Если так, то что из этого?
Во время участия в исследовании ДМТ, наши добровольцы столкнулись с самым интенсивным, необычным и неожиданным опытом своей жизни. Молекула духа тянула, толкала, тащила и кидала объектов исследования внутрь своей личности, из их тел, и через разнообразные слои реальности. Мы познакомились с разнообразными сессиями, многие из которых помогли людям лучше понять свои взаимоотношения с собственной личностью и окружающим миром. Мы также прочитали о потерях, которые понесли некоторые из наших добровольцев.
Стоило ли оно того? Помогло ли участие в исследовании нашим добровольцам? Произошли ли в их жизни какие-либо перемены к лучшему? Произошло ли с ними что-нибудь по-настоящему хорошее? Другими словами, что из этого?
Сейчас я скажу вам ответ на эти вопросы: «по-разному». Все зависит от того, что мы называем «пользой». Являются ли незаметные изменения в подходе к жизни, в перспективах и творческих способностях адекватными причинами для того, чтобы решиться на тот риск, о котором мы читали? Если это ни к чему не привело, то почему? Было ли виновато вещество, сет или сеттинг?
Прежде, чем приступить к исследованию, я ожидал, что люди получат глубокий психоделический опыт. Но мы все знаем, каким мимолетным может быть это прозрение, понимание и осознание. Я надеялся, что в условиях более безопасной, последовательной и надежной клинической обстановки наши добровольцы смогут зайти дальше и глубже в царство психоделии, чем когда-либо раньше. Возможно, при этих условиях влияние окажется более длительным.
Что может считаться более масштабной реализацией идей, представлений и чувств, к которым был открыт доступ молекулой духа? Смена карьеры. Прохождение психотерапии. Регулярная самостоятельная медитация, или медитация в рамках организованной духовной дисциплины. Целенаправленные условия по изменению стиля жизни, такие, как более частые занятия спортом, улучшение режима питания, отказ от потенциально опасных веществ или алкоголя. Выделение времени или денег на благотворительность или общественную работу. Другими словами, привел ли опыт просветления к более просветленному образу жизни?
Когда добровольцы приезжали на свою последнюю сессию, я спрашивал каждого из них, что они думали по поводу своего участия в проекте. «Что вам дало участие в этом проекте?». Я начинал разговор с этого вопроса.
Они давали мне краткосрочную оценку полученной ими пользы, так как эксперименты обычно длились от трех до шести месяцев. В этом контексте большинство добровольцев считало, что они выросли, особенно благодаря максимальной дозе молекулы духа. Это были неформальные данные, полученные в палате 531, в которой нашего основное внимание уделялось проведению сессии и сбору информации.
Мы также получили более долгосрочные последующие данные от первой группы добровольцев. Лора связалась с максимальным количеством добровольцев, участвовавших в изучении кривой доза-эффект, и договорилась провести с ними более формальную беседу по телефону или при встрече. К тому времени, как я уехал из Нью-Мехико, мы провели только одиннадцать формальных встреч. Последующие встречи с почти пятидесятью дополнительными добровольцами очень важны, и я надеюсь, что в будущем у меня будет возможность их провести.
Мы прочитали о мистическом опыте Шона во время изучения толерантности. Во время изучения ципрогептадина, когда ему ввели плацебо, у нас появилось время обсудить другие темы, помимо его непосредственной реакции на ДМТ.
Он подумал в течение минуты после того, как я задал ему вопрос об общем влиянии его участия в исследовании, потом сказал: «это как создавать свой собственный мир. Удивительно, что может сделать разум».
«Ты говоришь о своем опыте во время изучения толерантности?».
«Да», сказал он. «Я называю его мистическим опытом. Недавно я отвозил свою мать в церковь. Там была церемония, связанная с Пасхой: Павел по дороге в Дамаск. Он ослеп на три дня после того, как встретил Христа. Я думаю, что со мной произошло то же самое. Но я не знаю, в какой степени это повлияло на мою жизнь. Сейчас я могу добиться большего. Я даю себе разрешение получать новый опыт, и делаю это».
Майк был тридцатилетним аспирантом, чьи сессии всегда были приятными, но немного тревожными. Он не был уверен в том, что полностью помнит свою первую сессию с 0,4 мг./кг., и ему не нравилось терять ориентацию. В последний день его участия в изучении кривой доза-эффект ему ввели плацебо, и я спросил его, что он вынес для себя из времени, проведенного здесь вместе с нами.
