БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ 12 страница
Недостатки эти оттеняют противоположные им достоинства, и твой собственный здравый смысл, разумеется, их тебе подскажет.
Но, помимо этих второстепенных достоинств, есть то, что можно назвать второстепенными талантами или уменьями, которые очень нужны для того, чтобы украсить бóльшие и проложить им путь, тем более что все люди могут судить о них, а о первых лишь очень немногие. Каждый человек чувствителен к располагающему обращению, приятной манере говорить и непринужденной учтивости; а все эти качества готовят почву для того, чтобы были благосклонно встречены достоинства, более высокие. Прощай.
LV
Милый мой мальчик,
Лондон, 8 января ст. ст. 1750 г.
Я очень мало писал тебе — а может быть, даже и вообще никогда не писал — относительно религии и морали; я убежден, что своим собственным разумом ты дошел до понимания того и другого; каждая из них лучше всего говорит сама за себя. Но если бы тебе понадобилась чья-то помощь, то возле тебя есть м-р Харт: учись у него и бери с него пример.
Итак, к твоему собственному разуму и к м-ру Харту отсылаю я тебя, для того чтобы ты постиг существо той и другой, в этом же письме ограничусь только соображениями пристойности, полезности и необходимости тщательно соблюдать видимость обеих. Когда я говорю о соблюдении видимости религии, я вовсе не хочу, чтобы ты говорил или поступал подобно миссионеру или энтузиасту или чтобы ты разражался ответными речами против каждого, кто нападает на твоих единоверцев; это было бы и бесполезно, и неприлично для такого молодого человека, как ты: но я считаю, что ты ни в коем случае не должен одобрять, поощрять или приветствовать вольнодумные суждения, которые направлены против религий и вместе с тем сделались избитыми предметами разговора разных недоумков и легковесных философов. Даже тем. кто по глупости своей смеется над их шутками, все же хватает ума, чтобы относиться к ним с недоверием и не любить их: ибо, даже если считать, что нравственные достоинства человека есть нечто высшее, а религия — нечто низшее, приходится все же допустить мысль, что религия есть некая дополнительная опора — во всяком случае для добродетели, — а человек благоразумный непременно предпочтет иметь две опоры, нежели одну.
Поэтому всякий раз, когда тебе случится быть в обществе этих мнимых esprits forts a или безголовых повес, которые насмехаются над всякой религией, для того чтобы выказать свое остроумие, или отрекаются от нее, чтобы еще глубже погрязнуть в распутстве, — ни одним словом своим, ни одним взглядом не дай им почувствовать, что ты хоть сколько-нибудь их одобряешь; напротив, молчанием своим и серьезным видом покажи им свою неприязнь, но не углубляйся в этот предмет и не пускайся в столь бесполезные и непристойные споры. Помни твердо: стоит только сложиться мнению, что такой-то — безбожник, как к человеку этому начинают относиться хуже и перестают ему доверять, какими бы пышными и громкими именами он ни прикрывался, называя себя esprit fort, вольнодумцем или же моралистом, и всякий мудрый атеист (если такие вообще бывают) в своих собственных интересах и для поддержания своей репутации на этом свете постарался бы сделать вид, что все же во что-то верит.
Нравственность твоя должна быть не только незапятнанной, но, как у жены Цезаря, вне подозрений. Малейшее пятнышко или изъян на ней ведут к погибели. Ничто так не унижает и не чернит, ибо, допустив их, ты возбуждаешь к себе не только отвращение, но и презрение. Есть, однако, на свете негодяи, настолько растленные, что стараются подорвать все представления о добре и зле; они утверждают, что эти представления различны в разных местах и целиком зависят от укоренившихся в иных странах обычаев и привычек; бывают, правда, если только это вообще возможно, и еще более безответственные подлецы: я говорю о тех, кто с притворным рвением проповедует и распространяет нелепые и нечестивые взгляды, а сам ни в какой степени их не разделяет. Это треклятые лицемеры. Старайся всячески избегать подобного рода людей, ибо общение с ними бросает на человека тень и легко может опозорить всякого. Но коль скоро ты ненароком можешь очутиться в такой компании, ни в коем случае не показывай им, — даже когда ты охвачен порывом учтивости или добродушия или разгорячен веселой пирушкой, — что ты хотя бы снисходишь к этим постыдным взглядам, не говоря уже о том, что одобряешь их или им рукоплещешь. Вместе с тем не оспаривай их и не заводи серьезных разговоров по поводу столь низких вещей; достаточно того, что ты скажешь этим апостолам, что убежден в несерьезности того, что они говорят, что мнение твое о них гораздо лучше того, которое они себе создают, и что ты уверен, что сами они никогда не станут исполнять то, что сейчас проповедуют. Вместе с тем запомни этих людей и до конца жизни их избегай.
