Одна жизнь под соусом из раннего Муркока 3 страница
– Я доктор Бенхэм, – сказал врач. Руки для пожатия он не протянул. – У вас есть назначение?
– Я отдал его в регистратуре.
– Угу. – Доктор Бенхэм открыл лежащую перед ним на столе папку. На корешке была распечатанная с компьютера наклейка, в которой говорилось:
Зарег. 2. 07. 90. МУЖ. 90/0666L
ПАУЭРС, САЙМОН
Д. р. 12 ОКТ. 63. НЕЖЕНАТ.
Прочтя назначение, Бенхэм поглядел на пенис Саймона и протянул ему лист голубой бумаги из папки. На нем была наверху та же наклейка.
– Посидите в коридоре, – велел он. – За вами придет сестра.
Саймон стал ждать в коридоре.
– Они очень хрупкие, – сказал дочерна обожженный солнцем мужчина, сидевший с ним рядом. Судя по акценту, южноафриканец или зимбабвиец. Во всяком случае, акцент был колониальный.
– Прошу прощения?
– Очень хрупкие, уязвимые. Венерические заболевания. Только подумайте. Простуду или грипп можно подхватить, просто оказавшись в одной комнате с кем-то, кто ими болеет. Венерическим же заболеваниям нужны тепло, влага и интимный контакт.
«Только не моему», – подумал Саймон, но вслух ничего не сказал.
– Знаете, что нагоняет на меня ужас? – спросил южноафриканец.
Саймон покачал головой.
– Что придется рассказать жене, – сказал он и умолк. Пришла сестра и забрала Саймона с собой. Она была молодой и хорошенькой, и он последовал за ней в кабинку. Там она взяла у него листок голубой бумаги.
– Снимите пиджак и закатайте правый рукав.
– Снять пиджак? Она вздохнула.
– Нужно взять кровь на анализ. – А.
Анализ крови был почти приятным в сравнении с тем, что за ним последовало.
– Снимите брюки, – велела сестра.
У нее был явный австралийский акцент. Его пенис съежился, втянулся, казался теперь морщинистым и серым. Он поймал себя на желании сказать ей, что обычно он много больше, но тут она взяла металлический инструмент с проволочной петлей на конце, и он пожалел, что пенис у него не стал еще меньше.
– Сожмите его у основания и несколько раз продвиньте вперед.
Он повиновался. Она завела головку пениса в петлю и вывернула плоть. Саймон поморщился от боли, а медсестра размазала выделение по стеклянной пластинке. Потом указала на стеклянную банку на полке.
– Не могли бы вы туда помочиться?
– Как, отсюда?
Она поджала губы. Саймон заподозрил, что с тех пор, как поступила сюда на работу, эту шутку она слышит по тридцать раз на дню.
Выйдя из кабинки, она оставила его мочиться в одиночестве.
Мочиться Саймону и в лучшие-то времена было тяжело, часто приходилось ждать в туалете, пока все остальные уйдут. Он завидовал людям, которые могут небрежно войти в туалет, расстегнуть ширинку и вести веселый разговор с соседями по писсуару, все это время поливая белый фаянс желтой струей. Часто он вообще не мог мочиться.
Не смог и сейчас.
Вернулась сестра.
– Не выходит? Не беспокойтесь. Посидите в приемной, доктор через минуту вас вызовет.
– У вас НСУ, – сказал доктор Бенхэм. – Неспецифический уретрит.
Саймон кивнул, а потом спросил:
– Что это значит?
– Это значит, что у вас нет гонореи, мистер Пауэре.
– Но у меня не было сексуальных контактов ни… Ни с кем уже…
– О, тут не о чем беспокоиться. Заболевание может быть спонтанным. Вам нет необходимости – эм-м – потакать себе, чтобы им заразиться. – Открыв ящик стола, Бенхэм достал пузырек с таблетками. – Принимайте по одной четыре раза в день перед едой. Откажитесь от алкоголя. Никакого секса. И несколько часов после приема таблетки не пейте молока. Все понятно?
