e-mail ekyznetsova@mail.ru

ЕЛЕНА КУЗНЕЦОВА

ПАРНЫЙ ТАНЕЦ В ОДИНОЧКУ

Монопьеса

репертуар

телеканал «КУЛЬТУРА»

Она:

бомжиха

горничная

купчиха

царица

шаманка

ведьма

Женщина

Темная сцена. Горит дежурная лампочка. В глубине угадываются кронштейны с вешалками. Поет сверчок, слышны порывы ветра, странный хруст, словно кто-то жует засохший сыр; попискивают мыши.

Постепенно сцена заливается светом, и уже можно рассмотреть шкаф с бутафорской посудой, стол с колченогим стулом и большой сундук с кучей разноцветной одежды на нем.

Куча зашевелилась и с глухим стуком упала на пол. Кто-то беззлобно выругался скрипучим голосом и стал выпутываться... Сразу и не понять, кто это - мужчина или женщина...

Святые угодники! Что же это делается! Косточки-боковинушки... И так все бока отбиты... Ох, грехи мои тяжкие...

Человек вяло освобождается: выпростал ноги, вытащил из-под себя куртку, присел; на голове еще болтаются яркие колготки и закрывают обзор; стянул с головы, рассматривает на предмет дыр, не заметил, покрутил головой - удивился.

Шикарные тряпки... (оглядывается) Куда это меня занесло... (вынимает из кучи маленькую шляпку-таблетку) Ух ты, какая чепуховина! Суперское тряпье!

Надевает на голову, поднимается. Теперь можно разглядеть даму, - пол определился окончательно. Это - женщина, давно переставшая считать годы: ей может быть 30, а, может, и все 60; кому как... Она оглядывается в поисках зеркала, замечает его, походит и внимательно себя изучает...

Что-то не то... не хватает... (осматривается) Все-таки, где я?

Обнаружила ряды вешалок с одеждой и шляпами, набрала несколько, притащила к зеркалу, примеривает, крутится, надоело...

А пожрать в этом раю дают?.. Бедной девушке было бы в самый раз.

Изучает обстановку на столе. Берет из вазы большое яблоко, пытается надкусить, бросает на пол.

Фу, какая гадость! (подбирает, разглядывает, постукивает костяшками пальцев) Воск! Точно, воск. Лешаки! Так и последние зубы облетят! (проверяет челюсть, успокоилась) пронесло! (берет грушу из вазы, постукивает ею об стол, проверяя) Лежит груша, (издеваясь) а ты кушай, кушай - в морге разберутся! Ну, и дальше что?

Проверила шкаф, вернулась к столу, заметила что-то у ножки, подняла, понюхала, поскребла ногтем.

Сыр... Какого ты рода-племени, милок? И скрючила же тебя жизнь, - сплошной ревматизм. Тебя съешь и сам, пожалуй, согнешься. (вздохнула) Но есть ли выбор у бедной девушки... (в темноту) Молчите? Ну, и молчите, - придется лечить... Как мама учила? Когда я ем, я... (мужественно жует сыр) Теперь бы царскую трапезу запить... (роется в карманах, вынимает шкалик, смотрит на просвет) Нельзя. Это - на черный день... (засовывает бутылочку обратно в карман) Сойдет! Поклевали и будет!

(бодро) Так! Можно приступать к осмотру. (постукивает грушей) С этим понятно. Как там было у Райкина: "Дурят народ!" Еще как! Кто же мне рассказывал... Всадник, ну, Медный всадник, он - у Пушкина медный, а так, в натуре, - бронзовый! Вот вам и рубиновые звезды Кремля! (напевает) “Утро красит нежным светом стены древнего Кремля...”

А тут тепло.

Стаскивает с себя пальто. Остается в штанах, юбке и толстом безразмерном свитере, вертится перед зеркалом.

