ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА 9 страница

Но и они старались нас отговорить от похода, выставляя великие опасности от многочисленности и коварства врагов. Когда же они в этом не преуспели, они подробно описали нам дальнейший путь. Скоро, дескать, после выхода из гор, перед нами будут две дороги: одна — весьма хорошая и удобная; дру­гая — загроможденная только что сваленными могучими де­ревьями. Первая, на Чалько, опасна, так как она нас приведет в искусственный тупик, где находится засада мешиков; вто­рая, на Тлалманалько[224], безопасна, и по ней мы должны пой­ти, так как и они сами, и наши тлашкальцы смогут освободить ее от деревьев.

Действительно, к полудню следующего дня мы миновали горное ущелье и увидели пред собой обе дороги. Кортес давно уже решил следовать совету касиков из Уэшоцинко, но все же надумал испытать мешикских послов, которые, конечно, вы­сказались за дорогу на Чалько, удобную и обильную продо­вольствием. Но мы пошли на Тлалманалько, и нашим индей­цам лишь с великим трудом удавалось расчищать путь, ибо де­ревья были так велики, что и по сию пору многие из них лежат вдоль дороги. Когда же мы поднялись на кряж, пошел такой густой снег, что покрыл все в один момент. Впрочем, скоро мы стали спускаться и на ночь укрылись в нескольких зданиях, слу­живших, вероятно, гостиницами для проезжающих торговцев. Еда была обильная, и, несмотря на сильный холод, мы хорошо провели ночь, а на следующий день спуск продолжался, пока мы не достигли Тлалманалько.

Здесь нас уже ожидало множество людей из Чалько, Чималуакана, Амекамека[225], Акасинго и других по­селений, названий которых теперь не упомню. Сообща они поднесли нам подарок: золота на полтораста песо да два тюка материи. Были они приветливы и доверчивы, и Кортес благодарил их от сердца и спро­сил, не нужна ли его помощь, а падре Ольмедо из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, по его настоянию, должен был произнести краткое поучение о нашей святой вере и призыв к отказу от своих идолов. Те слу­шали весьма добродушно, а на призыв ответили, что — там видно будет; зато сообщение о величии нашего сеньора императора и его постоянное стремление установить повсюду мир и справедливость — привело их в восторг, и они, старательно наблюдая, чтобы мешикские послы их не услышали, наперерыв стали жаловаться на гнет и издевки Мотекусомы и его сборщиков налогов, которые забирали все, что у них было, красивых женщин и детей, а также они забирали их мужчин и принуждали их трудиться как рабов, заставляли грузить на лодки сосновую древесину, камень, хворост и маис и выполнять множество посевных работ на маисовых полях, обрабатывать их земли — служа их идолам, не говоря уже об обычной охоте на людей для жертво­приношений, и все это — уже многие годы. Кортес утешал их, сколько мог, а донья Марина с особой охотой переводила его слова; он уверял их, что им придется еще малость обождать, и тогда ему удастся освободить их от тяжкого ига[226].

Отсюда Кортес, между прочим, хотел послать двух мест­ных касиков в сопровождении нескольких тлашкальцев, чтобы посмотреть, что делается на другой дороге, особенно там, где была расставлена засада. Но касики указали, что засада эта снята вот уж несколько дней, что уничтожен и завал пути, ибо великий Мотекусома получил новое прорицание Уицилопочтли — их божества войны — не препятствовать нашему въезду в Мешико, так как именно в этом городе всему нашему войску суждено погибнуть. "Не ходи в Мешико, Малинче, — молили касики, — там тебе действительно несдобровать!" Кортес поблагодарил их за сведения и совет и с радостным лицом заметил, что никто у нас не сможет отнять жизнь, ни мешики, ни кто-либо иной, а только Наш Сеньор Бог. Посему-то мы и идём бестрепетно в Мешико...

