Домовой по прозвищу кулиска 1 страница
Ю. Мочалов «Первые уроки театра».
Театральные ребята
Преподавателя истории Григория Григорьевича все в школе звали Гри-Гри. Он знал об этом, не обижался и даже подписывался так в письмах к бывшим ученикам.
Две черты определяли этого учителя: строгость к классу в целом и внимательное, мягко-уважительное отношение к каждому в отдельности. Тем, у кого Гри-Гри был классным руководителем, завидовали. Он брал пятый класс и вел его до десятого. И с первого же года спрашивал то одного, то другого ученика:
— Кем думаешь стать?
И если тот пожимал плечами, Григорий Григорьевич серьезно предупреждал:
— Смотри! Ты уже в пятом. Завтра — десятый. Можешь
не признаваться, но думать пора.
Постепенно в классе все привыкли, что вопрос этот в школьные годы самый важный.
Григорий Григорьевич рекомендовал ученикам завести личные дневники, как он говорил, для того, чтобы научиться понимать себя и выражать свои мысли.
Вадим Шестаков начал вести свои записи с шестого. Он купил толстую тетрадь, и в ней появились первые три слова: «Хочу стать артистом». Потом подумал и, подражая старшим, добавил: «Но это еще переменится».
Через год он записал: «Хочу стать артистом, и это не переменится».
Среди одноклассников Вадим в своей мечте был не одинок. Театром увлекались три девочки: красавица и воображала Лариса, которой все уши прожужжали, что с ее внешностью ей прямая дорога в актрисы; резвая и тоже довольно избалованная всеобщим вниманием Даша: она и вправду хорошо читала стихи и, по мнению Вадима, подумывала о сцене не зря; и серьезная, сдержанная Лида Дедова. О судьбе последней Вадим особенно не задумывался; хотя она училась и хорошо, но была неэффектной, чересчур уж скромной, и он привык считать, что увлечение это у нее скоро пройдет. Из ребят в пристрастии к театру признавался самолюбивый Стас. С младших классов они с Вадимом как бы постоянно мерялись силами, то и дело ссорились, мирились, и казалось, что этому не будет конца. В глубине души Вадим считал, что первоначальный интерес к театру в Стасе пробудил он, Вадим. Эту компанию странно дополнял Тима Блохин — неряха, постоянный обитатель последней парты. Звали его, конечно, не иначе, как Блоха. Вадим, стремившийся во всем иметь свое мнение, был убежден, что общее пренебрежение класса к Тимофею — не вполне справедливо. Кроме этой группы явных театралов, имелись еще скрытые... Тем не менее в школе драматического коллектива не было. Вадим не раз заговаривал об этом с Гри-Гри, тот отвечал:
— Да, дело нужное. Но кому вести?
— А вы?
— Я не специалист. Исторический кружок — всегда пожалуйста. Это не должно превратиться в забаву. Театр — это дело серьезное.
Несколько раз Вадим сам пытался собирать группу, ставить скетчи и миниатюры. Но при этом мучительно чувствовал, что это не то. Ребята ненадолго увлекались, а потом все разваливалось само собой. Хотелось учиться, а не играть в театр.
Иногда кто-то покупал журнал «Театральная жизнь». Он шел из рук в руки и не всегда возвращался к хозяину. В одном из номеров ребята прочли рассказ о 232-й московской школе, где в старших классах введена театральная специализация.
Лида, не признаваясь в том подругам, тоже вела дневник. В этот день она записала:
«Я не завистлива, но завидую этим ребятам. Они учатся, может быть, в единственной в стране средней театральной школе».
А время — Гри-Гри был прав — летело быстро. И не успели одноклассники оглянуться, как оказались в восьмом.
В первых числах сентября среди восьмиклассников проводилась анкета интересов. Одни в графе «Хобби», другие — «Мечта о будущей профессии» указали театр. И руководство школы решилось, наконец, учредить театральный факультатив.
В четверг 19 сентября, после первого занятия, в дневнике Вадима появилась такая запись:
«...Народу набежало видимо-невидимо. Половина — так, на огонек. Вошли директор и Гри-Гри, а с ними — актриса нашего драматического театра Вера Галанова. Как описать, какая она в жизни? Такая же, как все, и в то же время не такая. Держалась очень скромно, но я почему-то все время за ней наблюдал.
Вера Евгеньевна сказала, что артистов из нас делать не будет (у каждого свой путь, и он найдет его сам); что мечта бывает слепая и зрячая. И когда видишь ясно свою цель, идти к ней легче и безопаснее. И задача ее — помочь нам увидеть эту цель.
Между прочим, с моей легкой руки нашу студию мы так и назвали — «Цель»...»
