцельности (мироведении, или мондиологии) —

междисциплинарной области знания, привлекающей растущий интерес

научного сообщества начиная с 70—80-х годов, — столь важную роль

играют понятия «мировое гражданское общество» и «мировое

гражданство» (15). Но как известно, гражданское общество представляет

собой, выражаясь гегелевским языком, диалектическую

противоположность сферы властных отношений, т.е., иначе говоря, оно

неотделимо от этой сферы, как неотделимы друг от друга правое и левое,

север и юг и т.п. Что же касается «мирового гражданства», то оно «по опре-

делению» предполагает лояльность социальной общности по отношению к

существующей и воспринимаемой в качестве леги-тимной политической

власти, т.е. в данном случае оно предполагает существование мировой

политики в качестве относительно самостоятельного и объективного

общественного явления.

С другой стороны, одна из главных проблем, которая встает при

исследовании вопросов, связанных с мировой политикой, это именно

проблема ее идентификации как объективно существующего феномена.

Действительно, как отличить мировую политику от международных

отношений? Вопрос тем более непростой, что само понятие

.«международные отношения» является достаточно неопределенным и до

сих вызывает дискуссии, показывающие отсутствие согласия между

исследователями относительно его содержания (16). Поскольку

пространство и поле в мировой политике могут быть выделены лишь в

абстракции (17), нередко приходится встречаться с точкой зрения, в

соответствии с которой и мировая политика в целом — не более, чем

абстракция, выражающая взгляд политолога на международные отноше-

ния, условно выделяющего в них политическую сторону, полити-

ческое измерение (18).

Думается, однако, что гораздо больше ясности в рассматрива-

емую проблему вносит иной подход, высказанный А.Е. Бовиным и

разделяемый В.П. Лукиным: «мировая политика» — это дея-

тельность, взаимодействие государств на международной арене;

«международные отношения» — это система реальных связей меж-

ду государствами, выступающих и как результат их действий, и как

своего рода среда, пространство, в котором существует мировая

политика. Кроме государств, субъектами, участниками мирового

общения выступают различные движения, организации, партии и

т.п. Мировая политика — активный фактор, формирующий

международные отношения. Международные отношения, постоянно

изменяясь под воздействием мировой политики, в свою очередь,

влияют на ее содержание и характер» (19).

Такая позиция облегчает понимание происходящего на мировой

арене и вполне может быть принята в качестве исходной в анализе

мировой политики. Вместе с тем, было бы полезно внести

некоторые уточнения. Взаимодействие государств на мировой

арене, двусторонние и многосторонние связи между ними в раз-

личных областях, соперничество и конфликты, высшей формой

которых выступают войны, сотрудничество, диапазон которого

простирается от спорадических торговых обменов до политической

интеграции, сопровождающейся добровольным отказом от части

суверенитета, передаваемого в «общее пользование», — все это

точнее отражается термином «международная политика». Что же

касается понятия «мировая политика», то оно смещает акцент

именно на ту все более заметную роль, которую играют в форми-

ровании международной среды нетрадиционные акторы, не вы-

тесняющие однако государство как главного участника междуна-

родных общений.

Очевидно, что различия существуют не только между мировой

политикой и международными отношениями, но и между внешней и

международной политикой: внешняя политика той или иной страны

представляет собой конкретное, практическое воплощение

министерством иностранных дел (или соответствующим ему

внешнеполитическим ведомством) основных принципов

международной политики государства, вырабатываемых в рамках

его более широких структур и призванных отражать его

национальные интересы. Что касается негосударственных участ-

ников международных отношений, то для многих из них (например,

для многонациональных корпораций, международных мафиозных

группировок, конфессиональных общностей, принад-

лежащих, скажем, к католической церкви или исламу) междуна-

родная политика чаще всего вовсе и не является «внешней» (или, по

крайней мере, не рассматривается в качестве таковой) (20). Вместе с

тем подобная политика выступает одновременно как:

а) «транснациональная» — поскольку осуществляется помимо того

или иного государства, а часто и вопреки ему и б) «разгосудар-

ствленная» — поскольку ее субъектами становятся группы лидеров,

государственная принадлежность которых носит, по сути,

формальный характер (впрочем, феномен «двойного гражданства»

нередко делает излишней и такую формальность).