Только что мы хотели пуститься в путь, как прибыло новое важное посольство с обычными подарками, но необычным поручением. Оказывается, Мотекусома обещал ежегодно платить нашему императору столько золота, серебра и драгоценных камней, сколько он пожелает, но лишь при условии, если Кортес повернет назад, за что Мотекусома готов ему заплатить четыре карги[227] золота, а каждому из нас по одной; дальнейшее продвижение в Мешико Мотекусома запрещал, и весь его народ готов вооружиться, да и к столице ведет лишь одна узенькая дорога, и съестных припасов в ней теперь совсем мало.

Кортес поразился этим известием, но не показывал вида. А, наоборот, обнял послов и с великой охотой принял подарки. Ответ же его был краток: Мотекусома слишком великий сеньор, чтобы так часто менять свое мнение, а посему он, Кортес, продолжит свой путь; Мотекусома слишком мудр, чтоб не понять, как сильно разгневается наш сеньор император, когда мы не выполним его приказа посетить Мотекусому и повидать Мешико; если же Мотекусоме не понравится наше пребывание в его столице, то сейчас же, по первому его приказу, уйдем оттуда; что же касается недостатка съестных припасов, то мы столь неизбалованны и привычны, что это не играет для нас роли[228].

С этими соображениями Кортес и отослал послов, а в нас, солдат, невольно, по слабости людской, стали закрадываться страх и дурные предчувствия; близостью смерти повеяло на нас, ибо не напрасными казались нам столь единодушные предостережения и тлашкальцев, и наших друзей из Семпоалы, и людей из Уэшоцинко, из Чалько и других местностей, но мы вверили себя Богу Нашему Сеньору и Божьей Благословенной Матери Нашей Сеньоре.

Впрочем, уже на следующее утро наше малодушие как рукой сняло. Именно великий Мотекусома, узнав о непреклонности нашего решения, вновь изменил свою тактику и послал нам навстречу своего племянника Какамацина, сеньора Тескоко[229]. О его приближении известили нас запыхавшиеся сановники и вскоре прибыл он сам в невиданном доселе великолепии. Восемь знатных мешиков, все владетельные сеньоры, несли его в золотом паланкине с множеством драгоценных камней и ярких зеленых перьев. Одежда его была роскошна. Приблизившись к нашему лагерю, Какамацин покинул носилки, опираясь на двух свитских, а другие очищали пред ним дорогу, чтоб его нога не коснулась ни камня, ни соломинки. Проделав обычные приветствия, он сказал Кортесу следующую речь: "Малинче! Я и вот эти сановники прибыли приветствовать тебя и сопровождать тебя весь остальной путь в нашу столицу; скажи, в чем нуждаешься ты и твои товарищи — все у тебя будет. А послал нас к вам наш сеньор, великий Мотекусома". При виде столь великого богатства наши сердца воспламенились: если таков племянник Мотекусомы, то каков же он сам? Кортес же спокойно обнял Какамацина, сказал ему и его свите ряд учтивостей в ответ на преподнесенные ему три огромные жемчужины одарил их стеклом, и мы двинулись вперед. Со всех сторон бежал народ, чтобы посмотреть на нас, и на дороге становилось тесно и пыльно. Потом мы прибыли с этими индейцами-сановниками в другое поселение на озере, которое называлось Мискик[230], расположенное, как и Венеция, на воде, там были башни и большие сues [(пирамиды храмов)], сияющие белизной; и касик этого поселения со своими знатными преподнесли Кортесу золота и дорогих накидок на 400 песо. И наш Кортес благодарил их и, как обычно, говорил о нашей святой вере, и, как и в других поселениях, здесь втайне жители жаловались на Мотекусому и многие обиды от него. А Кортес им гово­рил, что скоро избавит их от этого — мы прибудем в Мешико, и Бог нам поможет исполнить это.