А я еще ничего. Если мыться по субботам и достать губнушку, - эта моль ночная мне не конкуренты!.. (уронила тарелку, она не разбилась, поняла, что посуда бутафорская) Похоже, дорогуша, ты в театр забрела... Так отчего не порадоваться! Согрелись. Поспали. Поели.(принюхалась) Съестным больше не пахнет, ну, так я и так на диете.

Прошлась по комнате, потрогала вещи, внимательно осматривает фотографии актеров на стене.

Ух, ты! (трогает пальцем фотки, узнавая актеров) Так это все - для вас! Мне нравится, ребята! Я с вами! Наступило время зрелищ! А подать сюда...

Ринулась к вешалкам, перебирает наряды, понравившиеся оттаскивает за ширму примерочной, скрывается там. На сцену летят ее вещи: юбка, свитер... Кричит

К нам приехал цирк! Нет! К нам приехал театр! Все на представление! Подарки! Сласти! Страсти! Спешите увидеть! Последнее представление!

Выходит из-за ширмы, виляя бедрами, как манекенщица на подиуме, в костюме горничной.

Чего изволите, барыня? Ах, жюльен к обеду и...бланманже... Как же, как же, обязательно все передам повару. (вытирает пыль пуховкой) Толстая дура! Сама, как жюльен, лопнет скоро, а туда же - манже ей подавай. (передразнивает) Милочка, совсем меня одышка умучила, никакой услады в жизни. Принеси, будь добра, микстуру и порошочек из будуара.

Вот она, услада. (задирает подол) Ох, просите, забылась. (глядя в зал, смущенно одергивает юбку) Уж поверьте на слово - все бока в синяках. Услада... Спрятаться негде беззащитной горничной, так и норовит каждый ущипнуть. И пикнуть не моги, - от места откажут. Вот и холуйствую. Старый барин в углу зажмет... сипит-сопит... слюна бежит... руки дрожат, а туда же... Усладу ему подавай! Молодой - тот ничего, только больно наглый: попробуй дверь запереть, - всю ночь подушки придется взбивать... Перо у них слиплось!

(решительно) Нет уж... наприслуживалась, нарыдалась... Самые горькие слезы можно пролить только над собой. А где их столько взять!

Направилась к ширме, на ходу снимает передник, поет

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов...

Выходит из-за ширмы расфуфыренной купчихой в чепце, запуталась в длинном подоле, чуть не упала, сообразила, что надо чуть приподнять юбку.

Как они это носили? Коленки мешают... (видит, что юбка волочится по полу) Это же сколько работы горничной - хвост такой чистить? Небось от угла до угла пройтись, - всю улицу вымести.

Долго усаживается на стул, тот норовит упасть еще до того, как на она на него опустится.

Ты чего брыкаешься, все равно оседлаю, не дрефь! (наконец сподобилась взгромоздиться) А мы чайком завсегда опосля полудня балуемся.

Шумно потянула чай из блюдечка, церемонно смочила кусочек сахара и снова причмокнула. Говорит то ли сама с собой - хваля, то ли с воображаемой партнершей - издеваясь.

Ах, душа моя. До чего у вас рюши хороши. Глаз не отвести. Только я бы складочки повыше велела сделать, а то талии совсем не видать, и цветочек лазоревый на корсаж приколоть не мешает. Или салатовый. Как хотите, а только без цветка вида никакого.

(воображаемой кухарке) И то милая, неси-неси, - этот самовар уже простыл. Скажу вам по секрету, душа моя, в нашу лавку атлас новый доставили и кружева необыкновенные. В Париже такое летом только носить станут, помяните мое слово. Истинный крест (перекрестилась), как на исповеди!

Решительно поправила рюши, убрала чашку.

Спасибо, душечка, постараюсь. Сиди-сиди, богомолки с обедни что-то запаздывают, - насудачетесь. А я сыта уже. Да и на покой пора. Вон как солнце парит. А еще собираться. Как, куда? В Петербург, душечка. Дормидонту Кузьмичу обещались на прием к его превосходительству министру торговли провести... Ох, и язык мой... Я знаю, душечка, что отсюда ничего не выйдет, однова...

