Бездомная, безработная, беременная 2 страница
Бедная женщина! Вот кто меня хорошо понимал. Через два года она умерла от рака.
В тот момент, поставив Шуйскому массу условий, главным из которых была моя физическая неприкосновенность, я приняла решение вернуться домой. На сей раз никаких иллюзий насчет своего супруга я не питала, решение принималось совершенно сознательно. Аня должна была идти в первый класс. К окончательному разрыву нужно было как следует подготовиться.
* * *
Август 1999 года. Мало‑помалу отец многодетного семейства начал привыкать к тому, что жена и дети рядом, а следовательно, он снова хозяин положения.
Шуйский почти перестал поднимать на меня руку, но, несмотря на это, мало что изменилось в наших отношениях. Страх не отпускал, каждую минуту я ждала чего‑то ужасного. Скандалы, выяснения отношений были теми же, что и раньше. Точно так же, как и прежде, он кидался на меня в ярости, только теперь часто кулаки его останавливались перед моим лицом, не нанося удара. Теперь даже было еще страшнее, потому что пугала неизвестность – ударит или нет.
День рождения моемо сына Тёмы совпал с днем рождения «хозяина» нашей жизни, Великого и Ужасного. Супруг решил отметить это событие на широкую ногу – снял ресторан, пригласил гостей.
Праздник напоминал поминки. Присутствие Шуйского никогда не способствовало веселью. Произносились скромные тосты, и гости, понурив головы, сидели, уткнувшись в свои тарелки. Очень быстро все стали расходиться. Впервые на нашем так называемом семейном празднике присутствовала родная сестра Шуйского Татьяна, которая приехала из Иркутска. Не знаю почему, но они не общались друг с другом много лет. Наверное, чем‑то она ему не угодила. Вернее, Таня пыталась найти подход к брату: звонила, проявляла всяческое внимание. Когда мы приезжали в Иркутск к его маме, Таня всегда гостеприимно встречала нас, но Шуйский проходил мимо нее, не отвечая даже на приветствие.
Так вот. Лед тронулся, в их отношениях наметилось потепление. Таня впервые приехала к нам в гости. Потом она, конечно, пожалела об этом непродуманном решении. Началось все с того, что Шуйский дал сестре понять: она полное ничтожество, а «великий» брат приблизил ее к высшему обществу, которое, кстати сказать, Таню нисколько не интересовало. Еще на самом празднике он метал на нее взгляды‑молнии: что‑то его сильно раздражало. Но что? Никто не мог понять.
На следующий день решили продолжить празднование дома в тесном семейном кругу: мы с Шуйским, трое наших детей, няня, работавшая у нас в тот период, наша любимая няня Маша, которая уже с нами не жила, но часто навещала, и сестра Таня. Накрыли праздничный стол, разлили по бокалам французское красное вино, произнесли первый тост. И вдруг наш счастливый именинник задает своей сестре вопрос:
– Кто рыбу чистил?
Она отвечает:
– Маша.
Он:
– Я сказал, чтобы ты это сделала.
Она:
– Я не могла почистить, потому что палец болит.
Он:
– Я сказал: ты в моем доме будешь делать то, что я скажу. Скажу дерьмо есть – будешь есть.
В этот момент он, размахнувшись, плеснул ей в лицо вино из своего бокала.
Красота убранства стола была нарушена растекшимся, словно кровь, вином. Белая стена комнаты мгновенно покрылась красными разводами. Вздрогнув от неожиданности, все замерли. Затаив дыхание, испуганные дети с ужасом взирали на происходившее, но по‑взрослому понимали: надо молчать, чтобы всем не стало еще хуже. Потом он резко вскочил, схватил Таню за волосы и потащил к выходу. В нашей крёкшинской «роскошной вилле» не было даже центральной канализации, а во дворе находился специальный резервуар для стока нечистот, который раз в полгода опорожнялся. Он подтащил к нему сестру, открыл крышку коллектора и, держа за волосы, пригнул Таню к земле, грозя окунуть ее с головой в дурно пахнущую жидкость.
Мы все, находящиеся в доме, слышали звуки ударов. Как он ее бил, мы не видели. Таня, заплаканная, вся в ссадинах, вбежала в дом, закрылась в комнате и несколько дней не показывалась ему на глаза.