На другой день рано утром мы вступили на широкую дорогу и направились к Истапалапану[231]. И видя многолюдные города и крупные поселения, одни — на воде, другие — на суше, и эту ровную мощеную дорогу, что дальше вела к Мешико, мы испытывали все возрастающее удивление и говорили, что все это похоже на волшебные рассказы из книги об Амадисе[232] — большие башни cues [(пирамиды храмов)], строения, стоящие прямо в воде, и все каменной кладки; и некоторые из наших солдат говорили, что если все то, что они видят, не сон и не чудо, то я должен описать это, так как все это надо как следует осмыс­лить; не знаю, как и рассказать о доселе невиданных и неслыханных вещах, которые даже во сне не могут при­видеться. Чем больше мы приближались к Истапалапану, тем больше росло наше преклонение пред мощью и богатством этой страны. Пред городом нас встретили опять новые высокие особы: сеньор этого города Куитлауак[233] и сеньор Кулуакана, оба в близком родстве с Мотекусомой. И потом, по прибытии в этот город Истапалапан, нас разместили в подлинных дворцах громадных размеров, чудной постройки, из прекрасного камня, кедрового дерева и других хороших ароматных деревьев, с большими внутренними дворами и поме­щениями, украшенными навесами из хлопчатобумажной ткани. Затем, хорошо все осмотрев, мы вышли в большой огород и сад, весьма великолепные, не насмотришься, не нагуляешься, полные роз и цветов иных, со множеством плодовых деревьев и розовых кустов на земле, и прудом с пресной водой и многим другим; и можно было видеть, как большие лодки проплывают из озера по каналу, искусно выложенному изразцами и каменной мозаикой; на деревьях, полянах, пруде всякая птица, цветноперая, яркая. Все было так необычно и красиво, что я смотрел на это и не думал, что в мире могут быть такие земли, как эти, поскольку в то время о Перу еще не было известно. Теперь же все это разрушено, заброшено и ничего не сохранилось.

Продолжим рассказ. Касики этого города и Койоакана[234] преподнесли золота более, чем на 2 000 пе­со, а Кортес выразил им благодарность за это и выказал большую благосклонность, и беседовал с ними, с помощью наших переводчиков, касаясь и нашей святой веры, и объявлял о великой мощи нашего сень­ора императора. Истапалапан в то время был значительным городом, находился наполовину на воде, на­половину на суше. Ныне здесь уже нет озера; где раньше был канал и шли суда, там теперь сеют и жнут маис. Все изменилось настолько, что никто этому даже не верит. А ведь прошло так немного времени!..

На следующий день, рано утром, мы выступили из Истапалапана, в сопровождении тех великих касиков, о которых я раньше говорил; дальше шли мы по дороге [на дамбе], шириной в 8 шагов, ведущей прямиком в город Мешико. Но несмотря на такую ширину, вся она была наполнена множеством людей, одни из них шли в Мешико, а другие — выходили. Индейцы прибывали посмотреть на нас, и нам трудно было продвигаться, они толпились на башнях и cues и прибывали на лодках со всех сторон озера, и это было не удивительно, по­скольку они никогда не видели ни лошадей, ни людей таких, как мы. С каждым шагом восхищение наше рос­ло, а язык немел от удивления. Впереди появлялись, с одной стороны, на суше большие города, и на озере — множество других. И мы видели, что все озеро покрыто лодками, а на дороге [на дамбе], тут и там, много мостов, и впереди — великий город Мешико; а нас лишь 400 солдат[235], — и вспомнились нам на­ставления и предостережения дру­зей из Уэшоцинко, Тлашкалы, Тлалманалько и многих других, предупреждавших нас: беречься, не входить в Мешико, в котором нас перебьют. Пусть любознатель­ные читатели, ознакомившись с тем, что описано, оценят сами: бы­ли ли когда-нибудь на свете мужи, проявившие такую же отвагу?