Ну, и ладушки... Дело, стало быть, имеется... Мануфактура? И мануфактура тоже... Чаевничай, - самовар полный, и варенье вот кружовенное. Его много не съешь, а ты чаю побольше... Пойду ужо... Притомилась (тяжело приподнимается)Взопрела. (поглядела на себя в зеркало, нахмурилась) Да пошла ты... мануфактура!...

Переваливаясь, уходит за ширму. В тишине слышится песня сверчка, мышиная возня, крики страстных котов на улице и порывы ветра. Постепенно шум ветра переходит в бравурный полонез. Из-за ширмы

Вот осень распалилась! Как с цепи сорвалась. Мы тебе сейчас подыграем!

Выходит к костюме царицы. Роскошный наряд преобразил ее, - необыкновенно красивая женщина ступает статно, движения ее величавы и грациозны. Она натягивает длинные перчатки и идет, аккуратно придерживая юбку. Но всю монументальность разрушает нелепая корона из жести, - она то и дело съезжает на бок.

Не мой размер! Эй, у вас тут шапка Мономаха поменьше имеется? Ну и ладно! И так державой поруководим. (снимает корону, берет веер, подходит к зеркалу) Если сюда меха добавить - на мировой рекорд пойду! А то я все удивлялась, чего это царицы такие дебелые? Попробуй, поноси такое, - сразу в культуристки или носильщики. Присядешь - не встанешь.

Высокомерно протягивает руку для поцелуя. Идет с воображаемым спутником, царственно кивая направо и налево.

Очаровательно! Мило! Очень мило! У вас превосходный ювелир. А вы, шалунишка, почему мы так редко видим вас? Пописываете? Все вирши сочиняете? Прелестно! Доставьте последние. К завтраку. Полно, полно смущаться. Вы - наша гордость! Уж постарайтесь...

Нет... Мой друг... Устала... Не раположена плясать сегодня. Сделайте тур с княжной... Идите, идите, ваше высочество.

Величаво взмахнула веером и присела. Некоторое время наблюдает за танцующими.

Хорош... Молодец... Гусар! Где-то я его встречала уже... В маскераде мелькал? (вспомнила, разочарованно) А...

Закрыла глаза ладонями. Потом говорит медленно, словно диктует текст машинистке.

... Он убеждал меня, что в этом доме всегда ждут гостей. Его пальцы сжали мое плечо: "Не сомневайся". - А я и не сомневалась.

- Это твои друзья?

- Они станут и твоими друзьями.

Мы долго добирались до обшарпанного дома на самой окраине города. Было все равно, куда, - так хотелось тепла и близости. Но у нас не было денег ни на ресторан, ни на квартиру.

Сначала мы вволю натанцуемся...

Полонез сменяется душным танго. Она раскачивается в ритме музыки. Далее вспоминает так, словно пишет отчет или диктует показания.

Хозяйка была мила и приветлива. За нехитрым столом сидели четверо незнакомых людей. Штрафная нас представила и объединила. Глухо урчал магнитофон. Кухня попеременно меняла запах "мальборо" на "приму" и звенела пустыми бутылками под ногами.

Где-то звякнули бутылки. Веер упал на пол. Она подняла, непонимающего развернула.

Компания была давно знакома, и, казалось, разговор возобновился с предыдущего раза. Через двадцать минут я врубилась, а еще через полчаса знала всех с десяток лет. Он очень красиво рассказывал анекдоты: сидел в центре и жестикулировал. Глаза чуть увлажнились, и было видно, что и я, и компания вызывают у него одинаковый энтузиазм.

Магнитофон давно молчал. Руки порхали по воздуху, а я уже не могла их представить на своей талии. И не в том дело было, что кончилась музыка. Что-то непоправимое за этим столом произошло. Я почему-то подумала, что домой уйду одна. Но он мог бы и проводить. "Не проводит", - сразу, без всякого перехода и логики возникло, - "не проводит".