Лида в своем дневнике в тот же вечер записала:
«...Когда руководительница спросила прямо, кто из нас хочет быть артистами, подняли руки человек десять. Я тоже. Она задала вопрос, что нас привлекает в этой специальности? Лариса говорит: «Хочется жить весело, красиво, чтобы хлопали, чтобы цветы...» Вера Евгеньевна дала ей простой этюд: ты сидишь .дома, смотришь телевизор, ешь яблоко. Ларка краснела, бледнела и чуть не подавилась. А после занятия сказала: «Это не то, ходить не буду». А по-моему, делать выводы рано.
Ксанка спросила по делу: «А если кто передумает потом или из него артиста не выйдет, он что — только время потеряет?» Галанова ответила, что театр по-настоящему любят не только те, кто в нем работает. Некоторые из нас все равно пойдут по другому пути — это выяснится к десятому классу. Но они наг учатся в студии по-настоящему разбираться в искусстве. И это на всю жизнь. А те, кто к концу учебы поймут, что без театра не могут, тоже вовсе не обязательно будут актерами. Оказывается, в театре есть еще много не менее интересных специальностей, о которых мы пока и не слыхали.
Что касается меня, то со мной все ясно: сцена, только сцена!
Кстати, Вера Евгеньевна говорит, что людям со слабым здоровьем в театре делать нечего. А оно у меня пока не очень-то... Значит, путь один: укрепить здоровье.
Вера Евгеньевна предложила нам самим придумать название нашей студии. Решили: «Цель» — прошло предложение Вадима Шестакова. Мне кажется, он у нас из самых серьезных...»
Картина в раме
В воскресенье утром занятия были назначены в актовом зале. Народу пришло меньше — человек сорок.
Ребята оставили верхнюю одежду и обувь на сцене за закрытым занавесом. Было еще без десяти одиннадцать, и студийцы не знали, чем заняться. Повсюду валялись листки бумаги, обрывки альбомов: видимо, здесь накануне занимался изокружок. Неугомонный Денис сделал из рисунка голубя и запустил в тяжеловеса Бобу, тот погнался за ним. Поднялась беготня, началось нечто вроде игры в салочки в проходах зала и на сцене, где удобно было прятаться и незаметно выскакивать из полутемных кулис.
В самый разгар потасовки вошла Галанова. На нее почти налетела Люба, спасавшаяся от преследования Виктора. Люба со смехом остановилась, а вслед за ней и другие. Но никто не испугался: ребята прекрасно чувствуют, от кого можно ждать неприятностей за невинные шалости, от кого — нет.
И действительно, Галанова не нахмурилась. Бросив юмористический взгляд на происходящее, она прошла в последний ряд, скинула там спортивную куртку и вязаную шапочку. Возвращаясь вперед по проходу, она по дороге легко подхватила с полу ободранный альбом и, усевшись в пятом ряду, стала его изучать. Ребята расселись вокруг, пытаясь отдышаться и ожидая, когда руководительница обратит на них внимание.
Смотрите, пожалуйста! Чья же это рука?
Это не наши! Тут вчера изошники занимались.
А, понятно. А среди вас есть художники?
Целых двое! — сказала развеселившаяся Люба.
Рекомендую,— подхватил Боба.— Кирилл! Геля!
Доморощенные,— скромно уточнила Геля.
Кирилл и Геля,— повторила Галанова, закрепляя в памяти имена.— У меня просьба к вам обоим,— она разделила пополам распавшийся альбом и протянула одну половину Геле, другую — Кириллу.— Порисуйте немного!
А что рисовать?
Что угодно — позы, лица, стулья. Чтобы схватить что-то от сегодняшнего занятия. Всерьез или в карикатурах.
Кирилл и на вас может состряпать шарж! — дерзко заявил Денис.— Тогда выгоните его?
Наоборот, буду очень рада. Это моя слабость — коллекционирую шаржи на себя.
Между тем Геля отложила протянутые Талановой страницы и достала из сумки большой блокнот.
Дай несколько листков,— попросил ее Кирилл.
У вас же есть по пол-альбома,— удивилась руководительница.
Там ни одной нормальной страницы.
Вера Евгеньевна почему-то не поверила и взяла обе половины альбома.
А вот?
Здесь чья-то ступня.
А вот страница!
Она перечеркнута.
А эта?
Мятая.
— Ну и что?
Рука не идет,— сказала Геля.
Глаз требует чистой страницы,— объяснил Кирилл.
Да вы не беспокойтесь! — Геля уже раскрыла свой блокнот.— Нет проблем.