Как долго я потом вспоминала Танино бледное лицо во время драки после похорон их отца и ее слова о том, что мне еще многое неведомо…
Шуйский был спокоен как танк. Все вернулось на круги своя. Через моих адвокатов он смог мне внушить: после развода я останусь без детей, работы и имущества.
Заработав репутацию взбалмошной и вздорной бабенки, я могла успокоиться и знать: мой повелитель, позевывая, наблюдает со стороны все мои ужимки и прыжки, будучи уверен, что его жертва никуда от него не денется.
Шуйский ослабил бдительность. И тут я сразу поставила перед ним условие:
– Милый, если ты меня еще раз хоть пальцем тронешь, меня рядом с тобой больше не будет. И о том, что ты вытворяешь, узнают все.
Мы с ним договорились так: Шуйский жил в Москве (он там квартиру снимал), а я туда приезжала, когда считала возможным быть рядом.
Через два месяца мы шумно отпраздновали мой день рождения в клубе «Кино». Я выступила перед гостями – деньги, которые мне выдали за это владельцы клуба, мой рачительный продюсер пустил на оплату банкета. Он еще упрекнул меня:
– Я тебе уже дал пятьсот долларов на фотографа.
– Спасибо.
Шуйский, как всегда после примирений, стал со мной весьма любезен и предупредителен. Знал по опыту: он потихонечку войдет в доверие, а дальше опять будет вести себя так, как обычно.
Но мой расчет на этот раз оказался верным.
Я стала работать в студии. Появились новые песни, которые Шуйский, видимо, хранил в загашниках до лучших времен. Я снова стала дешифровщиком. Он бренчит нечто непонятное – я расшифровываю. Потом пригласили хорошего аранжировщика. Так появились «Ты где‑то там», «Метелица», «Рига – Москва».
С сентября 1999 года я вернулась к гастролям. Публике было объявлено: у Валерии подросли дети и она смогла вновь начать концертную деятельность.
Постоянные отъезды были мне на руку. Я подолгу не видела Шуйского, никто не мотал мне нервов. Я готова была работать сколько угодно. Но у меня по‑прежнему очень болела душа за детей. Как они там без меня?
В тот период у нас работала другая няня. Вернуться в дом к Шуйскому после того, что было, Маша не могла. Я, еще живя на Клязьме, порекомендовала ее Игорю Матвиенко, у которого она готовила, помогала по хозяйству.
Благодаря моим заработкам у нас появились деньги. И Шуйский вступил в какой‑то головокружительный круговорот с покупкой‑продажей недвижимости.
В самом начале нашей семейной жизни мы приобрели расселенную коммунальную квартиру на Камергерском. Она была в ужасном состоянии, а ремонтировать было не на что. Она так и стояла закрытая. И сейчас, когда появились деньги, ее отремонтировали. Потом Шуйский купил еще одну квартиру. Затем – помещение под офис. Он оформил дело так: вся приобретенная недвижимость принадлежит тому из супругов, на чье имя приобретена. Нетрудно догадаться, на кого это богатство было записано.
В качестве заключительного мощного аккорда своей риэлторской лихорадки Шуйский приобрел двое апартаментов площадью триста сорок и сто семьдесят пять квадратных метров на Кутузовском проспекте и внушительных размеров офисное помещение.
Во время раздела имущества Шуйский очень афишировал, что мне достается «имение» в Крёкшино. Эти руины до сих пор перестраиваются.
Но все равно жест был широкий – оставить мне весь дом целиком. До этого Шуйский предлагал «виллу» поделить пополам:
– Лер, а что? Там два входа – ты будешь заходить с одной стороны, а я с другой.
Постепенно мой гастрольный график трансформировался в то, что на жаргоне музыкантов называется чесом. Я давала по тридцать – тридцать пять концертов в месяц. Сейчас я понимаю, какой это был риск: я могла запросто в один прекрасный день остаться без голоса при такой нагрузке.
Что я получала, фактически работая одна на всю семью? Я еле добилась гонорара от моего рабовладельца (хотя только по документам), да и то двадцать пять процентов от суммы, вырученной за выступления. Я спрашиваю:
– Саша, куда идут все остальные деньги?
– Как куда? А содержание офиса? А оплата труда работников?
Вопросы о том, почему мы хотя бы какую‑то жилплощадь не покупаем на мое имя или имена детей, приводили Шуйского в ярость.