Саймон нервно улыбнулся.
– Приходите на следующей неделе. Записаться можете внизу.
Внизу ему дали красную карточку с его именем и временем приема. Еще на ней был номер: 90/0666L.
Возвращаясь под дождем домой, Саймон помедлил возле турбюро. На плакате в витрине три бронзовые красотки в бикини пили коктейли посреди залитого солнцем пляжа.
Саймон никогда не был за границей. Ему становилось не по себе от одной мысли о чужих странах.
В течение следующей недели боль уходила, через четыре дня Саймон обнаружил, что может мочиться, не морщась.
Однако происходило что-то еще. Началось все с крохотной почки, которая пустила корни у него в мозгу и начала разрастаться. При следующей же встрече он рассказал об этом доктору Бенхэму.
Бенхэм был озадачен.
– Вы хотите сказать, мистер Пауэре, вам кажется, что ваш пенис уже больше не ваш?
– Вот именно, доктор.
– Боюсь, я не совсем вас понимаю. Налицо какая-то потеря чувствительности?
Саймон мог чувствовать пенис у себя в брюках, ощущал соприкосновение ткани с плотью. Пенис шевельнулся.
– Вовсе нет. Чувствую я то же, что всегда. Просто такое ощущение… ну, другое. Точно он уже не часть меня. Точно… – Он помедлил. – Точно он принадлежит кому-то другому.
Доктор Бенхэм покачал головой.
– В ответ на ваш вопрос, мистер Пауэре, скажу, что это не симптом НСУ, хотя, возможно, вполне логичная психологическая реакция для человека, который им заразился. Э… хм… отвращение к самому себе, быть может, которое вы перенесли вовне и которое превратилось в отрицание своих гениталий.
«Звучит почти по-научному», – подумал доктор Бенхэм. Он надеялся, что правильно употребил профессиональный сленг. Он никогда не обращал особого внимания на тексты и учебники по психологии, чем, возможно (так, во всяком случае, утверждала его жена), объяснялось, почему в настоящее время он отбывает срок в лондонской клинике венерических заболеваний.
Пауэрс выглядел несколько успокоенным.
– Я просто немного забеспокоился, доктор, вот и все. – Он пожевал нижнюю губу. – Эм-м… а что такое, в сущности, НСУ?
Бенхэм успокаивающе улыбнулся.
– Могут быть самые разные вещи. Говоря НСУ, мы подразумеваем, что не знаем в точности, с чем имеем дело. Это не гонорея. Это не хламидия. «Неспецифический», сами понимаете. Это инфекция, и она реагирует на антибиотики. Да, кстати… – Выдвинув ящик стола, он достал следующую порцию. – Запишитесь на следующую неделю. Никакого секса. Никакого алкоголя.
«Секс? – подумал Саймон. – Вот уж что маловероятно».
Но когда в коридоре он проходил мимо хорошенькой австралийской медсестры, то почувствовал, как его пенис зашевелился снова, стал теплеть и утолщаться.
Бенхэм принял Саймона на следующей неделе. Анализы показывали, что заболевание еще не вылечено. Врач пожал плечами.
– Нет ничего необычного в том, что оно держится так долго. Говорите, никаких неудобств вы не испытываете?
– Нет. Совсем никаких. И никаких выделений я тоже не замечал.
Бенхэм устал, за левым глазом у него пульсировала тупая боль. Он опустил взгляд на результаты анализов в папке.
– Боюсь, вы все еще больны.
Саймон Пауэре поерзал на сиденье. У него были большие водянисто-голубые глаза и бледное несчастное лицо.
– А как насчет того, другого, доктор? Врач тряхнул головой.
– Чего другого?
– Но я же вам говорил! На прошлой неделе. Я же вам говорил! Ощущение, что мой… эм… мой пенис уже больше не мой пенис.
