РАЗДАЧА ПРОВИНЦИЙ И ЭНКОМЬЕНД 3 страница
Выступили в октябре 1524 года. За несколько дней до выступления фактор Саласар и веедор Чиринос уговорили лиценциата Суасо, Родриго де Паса и целый ряд конкистадоров первого призыва обратиться к Кортесу с просьбой, чтобы он не оставлял страны, ибо последствия могут быть неожиданные и печальные. Но представление это не изменило решения Кортеса, и тогда многие, особенно Саласар, испросили разрешения сопровождать его хотя бы до Коацакоалькоса. По пути туда Саласар всячески ухаживал за Кортесом, стараясь расположить его к себе рабской услужливостью и льстивыми речами. Он ловко рассчитал свои действия: встречая Кортеса, он срывал свою шляпу и кланялся почти до земли; говоря с ним, он как бы трепетал от почтения и любви. Иногда он, как бы в порыве преданности, желал еще и еще раз удержать Кортеса в стране, нежно распевая[445]: "Ох, дядюшка, давай вернемся! Ох, дядюшка, давай вернемся! Так как видел этим утром горевестную примету!" На что Кортес, вторя ему, отвечал из той же песни: "Так вперед же, мой племянник! Так вперед же, мой племянник! И не верь во все приметы, сбудется, что Бог положит! Так вперед же, мой племянник!"
Так они обменивались любезностями. Да и вообще в начале похода не было недостатка в веселье и удовольствиях. Так, например, Хуан Харамильо отпраздновал недалеко от поселения Орисаба свадьбу с доньей Мариной, нашей переводчицей. А оттуда со многими встречами и приветствиями Кортес направился дальше и по пути к Коацакоалькосу прибыл к большому поселению Уаспалтепек, которое было энкомьенде [(encomienda)] Сандоваля. При его приближении нас всех, живущих вокруг Коацакоалькоса, вытребовали, и многие из нас проскакали путь в 33 легуа, сломя голову, как на пожар, чтобы приветствовать Кортеса. Вот как любили и почитали Кортеса! Он это высоко ценил и с охотой принимал товарищеское поклонение. Впрочем, сейчас же за Уаспалтепеком начались и неудачи: при переправе через большую реку опрокинулось две лодки, и много ценностей и скарба погибло; особенно пострадал новобрачный Хуан Харамильо.
Прием в Коацакоалькосе был отменный: для переправы через большую реку мы согнали до 300 лодок; всюду возвышались триумфальные арки; банкеты, турниры и фейерверки сменяли друг друга... Шесть дней пробыл здесь Кортес. Этот срок весьма ловко использовали фактор Саласар и его креатура, веедор Чиринос. Чуть ли не по-родственному они умоляли Кортеса вернуться, лживо указывая, что у них есть известия, будто Эстрада и Альборнос уже теперь куют ковы против него, Кортеса. Дальше — больше, и, в конце концов, Кортес выдал обоим назначение — сменить, если это окажется необходимым, Эстраду и Альборноса. Это была великая ошибка, корень многих жестоких зол, как мы узнаем. И хотя кое-кто возражал, дело было сделано, а оба молодчика, фактор и веедор, втайне ликуя, внешне же выказывая глубочайшую печаль, простились с Кортесом и отправились обратно в Мешико. Наиболее ловким комедиантом был Саласар: он так и разливался, точно неутешная вдовушка...
Из Коацакоалькоса Кортес написал в Вера Крус своему майордому Симону де Куэнке, чтоб снарядили два корабля с провиантом и подковами, которые должны были идти вдоль берега, сопровождая армию. Кроме того, всем нам, колонистам в Коацакоалькосе, велено было примкнуть к походу. Не того мы ждали! Ведь мы все принадлежали к людям первого призыва, порядком устали, а посему надеялись отдохнуть от своих подвигов, занимаясь земледелием на своих энкомьендах. Теперь же велено было тащиться больше чем за 500 легуа пути, все время по враждебной территории! Но выбора не было, да и отказа быть не могло: если бы кто осмелился на него, его бы быстро призвали к порядку... И вот мы пошли в поход, в котором пробыли больше двух лет и трех месяцев!