Танго перешло в ветер и осталось на задворках.

Пустота и одиночество навалились, когда хозяйка предложила чай. Сидящие за столом опять стали чужими. Разговор был по-российски бесконечным. Я его и сама часто вела в разных местах...

...Пришла к посторонним людям с чужим человеком...

На улице истошно завопили коты и тут же залаяла собака. Она медленно стягивает длинные перчатки. Свернула и развернула веер, посмотрела сквозь него и отложила.

Однажды ко мне на улице подошла собака. Смотрела печально и строго. Было видно, что она ищет хозяина, но была гордая и, видимо, понимала, что не каждый погладивший добр и не всякий позвавший - предложит пансион. Хвостом не виляла. Надеялась на помощь, но навязываться не собиралась.

Я тогда сказала: "Извини", - и заплакала. Мне некуда было приглашать хвостатого компаньона. Он это понял и остался сидеть на месте. Домой я поплелась больше похожая на оставленного пса, чем на самое себя. Даже такой простой малости я не могла себе позволить...

Она покрутила в руках корону, постучала грушей по столу... С иронией, близкой к слезам...

Вот и теперь, наверное, я похожа на того пса. Ищу хозяина, заглядываю в глаза прохожих и жду. Давно жду человека. Незлобливого, спокойного. Чтобы читал газеты по утрам, звонил днем со службы, дарил цветы раз в неделю. Вечерами мы бы говорили, гуляли, ходили в кино или в гости.

Сделала вид, что что-то попало в глаза.

Пусть футбол, но кладбищенской тишины в моем доме не было бы. И сам дом был бы...

Открывает-раскрывает веер. Прислушивается в вою ветра.

Гордый пес тогда не стал смотреть в мою сторону. Сидя в прокуренной кухне, я понимала все не хуже случайного хвостатого знакомого, но поймала себя на мысли, что тоже жду взгляда. (приложила к лицу маску) Глупая, какая глупая надежда! Почему-то показалось, что он обрадуется, ну, во всяком случае, не огорчится, если окажется, что меня не надо провожать.

Свободных за столом не было, но семейные половинки остались в домах... Вместе с со мной осиротели еще три бутылки водки... Я тупо пересчитывала, сколько на эту водку можно было купить женам цветов. И все время ошибалась. Стало горько и тошно.

Я постаралась незаметно уйти. Дорога проявлялась с трудом, - мне не было нужды запоминать ее вечером. Но ночь все так безжалостно осветила, - фонарь бил по глазам... Смешно... Хозяина не ищут, он приходит сам и предлагает плечо.

Сквозь ветер пробивается танго.

У метро стояла бабка с тюльпанами. В сумочке из денег был только проездной билет. Я грустно покачала головой, - завтра куплю, бабушка.

- Завтра это тебе, может, и не сгодится, - возьми от меня.

Я прижала к себе красные головки и вошла в гул подземной жизни. Редкие пассажиры и еще более редкие поезда терпеливо ждали друг друга. По всем приметам раньше поезда должна были придти слезы, но пришел поезд. Весь длинный день, состоящий из ожидания и предощущения радости удалялся со скоростью мчащегося вагона. Шуршащий целлофан ничего не обещал, да и кто бы ему поверил. Спокойно и просто все завершилось, не начавшись.

Дома под тихую музыку перед заляпанным зеркалом я кружилась с подаренным букетом, так и не решив, в какую сторону должен вести партнер. Цветы этого не знали, а я миллион лет не танцевала вдвоем...

Она медленно подходит к зеркалу.

В краю чудес, в краю живых растений,

Несовершенной мудростью дыша,

Зачем ты просишь новых впечатлений

И новых бурь, пытливая душа?

Не обольщайся призраком покоя:

Бывает жизнь обманчива на вид.