«Конечно, – подумал Бенхэм. – Тот самый пациент». Ему никогда не удавалось запомнить череду имен, лиц и пенисов с их неловкостью, с их бахвальством, их запахом нервного пота, их печальными заболеваньицами.
– М-м-м. И в чем же дело?
– Оно распространяется, доктор. Такое ощущение, что вся нижняя часть моего тела принадлежит кому-то другому. Мои ноги и все остальное. Да, конечно, я их чувствую, и они идут туда, куда я хочу, но временами у меня появляется такое ощущение, будто они хотят пойти куда-то еще, и что если бы им вздумалось пойти куда-то, то они и меня забрали бы с собой. А я был бы бессилен им помешать.
Бенхэм покачал головой. Он, в сущности, даже не слушал.
– Пропишем вам другие антибиотики. Если старые до сих пор не одолели вашу болезнь, уверен, новые справятся. И от этого второго чувства они тоже, вероятно, вас избавят: скорее всего это просто побочный эффект антибиотиков.
Молодой человек только смотрел на него в упор, и Бенхэм решил, что следует сказать что-нибудь еще.
– Наверное, вам следует больше гулять. Молодой человек встал.
– В то же время на следующей неделе. Никакого секса, никакой выпивки, никакого молока после таблеток, – повторил врач свою литанию.
Молодой человек ушел. Бенхэм наблюдал за ним внимательно, но ничего странного в его походке не заметил.
В субботу вечером доктор Джереми Бенхэм и его жена Селия обедали у одного коллеги. Бенхэма посадили рядом с иностранным психиатром.
За закусками они разговорились.
– Когда говоришь людям, кто ты, – поведал психиатр, который оказался огромным американцем с удлиненной головой и внешностью морского пехотинца, – всегда возникает одна и та же проблема: приходится смотреть, как остаток вечера они пытаются вести себя нормально. – Он не-Бенхэм хмыкнул и, поскольку сидел рядом с психиатром, остаток вечера попытался вести себя нормально.
За обедом он выпил слишком много вина.
После кофе, исчерпав все возможные темы для разговора, он, насколько ему помнилось, рассказал психиатру (которого звали Маршалл, хотя он попросил Бенхэма звать его Майк) про навязчивую идею Саймона Пауэрса.
Майк рассмеялся.
– Звучит забавно. Может, даже чуточку жутковато. Но беспокоиться не о чем. Вероятно, это просто галлюцинация, вызванная реакцией на антибиотики. Похоже на синдром Кэпграса. Вы тут о нем слышали?
Бенхэм кивнул, потом подумал и сказал: – Нет.
Не обращая внимания на поджатые губы жены и ее почти незаметное покачивание головой, он налил себе еще вина.
– Синдром Кэпграса, – начал объяснять Майк, – ярко выраженная сексуальная мания. Лет пять назад о нем была целая статья в «Журнале американской психиатрии». Коротко говоря, он заключается в том, что человек уверен, будто важных в его или ее жизни людей – членов семьи, коллег, родителей, возлюбленных, кого угодно, заменили – слушайте внимательно! – на точных двойников. Это относится не ко всем знакомым больных. Только к избранным. Зачастую только к одному человеку. И никаких сопутствующих навязчивых идей или галлюцинаций у них не бывает. Только одно. Это всегда люди с острым эмоциональным расстройством и склонностью к паранойе.
Психиатр поковырял большим пальцем в носу.
– Два или три года назад я сам столкнулся с подобным случаем.
– Вы его вылечили?
Поглядев на Бэнхэма как-то странно, психиатр усмехнулся – В психиатрии, доктор, – в отличие, быть может, от мира клиник, где лечат заболевания, передаваемые половым путем, – нет такой вещи, как исцеление. Есть только поддерживающая терапия.
Бенхэм отпил красного вина. Позже ему пришло в голову, что если бы не вино, он ни за что такого бы не сказал. Во всяком случае, вслух.