– Это что еще? Ты смотришь в сторону развода? Тебе какая разница?
Изводил меня напором. Пока моя карьера, вся недвижимость и деньги находились в его руках, он думал: я никуда не денусь.
Я еще не писала о том, что пару раз пыталась подать на развод, но потом сама же забирала заявление, не доводя дела до конца. Шуйского это развлекало.
Жизнь продолжалась. Шел конец 2001 года. Я была до предела измотана концертами. Из‑за усталости моя любимая работа – мое спасение, мое лекарство от всех невзгод – стала мне не в радость.
Радости общения с детьми Шуйский тоже старался меня лишить: он требовал, чтобы я уделяла внимание только ему, подчинила жизнь интересам своего Пигмалиона, без которого я – ничто и никто.
Я поняла: этого человека не исправить. Все было испробовано: в нашей жизни появлялись, так и не сотворив чуда, психиатры, гадалки, священники. Я вешала мужу на шею обереги, читала молитвы. Я научилась немного управлять его выпадами. (Люблю шутить: после общения с Шуйским я могу работать в психиатрической больнице.) Силы мои были исчерпаны. Желание изменить мужа пропало. Моя любовь была убита.
Я устала от рабства. Последней каплей послужил наш с Шуйским междугородный телефонный разговор.
Когда заканчивался очередной гастрольный тур – тридцать концертов на Украине, – я позвонила Шуйскому, чтобы, как всегда, рассказать, что осилила такую работу и завтра – домой. Только начала говорить, он перебил меня какой‑то грубостью и кинул трубку. Я перезвонила.
– Саша, не надо так со мной, пожалуйста. Я тоже живой человек, я очень устала, отработала огромный тур. Ну, пожалуйста…
– Не нравится – не ешь.
– И не буду!
Я повесила трубку.
На следующий день, перед возвращением в Москву, я позвонила ему и попросила пожить отдельно от нас. Он согласился – такое было не в первый раз.
* * *
Перед очередным концертом я почувствовала себя совершенно больной. Дело обычное: как бы мне ни было плохо, я не могла просто лечь и болеть, лечиться, если это не входило, конечно, в планы Шуйского. Простуженная, с температурой, я всегда пела концерты вживую. (Я в принципе не признаю фонограммы.) Я пошла к фониатру в поликлинику Большого театра. Доктор поставил диагноз: острый трахеобронхит. Прописал охранительный голосовой режим. И добавил: при таком диагнозе петь крайне вредно. Я предоставила тогда Шуйскому все медицинские документы и предупредила его:
– В следующее турне я поеду только с предоплатой двадцать пять процентов.
Так я добилась денег для себя и детей. Он пошел на это: деваться ему было некуда. Я была его личной курочкой, которая несла золотые яйца.
Следующие два месяца я получала четверть заработанных денег. За это время собрала некую сумму, чтобы продержаться вместе с детьми первое время после побега.
В ноябре 2001 года я подала на развод. Шуйский думал: моя очередная блажь.
* * *
Понимая, что с тремя детьми мне будет тяжеловато бежать, я в начале зимних каникул первым отправила Тёмку в Аткарск, к бабушке с дедушкой. Это ни у кого не вызвало подозрений, потому что он там часто бывал. Как я уже писала, мой второй ребенок в возрасте от года до трех большую часть времени проводил в Аткарске, потому что Шуйский не принял его буквально с первого дня.
С Аней и Сеней мы уехали в Аткарск в январе 2002 года. Помню, позвонила в школу, чтобы отпросить старших на некоторое время с занятий. Меня спрашивают в ответ на мою просьбу:
– На сколько вы уезжаете?
– На две недели, – отвечаю.
А сама думаю: если б я знала, на сколько мы уезжаем…
* * *
Бежать, бежать, бежать! Скорей, скорей! Все дальше и дальше Москва‑столица, которая принесла мне любовь, семью, детей, славу. Прощай, город, где я узнала боль от побоев, страх перед жестокостью, ужас унижения, бессмысленность борьбы. Прощай, Саша, я все тебе оставляю. Пусть все твое имущество будет с тобой. Теперь ты поймешь: мы не были тебе по‑настоящему нужны, ты не будешь без нас скучать.