Самое драгоценное для тебя — это твое доброе имя, и чистоту его ты должен беречь как зеницу ока. Стоит людям только заподозрить тебя в несправедливости, злонамеренности, вероломстве, лжи и т. п., как никакие таланты и никакие знания не помогут тебе добиться их благоволения, уважения или дружбы. По странному стечению обстоятельств случалось порой, что очень худой человек бывал назначен вдруг на высокий пост. И что же, высокий пост этот становился для него позорным столбом, к которому привязывают преступника: личность его и преступления делались тем самым еще более явными, и их больше начинали ненавидеть, забрасывать грязью и всячески поносить. Если уж, вообще говоря, в каких-то случаях и можно бывает простить выставление на показ себя и своих достоинств, так это там, где речь идет о нравственных качествах, хоть я бы все равно не посоветовал тебе с фарисейской пышностью утверждать собственную добродетель. Вместо этого я рекомендую тебе с самым пристальным вниманием отнестись к своему нравственному облику и всемерно стараться не говорить и не делать ничего, что даже в малейшей степени может его запятнать. Покажи себя во всех случаях защитником, другом добродетели, но остерегайся всякого хвастовства. Полковник Чартез,1 о котором ты, разумеется, слышал (а это был самый отъявленный мошенник на свете и преступлениями своими умудрился скопить несметные богатства), отлично понимал, сколь невыгодно человеку иметь плохую репутацию, и однажды мне довелось слышать, как со свойственной ему бесстыдной развязностью он сказал, что, хоть он и гроша ломаного не дал бы за добродетель, за доброе имя он не пожалел бы и десяти тысяч фунтов, — ведь, имея его, он приобретет и сто тысяч, а теперь вот репутация его настолько подмочена, что он уже не будет иметь возможности никого обмануть. Так неужели же человек порядочный может пренебречь тем, что умный плут готов купить такой дорогой ценой?
Среди упомянутых мною пороков есть один, которому значительно расширенное и улучшенное. высоконравственные, из-за неправильных представлении о ловкости, изворотливости и уменья себя защитить. Это ложь. Она очень распространена, несмотря на то что ей неизменно сопутствует больше низости и нравственного урона, чем любому другому пороку. Благоразумие и необходимость часто скрывать правду незаметно вводят людей в соблазн ее искажать. Это единственное, в чем преуспевают посредственности и единственное прибежище людей подлых. Скрыть правду там, где это нужно, — и благоразумно, и непредосудительно, тогда как солгать — в любом случае — и низко, и глупо. Приведу тебе пример, относящийся к области, которой ты себя посвятил. Представь себе, что ты находишься при каком-нибудь иностранном дворе и министр этого двора окажется настолько бестактен или глуп, что спросит тебя, какие указания ты получил от своего правительства. Неужели ты станешь лгать ему, ведь как только твоя ложь откроется, — а это несомненно случится, — к тебе потеряют всякое доверие, репутация твоя будет замарана и ты уже ничего не сможешь добиться. Нет. Так что же, ты скажешь ему правду, выдав этим тайну, которую тебе доверили? Ну, конечно же, нет. Ты очень решительно ответишь, что вопрос этот тебя удивляет, что задавший его — ты в этом убежден — не ждет, что ты на него ответишь, и что, конечно, ни при каких обстоятельствах он никаких сведений от тебя не получит. Такого рода ответ внушит ему доверие к тебе; человек этот убедится в твоей правдивости, и это благоприятное его мнение честным путем сослужит тебе потом службу и очень потом пригодится. Если же ведущий с тобой переговоры будет смотреть на тебя как на лжеца и обманщика, он никогда больше не отнесется к тебе с доверием, ты ничего от него не сможешь узнать и будешь на положении человека, которому на щеке поставили клеймо и который из-за этого не может уже вернуться к честной жизни, даже если бы хотел, и весь век свой должен оставаться вором.