Пока ребята рисуют,— сказала Вера Евгеньевна,— мы начнем. Илья, правильно я запомнила? Будь добр, открой занавес!
Занавес раскрылся. Сцена явила собой ералаш перевернутых стульев, курток, уличной обуви. Некоторые хотели броситься прибирать, но Галанова строго скомандовала:
Никто ни с места. Денис, попрошу тебя выйти и объявить концертный номер.
Ясно! — Денис легко перескочил через рампу и бойко выкрикнул:
Выступает артист Грязнулин!
Кое-кто засмеялся. Вера Евгеньевна сделала вид, что не услышала.
Как вы считаете, задание выполнено?
А как еще можно объявить в такой обстановке?
В любой обстановке надо делать дело, а не валять дурака. Мы ведь не для этого собрались, не так ли? Выйди еще раз и объяви номер, как если бы зал был полон зрителей.
Второй раз Денис вышел не так уверенно, нашел мало-мальски чистое место и объявил:
Начинаем концерт студии «Цель»,— проговорил он растерянно и посмотрел на Галанову.
И что?
Все.
Нет, не все. Меня нет — есть зритель. Запомните: актер репетицию не останавливает. Если режиссер молчит, как бы ни было трудно или даже неприятно,— продолжать! Еще раз!
Денис от обиды стиснул зубы, но нашелся. Он вышел на сцену и громко сказал:
— Товарищи зрители! Извините, у нас тут небольшой...
вернее — большой беспорядок. Пожалуйста, человек пять на сцену — все прибрать. Занавес!
Некоторые вопросительно взглянули на Галанову, другие сразу кинулись на сцену. Илья закрыл занавес. Через две минуты все лишние вещи и мебель были убраны.
— Начинаем концерт студии «Цель»! — звонко доложил Денис— Занавес!
Занавес раскрылся. На пустой сцене валялись бумажки, полуоторванные кулисы висели, как старое тряпье. В просвете задника виднелась стена.
— Дальше! — скомандовала Вера Евгеньевна.
После неловкой паузы Денису ничего не оставалось, как объявить:
— Концерт окончен.
Последовал взрыв смеха. Галанова между тем подошла к рисующим.
— Можно?
Она показала рисунок Кирилла ребятам. На нем несколько карикатурно был запечатлен кавардак на сцене, а в центре — растерянный Денис.
Прошу оценить со всей строгостью. Хорошо, плохо?
По-моему, хорошо схвачено,— сказал Антон.
Точно, ничего лишнего,— поддержала Лида.
Согласна,— сказала Вера Евгеньевна и быстро поместила рисунок во взятую со стульев изломанную рамку.— А так?
Лучше без рамы! На нее слон наступил.
Или Боба!
Геля, встань, пожалуйста! Как вам Гелино платье?
Отличное! Последний крик! — уверенно аттестовала Даша.
— А теперь, Геля, поднимись на сцену. Лучше или хуже?
Складная, стройная Геля стояла среди неопрятно обвисших полотнищ.
— Ясно без комментариев! — подытожил Вадим.
— Вот что такое ладная картина в плохой раме,— сказала Галанова.— Но я не хотела бы, чтобы сцена была для вас только рамой. Она — и лист бумаги для художника или поэта, и нотные линейки для композитора. Шостакович не мог писать музыку, пока у него не было перед глазами нотного стана. Давайте же за перерыв приведем сцену в такой вид, чтобы нам хотелось на ней творить.
Работа закипела.
— А как подвязать кулисы? Растянуть задник?
— Несите стремянку! И за кулисами должен быть шест.
Сцена была подметена мокрым веником, задник и кулисы — растянуты и заправлены нижней кромкой назад, от зрителя.
Ну как?
Полный порядок!
А теперь разбегитесь на крайние места первого ряда. Что видно?
Что попало! Целый склад!
Запомните: сцена должна быть чистой для всех до единого зрителя. Это надо проверять с крайних точек первых рядов: все, что просматривается хотя бы с одного места, включая даже и человека, неосторожно ,вставшего в кулисе, называется на языке сцены грязь. Запомните еще, что, как только кто-то прикоснется к кулисе снаружи или с обратной стороны, она превращается в портянку. Кулисы и задник должны висеть, будто свинцовые.
Итак, перед нами сцена — холст для нашей живописи, нотный стан, свежий листок поэтической тетради. Но не только это...— Вера Евгеньевна задумалась.— Я слышала, в квартире Эйнштейна бережно хранят рояль, на котором он играл за несколько минут до того, как открыл теорию относительности. Сейчас вы, кажется поняли, что я хотела сказать. Мой учитель говорил, что сцена — это наше «я», причем улучшенное «я». Вот почему мне не очень понравилась шутка с объявлением артиста Грязнулина. Уважайте сцену и не шутите с ней. Мне хотелось бы с сегодняшнего дня видеть в каждом, кто выходит на подмостки, артиста Чистякова! Ясно?