И вот мы в Аткарске. Мы среди родных. Мы свободны. Мы вместе.
ЧАСТЬ V
Возрождение
Я изменилась. Мне вдруг стало совершенно безразлично то, чем я жила последние десять лет. Главное теперь – безопасность моих детей и спокойствие родителей. Все остальное – пшик, ничто, пустота.
Ленка
Недавно исполнился год, как умерла Лена, моя двоюродная сестра, дочь моего дяди, младшего маминого брата Валерия Николаевича Никитина…
Семейные поездки к морю, смешные песни, дядя Валера лихачит на своем «Запорожце»… Другое воспоминание: мы уже старше, Ленка жарко шепчет мне на ухо:
– Алка, ты не понимаешь, как здорово в пионерском лагере…
Я думаю про себя: «Конечно, Леночка, тебе здорово, ты такая красивая, за тобой мальчишки табуном ходят. А я… Мне лучше дома отдыхается, рядом с родными».
Ленка была для меня авторитетом и объектом восхищения: на целых полгода старше, а училась старше на целый класс. После школы она часто заходила к нам и делилась со мной своими секретами: какой мальчик ей нравится, кто как на нее посмотрел. Из родственниц мы в какой‑то момент превратились в близких подружек. Нам тогда было лет по одиннадцать. Эта дружба продолжалась вплоть до ее ужасной, несправедливой, преждевременной смерти.
Карьера дяди Леры шла в гору: его перевели в Саратов, в Управление железной дорогой. Ленка уехала из Аткарска. «На мне» остались все ее многочисленные воздыхатели. Ленкины ухажеры делились со мной своими переживаниями. Я, как верный друг, товарищ и поверенный в амурных делах, даже частенько «выгуливала» стаю ее поклонников. Моя мама эту ситуацию понять никак не могла…
За первые полгода своей взрослой самостоятельной жизни, которые я провела в Саратове и жила у Никитиных, мы с Ленкой еще больше сдружились. С тех пор, когда я оказывалась в Саратове, всегда первым делом звонила Ленке…
Когда Ленкина мама в московской больнице умирала от рака, мы с Лёней были рядом. Когда бедную тетю Алю за день до смерти мы перевозили в Саратов, сестра вдруг сказала мне:
– Я так боюсь: вдруг такое и со мной случится?
– Да ладно, чего об этом думать, – ответила я.
Молодых рак сжигает быстро: Леночка сгорела за полгода. В апреле приезжала в Москву на химиотерапию. По выходным я ее забирала из больницы: она жила у нас. Как она, бедная, мучилась от болей! Ничего уже не действовало, даже наркотики.
Лена уехала в Саратов. Там она и умерла через месяц. Ей было тридцать семь лет.
За месяц до смерти звонила, поздравляла меня с днем рождения. Ленка – чудо‑человек, еще интересовалась моими проблемами, сочувствовала мне…
Ленка с детских лет была такая маленькая мама: шила, вязала, готовила. Она рано родила старшую дочь: сейчас моей племяннице девятнадцать лет. А младший сын Лены – ровесник моего Сеньки.
Перед моими глазами сцена: мы с Ленкой дома, ей уже было совсем плохо (по выходным она приезжала к нам из больницы). Я занимаюсь йогой, на коврике выполняю упражнения. А сестра рядом, на диване. Она мне тогда, смеясь, говорила:
– Нравится мне твоя йога! Смотри, я так тоже могу ногу в сторону отвести.
Она пыталась что‑то изобразить, хохотала над собственной теперешней неуклюжестью. У нее был очень сильно раздут живот: метастазы в печени. И все равно она до последнего не теряла чувства юмора…
Ленки уже год как нет.
А я жива. После ее смерти я почувствовала, что жизнь – великий Божий дар. А отчаяние, нежелание жить дальше – великий грех. Смерть сама выбирает. С нашей точки зрения, не всегда правильно. Но если я существую, значит, должна что‑то делать вопреки обстоятельствам. Как моя Ленка, которая пыталась бороться изо всех сил, несмотря на рак, ее убивавший.
Господи! Что все мои мучения, страдания, сомнения, амбиции по сравнению с Жизнью и Смертью?!