Настанет час, и утро роковое

Твои мечты, сверкая, ослепит...

Смахивает скупые слезы, покрутила головой в поисках точки опоры и наткнулась на фотографии артистов.

Какие же они - артистки - счастливые! Надоело картошку на кухне в стружку изводить, нацепила кринолин - и обмахивайся себе веером на балах. Опять же, устала от Ромео - меняй на Гамлета, на дядю Ваню, на худой конец... Отелло тоже ничего мужчина - дюжий. Только руки у него... Хотя... А как задавит, паралик его расшиби!

Мавр! Мавр (мечтательно) Всякой твари по паре, вот и мавра бы... Эх! "Где мои семнадцать лет?" (воодушевляясь) Вот куда мне надо! От зимы подальше, к страстям - поближе! Я бы мавру этому - Ателе - сказала бы... по-мавритански: "Иди-ка сюда, друж-ж-жочек! Покуролесим? Да не пучеглазься! Ну, подумаешь, белая я... Это, если меня хорошо поскребсти. А так, - вполне сойду за мавританку. Давай, по барабанам ухнем!

Стучит костяшками пальцев по столу, и как бы в ответ, издалека глухо рассыпались дроби.

Во! Во! Самое оно!

Гул приближается. Уже нет ни сверчка, ни мышей, ни воя ветра, - лишь торжествующий ритм там-тама. Она резво вскочила.

Поближе, милок! Поближе! Ух, ма! (запуталась в юбке) А ты не никни! Не в платье суть! Эту незадачу и решить недолго!

Ритм стремительно убыстряется, становится громче, заполняет сцену. Странно вибрирует свет: то ли сбой напряжения, то ли беснуются языки огромного костра.

Мы с тобой сейчас такой бардак наведем, - демократам тошно станет! Ты, эфиоп, не смотри так. Ласковей! Ласковей!

Она яростно сбрасывает с себя одежду и остается в черных колготках и корсете. Ее движения напоминают танец живота или ритуал шаманов.

Чуешь? К естеству приближаемся! (пытается расстегнуть корсет) Как же я его нацепила? Паралик меня расшиби! Уже и дышу через раз, а все равно глаза выдавливаются.

(тихо) Ближе... Ближе... (громко) Да помоги же, нехристь шоколадная! Ну и лук тебе со стрелами!

(кричит) Берегись! (носится по сцене) Я вас здесь всех разнесу по косточкам! По полям рассею! По лесам разбросаю! Я вам покажу, как поворачивать меня к лесу задом, ко всем - передом!

Стройся все в одну шеренгу! И на первый-второй - рассчитайсь! Все-все! И насильники, и воры, и домоуправ, и муженек вшивый, и полюбовник тухлый, и доктор ученый, и законник поганый, и правители-мироеды... Всех! Всех... Давайте! Не тушуйтесь! Готовы? А теперь, черномазенький, - по шейкам их! По лилейным!..

Бухнулась на пол, плачет. Барабаны глухо продолжают свой бешеный галоп.

Уроды... Изверги... Эх... Приласкал бы меня кто по-настоящему, я бы пошла за таким человеком на край света... В чем остановка? - Спросишь, маврушка... Да, так, в общем-то, ни в чем. Только я давно уже на краю. И никого рядом...

(кричит) Хватить барабанить, (тихо) яростный. Я уже попрыгала - сыта! Мне койку покажи - усну от одного вида чистых подушек!

Гул смолк. Не слышно ни сверчка, ни вездесущих мышей. Кошки и те нагулялись. Только одинокий ветер да дождь на улице.

Я всегда покупала белое белье, а в уголочках вышивала, чтобы не спутать: самолет - мужу, кораблик - сыну, себе... Чего же я себе вышивала... Наверное, что-то вышивала...

А он... на самолетике и отбыл... Я его спину попросила растереть... Стою, раздеваюсь... Он... (натыкается на зеркало) Нет! (испуганно) Не буду смотреть на себя со стороны - можно правду увидеть. С кого тогда спрашивать...