 

МОТЕКУСОМА

 

Продолжим рассказ. Мы двигались своей дорогой [на дамбе из Истапалапана]; когда мы прибы­ли к месту, где от нее отделяется другая меньшая дорога [на дамбе], ведущая к городу Койоакану с несколькими святилищами наподобие башен, к нам приблизилось множество знатных и касиков в очень богатых и разнообразных накидках, заполнившие дорогу. И эти великие касики, посланные великим Мотекусомой встречать нас, подошли к Кортесу и сказали на своем языке: добро пожаловать; и в знак ми­ра касались рукой земли, целовали землю и эту же руку. Таким образом, мы там задержались надолго, а оттуда ушли вперед Какамацин — сеньор Тескоко, и сеньор Истапалапана, и сеньор Тлакопана, и сеньор Койоакана встречать великого Мотекусому, уже приближавшегося в роскошных носилках, сопровож­даемого своими вассалами — другими великими сеньорами и касиками[236].

Когда мы вплотную приблизились к Мешико, где были другие башенки, великому Мотекусоме помогли сой­ти с носилок и повели под руки те великие касики, под весьма драгоценным и изумительным балдахином из зеле­ных перьев, искусно украшенным золотом, с обилием серебра и жемчуга, и камней chalchiuis [(нефритов)], которые свисали, как бусы, что нельзя было оторвать глаз. Великий Мотекусома был очень богато одет, согласно их обы­чаю, и имел обувь, наподобие — cotaras[237], с подошвами из золота, а на верхней части были драгоценные камни; из­вестные уже нам четыре сеньора, его родственники, ведущие его под руки, были уже не в прежней одежде — в которой нас встречали, а, согласно обычаю, в особой, парадной, которую быстро накинули на себя по пути, для встречи своего сеньора Мотекусомы. И кроме этих четырех сеньоров были с ним четверо других великих касиков, которые несли тот балда­хин над их головами; множество других сеньоров были впереди великого Мотекусомы, подметая землю, по которой он должен был шагать, и рас­стилая дорогие ткани, дабы его нога не коснулась голой земли. Никто, кроме этих четырех сеньоров-родственников, что вели его под руки, не смел смотреть в лицо великому Мотекусоме: у всех гла­за были почтительнейше и благоговейно опущены. При приближении великого Мотекусомы Кортес соскочил с коня и пошел ему навстречу, и когда приблизился к Мотекусоме, каждый из них с вели­ким почтением поклонился другому. Мотекусома сказал ему приветствие по случаю приезда, и наш Кортес ответил, с помощью доньи Марины, подо­шедшей вместе с ним, что он желает ему доброго здоровья; затем Кортес из надушенного мускусом платка извлек ожерелье, сделанное из разноцветного стекла, и возложил его на великого Мотекусому; когда же он при этом захотел его обнять, то те великие сеньоры, что шли вместе с Мотекусомой отвели руку Кортеса, чтобы не обнял его, поскольку это считалось оскорблением.

Затем было произнесено еще несколько ласковых и учтивых слов, и Мотекусома повелел двум своим племянникам, которые вели его под руки, — сеньорам Тескоко и Койоакана, сопровождать нас в отведен­ные нам квартиры. Сам же Мотекусома вместе с другими двумя своими родственниками — Куитлауаком и сеньором Тлакопана, которые его сопровождали, вернулся в город, а также вернулись все, кто был с ним, — касики и знатные[238].

Мы вступили в Мешико. Толкотня была невероятная; сверху и снизу, с улиц, с плоских крыш, балко­нов, лодок и плотов впились в нас тысячи тысяч глаз мужчин, женщин и детей. И сейчас я вижу пред со­бой всю эту величественную картину так ясно, как будто она происходила лишь вчера. Наше ничтожест­во нами сознавалось все сильнее, но сильнее же мы вознадеялись на мощь и помощь Нашего Сеньора Ии­суса Христа. Все до единого мы свободно разместились в нескольких громадных строениях, которые бы­ли отведены для нас. Раньше они принадлежали Ашаякатлю[239], отцу великого Мотекусомы, а потом оста­лись необитаемыми, и только часть их Мотекусома отдал под святилища идолов, да еще держал там по­тайной клад, как мы узнаем. Итак, сейчас там жили teules — так они называли своих идолов, а посему нас, как teules, туда и поместили, чтобы мы находились под одной кровлей с равными. Дворцовый комплекс Ашаякатля состоял из нескольких строений со множеством вместительных залов, и покои Кортеса сплошь быль покрыты дорогими коврами; но и нас не забыли — наши постели, с новыми матрасами, подушками, блестящими одеялами и занавесями, были таковы, что на них могли бы покоиться величайшие сеньоры. Все блестело чистотой и богатыми украшениями.