– Надо думать, – он помедлил, вспомнив фильм, который видел подростком (что-то про похитителей тел?), – надо думать, никто никогда не проверял, не были ли эти люди действительно заменены точными двойниками?
Майк… Маршалл… или как там его звали, посмотрел на Бенхэма еще более странно и повернулся на стуле, чтобы заговорить со своим соседом по другую руку.
Бенхэм, со своей стороны, пытался и дальше вести себя нормально (что бы под этим ни подразумевалось), но потерпел самое горестное поражение. Он действительно сильно напился и начал бормотать про «гребаных выходцев из колоний», а по возвращении с обеда чертовски поссорился с женой – ни то, ни другое никак нельзя было счесть обычным происшествием.
После ссоры жена Бенхэма заперла перед ним дверь спальни.
Он лежал на диване внизу, укрывшись мятым покрывалом, и мастурбировал себе в трусы, пока жаркая сперма не выплеснулась ему на живот.
Под утро он проснулся от ощущения холода в гениталиях.
Вытершись полой белой рубашки, он снова заснул.
Саймон не способен был мастурбировать. Ему хотелось, но рука просто отказывалась двигаться. Она лежала рядом с ним совершенно здоровая и невредимая, но было такое ощущение, что он начисто забыл, как заставить ее повиноваться. Как глупо, ведь правда?
Правда?
Его прошиб пот. Капли стекали с его лица и лба на белые хлопковые простыни, но ниже шеи его тело было сухим.
Захватывая клетку за клеткой, что-то поднималось внутри него снизу вверх. Оно мягко погладило его лицо, точно возлюбленная поцеловала, лизнуло шею, выдохнуло воздух на щеку. Коснулось его.
Ему надо было встать с постели. Он не мог встать с постели.
Он попытался закричать, но рот отказывался открываться. Голосовые связки отказывались вибрировать.
Саймон все еще видел потолок, по которому скользили полосы света от фар проезжающих внизу машин. Потолок начал расплываться: глаза все еще принадлежали ему, и на них выступали слезы, которые, скатившись по его лицу, намочили подушку.
«Врачи не знают, что со мной, – думал он. – Мне твердят, у меня то же, что и у всех. Но я не мог этим заразиться. Я подцепил что-то другое. Или может быть, – подумал он, когда перед ним все поплыло, и остатки Саймона Пауэрса поглотила тьма, – это оно подцепило меня».
Вскоре Саймон встал, помылся и внимательно осмотрел себя перед зеркалом ванной. Потом улыбнулся, точно увиденное ему понравилось.
Бенхэм тоже улыбался.
– Рад вам сообщить, – сказал он, – что объявляю вас совершенно здоровым.
Лениво потянувшись на стуле, Саймон Пауэрс кивнул.
– Я чувствую себя просто потрясающе.
«И действительно выглядит он прекрасно, – подумал Бенхэм. – Просто пышет здоровьем». И ростом Пауэрс теперь казался выше. Очень привлекательный молодой человек, решил врач.
– Итак, те… эм… ощущения больше не возвращались?
– Ощущения?
– Ощущения, про которые вы мне рассказывали. Что ваше тело больше вам не принадлежит.
Саймон мягко повел рукой, обмахивая лицо. Холодный циклон ушел, и Лондон внезапно затопила волна жары, – казалось, это уже вовсе не Англия.
Слова врача Саймона как будто позабавили.
– Все мое тело принадлежит мне, я в этом уверен. Саймон Пауэрс (90/0666L, НЕ ЖЕНАТ, МУЖ.) усмехнулся так, словно весь мир тоже принадлежит ему.
Врач смотрел, как он выходит из кабинета. Он выглядел более крепким, почти неуязвимым.
Следующим пациентом в списке Джереми Бенхэма был двадцатидвухлетний парнишка. Бенхэму придется рассказать ему, что у него СПИД. «Ненавижу эту работу, – подумал он. – Мне пора в отпуск».