Вся армия состояла теперь из 130 конных и 120 аркебузников и арбалетчиков, не считая множества солдат-новобранцев, только что прибывших из Испании. Сам я, в чине капитана, получил начальство над 30 испанцами и 3 000 мешиков и на первых порах должен был охранять фланг нашего движения.
С Тоналы начались наши трудные переправы через реки и водные пространства. В 7 легуа от Тоналы, например, Кортес должен был построить мост через лиман почти в 1/4 легуа пути[446], грандиозное сооружение, удавшееся как нельзя лучше. Но это было лишь началом: скоро пришлось переправиться через огромную реку Масапа [(Mazapa)], которую моряки назвали Рио де Дос Бокас [(Rio de Dos Bocas — Река Двух Устий)], в верховьях которой лежит Чиапа, затем еще другую, бурную, затем опять широкий лиман. Даже когда мы вошли в большое поселение Копилько и двигались по цветущей мирной долине провинции Чонтальпа [(Chontalpa)], сплошь покрытой плантациями какао, предстояли новые переправы, пока мы не добрались до поселения Сагуатан [(Zaguatan)], где нас встретили касики Табаско с 50 лодками, гружеными маисом и другими припасами.
Дальнейший путь представлял ту же картину[447]: водные переходы были не менее часты, туземцы то бежали, то мирно нас встречали, хотя все время не доверяли нам. Но страна была изобильна, и нужды мы не терпели... В другом поселении, которое называлось Истапа [(Iztapa)], Кортес созвал местных касиков и торговцев, чтобы выяснить маршрут; он им показал большую мешикскую карту на полотне из хенекена [(henequen)], на которой изображены были все поселки вплоть до Гуэйакалы[448]. Они указали, что Гуэйакала по местному называется Большой Акалой, в отличие от другого поселения, Малая Акала, и что местность изобилует крупными реками, так что до другого поселения, которое называется Тамастепек [(Tamaztepeque)], всего в трех днях пути, нужно четырежды переправиться. Тогда Кортес попросил у них лодок, а также работников для наводки мостов. Но они их так и не прислали, а что касается Тамастепека, то он оказался не в "трех", а в семи днях пути!
Припасы наши вышли, и мы питались разными дикорастущими кореньями. Работать пришлось всем, капитанам и солдатам, с величайшим напряжением, почти всегда в воде: валить лес, вбивать сваи, строить мосты. Целых три дня, например, пошло на мост через довольно широкий лиман, а когда мы стали переправляться, то никакой дороги не нашли, всюду натыкались на густые заросли, где двое суток пришлось прорубаться мечами. Когда же мы, наконец, выбрались, то оказалось, что мы все время кружили и вновь вернулись к прежнему месту.
Кортес сильно печалился, тем более, что всюду раздавались проклятия против него и всего этого похода. Выхода как будто не было. Вдали перед нами вздымались горы, высокие, неприступные, до самого, казалось, неба; сколько раз ни взбирались мы на деревья, все та же картина — над горой ближайшей высится еще большая, и нет им конца-края! К тому же двое наших проводников улизнули, а третий заболел, лежал пластом и ни на что не годился. Но Кортес, никогда не отчаивавшийся, всегда деятельный, нашел и тут выход: вместе с пилотом Педро Лопесом он при помощи компаса и мешикской карты установил нужное направление. Кортес вновь велел нам врубиться в чащу, и через двое суток мы подошли к горам, всё время руководствуясь компасом. Мы лезли все выше и выше, и многие из нас охотно бы бросили все и вернулись в милую Новую Испанию, но отступления ни для кого не было!