Когда мы вступили в большой внутренний двор этого дворцового комплекса, нас встретил великий Мотекусома, взял Кортеса за руку и собственной персоной проводил его во внутренние покои. Здесь он надел на него драгоценную цепь удивительно тонкой работы — каждое звено представляло рака — и все присутствующие, не исключая и мешиков, удивлялись столь неслыханной чести. Кортес благодарил за все, и Мотекусома ответил: "Малинче! Пусть ты и твои братья чувствуют себя здесь, как дома. Желаю вам хорошенько отдохнуть!" С этими словами он удалился в свой дворцовый комплекс, который был близко от нашего. Мы же немедленно приступили к расквартированию отдельных рот по залам, выбра­ли подходящие места для пушек и все устроили так, чтобы при малейшей тревоге все были бы вместе и в наивыгодной позиции. Нам была приготовлена великолепная еда, согласно их обычаю, которую мы затем съели. А вошли мы в великий город Теночтитлан-Мешико в 8-й день[240] месяца ноября, в год от Рождест­ва Нашего Спасителя Иисуса Христа — 1519. Хвала и слава Нашему Сеньору Иисусу Христу!

После того, как мы поели, в нашем расположении появилось множество сановников и придворных с сообщением, что и Мотекусома откушал и направляется сюда. Кортес вышел ему навстречу до середины зала, и Мотекусома вновь взял его за руку; принесены были драгоценные кресла мешикской работы, с богатой резьбой и позолотой; Мотекусома пригласил Кортеса воссесть вместе с ним и начал разговор длинной и хорошо обдуманной речью: выразив еще раз свою радость по поводу нашего благополучного прибытия, он сказал, что уже два года тому назад впервые узнал о нашем приходе с другим капитаном в Чампотон, а затем, на следующий год — о новом приходе с иным предводителем четырех кораблей; теперь, когда явился Кортес, он охотно исполнит все его пожелания, так как все более убеждается, что мы и есть те люди с восхода солнца, которые вернулись спустя много времени, чтобы править этими землями, о которых говорит древняя легенда, что подтверждают и наши доблестные победы в Чампотоне и Табаско и над тлашкальцами[241].

Кортес, с помощью наших переводчиков — особенно доньи Марины, учтиво ответил великой благодарностью за все те благодеяния, какие сыплются на нас теперь; что мы действительно пришли с восхода солнца, что мы подданные великого сеньора — императора дона Карлоса, и что мы все христиане и наш единый истинный Бог не похож на здешних идолов, о чем он позволит себе еще много и часто беседовать.

После этого Мотекусома велел принести разнообразные подарки и сам стал раздавать их — не только Кортесу, но и всем капитанам и солдатам. Да, он проявил себя как истинный великий сеньор, для которого дарить — радость... При этой раздаче он, между прочим, спросил — все ли мы действительно братья и близкие, на что Кортес ответил утвердительно, понимая это в смысле веры и подданства.

Непринужденная беседа, впрочем, продолжалась недолго, так как Мотекусома понял нашу естественную усталость от похода. Приказав посему еще раз своим майордомам всячески заботиться о нас и о наших конях, он распростился, а мы все высыпали его провожать. Кортес, правда, немедленно же приказал, чтобы мы ни под каким видом не покидали наших квартир. А на следующий день Кортес отдал ви­зит Мотекусоме. Для этого он избрал четырех капитанов — Педро де Альварадо, Хуана Веласкеса де Ле­она, Диего де Орласа и Гонсало де Сандоваля, а также пятерых солдат, среди которых был и я.