Лорд Бэкон очень правильно проводит различие между лживостью и уменьем скрывать свои мысли и определенно высказывается в пользу второго, замечая, однако, что есть политики более слабые, которые прибегают к обоим. Человек большой силы духа и таланта не нуждается ни в том, ни в другом. "Конечно, — говорит он, — все самые замечательные люди, когда-либо жившие на свете, отличались прямым и открытым характером и слыли людьми надежными и правдивыми; но они были похожи на хорошо управляемых коней; они ведь отлично знали, где надо остановиться или повернуть; когда же они считали, что надо где-то солгать, и шли на это, то уже сложившееся мнение об их честности и прямодушии становилось своего рода ширмой, скрывавшей их действия".
Есть люди, увлеченные ложью, которую сами они считают невинной и которая в известном смысле и является таковой, ибо не вредит никому, кроме них самих. Такого рода вранье — ублюдок тщеславия и глупости: с этими людьми всегда приключались чудеса; они, оказывается, видели вещи, которых никогда не было на свете; видели они и другие, которых в действительности никогда не видели, хоть те и существовали, — и все только потому, что, по их мнению, вещи эти стоило видеть. Если что-нибудь примечательное было сказано или сделано в каком-нибудь городе или доме — они тут как тут и уверяют, что все это произошло у них на глазах или что они слышали все собственными ушами. Они, видите ли, совершили подвиги, которые другие не пытались совершить, а если и пытались, то им это не удавалось. Они всегда герои ими же сочиненных истории и считают, что они этим возбуждают к себе уважение или по меньшей мере привлекают внимание. В действительности же на их долю достается только презрение и насмешка, к которым присоединяется еще изрядное недоверие: ибо совершенно естественно сделать вывод, что человек, способный из одного только тщеславия на любую мелкую ложь, без зазрения совести отважится и на большую, если она будет для него выгодна. Если бы мне, например, привелось увидеть что-нибудь настолько удивительное, что этому трудно было бы поверить, я бы скорее всего об этом смолчал, дабы не дать никому повода хоть на одно мгновение усомниться в том, что я говорю правду. Еще более очевидно, что для женщины не так важно быть целомудренной в глазах других, как для мужчины — правдивым; на это есть свои причины: женщина может быть добродетельной, и не будучи целомудренной в строгом смысле слова, мужчине же невозможно и помышлять о добродетели, если он не будет по всей строгости правдивым. Женские оплошности порою затрагивают одну только плоть, в мужчине же ложь — это изъян души и сердца. Бога ради, блюди, елико возможно, чистоту твоего доброго имени; пусть оно останется ничем не замаранным, не запятнанным, не оскверненным, — и ты будешь вне подозрений. Злословие и клевета никогда не тронут человека, до тех пор пока не обнаружат у него какого-то слабого места: они всегда только раздувают то, что уже есть, но никогда ничего не создают внове.
Существует большая разница между нравственной чистотой, которую я так настойчиво тебе рекомендую, и стоической строгостью и суровостью нрава, которую я ни в какой степени не собираюсь ставить тебе в пример. Я бы хотел, чтобы в твои годы ты был не столько Катоном, сколько Клодием.2 Будь же не только человеком дела, но и жизнелюбцем, и пусть все знают, что ты и то, и другое. Радуйся этой счастливой и легкомысленной поре твоей жизни; умей блеснуть в наслаждениях и в компании твоих сверстников. Вот все, что ты должен делать, и, право же, ты можешь все это делать, нисколько не запятнав своей нравственной чистоты, ибо те заблудшие юнцы, которые полагают, что могут блеснуть, лишь учинив какое-нибудь непотребство или распутство, блестят только от смрадного разложения, подобно гнилому мясу, которое светится в темноте. Без этой нравственной чистоты у тебя не может быть никакого чувства собственного достоинства, а без чувства собственного достоинства невозможно возвыситься в свете. Надо быть человеком порядочным, если хочешь, чтобы тебя уважали. Я знал людей, которые были неопрятны по отношению к своему доброму имени, хотя, вообще-то говоря, ничем его особенно не осквернили; кончилось тем, что их попросту .стали презирать, хотя вины за ними не было никакой, заслуги их поблекли, на притязания их перестали обращать внимание, а все, что они отстаивали, начисто отвергалось. Репутация человека должна быть не только чистой, но и четкой; ни в чем не удовлетворяйся посредственностью. Если чистотой своего доброго имени и учтивостью манер ты хочешь сравняться со многими, то для этого надо стараться превзойти всех. Прощай.