Выйдя в коридор, чтобы пригласить парнишку в кабинет, он прошел мимо Саймона Пауэрса, который оживленно болтал с хорошенькой австралийской медсестрой.
– Это, наверное, чудесное место, – говорил он ей. – Я собираюсь туда поехать. Хочу везде побывать. Хочу познакомиться со всеми! – Руку он положил ей на локоть, и она даже не пыталась высвободиться.
Доктор Бенхэм остановился рядом с ними и тронул Саймона за плечо.
– Только больше мне на глаза не показывайтесь, молодой человек, – с улыбкой сказал он.
Саймон Пауэрс усмехнулся.
– Больше вы меня не увидите, доктор, – сказал он. – Во всяком случае, таким. Я бросил банк. Я собираюсь в круиз вокруг света.
Они пожали друг другу руки. Ладонь у Пауэрса была приятной на ощупь, теплой, сухой.
Бенхэм ушел, но не мог не слышать, как Саймон все еще болтает с медсестрой.
– Это будет так чудесно, – говорил он, и Бенхэм спросил себя, идет ли речь о сексе или о кругосветном путешествии или, быть может, в каком-то смысле и о том, и о другом. – я собираюсь повеселиться, как никогда, – говорил Саймон. – Уже от одной мысли я на седьмом небе.
Сестина вампира
Единственная моя удачная сестина[39]. Будучи впервые опубликована в сборнике «Легенды фэнтези» и перепечатана в сборнике «Гигантская книга вампиров» Стива Джонса, она на протяжении многих лет оставалась моим единственным произведением про эти легендарные существа.
Я жду и жду на перепутьях сна,
Укрытый тенью.
Воздух пахнет тьмой –
Холодный, пряный…
Жду мою любовь.
Надгробие ее – в лучах луны,
Восстанет – и к ногам склонится мир.
Бредем во мраке, слизывая кровь!..
Как одиноко – лишь игра да кровь,
Но тело жаждет перепутий сна,
Я сна б не подарил за целый мир.
Луна спасает ночь и бредит тьмой,
Я – у надгробья в ужасе луны.
«Любимый, жив?» –
«Увы, моя любовь!»
Ты снилась мне, и в сладком сне – любовь
Важней казалась, чем тоска и кровь.
Надгробие мое к лучам луны
Привычное, пребыло в тени сна…
Но я восстал, взлетел туманом в ночь –
Закат меня толкнул в холодный мир.
Столетье за столетьем… скучный мир,
Я в нем похож, быть может, на любовь:
Лишь поцелуй – да поглощенье тьмой.
Насыщен жизнью, впитывая кровь,
Я на рассвете стану частью сна,
Надгробьем, ждущим белых ласк луны.
Не причиню вреда…
Я – боль луны,
Тебя не брошу камнем в стылый мир!
Вот – просто правда за пределом сна:
Сама ты отдала свою любовь,
Так не страшись, любимая, – ведь кровь
Лишь слаще, как содружна буря с тьмой!
Восстанут ли подруги, грезя тьмой?
Под мрамор лягут, в ужасе луны,
Не зная ласки мглы, что дарит кровь,
Не ведая, каков полночный мир,
Во власть червей?
Но ты, моя любовь,
Восстала – так сказала правда сна.
У камня грезил тьмой в лучах луны.
Но королевству сна нелепа кровь…
Моя любовь, я б дал тебе весь мир!
Мышь
Этот рассказ был написан для составленного Питом Кроутером сборника «Коснись дерева», антологии про суеверия. Мне всегда хотелось написать рассказ в духе Реймонда Карвера – у него выходило так просто. Но попытки сымитировать его стиль показали, что это далеко не так.
Боюсь, я действительно слышал упомянутую в тексте радиопередачу.