С родными
После моего возвращения в Аткарск меня многие спрашивали, как я вижу свое будущее. Я, конечно, впервые за десятилетие почувствовала себя свободной, из моей жизни, вместе с чувством к Шуйскому, ушел страх. Но, безусловно, пребывала не в лучшем как физическом, так и психическом состоянии. Я была предельно морально измотана тяжбой с Шуйским, физически меня доконали бесконечные гастроли. В тот момент я не была пригодна к работе. Артист не должен выходить на сцену в том состоянии души, в котором я тогда находилась.
Понимала: мне нужно прийти в себя, абстрагироваться, оглядеться, просто вспомнить, как это – дышать полной грудью.
На этот раз меня спасла черта моего характера, о которой я столько писала, – организованность.
* * *
Первый вечер в Аткарске больше походил на комедию положений. Вернее, трагикомедию положений.
Двухкомнатная родительская хрущевка. А нас в ней шесть человек. Как всем улечься? Мы разложили все матрасы, кресла‑кровати, диваны. Дети и шумели, и кричали, и ссорились между собой. Я лихорадочно думала о том, как я на следующее утро уберу сии сложные конструкции.
Мои дети не привыкли жить в такой тесноте. Я решила: моя цель сейчас – не погрузиться в рефлексию и страдания по поводу пережитого. Разбитую чашку не склеишь. Я поставила перед собой две сверхзадачи. Первую: организовать быт таким образом, чтобы дети были заняты и спокойны. Вторую: минимально, если можно в такой ситуации говорить о минимуме, усложнить жизнь моих родителей.
Дети, несмотря на то что теперь они вроде оказались в полной безопасности, начали себя плохо вести. Нужно было срочно определить старших в школу, чтобы они от такого стресса не распустились. Конечно, надо признаться, первое время я сидела, держась за голову. Что я буду делать? А потом мало‑помалу…
Через неделю я смогла наладить учебный процесс, и все стало становиться на свои места. Безделье ведет к безумию, поэтому для каждого из детей я создала жесткий график. Уроки в школе, занятия в музыкальной школе. Не просто было организовать работу над домашними заданиями, которые Аня и Тёма получали в музыкалке, потому что трехлетний Сеня еще нуждался в дневном сне. Часть уроков пришлось перенести в квартиру моей бабушки – благо, она живет в соседнем подъезде.
Мне хотелось, чтобы дети занимались иностранными языками по программе, которая была в их московской школе. Я наняла старшим частных педагогов, под руководством которых они изучали английский и немецкий. Эти уроки были каждый день. Стоили они дешево: я могла тогда такое себе позволить.
Мы обходились без всяких помощников по дому. Все хозяйство я держала на себе: стыдно сваливать все на маму. Я должна была стать не обузой, а опорой для моих родителей. Они, кстати, оба тогда еще работали. Вряд ли у них были силы для решения моих проблем. Приняли меня с тремя детьми, слова упрека не сказали, вопросов лишних не задали – у меня замечательные родители!
Я вставала очень рано, провожала детей в школу. Занималась спортом. Потом готовила, убирала. У нас во дворе пятиэтажки есть сарай с погребом, где хранятся овощи: картошка, морковь. Постоянно приходилось бегать вниз то за одним, то за другим. Вот и все мои «развлечения» того периода… У меня и желания не было никуда выходить в город.
Выбираться на улицу мне было не то что опасно, но неприятно. Молодое поколение аткарчан воспринимало меня как звезду, которая неожиданно им всем свалилась на голову. Я некомфортно себя чувствовала из‑за того, что ко мне кто‑то постоянно обращался за автографом.
«В свет» я выходила только по вечерам. К нам на огонек частенько прилетали мои друзья и родственники.
В Аткарске живет одна замечательная журналистка, моя давняя знакомая Наташа Давиденко. Она брала у меня первое в моей жизни интервью для радио – я тогда еще в детский садик ходила. Зимой я ей предложила:
– Наташа, давай мы с тобой вместе будем гулять по вечернему Аткарску.
И вот мороз. Поздний вечер. Мы надеваем валенки, закутываемся до самых бровей – и вперед. На улицах ни души: меня никто не беспокоит. Воздух свежий, тихо, только снег хрустит под ногами. Это ли не счастье?
* * *
Я ушла на самом пике своей карьеры, в тот момент, когда моя популярность начала набирать обороты. В тот час, который снится в самых счастливых снах многим молодым исполнителям. Что греха таить, большая сцена была главной героиней и моих радостных снов.