LVI
Лондон, 18 января ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Стены твоего скромного дома теперь уже, должно быть, окончательно достроены и завершены, и мне остается только позаботиться о том, как их украсить; да и сам ты должен теперь больше всего думать об этом. Постарайся же украсить себя всем возможным изяществом и совершенством. Когда нет прочной основы, качества эти ничего не стоят, но надо сказать, что и сама основа без них не очень-то бывает нужна. Представь себе, например, человека не слишком ученого, но с привлекательной наружностью, располагающими к себе манерами, умеющего все изящно сказать и изящно сделать, учтивого, liant,a словом, наделенного всеми второстепенными талантами, и представь себе другого — с ясным умом и глубокими знаниями, но без упомянутых качеств: первый не только во всем опередит второго в любой области и в достижении любой цели, но, по правде говоря, между ними даже и не может возникнуть никакого соперничества. Но каждый ли может приобрести эти качества? Безусловно. Надо только захотеть, разумеется, если положение человека и обстоятельства позволяют ему бывать в хорошем обществе. Тот, кто умеет быть внимательным, наблюдательным и следовать достойным примерам, может быть уверен, что добьется успеха.
Когда ты видишь человека, чье первое же abord b поражает тебя, располагает в его пользу, так что у тебя складывается о нем хорошее мнение и ты не знаешь, чем он так тебя привлек, проанализируй эту abord, разберись в себе и определи, из каких составных частей сложилось твое впечатление; в большинстве случаев ты обнаружишь, что это результат счастливого сочетания непринужденной скромности, неробкой почтительности, приятных, но лишенных всякой аффектации поз и манер, открытого, приветливого, но без тени угодливости лица и одежды — без неряшливости, но и без фатовства. Копируй же его, но только не рабски, а так, как иные величайшие художники копировали других, так, что потом копии могли сравняться с оригиналом и по красоте, и по свободе письма. Когда ты видишь кого-то, кто всюду производит впечатление человека приятного и воспитанного и к тому же изысканного джентльмена (как например, герцог де Нивернуа), приглядись к нему, внимательно за ним последи; понаблюдай, как он обращается к людям, стоящим выше его, как ведет себя с равными и как обходится с теми, кто ниже его по положению или званию. Вслушайся в разговор, который он заводит в различных случаях — в часы утренних визитов, за столом и по вечерам на балах. Подражай ему, но только не слепо: ты можешь в конце концов стать его двойником, но не вздумай вести себя как обезьяна. Ты увидишь, что он старается никогда не говорить и не делать ничего такого, что люди в какой-то степени могли бы истолковать как неуважение или пренебрежение к ним или что в малейшей мере могло бы задеть их самолюбие и тщеславие; напротив, ты обнаружишь, что он внушает окружающим симпатию тем, что заставляет их прежде всего проникнуться симпатией к себе самим: выказывает уважение, почтение и внимание каждый раз именно там, где то или другое бывает необходимо; он сеет заботливою рукой и потом пожинает обильные всходы.