— Ясно!
После паузы Вера Евгеньевна продолжала:
— Итак, наш альбом открыт. Кто проведет первую линию?
Ребята малость оробели. Галанова взглянула на них задорно
и разом сняла всю напряженность:
Как вы думаете, кто получил больше всех пользы от первой половины занятия?
Наверно, тот, кто выходит на сцену? — предположил Вадим.
Это так. Кто-нибудь наблюдал, как тренируются настоящие спортсмены?
Я,— сказал Кирилл.— С полной отдачей. Ничего не видят вокруг.
А танцовщики?
У меня тетя в филармонии работает. Я была на репетиции балета, — сказала Даша.
И что ты заметила?
Вкалывают у балетного станка, потом повторяют номера, куски до потери сознания. Сто потов!
Скажите, что такое репетиция?
Та же тренировка,— догадался Стас.
Справедливо. Если человек только слушал лекции, как надо стрелять, разве он стрелок? Если воздушный гимнаст лишь умом понимает, как надо делать сальто под куполом, как по-вашему, он удержится на трапеции?
В драматическом театре вроде бы все проще: заучил слова, жесты, вышел — сыграл. Но только в плохом кружке на репетиции говорят: «Понял, завтра сделаю». Самый скромный профес-сионал, репетируя, трудится, не жалея сил. Лишь тогда и мускулы наши, и сознание получают нужную тренировку. Кстати, слово «репетиция» происходит от французского «гeрeter» — «повторять». Поэтому не ленитесь повторять все по многу раз, если нужно — «до упаду». Выработайте в себе привычку рваться на сцену, даже если задание трудное или вы не знаете, что вас ждет. Прорепетируем! Кто хочет выйти на сцену?
Одна за другой неуверенно поднимались руки.
— Вяло и долго. Так можно пропустить все шансы в жизни.
И попробуйте без рук, покажите мне это своим видом. Кто хочет?
Все сделали рывок вперед, кроме застенчивой Нади.
— Еще раз! Кто хочет?!
Опять все подались вперед, и Надя тоже, хотя с некоторым усилием над собой. У многих мелькнула мысль, что Надю сейчас и вызовут, но Вера Евгеньевна предложила выйти на сцену всегда быстрой Ксане. Та, порядком сдрейфив, переступила через рампу и выжала из себя:
Маяковского хорошо читает Казначеева Дарья. И полетела пулей на свое место.
Пожалуйста, Дарья Казначеева, действуй!
Ну, спасибо, подруга!— сказала Даша Ксане, прыжком вскочила на сцену и встала в позу королевы. Пробарабанив «с выражением» и некоторой развязностью известный ей отрывок, сделала небрежный кивок, спрыгнула в зал и села.
Обсудим,— предложила Галанова.— Условимся так: говорим без поднятия рук, но не перебивая и слушая друг друга, как принято в обществе взрослых. Что было верно у Ксаны и Да-ши?
У Ксаны, по-моему, хорошо то, что она была скромна, а у Даши — что свободна,— не задумываясь, сказала Лера.
Вряд ли!— засомневался Кирилл.— И скромности, и свободы такой даром не надо.
А какая у обеих была общая ошибка?
Общего, пожалуй, ничего.
Было!— возразила Галанова.— Но пока, как видите, мы не можем ни правильно выполнить такое простое упражнение, ни серьезно обсудить. Для этого у нас нет одного — критерия. Кто не знает, что такое «критерий»?
Никто не откликнулся.
— А кто знает?
Опять последовала тишина.
— Оч-чень интересно!— сыронизировала руководительница.—
Предлагаю еще уговор: не стесняться делать ошибки и задавать вопросы. Нельзя употреблять слово наугад. Понимать — значит уметь объяснить. Чем больше человек знает слов, тем лучше
мыслит. Вы, может быть, слышали: «логос» по-гречески значит и «слово», и «мысль». Поэтому на каждом уроке будем узнавать новые слова из нашего театрального обихода и общечеловеческого. Кстати, все постарайтесь завести словари иностранных слов.
Итак, критерий — это мерило: сумма признаков, по которым мы даем оценку вещам. Слово это нам будет нужно очень часто.
Я сказала: у вас пока нет критерия, чтобы оценивать выход человека на сцену или, точнее, концертную эстраду.
Вера Евгеньевна, а какая разница между сценой и эстрадой? — вдруг спросила молчаливая Нина.
Кто ответит?