Вдруг мы натолкнулись на свежеподрубленное дерево. Мы возликовали, ибо эта примета указывала на близость жилья, и сейчас же сообщили Кортесу о ценной находке. Все встрепенулись, сбросили уныние и с великой надеждой пошли по еле заметной тропинке, которую вскоре удалось найти. Впрочем, до жилья было не близко: нам пришлось переправиться через реку и два болота, и тут только мы наткнулись на селение. Жители бежали, но запасы маиса и овощей остались; мы набросились на них с неистовством долго голодавших. Оправились и наши кони. И мы возблагодарили Бога!
Действительно, напряжение последних дней не прошло для нас даром: акробат Кортеса и трое солдат-новичков умерли от истощения; перемерло также немало индейцев, а остальные стали хилыми и больными. Захворали и все наши музыканты, кроме одного; впрочем, нам было не до музыки, и когда уцелевший трубач, желая нас подбодрить, наигрывал на своем инструменте, всюду ворчали: пора бросить эту ерунду, столь же приятную, как волчий вой; лучше бы раздать всем по горсти маиса.
Если же читатель спросит: а что же сталось со свиным стадом? На это отвечу: повар Кортеса, ловкач и продувная бестия, велел это стадо гнать далеко за нами, в четырех днях пути, а затем заявил, что свиньи погибли от напряжения или от акул и аллигаторов во время речных переправ. Впрочем, всего стада, конечно, не хватило бы и для однодневного прокорма.
Голодуха одно время дошла до того, что кое-кто из наших индейцев тайно поймали несколько туземцев и съели их. Кортес, узнав об этом, разъярился и пригрозил, что в случае повторения он казнит всех участников трапезы, а пока для примера накажет лишь главного зачинщика, одного из мешиков. Людоедство, правда, более не наблюдалось, но оба наших проводника удрали, так как не смогли вынести голода.
Всюду и везде, на более видных местах и перекрестках, мы вырезали кресты и прибивали записки такого содержания: "Здесь проходил Кортес тогда-то". Делали мы это для отставших и заблудившихся. Много, кстати, помогли нам несколько десятков индейцев из Тамастепека, ловко и быстро устраивавшие мосты на туземный манер, а кроме того, много способствовавшие тому, чтоб население не бежало при нашем приближении.
Когда мы пришли в поселение Сигуатепекад, Кортес отправил двух испанцев на север, к морю, чтоб разузнать о двух кораблях под командой Симона де Куэнки с провиантом. Одним из посланных был Франсиско де Медина, человек исключительной выносливости, весьма сообразительный, хорошо знавший к тому же всю прибрежную полосу. Ему Кортес поручил стать сокомандиром этих кораблей. Но отсюда-то и пошло все несчастье. Франсиско де Медина весьма удачно добрался до кораблей, но когда прежний командир Симон де Куэнка узнал о его поручении и полномочиях, разгорелся спор, перешедший в драку; экипаж тоже разделился на две партии, и произошел настоящий бой, от которого уцелело лишь 7 человек; а эти семеро были убиты индейцами из поселений Шикаланко и Гуэатаста, которые все время следили за братоубийственной распрей; корабли были разграблены и сожжены. Впрочем, обо всем этом мы узнали лишь через два с половиной года.
По указаниям касиков Сигуатепекада, нам до поселения Гуэйакала [(Большая Акала)] надлежало перейти две большие реки и очень опасное болото. Посланные вперед два испанца донесли, что переправа через реки возможна, а о болотах и топях ничего не сказали, да навряд ли сами дошли до них. Вот мы и двинулись вперед, ничего, собственно, путного не зная.
В это время Кортес отрядил меня и Гонсало Мехию, в сопровождении нескольких знатных из Сигуатепекада, в акальские поселки [(Большой и Малой Акалы)][449]. Их было более 20, часть из них лежала на сухопутье, часть на островах среди болот. Продвигаться, ввиду топкого места, было очень трудно, нелегко было также найти верный путь, ибо три наши проводника-индейца из Сигуатепекада в первую же ночь бежали, боясь встречи с жителями акальских поселений, с которыми они были во вражде. Все же мы достигли первого поселка, где нас приняли почти враждебно. Но на следующий день все изменилось: прибывшие индейские торговцы сообщили о близости Кортеса с большой армией, наши хозяева стали шелковыми, и вся местность охотно согласилась доставлять нам съестные припасы.