Все эти светские манеры приобретаются с помощью опыта и подражания. Самое главное — уметь выбрать хорошие образцы и внимательно их изучать. Люди незаметно для себя перенимают не только внешность, манеры и пороки тех, с кем они постоянно общаются, но также их добродетели и даже их образ мысли. Это настолько верно, что мне самому довелось знать людей, крайне ограниченных, которые, однако, становились в известной степени острословами под влиянием постоянного общения с очень остроумными собеседниками. Старайся поэтому постоянно бывать в самом лучшем обществе, и ты незаметно станешь походить на своих знакомых; если же ты к тому же будешь внимателен и наблюдателен, ты очень скоро сделаешься равноправным членом этого общества. Это свойство каждой компании — неминуемо влиять на того, кто в ней бывает, показывает, насколько необходимо держаться лучшей и избегать всякой другой, ибо в каждой что-нибудь да непременно к тебе пристанет. Должен сказать, что до сих пор тебе очень мало приходилось бывать в кругу людей воспитанных. Вестминстерская школа 1 — это, разумеется, рассадник дурных манер и грубого поведения. Лейпциг, думается мне, отнюдь не блещет утонченными и изящными манерами. Венеция, по-видимому, успела дать тебе кое-что, еще больше сделает Рим. Что же касается Парижа, то там ты найдешь все, что тебе угодно, при условии, правда, что будешь бывать в лучших домах и что будешь стремиться образовать себя и воспитать, ибо без этого стремления все окажется бесполезным.
Я сейчас назову тебе все те необходимые украшающие нас качества, без которых ни один человек не может ни понравиться, ни возвыситься в свете — боюсь, что у тебя их пока еще нет, но для того чтобы приобрести их, нужны только известное усердие и внимание.
На каком бы языке ты ни говорил, надо уметь говорить красиво, иначе слушать тебя никому не доставит удовольствия, и. следовательно, все, что будет (сказано, будет сказано попусту. Надо иметь приятную и отчетливую дикцию; без этого ни у кого не хватит терпения тебя слушать, выработать же ее в силах каждый, если только у него нет каких-либо врожденных недостатков органов, речи. У тебя их нет, и, следовательно, все это в твоей власти. Тебе придется положить на это гораздо меньше труда, чем в свое время пришлось Демосфену.
Надо быть изысканно учтивым в манерах и в обращении: здравый смысл, наблюдательность, хорошее общество и подражание хорошим примерам научат тебя этой учтивости, если ты только захочешь научиться.
Надо, чтобы осанка твоя была красива, движения — изящны, чтобы наружность обличала в тебе светского человека. С помощью хорошего учителя танцев, употребив со своей стороны известное старание, а также подражая тем, кто в этом отношении превзошел остальных, ты скоро приобретешь и то, и другое, и третье.
Надо быть очень опрятным и отлично одетым, в соответствии с модой, какова бы она ни была. Пока ты учился в школе, твое небрежение к одежде еще можно было простить, сейчас оно уже непростительно.
Словом, помни, что без этих качеств все. что ты знаешь и что ты можешь делать, не сослужит тебе большой службы. Прощай.
LVII
Лондон, 5 февраля ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Очень немногие умеют распорядиться с толком своим состоянием; еще меньше тех. кто умеет распределить свое время, а из этих двух вещей последнее — самое важное. Я всей душой хочу, чтобы ты мог справиться и с той, и с другой задачей, а ты теперь уже в гаком возрасте, когда пора начать думать серьезно об этих важных вещах. Люди молодые привыкли считать, что у них много времени впереди и что, даже если они будут растрачивать его как им вздумается, оно всегда останется у них в избытке: точно так же, владея большим состоянием, люди легко поддаются соблазну расточительности — и разоряются. Роковые ошибки, в которых люди всегда раскаиваются, но всегда слишком поздно! Старый м-р Лаундз, знаменитый секретарь государственного казначейства в царствования короля Вильгельма,1 королевы Анны 2 и короля Георга I,3 любил говорить: "Береги пенсы, а фунты сами о себе позаботятся". Этому афоризму — а он не только проповедовал его, но и следовал ему в жизни — два его внука обязаны большими состояниями, которые он каждому из них оставил.