На эстраде — концерты, на сцене — спектакли, — сказала Даша.
Верно. Однако попробуем сформулировать точнее. «Сцена» — слово греческого происхождения. Это часть театрального здания, оснащенная приспособлениями для декораций и предназначенная для постановки спектаклей. «Эстрада» — слово испанское. Это возвышение для участников концерта. Сцена без декораций тоже часто используется как эстрада. Итак, каков критерий выхода артиста на эстраду?
Вера Евгеньевна легко поднялась и подошла к порталу.
Выходя на эстраду (даже если нет подмостков), всегда чувствуйте полный зал. Вот и сейчас: в зале все места занятье. Могу ли я шагнуть через рампу? Публика меня осмеет или примет за сумасшедшую. Вот мы и подошли к ошибке всех, кто выходил сегодня на сцену. Это все равно что написать слово «молодец» через два «а». На любой репетиции артист всегда обходит сцену вокруг и из уважения к ней лишний раз не пройдет через сцену, даже если в это время на ней никто не работает. Право ходить напрямую через рампу есть только у режиссера. Как вы думаете — почему?
Потому что он самый главный!
Нет! В театре для главных и неглавных одни законы. Дело в том, что режиссер — связующее звено между залом и сценой. И его рабочее место и там и тут почти одновременно.
Галанова обошла сцену вокруг и, появившись из кулисы, продолжала:
— Итак, я выхожу объявить номер. Человек так устроен, что, когда на него смотрит множество глаз, его страх идет в мускулы. Мы впадаем в зажим, как Ксана, или развязность, как
Даша.' Развязность — та же неловкость наизнанку. Поэтому, выходя, нельзя позволить себе роскошь испугаться. Прием для этого простой: я говорю себе, что не на меня смотрят зрители, а я смотрю на них! Задача? Заставить всех себя слушать. Этого я добиваюсь уже на ходу — гляжу, кто в зале особенно шумит. Но делаю это вежливо: ведь я ведущая концерта, то есть гостеприимная хозяйка. Иду небольшими шагами, чтобы не отвлекать ими публику, не слишком размахивая руками. Остановилась. Можно ли сразу говорить? Ведь у зрителей еще в глазах моя движущаяся фигура. Смотрю в углы, где особенно неспокойно. Строго, но не слишком, чтобы меня не подняли на смех. Лучше с иронией отнестись к любому беспорядку в зале — быстрее затихнут. Затихли. Объявляю (слушайте, какие я буду ставить знаки препинания): Маяковский. «Хорошо!». Читает —
Дарья Казначеева.
Запомните: автор идет впереди заглавия, имя — впереди фамилии. Фамилия впереди — годится только для списков, а в обществе это неприлично. Вы же не скажете: «Толстой Лев или Михалков Сергей»!
Как я говорю? Прежде всего, чтобы все слышали. Четко: дикция — вежливость актера. Громко, но не слишком: голос — тонкое орудие, и к нему всегда надо относиться бережно. Не кричу, а, как у нас говорят, «посылаю» слово в последние ряды. Говорю неторопливо, приветливо и строго.
Объявила. Ни в коем случае не ухожу сразу. Этим я сотру сказанное, как пальцем можно смазать невысохшие чернила. Спокойно оглядываю зрителей — все ли слышали? И только после этого удаляюсь, также нескорым, легким шагом — по сцене нельзя ходить тяжело. Уходя, снимаю с себя внимание или, уступив дорогу Дарье Казначеевой, переношу интерес зрителей на нее. Ухожу далеко в кулису, чтобы ни с одного стула в зале меня не было видно.
Все, о чем рассказывала Вера Евгеньевна, она тут же демонстрировала. Затем предложила каждому из ребят поупражняться в технике ведения концерта.
— Это вам пригодится на всю жизнь. Всякому человеку приходится выступать перед аудиторией. Тренируйтесь дома. Проверяйте себя и при любом ответе у доски.
Смешинка
В следующий четверг небо было низкое, тяжелое. Может быть, поэтому студийцев одолела какая-то вялость.
Актовый зал был занят, и занятия были назначены в музыкальной комнате. Тем не менее, помня воскресный урок, ребята нехотя навели порядок, вытерли доску.
Галанова, однако, явилась такая же бодрая и спортивная.
Садитесь, пожалуйста,— сказала она, как обычный учитель. Потом оглядела всех и скомандовала:
Все — замри! Никто не делает ни одного движения, даже мизинцем! Запомните каждый положение своего тела. По моей команде будете выходить, осматривать всю картину, про себя подыскивать ей название и возвращаться в прежнюю позу.