Между тем, Кортес двинулся дальше и дошел до самой большой реки[450], вернее, до лимана. Недавние дожди вздули реку выше обычного, а ширина была столь значительна, что постройка моста казалась несбыточной. Сам Кортес сел в лодку, чтобы выяснить глубину: оказалось четыре двойных локтя, да еще локтя на два донного ила. И все же Кортес велел начать наводку моста!
Индейцы готовили бревна, а испанцы вбивали их в грунт — труд тяжелый, во время которого опять посыпались проклятия по адресу нашего полководца. Стройка шла медленно, а волнение все росло. Кортес как бы ничего не замечал, но, в конце концов, должен был сказать решительное слово: он испросил еще лишь четыре дня, и если за этот срок мост не будет закончен, он подчиниться общему желанию и повернет обратно.
Все теперь зависело от наших индейцев. Кортес с великим умением пришпоривал их то угрозами, то обещаниями. И они, действительно, творили чудеса: работа шла почти круглые сутки — пока одни собирали корешки, дикие плоды и все, что могло идти в пищу, другие валили лес, обтесывали, носили, вколачивали сваи. Конечно, разогрелись при этом виде и испанцы — лихо принялись они за работу, не брезгуя ничем, хотя все еще изрядно ворчали и поругивались. Сам Кортес был всюду и всегда, и вот за четыре дня мост был закончен! Истинное чудо! Ведь одних крупных бревен, толщиной со взрослого человека, пошло более тысячи, не считая настилки, которая весьма искусно прикреплялась лианами. Неказист был мост на вид, но крепок вполне — великолепный пример выносливости и доброй воли индейцев.
Во время стройки Кортес отрядил четырех солдат за провизией вверх по реке. Но ни один не вернулся, все были перебиты индейцами. Мы с товарищем были счастливее, ибо вернулись (как раз мост был только что закончен) со 130 каргами маиса, 80 курами, медом, фасолью, солью и другими плодами. Был поздний вечер. Но все же солдаты нас заприметили. Они давно нас ожидали, так как, подобно Кортесу, верили в мое счастье и мою расторопность. И вот они нас окружили и в один миг растащили всю нашу ношу, ни крошки не оставив ни для Кортеса, ни для Сандоваля, ни для прочих командиров. Как ни упрашивал повар Кортеса, как он ни гнался за похитителями, теребя мешки, чтобы заполучить хоть малую толику, он ничего не добился; в ответ слышались лишь речи вроде: "Вы жрали сочную свинину, когда нам с голоду подводило животы; теперь наш черед подумать о себе!"
Кортес сперва страшно распалился, грозил судом и расправой, но вскоре затих, велел позвать меня и спросил, почему распределение провианта произошло столь незаконно. В ответ я сказал: "Следовало бы Вам выслать охрану навстречу. Впрочем, и тогда бы все расхитили, ведь голод превыше всякой дисциплины". Кортес согласился, что беда большая и не следует ее увеличивать строгостью и расследованиями, нужда солому ломит, а нужда была большая, подлинная. Потом, окончательно смягчившись и даже повеселев, он обратился ко мне: "Сеньор Берналь Диас дель Кастильо, скажите не в службу, а в дружбу — ведь спрятали же Вы где-нибудь съестное. Уверен, что для себя и для своего друга, Сандоваля, Вы кое-что припасли". Просительный, смиренный тон растрогал меня, а тут еще Сандоваль с печальным вздохом сказал: "Ей Богу, лишь бы горсть маиса, больше не нужно". Не мог я более сдержаться и быстро ответил: "Знайте же, в ближайшей деревне оставлено мною 12 карг маиса, три горшка меда, 20 кур, немного соли и две индеанки для печения хлеба. Это — подарок, поднесенный мне туземцами. Сейчас совсем стемнело, лагерь успокоился и заснул, пойдемте принесем эти вещи, пока их у нас не отняли". Сандоваль обнял меня от души, мы счастливо достали припасы и все по-братски разделили их.