Все это не менее справедливо и в отношении времени, и я настоятельнейшим образом рекомендую тебе беречь каждые четверть часа, каждую минуту дня, все, что люди считают слишком коротким и поэтому не заслуживающим внимания. Ведь если к концу года подытожить все эти минуты, они составят немало часов. Предположим, например, что тебе надо быть в определенном месте, как ты с кем-то условился, к двенадцати часам дня. Ты выходишь из дому в одиннадцать, собираясь по дороге сделать еще два-три визита. Людей этих не оказывается дома — тогда, вместо того чтобы проболтаться это время где-нибудь в кофейне и притом скорее всего одному, вернись домой, заблаговременно напиши для следующей почты письмо или раскрой какую-нибудь хорошую книгу. Разумеется, нет смысла браться в такое время за Декарта, 4 Мальбранша,5 Локка или Ньютона, ибо вникнуть в их творения ты все равно не успеешь, но пусть это будет какая-нибудь разумная и вместе с тем занимательная книга, которую можно читать по кусочкам, например Гораций, Буало, Уоллер, Лабрюйер и т. п. Этим ты сбережешь немало времени и во всяком случае не худо эти минуты употребишь. Есть много людей, теряющих огромное количество времени за чтением: они читают книги легкомысленные и пустые, вроде, например, нелепых героических романов прошлого и нынешнего столетия, где бесцветно и скучно выведены никогда не существовавшие в действительности герои и напыщенным языком описаны чувства, которых никто никогда не испытывал: азиатские сумасбродства и нелепости "Тысячи и одной ночи" или "Индийских сказок"; или новые легковесные brochures a со сказками, наводняющие теперь Францию, "Réflexions sur le coeur et l'esprit", "Métaphysique de l'amour", "Analyse des beaux sentiments",b или, наконец, разную пустую бессодержательную писанину, которая питает и укрепляет душу не больше, чем сбитые сливки — тело. Ты должен читать заведомо лучшее из того, что написано на всех языках, — знаменитых поэтов, ораторов или философов. Если ты последуешь этому совету, ты, говоря деловым языком, используешь на 50 процентов то время, которое другие используют не больше чем на 3 — 4 процента, а впрочем, может быть, оно у них и вообще пропадает даром.
Многие люди теряют очень много времени из-за лени; развались в кресле и позевывая, они убеждают себя, что сейчас у них нет времени что-либо начать и что они все сделают в другой раз. Это самая пагубная привычка и величайшее препятствие на пути к знаниям и ко всякому делу. В твои годы у тебя нет никакого права на леность и никаких оснований ей поддаваться. Другое дело я, — будучи emeritus,c — я вправе себе это позволить. Ты же только еще вступаешь в свет и должен быть деятельным, усердным, неутомимым. Если только ты собираешься когда-нибудь достойным образом кем-то распоряжаться, тебе надлежит для этого сначала усердно потрудиться. Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.
Быстрота — это душа дела, а для того чтобы все спорилось быстро, у тебя должна быть определенная система. Выработай себе систему для всего, чем тебе приходится заниматься, и неукоснительно ее держись, если только какие-либо непредвиденные обстоятельства не станут тебе помехой. Отведи определенный день в неделю и час для подсчета расходов и держи все свои счета в одном месте и в полном порядке: этим ты сбережешь много времени, и тебя нелегко будет обмануть. Письма свои и прочие бумаги снабди кратким изложением их содержания и свяжи в пачки, сделав на каждой пачке соответствующую надпись, с тем чтобы ты в любую минуту мог найти все, что тебе понадобится. Выработай себе также определенную систему чтений, выкроив для этого утренние часы. Читай книги в строгой последовательности, а не разбросанно и случайно, как то привыкли многие: по страничке то одного, то другого писателя, то по одному, то по другому вопросу.
Заведи себе небольшую и удобную тетрадь и делай в ней записи о прочитанном, но только для памяти, а не для того чтобы с педантической точностью приводить цитаты. Никогда не читай исторических книг без карт и хронологических справочников или таблиц; держи и то, и Другое всегда под рукой и пользуйся ими постоянно; помни, что без них история превращается в беспорядочное нагромождение фактов.
Рекомендую тебе еще одно правило, которое немало помогло мне даже в самую беспутную пору моей жизни: вставай рано и всегда в один и тот же час, как бы поздно ты ни ложился спать накануне. Этим ты сбережешь по меньшей мере час или два для чтения или размышлений, до того как начнется повседневная утренняя суета, и это будет полезно также и для твоего здоровья, ибо хотя бы раз в три дня заставит тебя ложиться спать рано.
Весьма вероятно, что, как и другие молодые люди, ты ответишь мне, что весь этот порядок и правила очень надоедливы и годятся разве что для людей скучных, а для пылкого юноши с его возвышенными стремлениями будут только помехой. Неправда. Напротив, могу тебя уверить, что, следуя этому распорядку, ты освободишь себе больше времени для удовольствий и у тебя будет больше к ним охоты; к тому же все это настолько естественно, что, если ты поживешь так какой-нибудь месяц, тебе потом будет трудно жить иначе.