Тут было множество устройств, которые убивали мышь быстро, и другие, которые убивали ее медленно. Тут был десяток вариантов традиционной мышеловки, той, которую Рейган обычно называл «мышеловкой Том и Джерри»: ловушка с металлической пружиной, спускавшейся одним прикосновением и ломавшей мыши хребет. На полках стояли техноигрушки: одни мышь удушали, другие били током, третьи даже топили – все надежно упакованы в разноцветные коробки.
– Это не совсем то, что я ищу, – сказал Рейган.
– Ну, это все мышеловки, какие у нас есть, – сказала женщина с большим пластиковым бэджем, на котором стояло ее имя «Бекки» и провозглашалось, что «Ей нравится работать ДЛЯ ВАС в «Корма и сопутствующие товары для животных Макса Макри». – Посмотрите вон там.
Она показала на отдельную витринку с отравленными саше «Голодная кошка». На вершине лежала лапами кверху маленькая резиновая мышка.
Рейгана посетило непрошеное воспоминание: Гвен протягивает изящную розовую ручку, пальцы слегка подогнуты вверх. «Как по-твоему, что это?» – улыбается она. Это было за неделю до того, как он уехал в Америку.
– Не знаю, – сказал тогда Рейган.
Они сидели в баре небольшой гостинички в Уэст-каунти: сплошь ковры цвета бургундского, бежевые обои. Он тянул джин с тоником, она попивала второй бокал шабли. Гвен как-то сказала Рейгану, что блондинкам следует пить только белое вино, оно им больше идет. Он смеялся, пока не осознал, что она совершенно серьезна.
– Это дохлый грызун, – сказала она, переворачивая руку, и пальцы повисли, как лапки медлительного розового зверька. Он улыбнулся. Позже он заплатил по счету, и они поднялись в его номер…
– Нет. Такие мне не подходят. Понимаете, я не хочу ее убивать, – сказал он продавщице по имени Бекки.
Она поглядела на него с любопытством, точно он заговорил на иностранном языке.
– Послушайте, мне нужна гуманная мышеловка. Как пенал. Мышка входит, дверка захлопывается, и выйти она уже не может.
– И как же вы собираетесь ее убить?
– Не собираюсь. Отъеду на несколько миль и выпущу. Тогда она не сможет вернуться, чтобы снова нам докучать.
Теперь Бекки разулыбалась, рассматривая его так, будто он был самым милым существом, самым добрым, самым смешным, самым симпатичным созданием на свете.
– Подождите минутку, – сказала она. – Я посмотрю, что у нас есть на складе.
Она скрылась за дверью с табличкой ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА. Симпатичная попка, подумал Рейган, да и сама она в общем и целом привлекательная – в унылом средне-западном духе.
Он выглянул в окно. Дженис сидела в машине, читала журнал – рыжая женщина в неряшливом халате. Он ей помахал, но она на него не смотрела.
В дверь просунула голову Бекки.
– Вам повезло! Сколько вам надо?
– Две найдется?
– Нет проблем.
Она снова исчезла и вернулась с двумя небольшими зелеными пластмассовыми контейнерами. Она пробила их в кассе, и Рейган завозился со все еще непривычными банкнотами и монетками, пытаясь сложить нужную сумму. Бекки тем временем с улыбкой вертела коробки в руках.
– Господи милосердный, – сказала она. – И что, скажите на милость, они еще придумают?
Стоило Рейгану выйти из магазина, его обдало волной жара. Он поспешил к машине. Металлическая дверная ручка была горячей на ощупь, мотор работал вхолостую.
Он сел.
– Я купил две. – От кондиционера в машине было приятно прохладно.
– Пристегни ремень, – сказала Дженис. – Надо тебе все-таки научиться у нас водить. – Она сложила журнал.
– Научусь, – отозвался он. – Со временем.
Рейган боялся водить в Америке: точно едешь по другой стороне зеркала.
Дорогой Дженис упорно молчала, и Рейган стал читать инструкцию на задней стороне коробки с мышеловкой. Если верить тексту, главная привлекательность ловушек такого типа заключалась в том, что вам нет необходимости видеть мышь, касаться ее или что-либо с ней делать. Дверка за ней закроется, вот и все. О том, чтобы не убивать мышь, в инструкции ничего не говорилось.