Первый вышел Вадим. Его взору предстали сутулые спины, унылые фигуры на беспорядочно расставленных стульях. У других ребят, очевидно, впечатление было то же, потому что среди предложенных лучшим был признан заголовок Антона: «Лентяи».
Какова природа лени?— спросила Галанова.
Спячка во всем организме,— сформулировал Илья.
К чему она ведет?
К такой же спячке сознания.
Чтобы заниматься искусством, и тело наше, и мозг должны быть в готовности номер один. А для этого достаточно лишь верно сесть — так, как это принято в театральном институте. В центре — мой столик, от него – ваши стулья с двух сторон ровным полукругом, чтобы все видели друг друга, меня и сцену, которая будет подразумеваться вот здесь, у доски. Прошу!
Ребята загрохотали стульями.
— Стоп!— остановила Вера Евгеньевна.—Прямо скажем, не
очень артистично! Попробуйте по хлопку неслышно встать,
по второму взять стулья, по третьему, не столкнувшись лбами,
расположиться, как я просила.
После нескольких попыток опыт удался.
Сейчас попытаемся подняться на одной ноге, затем сесть. Верно! Теперь спины наши не сутулы и тела не спят. Сядьте на стулья поглубже и прогните середину спины, чтобы сидеть не развалясь и если касаться спинок стульев, то лишь лопатками. И так всегда, без напоминания. Чтобы я не видела больше ни одной сонной или барски развалившейся фигуры! Начнем. В прошлый раз за целое занятие мы выполнили только одно упражнение. Не скучно было?
Нет!— дружно откликнулись ребята.
Предлагаю продолжить. Не для того, чтобы стать профессиональными конферансье, а потому что в обществе есть понятие «уметь держаться». Научившись держаться на эстраде, вы сохраните это качество и на сцене в роли, и в жизни — в официальной обстановке.
Упражнение такое. Достаньте, пожалуйста, листки бумаги и сочините текст длинного объявления. Вы выходите вести концерт и в самом начале роняете вашу шпаргалку. Напоминаю: смотрящим применять ко всему, что вы видите на сцене, уже известные вам критерии. Кто хочет?
Готовность выразили все. Первой вышла Надя.
Выступают артисты...— неуверенно проговорила она. Видно было, что Надя не знает, как уронить листок.— Выступают артисты...— Листок все не ронялся. Наконец девочка с усилием разжала пальцы, пролепетала: «Иванов, Петров, Сидоров», испуганно глянула на Галанову и убежала со сцены.
Обсудим.
Она нарочно бросила листок.
О присутствующих говорят «она» или «он», только сначала назвав имя.
Извините... И потом, Надя «не взяла зал» перед объявлением. И шла тяжеловато.
А что было хорошо?
Серьезно, без дурачества.
Верно. Кто следующий?
Вызвался Стас. Он вышел довольно легко, начал говорить; сделав жест, незаметно выпустил листок и вместо перечисления фамилий обобщил: «артисты ансамбля».
Что было хорошо?
Непринужденность. И листок естественно уронил.
Ошибки?
Воли не было во взгляде.
Ценное замечание. А вот скажите, и Надя и Стас верно решили свой этюд драматургически!
Что? — не поняли ребята.
Когда мы играем спектакль — за нами стоит драматург, сочиненная им пьеса. Однако никакая творческая работа в театре не обходится без своей драматургии. Режиссеру приходится очень много придумывать. Это его драматургия. Актер тоже должен быть драматургом своей роли. На сравнительно простых этюдах, которыми мы сейчас занимаемся, в этом легко убедиться. Кто догадался, о чем я говорю?
Может быть, надо было поднять листок? — неуверенно сказал Вадим.
— Верно! Есть такой закон: о чем думает артист, о том обязательно догадывается и зритель. Надя не знала, как уронить листок, и мы все это заметили. Объявляющий стыдится его поднять, и это не ускользнет ни от одного зрителя. И до конца концерта он будет следить: кто же, наконец, поднимет злополучную бумажку?
Один за другим ребята повторяли упражнение, пока не убедились, что на эстраде можно поправлять ошибки в открытую, легко, даже изящно, так что доверие зрителя от этого еще уве-личится.
— «Всякая случайность — камертон сценической правды».
Вдумайтесь в эти слова Станиславского. Камертон, вы знаете, прибор для проверки строя музыкального инструмента. Опрокинете вы в роли стул: чтобы поднять его, вы или на секунду
выскочите из образа и выбьетесь, или сделаете это свободно, правдиво, можно сказать, стул поднимете даже не вы, а ваш герой.
Возьмем упражнение потруднее. 'Запомните текст объявления: «Выступает Василий Трусов». Объявляя, вы допускаете ошибку— произносите «Трус Васильев».