Всякое дело возбуждает аппетит и придает вкус удовольствиям, так же как упражнения придают вкус пище. А никаким делом нельзя заниматься без определенной системы — именно она-то и вызывает в нас тот подъем духа, который бывает нужен, чтобы насладиться каким-нибудь spectacle,d балом или ассамблеей. Человек, с пользою употребивший свой день, гораздо полнее насладится вечером всеми этими удовольствиями, нежели человек, растративший свой день попусту; я возьму даже на себя смелость сказать, что человек, посвятивший себя наукам или какому-либо делу, окажется более чутким к женской красоте, чем заправский гуляка. Все поведение человека праздного отмечено печатью равнодушия, и удовольствия его столь же вялы, сколь беспомощны все его начинания.
Надеюсь, что ты сумел заслужить свои удовольствия и поэтому наслаждаешься ими теперь сполна. Между прочим, я знаю немало людей, называющих себя жизнелюбцами, но не знающих — что такое истинное наслаждение. Они, не задумавшись, заимствуют его у других, а сами даже не ведают его вкуса. Мне случалось нередко видеть, как они предавались неумеренным наслаждениям только потому, что думали, что они им к лицу, в действительности же у них эти наслаждения выглядели как платье с чужого плеча. Умей выбирать все свои наслаждения сам, и они окружат тебя блеском. Какие они у тебя? Расскажи мне о них вкратце. Tenez-vous votre coin à table, et dans les bonnes compagnies? у brillez-vous du côté de la politesse, de l'enjouement, du badinage? Etes-vous galant? Filez-vous le parfait amour? Est-il question de fléchir par vos soins et par vos attentions les rigueurs de quelque fière princesse? e
Можешь спокойно мне довериться, ибо, хоть я и строгий судья порокам и сумасбродствам, я — друг и защитник наслаждений и всеми силами буду способствовать тому, чтобы ты их изведал.
В наслаждениях, как и в делах, надо тоже соблюдать известное достоинство. Полюбив, человек может потерять сердце, и тем не менее достоинство его сохранится. Если же он при этом потеряет нос, то погибнет и его доброе имя. За столом человек может удовлетворить свой самый разборчивый вкус, не переступая границ пристойного, но безудержная жадность превращает его в обжору. Человек может пристойным образом играть в карты, но если он будет играть в азартные игры, чтобы выиграть, он себя опозорит. Живость и остроумие делают человека душою общества, избитые же шутки и громкий смех делают из него шута. Говорят, что у каждой добродетели есть родственный ей порок; так, у каждого наслаждения всегда есть соседствующее с ним бесчестие. Поэтому необходимо отчетливо провести разделяющую их черту и лучше на целый ярд не дойти до нее и остановиться, нежели зайти за нее хотя бы на дюйм.
Я всем сердцем хочу, чтобы, следуя моему совету, ты испытал столько же наслаждения, сколько я, давая его тебе, а сделать это будет нетрудно, ибо я не советую тебе ничего, что было бы несовместимо с твоим наслаждением. Во всем, что я тебе говорю, я забочусь только о твоих интересах и ни о чем другом. Доверься же моему опыту; ты знаешь, что любви моей ты можешь довериться вполне. Прощай.
Я не получил еще до сих пор ни одного письма — ни от тебя, ни от м-ра Харта.
LVIII
Лондон, 8 февраля ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Надеюсь и верю, что ты теперь сделал уже такие успехи в итальянском языке, что легко можешь читать книги по-итальянски; разумеется, легкие. Но, право же, как на этом, так и на всяком другом языке самые легкие книги — обычно самые лучшие; ибо если язык какого-либо писателя темен и труден, то это означает, что писатель этот не умеет и ясно мыслить. Так, на мой взгляд, обстоит дело со знаменитым итальянским писателем, которого восхищенные им соотечественники прозвали il divino,a — я говорю о Данте. Хоть в былые времена я отлично знал итальянский, я никогда не мог понять этого автора. Поэтому я и перестал интересоваться им: я был убежден, что не стоит тратить столько усилий на то, чтобы в нем разобраться.1