Мотекусома тоже поднялся нам навстречу и прошел до половины зала, причем с ним были лишь его племянники, ибо все остальные сановники и придворные могли войти в его апартаменты только по осо­бому зову. Он взял Кортеса за обе руки и дружески подвел его к возвышению, где и усадил его подле се­бя, по правую, то есть почетную сторону. Нас также посадили, и Кортес начал длинную искусную речь: "Все наши желания ныне исполнились, все приказания нашего государя соблюдены в точности. Но остались еще веления нашего Бога, о чем и хочу тебе сказать, как говорил в свое время и твоим послам Тентитлю, Куитлапильтоку и Кинтальбору". И затем Кортес тщательно изложил все по пунктам: что такое христиане и Христос, крест и вера, как сотворен был мир, об Адаме и Еве, как Бог хочет спасения всех людей, ибо все они братья; как государь наш печалится, что столь славные и хорошие народы из-за своего язычества обречены на гибель, как он послал поэтому нас сюда, хотя мы — лишь первые вестники, а за нами присланы будут люди особой святости и чудных качеств, каковые обо всем нужном скажут лучше и вернее, и что таких людей у нас в Испании великое множество.

Кортес продолжал бы и дальше, но, убедившись, что Мотекусома хочет вставить и свое слово, замолк. Мотекусома ответил: "Ceньор Малинче! То, что ты говорил о своем Боге, я действительно уже слышал: раньше от моих людей, посланных к тебе на берег моря. Знаю я и о кресте, ибо ты всюду и везде водружал его. Мы не воззражали, так как и наши божества считаем добрыми и молимся им, совсем как вы, с незапамятных времен, так как и они, как и ваши, тоже сотворили мир. Посему не будем более говорить об этом. Зато относительно вашего государя я чувствую себя долж­ником: уже два года тому назад, когда прибыли первые корабли, я очень хотел сам видеть прибывших людей, пригласить их к себе. Теперь наши божества исполнили мое желание: я вас вижу в сво­ем дворце. Если же и пришлось однажды отсоветовать вам такое путешествие, то это было сделано с великой неохотой, ради моего народа, который тогда боялся вас, рассказывая всякие небылицы о ваших пожирателях людей, пушках и конях. Теперь же и я, и мы все убедились в праздности этих россказней, видим и знаем, что вы такие же люди, как и все, храбрые и разумные, а посему готовы с вами делить все наше достояние".

Кортесу оставалось только благодарить за столь лестное мнение. Но Мотекусома, несмотря на вы­сокий свой сан, был весьма доступен шутке и продолжал: "Я отлично знаю, Малинче, какие бредни рас­сказывали тебе тлашкальцы, твои верные союзники: что я как божество или teul, и что в моих домах все золотое, серебряное и из драгоценных камней; им хорошо известно, что это не так, но они, не веря в это сами, желали обмануть; теперь, сеньор Малинче, видите, мое тело из костей и мяса, как и ваши, а мои до­ма и дворцы из камня, дерева и извести; скажу сеньор, я великий король, это так, имеющий богатство, доставшееся от моих предков, это не бред и ложь, которые обо мне они рассказывали, сравнимые с ло­жью, что я владею вашими громами и молниями". На это Кортес, вторя в тон, с улыбкой ответил: "Дав­но известно, что враг о враге добра не скажет. Зато глаза мои ныне говорят, что нет более щедрого и бо­лее блистательного монарха, и титул "император" ему дан не напрасно".

Мотекусома мигнул своему племяннику, и вскоре внесены были подарки для нас, каждому в отдельности, причем на про­стого солдата пришлось по две тяжелые цепи из золота да по два тюка ценных материй. И одаривал нас великий Мотекусо­ма с радостным лицом и великим достоинством.

Мы простились и вернулись к себе, где рассказали все това­рищам. А теперь следует и нам подробнее описать Мотекусому и весь его обиход.