В Аткарск мне стали звонить разные деятели шоу‑бизнеса. Предлагали сумасшедшие деньги за концерт. Отвечаю им – спасибо, не надо. Не хотела больше петь. У меня не было больше желания возвращаться на сцену. Я не хотела больше ничего общего иметь с шоу‑бизнесом. Наверное, тем, кто читает эти строки, кажется: я кокетничаю. Ничуть, это точное описание тогдашнего состояния моего духа.
На что я тогда жила? Во‑первых, я сумела кое‑что скопить за последние два месяца с двадцатипятипроцентных гонораров за концерты, тогда я впервые стала получать на руки реальные деньги. Во‑вторых, с Шуйским еще раньше было заключено соглашение о том, что в случае развода он будет оплачивать половину расходов на детей. Хотя по закону отец троих детей должен платить половину от суммы всех своих доходов. Но и в этой уловке он оставался самим собой.
* * *
Чем в это время занимался наш герой в Москве? Он ходил везде и рассказывал направо‑налево о том, какая я стерва. Сливал на меня компромат в прессу. Он ведь «черный» пиарщик замечательный. Шуйский, с одной стороны, ходил в редакции и рассказывал про меня всякие гадости. (Мне потом журналисты говорили о том, как он их обрабатывал: в какие издания приходил, какие документы им предоставлял…) С другой стороны, он долго еще не снимал обручального кольца. И при каждом удобном случае возмущался:
– Журналисты – негодяи! Это все их происки. Валерия женщина моей жизни! Она мать моих детей!
Теперь он систематически заявлял о том, что нас с ним Бог соединил.
Грамотный PR‑специалист. Ничего не скажешь.
* * *
За полтора года нашей с детьми жизни в Аткарске Шуйский появился там один раз.
Мизансцена была такая. Звонок в дверь. Смотрим в глазок. За дверью стоит мать Шуйского. Открываем дверь – за мамочкиной спиной он, наш герой.
Интересная личность мой бывший муж. Он всегда знал, как надо воздействовать на людей. В трудную минуту всемогущий продюсер, состоятельный человек, известная личность Александр Шуйский обратился за помощью к маме, простой женщине, живущей в далеком городе Иркутске. Он знал: ей я всегда дверь открою. Тем не менее на этот раз он уехал несолоно хлебавши. Но не слишком расстроился, потому что у нас остался его агент – моя свекровь.
Я всегда очень тепло относилась к этой женщине. Ей выпала нелегкая судьба, схожая с моей, и мне казалось, что она должна меня понимать. По крайней мере она всегда говорила, что понимает.
Был, правда, момент в моей жизни, когда свекровь меня предала.
После очередного страшного буйства я с детьми решила уехать в Аткарск. В этот момент в Крёкшино гостила моя мама. Я мчалась туда, чтобы забрать маму и Тёму. Я поворачиваю к нашей деревне – там шлагбаум – после него еще примерно километр до нашего дома. Вдруг меня останавливает молодой человек:
– Я сын той женщины, у которой вы берете молоко. Нам звонила ваша мама и сказала: домой возвращаться нельзя – там засада.
Просто детектив.
Позже выяснилось: как только моя мама с Тёмой начали собирать вещи, мать Шуйского быстренько ему позвонила и предупредила:
– Здесь что‑то неладно. Они, кажется, собираются уезжать.
Возможно, она боялась гнева моего супруга. Кто‑кто, а она хорошо себе представляла, что такое держать ответ перед Шуйским.
Это было самое настоящее предательство, ибо она знала, на какие муки меня обрекает. Что могло случиться, если б он меня поймал.
После ее звонка он через сорок минут примчался из города (в обычных условиях ехал полтора часа!). Но моя мама, молодец, разыграла перед ним такую сцену.
Шуйский в бешенстве вбегает домой. А теща лежит себе спокойненько – дремлет.
Мама потом рассказывала:
– Я изображаю безмятежный сон, стараюсь тихо дышать, а сама думаю: как сделать так, чтобы сердце не колотилось? Мне казалось, его удары слышны по всему дому. Шуйский входит в комнату: «Где она?»