— Ой, как интересно! — воскликнула Даша.— Можно я?
Когда Даша шла, в ее глазах уже играла смешинка. Произнеся «Трус Васильев», Даша откровенно расхохоталась.
— Не обсуждаем! Еще раз!
Даша вышла, кусая губы, и, едва выговорив «Трус», поняла, что сопротивляться смеху бесполезно.
— Еще раз!
В третий раз Даша расхохоталась, едва сделав по сцене шаг.
— А теперь слушай внимательно,— строго сказала Галанова.— Театр жесток. Еще раз рассмеешься, выгоню из коллектива.
Даша взглянула на руководительницу испуганно.
Совсем?
Совсем. Начали.
Даша вышла с лицом серьезным, но довольно напряженным.
Выступает Трус Васильев!— выкрикнула она и пошла к стене, где подразумевалась кулиса.
Бедный Трус!— не удержался Денис.— Теперь уж он никогда не выйдет на сцену!
И не успев уйти, Даша снова «грохнула», даже присела на корточки, потом пулей выскочила на середину:
Выгоните?
На усмотрение Дениса,— чуть улыбнувшись, сказала Вера Евгеньевна.
Остаюсь! — облегченно воскликнула Даша и снова расхохоталась, а за ней все ребята.
Ты на сцене!— напомнила Галанова.— Не выгоню, если выполнишь упражнение еще раз с начала до конца; с другой оговоркой и поправкой: «Басня «Мураза и Стрековей», извините — «Стрекоза и Муравей». И, объявив, выкинешь два-три плясовых коленца.
Но это Даше оказалось уже совсем не под силу. После двух неудачных попыток она заявила:
— Сдаюсь.
— То есть сама уходишь из студии?
Почему — ухожу? Что вы!
Это единственный способ сдаться. У нас не шахматы. Артисты от ролей не отказываются и со сцены по своей воле не уходят.
Что же делать?
Добиваться.
Дальнейшие попытки успеха не принесли. С каждым выходом Даша все больше хохотала в голос, а за ней вся группа. А Галанова спокойно наблюдала, сворачивая из газеты какой-то пакет.
— Изменю немного задание,— наконец сказала она.— Вот тебе шутовской колпак. Надевай. Теперь ты обязана выходить на сцену смеясь и до объявления хохотать ровно две минуты.
Объявлять, не переставая смеяться, и потом, приплясывая, хохотать еще минуту. Вперед!
Даша надела колпак. Она разгадала маневр и, объявляя, дала выход своему смеху. Но ее хватило только на минуту.
— Мало! Смейся дальше.
Даша выдавила из себя еще немного смеха.
Не могу больше!
Что значит — не могу? Это задание.
Не смешно.
А ты думаешь, актерам в сценах смеха всегда смешно? Смейся технически.
Не умею пока! — Даша сняла колпак и по собственной инициативе выполнила этюд с оговоркой серьезно и свободно.
Неплохо, садись. Мы отошли от темы занятия ради очень важного вопроса — сохранения серьеза. Не подумайте, что его не существует и для профессионалов. Еще один психологический закон: смех разбирает нас тогда, когда никак нельзя смеяться. В жизни можно попасть от этого в глупейшее положение. А на сцене — куда страшнее. Недопустимость смеха делает смешным то, в чем, казалось бы, ничего забавного нет. Вчера только по действию дочка отцу застегнула пижамную куртку не на ту пуговицу. Казалось бы — что смешного? Но некоторые актеры старались не смотреть друг другу в глаза, чтобы не потерять серьез. У нас это называется так. А уж когда один сказал вместо «Эта божья старушка» — «Эта божья коровка», многим пришлось туго.
И вам?
Нет. У меня нет этой проблемы. Меня нельзя выбить на сцене решительно ничем.
А пробовали?
Конечно! Всех в театре испытывают на прочность. Театр действительно суров, и шутки в нем бывают жестокие. Здесь тоже есть исторические анекдоты (слово «анекдот» раньше значило — действительный забавный случай). Да какие! Один знаменитый актер на пари решил сорвать целую массовую сцену, не сделав ничего предосудительного. Он вышел в толпе, предварительно закрыв гримом все зубы, кроме одного, и всю сцену на первом плане ел единственным зубом яблоко. Другой взялся рассмешить самого несмешливого партнера. Он заказал себе резиновый парик, с виду не отличавшийся от обычного. А в парике была вода. И когда среди действия он нагибал голову, лоб его начинал пухнуть.
Но это же неуважение к своей профессии! — возмущенно воскликнула Инга.