Мотекусоме в это время было лет под со­рок. Он был высокого роста, хорошо сложен, хотя и несколько худ. Цвет кожи куда более светлый, нежели у прочих индейцев. Волосы не длинные; лишь над ушами, прикрывая их, оставлены были два пучка, которые курчавились. Борода негустая, черная. Лицо продолговатое, открытое, а глаза, очень выразительные и красивые, могли быть и серьезными, и шутливыми[242]. Он был изысканным и чистоплотным; каждый день он купался по вечерам; и было много женщин-наложниц, дочерей сеньоров, и две законных его жены, дочери двух главнейших касиков[243], с которыми он исполнял супружеские обязанности скрытно, об этом знали только те, кто прислуживали. Был он чист от содомских грехов. Накидки и одежды, которые носил один день, приносили ему лишь через 3 или 4 дня. Вблизи его собственных внутренних апартаментов, в других залах всегда находилось 200 человек знати для охраны и услуг; но запросто он никогда с ними не разговаривал, а лишь давал приказы или выслушивал донесения, которые должны были быть изложены сжато, в нескольких словах. Являясь по вызову или с поручением, представляющийся должен был набросить на свою, хотя бы очень богатую, одежду другую, более простую, особого покроя и свежайшей чистоты; с ног снималась обувь, и я много раз видел, что это делалось при входе во дворец даже высшими сановниками и сеньорами. Говорили с ним всегда с потупленным взором, и никто никогда не смел ему смотреть в лицо. Уходя, нельзя было повернуться к двери, а нужно было пятиться назад; при входе и уходе они должны были трижды поклониться ему и сказать: "Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор". Наконец, никто не имел права, даже в экстренных случаях, сразу предстать пред Мотекусомой: придворный обычай требовал, чтоб каждый пришедший некоторое время провел у ворот[244].

Что касается трапезы, то количество мясных блюд разного вида и вкуса обыкновенно доходило до 30; сервировали еду в особых судках, с помещением для горячих углей, чтоб кушанье не стыло. Каждое блюдо готовили для великого Мотекусомы в количестве более 300 порций, не считая еще свыше 1000 порций для людей охраны. Пред трапезой он иногда осведомлялся, что сегодня изготовлено, и выбирал наиболее приятные для себя яства, какие и подавались к столу. В качестве особого лакомства, говорят, иногда готовили детское мясо. Так ли это — не могу сказать, ибо за великим множеством вкуснейших мясных блюд трудно что-либо различить, ведь ежедневно ему готовили блюда из кур, индеек, фазанов, куропаток этой земли, перепелок, домашних и диких уток, оленей, кабанов [(вероятно, пекари)] этой земли, тростниковых птичек, голубей, зайцев, кроликов и многих других видов птиц и иной живности, которая водится в этой земле. Знаю лишь, что с того момента, когда Кортес серьезно поговорил с ним насчет человеческих жертвоприношений и людоедства, Мотекусома запретил подавать себе что-либо подобное.

В холодную погоду покои Мотекусомы обогревались особыми углями из коры какого-то дерева, горевшими без дыма с весьма приятным запахом. При этом между ним и огнем ставили особые ширмы из золота, с изображениями разных богов.

Сиденьем Мотекусоме служила невысокая скамья с мягкой обивкой, прекрасной работы; немногим выше был и стол, покрываемый тончайшей белой материей. Пред началом трапезы являлись четыре женщины, поливали ему руки из высокого сосуда, давали мягкие утиральники. Затем приносили ему лепеш­ки из маиса, приправленные яйцами. Впрочем, до начала трапезы они же ставили перед ним ширмы с бо­гатой резьбой и позолотой, чтоб никто его не мог видеть во время еды; около этой ширмы они и размещались, каждая на своем месте. Затем впускались четыре старца, из наиболее сановных, дабы Мотекусома, если захочет, мог с ними перекинуться словом. Ежели он, в знак милости, угощал их каким-либо кушаньем, они должны были есть стоя, не поднимая на него глаз. Вся глиняная посуда на столе изготов­лена была в Чолуле, одна красного цвета, а другая почти черная. Во все время трапезы придворные и охрана в соседних залах должны были соблюдать полнейшую тишину.