Разумеется, внешняя и международная политика государства

тесно связаны не только друг с другом, но и с его внутренней

политикой, что обусловлено, в частности, такими факторами, как

единая основа и конечная цель, единая ресурсная база, единый

субъект и т.п. (Именно этим, кстати говоря, объясняется и то

обстоятельство, что анализ внешнеполитических решений воз-

можен лишь с учетом расстановки внутриполитических сил.) С

другой стороны, как это ни кажется на первый взгляд парадок-

сальным, феномены «транснациональной» и даже «разгосудар-

ствленной» политики все чаще становятся свойственными и меж-

государственному общению.

Действительно, как показывает швейцарский исследователь Ф.

Брайар (21), внешняя политика все в меньшей и меньшей степени

является уделом только министерств иностранных дел. В силу

возросшей необходимости сообща управлять все более сложными и

многочисленными проблемами, она становится достоянием

большинства других государственных ведомств и структур.

Различные группы национальных бюрократий, имеющие отно-

шение к международным переговорам, часто стремятся к непо-

средственному сотрудничеству со своими коллегами за рубежом, к

согласованным действиям с ними. Это приводит к развитию

оккультных связей и интересов, выходящих за рамки государ-

ственных принадлежностей и границ, что делает внутреннюю и

международную сферы еще более взаимопроницаемыми.

3. Взаимосвязь внутренней и внешней политики

Проблема взаимосвязи и взаимовлияния внутренней и внешней

политики — одна из наиболее сложных проблем, которая была и

продолжает оставаться предметом острой полемики между

различными теоретическими направлениями международно-

политической науки — традиционализмом, политическим идеа-

лизмом, марксизмом — и такими их современными разновид-

ностями, как неореализм и неомарксизм, теории зависимости и

взаимозависимости, структурализм и транснационализм. Каждое из этих

направлений исходит в трактовке рассматриваемой проблемы из

собственных представлений об источниках и движущих силах политики.

Так, например, для сторонников политического реализма внешняя и

внутренняя политика, хотя и имеют единую сущность, — которая, по их

мнению, в конечном счете сводится к борьбе за силу, — тем не менее

составляют принципиально разные сферы государственной деятельности.

По убеждению Г. Моргентау, многие теоретические положения которого

остаются популярными и сегодня, внешняя политика определяется

национальными интересами. Национальные интересы объективны,

поскольку связаны с неизменной человеческой природой, географическими

условиями, социокультурными и историческими традициями народа. Они

имеют две составляющие: одну постоянную — это императив выживания,

непреложный закон природы; другую переменную, являющуюся

конкретной формой, которую эти интересы принимают во времени и

пространстве. Определение этой формы принадлежит государству,

обладающему монополией на связь с внешним миром. Основа же

национального интереса, отражающая язык народа, его культуру,

естественные условия его существования и т.п., остается постоянной.

Поэтому внутренние факторы жизни страны (политический режим,

общественное мнение и т.п.), которые могут меняться и меняются в

зависимости от различных обстоятельств, не рассматриваются реалистами

как способные повлиять на природу национального интереса: в частности,

национальный интерес не связан с характером политического режима (22).

Соответственно, внутренняя и внешняя политика обладают значительной

автономией по отношению друг к другу.

Напротив, с точки зрения представителей ряда других теоретических

направлений и школ внутренняя и внешняя политика не только связаны

друг с другом, но эта связь носит характер детерминизма. Существует две

версии подобного детерминизма. Одна из них свойственна

ортодоксальному марксизму, с позиций которого внешняя политика

является отражением классовой сущности внутриполитического режима и

зависит в конечном счете от определяющих эту сущность экономических

отношений общества. Отсюда и международные отношения в целом носят

«вторичный» и «третичный», «перенесенный» характер (23).

Другой версии детерминизма придерживаются сторонники

геополитических концепций, теории «богатого Севера» и «бедного

Юга», а также неомарксистских теорий зависимости, «мирового центра»

и «мировой периферии» и т.п. Для них, по сути, исключительным

источником внутренней политики являются внешние принуждения. Так,

например, с точки зрения И. Валлерстайна, для того, чтобы понять

внутренние противоречия и политическую борьбу в том или ином

государстве, его необходимо рассматривать в более широком контексте:

контексте целостности мира, представляющего собой глобальную

империю, в основе которой лежат законы капиталистического способа

• ⇐ Назад
• 12