Рассказываю же я об этом, чтобы показать, сколь неожиданные положения могут встретиться полководцу в чужой, вражеской стране: великому Кортесу, грозному генерал-капитану не дали даже горсти маиса! А Сандоваль, известный капитан многих и многих, самолично и тайком должен был отправиться за пищей, так как не уверен был в силе своего приказа!..
Итак, мост был готов, и мы переправились. Но вскоре мы уперлись в болото. Сколько мы ни бросали туда бревен и сучьев — ничто не помогало; лошади погружались по шею, хотя мы подвязывали им лыжи и связки прутьев. К счастью, самая глыбь кончилась вскоре, и мы проложили по опасному месту нечто вроде правильной дамбы, а далее лошади переправлялись то волоком, то вплавь. Оказавшись на сухопутье, мы возблагодарили Бога. Припасов все еще было мало, и мне пришлось опять отправиться в акальское поселение, но на сей раз Кортес заявил, что штука примет иной оборот — никому не удастся их расхватать как попало. Действительно, когда мы привезли более 100 карг маиса и много другой пищи, Кортес сам заведовал и охраной, и правильным распределением.
Наконец, мы достигли Гуэйакалы [(Большой Акалы)], где нас приняли радушно, с подарками, съестных припасов здесь было вдоволь. Стали мы расспрашивать, через переводчицу донью Марину, нет ли поблизости, на побережье, людей с бородами, тоже владеющих конями с кораблями. Ответ получили: да, есть, но в 8 днях пути; число их велико; у них бороды, женщины из Кастилии, лошади и три acales, так они называли корабли. Дорогу нам указывали по полотняной карте, и ясно было, что придется идти опять через многие реки и болота.
Тем не менее, весть эта сильно обрадовала Кортеса, и он решил спешить туда. Посоветовавшись с касиками, он послал нас в числе 80 человек в окрестности за провиантом и лодками. Командовал экспедицией Диего де Масариегос, двоюродный брат казначея Алонсо де Эстрады, оставленного управлять Мешико, недавно лишь прибывший из Испании, на деле же я, ибо Кортес нарочно наметил этого новичка, будучи уверен, что он выпросит меня с собой и всюду будет руководиться моим опытом. Так оно и случилось. Я же говорю об этом не для возвеличивания себя, а потому, что все наши об этом знали, да и Кортес упомянул о сем в своих донесениях. Дело свое мы справили хорошо; правда, из многих селений жители спасались бегством, но припасов мы находили вдоволь, а их-то нам и было нужно.
В лагере, между тем, совершались печальные вещи. В свое время я рассказал, что Куаутемок — великий касик Мешико — и другие знатнейшие мешики сопровождали нас в походе. И вот теперь вдруг выяснилось, что они задумали напасть на нас, всех перебить, а затем вернуться в Мешико, чтобы поднять свой город против оставшихся там чужестранцев. Кортес узнал об этом от двух великих касиков мешиков, которых после крещения звали Тапия и Хуан Веласкес. Этот Хуан Веласкес был генерал-капитаном у Куаутемока, когда мы сражались в Мешико. Подтвердили эти сообщения и кое-кто из остальных касиков: оказывается, что замысел этот возник в самый отчаянный момент нашего похода, когда голод валил всех, и все впали в беспомощное состояние; предполагалось использовать неравенство сил, ведь было мешиков более 3 000 вооруженных с копьями и мечами, и наброситься на нас во время какой-либо переправы. Сам Куаутемок сознался, что такой разговор был, но исходил он будто не от него, да и не все, по его мнению, знали о нем, однако, это были лишь разговоры, а об исполнении никто, дескать, не думал. Что же касается сеньора Тлакопана, то от него добились лишь следующего: часто они с Куаутемоком говорили о том, что