А я уже «где‑то там, за горизонтом»…
Я никогда не держу ни на кого зла, и спустя какое‑то время все забылось. Свекровь просила у меня прошения:
– Ты, Лера, меня извини. Я тебя подвела. Но ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
Я ей верила и думать о ней хуже после этого не стала. У нас с ней всегда были очень хорошие отношения.
Когда она к нам приехала, я думала только об одном: бедная женщина, мало того что у нее муж был придурок, так еще и с сыном не повезло.
Несколько дней она с нами прожила. Несмотря на то что нас теперь было семеро в двух комнатах, мы прекрасно проводили время. Свекровь уехала, довольная, с подарками от меня. Единственное, о чем я ее просила:
– Людмила Алексеевна, я вас просто умоляю: когда вы будете звонить нам, не упоминайте в разговорах с детьми об их отце. Дети глубоко травмированы, они в сложной, щекотливой ситуации, я вас очень прошу…
Поначалу она договоренность соблюдала.
Как‑то раз Анюта, самая старшая и сознательная, после одной из бесед с бабушкой меня спрашивает:
– Почему бабуля опять со мной про папу разговаривает?
Во время следующей беседы я взяла трубку и сказала:
– Людмила Алексеевна, вы же мне обещали. У меня с вашим сыном одни отношения, у вас с ним – другие. Зачем все мешать в одну кучу?
Когда я вышла за Йосю и мы все вернулись в Москву, я не дала моей, уже бывшей, свекрови наших координат.
Почему я так поступила? На первый взгляд, жестоко. Но если задуматься, она один раз меня выдала Шуйскому. Ее можно понять: каков бы он ни был, он ее сын. Но вдруг она теперь скажет, где дети, а он туда приедет и их выкрадет? Я прервала общение с матерью Шуйского.
Мне жаль ее: понимаю, как она переживает. Но я не вправе подвергать детей опасности.
Друзья
С кем, кроме родственников, детей и журналистки Наташи, я общалась в Аткарске?
К нам приезжала из Саратова мамина подруга Эмма Васильевна Климова. Они учились вместе в школе: таким образом, их дружба недавно отпраздновала шестидесятилетний юбилей. Хоть Эмма Васильевна всю жизнь и проработала инженером, она по натуре настоящая актриса, человек‑праздник. К нам едет тетя Эмма – жди веселья.
С каким удовольствием я всегда слушаю ее рассказы о самых разных вещах! Как она остроумна, как точна в своих рассуждениях! Как тонок и изыскан ее вкус, как критичны и оригинальны суждения!
Аллочка Смурыгина, моя троюродная сестра. Она часто к нам приезжала, чтобы поддержать в трудную минуту. Ее визиты – огромная радость для моих детей. Они все время спрашивают:
– Когда нас опять навестит тетя Алла?
Аллочка у нас в семье считается мастером выбора подарков. Она всегда скрупулезно изучает вкусы каждого, тщательно выявляет пожелания, продумывает каждую мелочь!..
Вспоминаю смешной эпизод. Я уже писала: несколько месяцев перед свадьбой с Лёней я жила у него. Но у меня же должен был быть дом, откуда будущий муж забрал бы меня! Я приняла решение базироваться у Аллы. Мы за несколько дней подготовили целую «программу» выкупа. Придумали викторину для будущего мужа. Он отвечал на вопросы о моих вкусах, интересах, событиях моей жизни. Алла сказала Лёне, что она не отдаст ему невесту, пока не убедится, что он меня хорошо знает…
* * *
Жизнь рядом с близкими людьми… Она принесла покой и гармонию в мою душу.
Я иногда не без иронии сравниваю себя с мобильным телефоном: он, пока не подзарядится от родной «подзарядки», нормально работать не может.
На полтора года я забыла о том, что я певица. Тем не менее предложения продолжали поступать.
Меня рассматривали как потенциальную ведущую женского тележурнала. Генеральный директор Первого канала считал, что идея такой передачи хороша. Но принятие решения о ее открытии несколько затянулось. Я ждала‑ждала. Поняла: что‑то не срастается…
Мне предложили поучаствовать в антрепризе. Прислали пьесу – довольно забавная комедия одного зарубежного автора…
Не то чтобы мне все «ангажементы» казались несерьезными… Просто я до какого‑то момента не чувствовала себя готовой работать. Подумывала, именно подумывала, а не думала: податься, что ли, на телевидение, сыграть, что ли, в спектакле…