После горячих блюд подавались фрукты, хотя Мотекусома их почти не ел. От времени до времени ему подносили золотой кубок с особым питьем, который они называют "какао" и кото­рый будто бы возбуждает.

Иногда к трапезе приглашались шуты, гадкие горбатые кар­лики, но большие ловкачи, иногда фокусники, танцоры или пев­цы. Такие увеселения Мотекусома очень любил и нередко потче­вал их какао.

После трапезы женщины опять совершали ему омовение рук, снимали скатерти со стола и преподносили несколько трубочек, очень изящно позолоченных и расписанных, в которых находились амбра и особая трава, называемая "табак". Трубочки эти он брал в рот, затем их поджигали с одного конца, и он выпускал дым изо рта. Проделав так некоторое время, он отправлялся на покой.

После трапезы Мотекусомы наступало время еды и для его придворных; сперва для охраны и дежурных сановников, затем для остальных придворных, наконец, для всего дворцового шта­та, которого было видимо-невидимо, так что нужно удивляться быстроте их действий и доброму порядку. Ежедневно скармлива­лось несколько тысяч порций еды и питья, и нельзя не ужаснуть­ся великим ежедневным расходам на этот счет. За всем смотрел главный майордом — великий касик, которому позднее [при крещении] было дано имя Тапия; он же вел и все счета, внося их в толстую книгу из мешикской бу­маги, называемой amal. Счета эти и книги наполняли целый зал!

И было у Мотекусомы два зда­ния, заполненных всякого вида ору­жием, из которого много было с зо­лотом и драгоценными камнями, там были большие и малые щиты,] [из дерева] палицы и другие, напоминающие наши двуручные мечи, со вставленными в них лезвиями из кремня, резавшими гораздо лучше наших мечей, и копья, более длинные, чем у нас, с наконечником в одну брасу[245], в него было вставлено много лезвий, которые, если даже копьями били по нагруднику или щиту, не выпадали и резали после как бритвы, которыми бреют головы; и были очень хорошие луки и стрелы, и дротики [с наконечником] с двумя зазубринами, а другие с одной, и копьеметалки, и множество пращей и обработанных вручную круглых камней, и огромные щи­ты, искусно сделанные, которые можно было, сложив, унести без помех, когда не сражались, а во время сражения, когда было нужно, их раскрывали, и таким щитом тело человека прикрывалось полностью. Также было много доспехов хлопчатобумажных стеганых, великолепно украшенных с внешней стороны перьями многих цветов в виде знаков отличий и принадлежности, и еще шлемов и касок из дерева и кос­ти, также весьма украшенных перьями, было там и другое вооружение, изготовленное иначе, о котором, чтобы не перегружать рассказ, умолчим; там были свои ремесленники, которые постоянно работали и знали толк в этом, и майордомы, которым было поручено следить за оружием.

Особые помещения отведены были для птиц, и мне приходится сделать над собой усилие, чтоб не за­стрять надолго в этом удивительном учреждении. Ведь там держали все породы птиц, какие только встре­чаются в тех краях, начиная с различного рода орлов и кончая мельчайшими пташками. Все это сияло изу­мительным оперением, особенно мелкая птица; также там были птицы с зелеными перьями, из которых де­лают драгоценные головные уборы, телом они напоминают цесарок нашей Испании, называют их в этой земле quezales[246]; были там, разумеется, и попугаи, у которых перья были пяти цветов: зеленого, красного, белого, желтого и синего; этих не знаю, как называли. Были попугаи и других различных цветов. Не мало было и домашней, убойной птицы... Большое число опытных и заботливых индейцев и индеанок смотрело за всеми этими птицами, следя за кормом, чистотой, здоровьем и правильным размещением по определен­ным гнездам и насестам. И у этого строения был большой пруд с пресной водой, и были в нем другого ви­да птицы — с длинными и голенастыми ногами, и все тело красное, и крылья, и хвост, названия их не знаю, а на острове Куба их называли ipiris; также там было много других водяных птиц.