лучше бы умереть, чем ежедневно быть свидетелями бесславной гибели стольких своих масеуалей[451] и родственников. Никаких дальнейших свидетельств Кортес не получил и все же он велел повесить Куаутемока и его двоюродного брата сеньора Тлакопана, позволив перед тем, как их повесили, монахам-франсисканцам укрепить их дух и препоручить Богу с помощью переводчицы доньи Марины. А когда их вешали, Куаутемок сказал: "Ох, Малинче! Давно я понял, что эта смерть мне предрешена, и знаю, что речи твои фальшивы, так как ты меня убиваешь несправедливо! Бог тебе судья, поскольку не мной нарушено обещание, когда я сдавался тебе в моем городе Мешико". Сеньор же Тлакопана сказал, что счастлив умереть вместе со своим сеньором Куаутемоком. И прежде, чем они были повешены, их исповедовали монахи-франсисканцы с помощью переводчицы доньи Марины. Меня лично смерь обоих глубоко огорчила; вспомнил я прежнее их величие, да и те многие услуги, какие они нам оказали в этом походе. И была эта казнь совершенно несправедлива, и считали ее злом все, кто участвовал в походе[452]. Опасались мы мести со стороны мешиков, а посему продолжали путь с сугубой осторожностью. Но бедные мешики были поглощены собственной бедой и кое-как тащились дальше, помышляя лишь о скором окончании ужасного похода. Зато Кортес становился все тише и мрачнее. Неудача похода, множество испанцев и еще большее количество индейцев, погибавших от болезней и переутомления, укоры совести за слишком поспешную казнь индейских сеньоров — все это легло на него такой тяжестью, что он не находил себе места, лишился сна и часто вскакивал и бродил по ночам. Однажды, когда он таким образом покинул ложе и вышел в соседнее помещение в главном строении поселка, где стояли идолы, он оступился, скатился со ступенек и больно зашиб себе голову. Впрочем, он это старался утаить от всех, сам наложил повязку, а утром выступил с нами в обычное время.
Проводники наши держались точно намеченной по карте дороги. И вот, пройдя по ряду трясин, затем по плоскогорью, мы опять спустились в топи и наткнулись на крупное поселение, только что вновь отстроенное; кругом были болота, а в более доступных местах крепость была защищена стенами и даже башнями. Жители бежали, но весь поселок был наполнен битой птицей в таком количестве, что нас невольно обуяли крайние опасения. Найдено было также большое здание, сверху до низу набитое маленькими копьями, луками и стрелами; зато возделанных полей странным образом нигде не было видно... Но вот вскоре вышли к нам из болота 15 индейцев, касики этого поселка, с униженными просьбами не разорять их домов. Они объяснили, что соседи их, лакандоны[453], изгнали их из прежних насиженных мест в долине и заставили искать убежище в этих неприступных, но и негостеприимных местах. Случилось это столь недавно, что они до сих пор ждут нового набега, а посему перебили всю свою птицу, желая заготовить запас на случай осады.
На следующий день мы наткнулись еще на два поселка того же племени. Назывались они Масатекас[454], что значило на их языке — поселения или земли дичины, и, действительно, скоро мы спустились в благодатные края, где дичины было изумительно много. Животные нисколько не боялись человека, и в несколько минут мы заполевали более двух десятков. Оказалось, что животные эти считаются священными, никто их не трогает, а посему они и размножились в невероятном количестве. Вскоре наткнулись мы и на прежнее пепелище Масатекас, теперь совершенно пустынное: встретились нам лишь двое индейцев-охотников, несшие пуму и несколько игуан, вроде больших ящериц, очень вкусных.