По приезде домой он вынул ловушки из коробок, затолкал в одну немного арахисового масла, в другую – кусочек кулинарного шоколада и обе поставил на полу кладовки: одну у стены, другую у дырки, через которую мыши как будто проникали в кладовку.
Ловушки были просто «пеналами». С одного конца – дверца, с другого – стенка.
* * *
В ту ночь в постели Рейган протянул руку, чтобы коснуться грудей Дженис, пока она спала. Нежно их погладил, не желая ее будить. Они стали гораздо полнее. Жаль, что большая грудь его не возбуждает. Он поймал себя на том, что задается вопросом, каково это – сосать женскую грудь, пока она кормит. Он мог вообразить себе сладость, но никакого особенного вкуса.
Дженис крепко спала, но все же придвинулась к нему.
Он осторожно отполз. Лежал в темноте, пытаясь вспомнить, каково это – спать, перебирал в уме другие варианты. Слишком жарко, слишком душно. Он был уверен, что пока они жили в Англии, он засыпал мгновенно.
Из сада донесся резкий крик. Шевельнувшись, Дженис от него откатилась. Крик прозвучал почти как человеческий. Рейган как-то слышал, что лисы, когда им больно, способны кричать как маленькие дети. А может, это была кошка. Или какая-то ночная птица.
Как бы то ни было, в ночи кто-то умер. В этом не могло быть никаких сомнений.
На следующее утро дверка одной ловушки была закрыта, но когда Рейган осторожно ее открыл, внутри оказалось пусто. Шоколадную наживку кто-то надкусил. Снова подняв дверку, он вернул ловушку на место у стены
Дженис тихонько плакала в гостиной. Рейган стоял у ее кресла. Она протянула руку, и он крепко ее сжал. Пальцы у нее были холодные. Она все еще была в ночной рубашке и не накрашена.
Позже она сделала звонок.
Незадолго до полудня «Федерал экспресс» доставил Рейгану посылку с десятком дискет, забитых цифрами, которые ему следовало просмотреть, рассортировать и классифицировать. Он проработал за компьютером до шести, сидя перед маленьким металлическим вентилятором, который жужжал, дребезжал и гонял горячий воздух.
Вечером, за приготовлением ужина он включил радио.
– … обо всем этом говорится в моей книге. Иными словами, о чем либералы не хотят нам рассказывать. – Голос был высокий, нервный и высокомерный.
– М-да. Кое во что тут, пожалуй, трудно поверить, – успокаивающе бубнил ведущий: низкий голос из радио, точно бальзам для слуха аудитории.
– Ну конечно, в это трудно поверить. Это идет вразрез со всем, во что вас заставляют верить. Либералы и гомосексуалисты в средствах массовой информации, уж они-то вам правды ни за что не скажут.
– А это всем известно, дружище. Слушайте продолжение сразу после песни.
Пели какое-то кантри. Рейган настраивал радио на местную станцию «Национального Общественного»: иногда они передавали новости по всемирному каналу Би-би-си. Кто-то, наверное, изменил настройки, хотя ему никак не шло в голову, кто бы это мог быть.
Отыскав острый разделочный нож, он аккуратно разделил куриную грудку, нарезал розовое мясо на тоненькие ломтики, подходящие для жарки, слушая песню.
Чье-то сердце было разбито, кому-то было уже все равно. Песня кончилась. Пошла реклама пива. Потом снова забубнили мужские голоса.