Кому-то удается с возрастом хорошеть. Но где такие деньги взять...

Около зеркала подняла что-то, осмотрела, понюхала, бросает в сердцах.

Побережем зубы... Господи! Вот в таком же радикулите стояла, скрюченная. А у него на морде - отвращение! Он смотрит на грудь жены и морщится. Хотя перед этим пялился в телек на порнуху. Десять лет выкидышей, абортов, операций, и это все для того, чтобы устыдиться своего испоганенного тела.

Я дождалась, когда муж уснет. Надо отдать ему должное, - захрапел скоро. Обождала несколько минут. Потом тихонько поднялась, боялась разбудить, но он и не думал просыпаться.

В ванной было холодно, и я долго спускала горячую воду, пока пар не стал густым. Весь дом спал, и от этого напор был сильным. Вода гулко била в чугун и рассыпалась шумными каплями. Я встала под душ. Волосы мгновенно облепили лицо, - стереть, стереть этот... крем.

Она судорожно трет по лицу, стирая давнюю беду. А дождь молотит немилосердно своими каплями по крыше.

Слезы потекли легко, без напряжения. Перед глазами мелькали кадры дурацкого фильма из жизни ведьм. И я вдруг с ужасом поняла, что с радостью бы заложила душу. Просто никто не предлагал.

Натужно кричит, потрясая кулаками. Грозя то ли раю, то ли аду.

Я сейчас расплачусь со всеми своими должниками!

За все!

И сразу!

С мальчишкой в детстве за то, что заставлял есть песок; с бабкой - за жадность; с отцом - за ремень; с продавщицей - за безденежье; с мужем - за ненависть к себе; с государством - за бессмысленность, с судьбой... (села на пол, голова бессильно опустилась на грудь) Нет, судьба - дама справедливая.

(вскочила) А есть ли ты-то? Ты, - который берет жизнь в заклад. Приходи за моей! Не жалко!

В ней нет ничего, кроме боли. Родилась - боль, любила - боль, родила - боль. За все - боль и только боль. За беспокойство, за родителей, за детей. И в замен - тоже боль.

Чем ты хвастаешь? Что там - на другой чаше? Грех?

Знакомая песня. Предлагается выбор: боль - грех. Чем перевешивать? Жизнью? Эка невидаль!

Но ты смеешься, думаешь, я все равно выберу - перевес? Выберу жизнь? И не потому, что страшно. И не потому, что больно.

Кричит яростно и бессильно.

Есть в этом захолустье телефон? Мне сыну надо позвонить! О встрече договориться!

Роется в своих брошенных вещах, достает шкалик, жадно пьет. Ветер и дождь хозяйничают безраздельно, но тихонько пробивается танго.

Вот и пришел ты - черный день!

Собственную жизнь кроме себя доверить некому.

Этим ты и пользуешься.

Мы - слабые.

На тот свет уходят только сильные. САМОУБИЙЦЫ.

Хорошее место... Только призрачное больно.

Эй, ты! Дистрибьютер! Драйвер! Дилер, паралик тебя зашиби! Где вы все?

Господи! Выведи меня к людям! (вой ветра усиливается) Вот-вот! Чего ору? А ты кто? Винчестер? Ну и... (кричит) Убей меня! Убей! (тихо) Ну, что тебе стоит... Убей, без заклада... Просто так... убей...

Она подбирает свою одежду. Раскачивается под танго, которое так и не станцевала вдвоем, и медленно надевает свои тряпки.

В тексте использовано стихотворение Николая Заболоцкого из цикла "Лодейников"

7 декабря 1998 года

Зарегистрировано в РАО

От 14.06.2000

Кузнецова Елена Юрьевна

Москва

Тел., fax – (495) 752-2011

8-903-978-05-48

Www. e-kuznecova.msk.ru

e-mail ekyznetsova@mail.ru

Ekuznecova@list.ru