Наутро мы отправились по широкой удобной дороге, но вскоре она сузилась и скоро превратилась лишь в извилистую тропу. Так пробирались мы до темноты, пока не добрались до новых гор, пред которыми расстилалась большая водная поверхность. На разведку отряжены были четыре отряда, и один из них захватил две лодки с индейцами. Их привели в лагерь, и донья Марина так сумела их расположить к себе, что они скоро вернулись с множеством других лодок и изрядным запасом провизии из своего поселения Тайясаль[455], на острове посреди воды. Переправа состоялась благополучно, и мы щедро одарили индейцев и их касиков. От них мы также узнали, что испанцы проживают в двух разных местах: в Нито, на берегу моря, и затем в десяти оттуда днях пути, в Нако, внутри страны. Удивились мы этому, но думали, что Кристобаль де Олид почему-то разделил свой отряд надвое, ибо о городе Сан Хиль де Буэна Виста и его строителях мы не имели ни малейшего понятия. В Тайясале был оставлен раненый конь. Несмотря на удачную переправу через большую реку, ночью от нас сбежал негр и две индеанки; а вскоре их примеру последовали и три испанца, которые предпочли остаться у туземцев, нежели продолжать ужасный путь с нами. Сам я тогда тоже страдал от солнечного удара; но жара все же не донимала нас так, как страшный ливень, который в течение трех суток беспрерывно обрушивался на нас. Идти было очень трудно, а тут мы пришли еще в горы, где камни были столь остры, как ножи. Пробовали мы найти иную дорогу, но напрасно. Пришлось идти по режущим остриям. Особенно страдали лошади; они часто оступались, падали на колени и разрезали себе ноги, а одна даже вспорола себе брюхо. Еще хуже был спуск; восемь лошадей пало, а остальные все до единой были переранены; пострадали и люди, а один из нас, Паласиос Рубиос, перешиб себе ногу. С великим облегчением вздохнули мы, когда горы эти, прозванные нами Кремневыми, остались позади, и возблагодарили и восславили Бога.
Вскоре мы должны были подойти к поселению Тайка [(Taica)], где надеялись поесть и отдохнуть. Но пред нами опять выросла могучая река, вздувшаяся от непомерных дождей; неслась она бурно по каменистому руслу с таким шумом и ревом, что его слышно было за добрых два легуа. О переходе вброд нечего было думать, а на постройку моста у нас пошло целых три дня. Когда же мы благополучно переправились и вошли в Тайку, то не только не встретили жителей, но не нашли и припасов, ибо их за время нашей стройки не спеша и дочиста вывезли.
Не того мы ждали! Кровь наша как бы оледенела от ужаса. Что же будет с нами дальше? С лихорадочной поспешностью бросились мы в окрестности, но и там ничего не нашли. Даже личные слуги Кортеса, вышедшие на поиски с проводниками, вернулись с жалкой меркой полуспелого маиса. А ведь был канун Пасхи Святого Воскресения Нашего Спасителя Иисуса Христа[456]! С великой печалью встретили мы первый день Пасхи.
Тогда Кортес велел позвать меня и еще несколько наиболее опытных товарищей и сказал: "Не буду тратить лишних слов. Вы хорошо знаете отчаянное положение нашего войска. Прошу Вас, обыщите страну, найдите хлеба!" Нас отправилось пятеро (увязался было Педро де Ирсио, но я его отвел), не считая двух проводников, и к великому нашему счастью после долгих скитаний по топям и горам мы увидели дым крупных костров. Оказывается, сюда укрылись местные беженцы со всеми своими припасами. Нас приняли неплохо, сытно накормили, а ночью подоспело около 1 000 наших мешиков. Мы их нагрузили до отказа, а сами остались на месте, так как удалось найти еще большие склады всякой снеди, и Кортес немедленно забрал и это... Вот как истерзанное наше войско насытилось. Недаром же в Тайке мы пробыли пять дней.