– Дело в том, что поначалу никто не верит. Но у меня есть документы. Документы! И фотографии. Прочтите мою книгу. Сами все поймете. Нечестивый союз – и поверьте, мне не до шуток! – нечестивый союз между так называемым лобби свободы выбора, медицинским сообществом и гомосексуалистами. Гомикам нужны эти убийства, потому что так они получают маленьких деток, которых используют в экспериментах по поискам панацеи от СПИДа. Только послушайте наших либералов, они твердят о преступлениях нацистов, но все преступления нацистов ни в какое сравнение не идут с тем, что делают они сами. Прямо сейчас делают, пока мы с вами тут говорим. Берут человеческие эмбрионы и вживляют их маленьким мышкам, чтобы создать для своих экспериментов гибрид человека-мыши. А потом делают им инъекцию СПИДа…
Рейган поймал себя на том, что думает о возведенной доктором Менгеле стене из вырванных глаз. Голубых, карих и зеленых…
– Черт!
Он порезал палец. Сунув его в рот, он резко прикусил, чтобы остановить кровь, и, побежав в ванную, стал рыться в поисках пластыря.
– Не забудь, завтра в десять мне уже надо выходить. – За спиной у него стояла Дженис. Он посмотрел на ее голубые глаза в зеркале ванной. Вид у нее был спокойный.
– Хорошо.
Налепив на палец пластырь, чтобы скрыть ранку, он повернулся к ней лицом.
– Сегодня я видела в саду кота, – сказала она. – Большого, серого. Может, он приблудный.
– Может.
– Ты подумал о том, чтобы завести кошку или собаку?
– Пожалуй, нет. Только лишняя головная боль. Я думал, мы договорились: никаких домашних животных.
Она пожала плечами.
Они вернулись на кухню. Налил в сковородку масла, зажег под ней газ. Опустив в сковородку полоски розового мяса, он стал смотреть, как они скукоживаются, белеют, трансформируются.
Рано утром Дженис одна поехала на автобусную станцию. До города далеко, а когда настанет время возвращаться домой, она будет не в состоянии вести машину. С собой она взяла пятьсот долларов. Наличными.
Рейган проверил мышеловки. Ни одна не тронута. Потом стал бродить по дому.
Наконец он позвонил Гвен. В первый раз он набрал неправильно, пальцы соскользнули на кнопках телефона, и длинная череда цифр также сбивала с толку. Он попытался снова.
Гудки, потом ее голос на линии:
– Ассоциация Объединенных Бухгалтеров. Добрый день.
– Гвенни? Это я.
– Рейган? Неужели ты? Я так надеялась, что рано или поздно ты позвонишь. Я по тебе скучала. – Голос у нее был отчужденный; трансатлантический треск и гудение отдаляли ее еще больше.
– Это дорого.
– Вернуться не подумываешь?
– Не знаю.
– Так как женушка?
– Дженис… – Он помедлил, вздохнул. – С Дженис все в порядке.
– Я начала трахаться с нашим новым начальником отдела продаж, – сказала Гвен. – Он пришел к нам уже после тебя. Ты его не знаешь. Тебя нет уже полгода. Сам посуди, ну что девушке делать?
Тут Рейгану пришло в голову, что как раз это он ненавидит в женщинах больше всего: их практичность. Гвен всегда заставляла его натягивать презерватив, хотя он презервативы не любил, а она при этом пользовалась еще и резиновым колпачком и сперматоцидом[40].
Рейган чувствовал, что за этими ухищрениями теряется спонтанность, романтика, страсть. Ему нравился секс, который просто случался – наполовину в его фантазиях, наполовину в реальности. Нечто внезапное, грязное и могучее.
В висках начала пульсировать боль.
– И какая у вас там погода? – весело спросила Гвен.
– Жарко, – ответил Рейган.
– Если бы у нас так было… Дождь льет уже несколько недель.
Он сказал что-то о том, как чудесно снова слышать ее голос. Потом положил трубку.
Рейган проверил мышеловки. По-прежнему пусто. Забрел в кабинет, щелчком включил телевизор.
– … всего лишь маленький. Вот что означает слово «эмбрион». А однажды она вырастет в большую. У нее будут маленькие пальчики на руках, маленькие пальчики на ногах, у нее даже будут маленькие ноготки.