Конечно. А вы что думаете — в театре работают одни ангелы? Взрослые тоже способны на озорство. Так вот. Помните, Жевакин в «Женитьбе» Гоголя признается Кочкареву, что ему достаточно показать палец, чтобы он расхохотался? После чего Кочкарев начинает безжалостно рассмеивать его таким образом. А в нашей работе это далеко не так весело. И если не выработать в себе технику сохранения серьеза, это может превратиться в профессиональную болезнь.
И что тогда?
Дисквалифицируют. Учеба и вся жизнь насмарку.
А как застраховаться от этого?— заинтересованно спросила Лида.
Я сегодня продемонстрировала вам это. Заставлять себя не смеяться — значит только раздувать пламя. На репетиции с разрешения режиссера иногда полезно дать себе высмеяться, чтобы стало окончательно не смешно. На генеральной же и на спектакле надо научиться переключаться. Мне, например, достаточно представить себе позорный разговор в кабинете директора театра, как смешливость разом улетает.
У нас есть еще двадцать минут. Поскольку к теме «манера держаться на эстраде» мы уже больше не вернемся, нам надо освоить сегодня еще сценический поклон.
А современному актеру обязательно кланяться? — спросил Боба.— Я вчера видел по телевизору одну певицу, она раскланивалась, будто боярыня Морозова. Смешно на нее было смотреть и немножко жалко.
Я согласна с тобой, что и профессионалы, к сожалению, не все умеют держаться на эстраде и кланяться. Но это не значит, что поклон как таковой устарел. Поклон — точка выступления, молчаливая благодарность публике за внимание. Тот, кто, боясь устаревшего поклона, вообще не кланяется или заменяет поклон небрежным кивком, выглядит надутым и невоспитанным. Обратите внимание на концертах!
Галанова вышла на сцену и показала, как выполняется современный поклон: скромно, неторопливо; подчеркнула, что начинаться он должен не с движения головы и корпуса вниз, иначе поклон получится уродливый — «утиный», а непременно с выпрямления, после чего сдержанно склоняется немного корпус и голова. Причем со смыслом — поклон должен говорить что-то, например: «Благодарю за внимание».
Каждый выходил, произносил заключительные строки какого-то стихотворения, делал паузу и благодарил присутствующих поклоном. Галанова внимательно следила, чтобы ни у кого при этом не двигались бедра и «пятая точка», чтобы руки при поклоне ни в коем случае не были за спиной или в карманах, а лежали «свободно по швам», а ноги не были расставлены.
В заключение Вера Евгеньевна затронула еще одну важную тему:
Как вы считаете, что самое страшное для артиста на спектакле?
Когда он забывает роль?
У нас это называется — забыть текст. Когда пьеса в прозе, это не так страшно — можно выкрутиться своими словами. Со стихами сложнее, но тут кто-то может подсказать, незаметно подсуфлировать. Хуже всего, когда актера освистывают или поднимают на смех. Как вы считаете, что ему делать?
Тут уж делать нечего — ноги-ноги! — заключил Денис.
— Только не сдаваться! — решительно возразил Стас.
Согласившись с этим, Галанова предложила упражнение:
— Вы выходите и объявляете, что вместо концерта популярной рок-группы будет лекция о новых детских книжках. Смотрящим разрешается реагировать так, как вела бы себя молодежь при подобном известии.
Один за другим ребята отважно пытались выполнить задание, но остальные, чересчур старательно исполняя роль зрителей, сгоняли со сцены каждого объявляющего. Победителем в этом соревновании вышел Виктор. Объявив то, что полагается, он, терпеливо глядя в публику, ждал, пока прекратится свист и топанье ногами. Потом поднял руку. Шум еще усилился. Тогда он неожиданно вскочил на окно, и, держась за ручку, повис над классом. Все удивились и немного притихли.
— Вы недослушали,— громко и спокойно добавил он.— Концерт не отменяется, а переносится на субботу. А сегодня лекцию о детской литературе прочтет Геннадий Хазанов.— И под аплодисменты ушел со сцены.
Стас однажды принес на занятие буклет театра — книжечку с программками всех спектаклей и фотографиями труппы. На каждом портрете было факсимиле — точное воспроизведение подписи артиста. Галанова на фото выглядела такой же, как в жизни,— моложавой, красивой, со смеющимися глазами. Сбоку стоял росчерк «Be Га» — начальные слоги ее имени и фамилии.
— Вега — самая яркая звезда Северного полушария! — уверенно сказал «великий географ и астроном» Антон.
С этого дня такое лестное прозвище само собой закрепилось за руководительницей студии. Вскоре Даша сообщила, что так зовут Галанову и ее подруги в театре.