Кстати, о наших мостах. Они сохранялись в течение многих лет, когда вся страна давным-давно уже покорилась нашему государю. Когда проезжие испанцы видели эти громады, успешно противостоявшие силам природы и зубу времени, они восхищенно восклицали: "А, вот они каковы, эти мосты Кортеса!" Так некогда в древности говаривали: "А, вот они каковы, столпы Геркулеса!"... После другого поселения, которое называлось Тания [(Tania)], мы опять попали в лабиринт ручьев и рек. Проводники наши сбежали, ливни продолжались, и мы не знали, как и куда идти. Кортес опять хмурился и, наконец, вызвал охотников для поимки проводников или нахождения годного пути. Вызвались Педро де Ирсио и Франсиско Мармолехо, каждый забрал с собой несколько товарищей, но на третий день они вернулись ни с чем. Тогда Кортес, еще более огорченный, обратился ко мне — он послал Сандоваля с просьбами и уговорами, так как знал, что я болен. Я отказался. Но Сандаваль до тех пор настаивал, пока я не согласился, несмотря на свое болезненное состояние. Выбрал я себе двух надежных спутников, и мы пошли. Долгое время мы пробирались вдоль речонки, но вот на пригорке мы увидели подрубленный сук, известную путевую наметку индейцев; мы пошли по этим наметками и через час выбрались на поляну, засеянную маисом, далее шли хижины, и в одной из них слышался разговор. Мы пока что схоронились, а ночью осторожно прокрались к спящим, захватили трех индейцев и двух молодых индеанок и с ними вместе вернулись в лагерь, взяв кур и маис. Первым нас заметил Сандоваль и бросился к Кортесу с радостным известием. У Кортеса как раз был Педро де Ирсио, за последнее время особенно меня недолюбливавший, посему Сандоваль, желая уколоть Ирсио, заметил: "А ведь Берналь Диас дель Кастильо был прав, когда в свое время не взял с собой некоторых людей, умеющих лишь говорить о графе де Дуруэньи и его сыне доне Педро Гироне (такова была излюбленная тема Педро де Ирсио!). Нет, Берналь Диас дель Кастильо — молодец, и напрасно Вы, сеньор Педро де Ирсио, стараетесь его очернить пред Кортесом и мною!" Все присутствующие засмеялись, а Кортес горячо меня благодарил. Впрочем, наград я не хотел, да я их и не получил. Достаточно, что, вспоминая этот поход Кортеса, будут вспоминать и меня...
Захваченные индейцы нам очень пригодились: по их указаниям мы легко добрались до Околисте [(Ocolizte)], крупного поселения — более 200 домов, ныне брошенного населением, где, однако, мы нашли массу маиса и овощей. Удалось нам, наконец, повидать и местных индейцев, и они объявили, что испанцы живут в двух лишь днях пути, на берегу моря. Тогда Кортес послал вперед Сандоваля с 6 солдатами, чтобы разузнать подробнее положение отряда Кристобаля де Олида, ибо другого капитана мы не чаяли встретить в этих местах.
Сандоваль пошел вдоль реки и скоро увидел лодку, которая готова была причалить. Он легко ею завладел; оказалось, что она держала курс в залив Дульсе, куда везли соль, маис и разный индейский товар. Теперь, в лодке, дело пошло быстрее и спокойнее, скоро вошли в большой залив, и тут Сандоваль увидел, наконец, четырех испанцев, которые были посланы из города Сан Хиль де Буэна Виста для сбора пищи. В колонии был большой недостаток, все переболели, окрестные индейцы наносили урон за уроном и уже убили, после отъезда Хиля Гонсалеса де Авилы, 10 солдат. Выходили поэтому с великой опаской. Указанные четверо как раз собирали кокосовые орехи, когда увидели приближашуюся к ним лодку: они очень испугались и, хотя вскоре убедились, что это не индейцы, тем не менее, не знали — бежать ли им или оставаться на месте. Сандоваль успокоил их, и понемногу они рассказали ему о всех событиях: о постройке их колонии, гибели флота Лас Касаса, о пленении Лас Касаса и Хиля Гонсалеса де Авилы Кристобалем де Олидом, о казни Олида в Нако и об отъезде обоих капитанов в Мешико. Далее они точно указали, сколько народа теперь в живых, а также сообщили о тяжкой голодухе и о том, что недавно им пришлось повесить коменданта города, так как он противился возвращению на Кубу.