Он ответил: «иногда я думаю об этом. Сейчас во время учебы меня очень интересуют периферийные области моей специальности. Когда я был моложе и принимал ЛСД, это открывало мой разум для других возможностей, о существовании которых я не подозревал. Возможно, ДМТ тоже подействовал таким же образом. До исследования я был зубрилой. Теперь я обращаю внимание и на другие вещи. Я не могу подумать ни о чем другом, что могло бы изменить меня так сильно».
Но два года спустя он испытывал меньший энтузиазм:
«Меня изучали, мой мозг подвергался воздействию химических веществ – это вовсе не было опытом, поменявшим мою жизнь. Раз в два месяца я могу случайно вспомнить о приеме максимальной дозы. Но это меня не изменило. Это только напомнило мне о том, как я принимал вещества в двадцать лет, когда я был беззаботным и у меня было много свободного времени».
Мы прочитали об околосмертельном опыте Уиллоу в главе 15. Как-то после приема минимальной дозы ДМТ она задумалась о том, как изменилась ее жизнь после участия в исследовании:
«ДМТ учит меня переходу, изменению и отношению к смерти. Недавно умер отец моего мужа, и мне стало ясно, что мой взгляд на смерть очень сильно изменился. Я знаю, что он перешел, а не исчез.
ДМТ связан со смертью и умиранием. Под его воздействием я получила околосмертельный опыт. Это не пустая смерть, а насыщенная. Мне она на самом деле понравилась. Я больше не боюсь смерти. Дело не в том, что мне надо дождаться смерти, чтобы не бояться и знать, на что она похожа. Скорее, я успокоилась и в большей степени готова принять жизнь».
Тайрон был добровольцем из проекта по изучению кривой доза-эффект, оказавшимся в «органической квартире будущего». Во время дня приема плацебо мы смогли проанализировать его участие в проекте.
«Возможно, я меньше напиваюсь», признался он. «Я все еще выпиваю одну или две бутылки пива по вечерам, чтобы немного расслабиться, но такое, чтобы выпить пять бутылок вечером в субботу или пятницу, происходит гораздо реже. Все более или менее обычно. Моя девушка хочет, чтобы мы поженились. Я ни разу не был женат. Это серьезное решение. Я думаю о том, чтобы окончательно осесть. Может быть, это связано с исследованием, а может быть, с тем, что сейчас происходит в моей жизни. Исследование могло немного помочь, но не сильно».
Во время повторной встречи два года спустя он сказал: «в то время у меня были очень мудрые мысли, но я не до конца отследил их. Но их было приятно думать. Правда, спустя три или четыре месяца я перестал о них серьезно задумываться.
В общем, я думаю, что у меня улучшилось здоровье, но я не думаю, чтобы это было связано с ДМТ. В моей жизни не было перемен, которые я мог бы приписать непосредственному воздействию ДМТ».
Стен, с чьим терапевтическим опытом мы ознакомились в главе 11, описал возможное воздействие опыта с ДМТ на его последующую чувствительность к псилоцибиновым грибам. У нас был разговор на эту тему в конце проекта по изучению кривой доза-эффект.
Стен сказал: «я дважды принимал грибы с тех пор, как начал участвовать в этом исследовании, и психоделики никогда раньше не уносили меня так далеко. У меня был опыт того, что я захожу в белый свет и не выхожу оттуда. Я раньше никогда не думал, что я сам могу сделать выбор – остаться или вернуться. Я увидел, что белый свет – это единственное, что существует, и что этот мир всего лишь игра света и тени».
«Как насчет возможных эмоциональных изменений?»
«Возможно, духовные туннели и были открыты», ответил он, «но сами трипы в основном проходили без содержания или откровения. Возможно, я больше настроен на сопереживание и восприятие. Если все дело в этом, то перемены почти незаметны. И это не связано с ДМТ. Возможно, если я проанализирую последние два месяца, то я увижу определенные перемены, но они не были напрямую вызваны приемом ДМТ».
Мы встретились со Стеном после того, как он завершил свое участие в изучении толерантности. Он был немногословен по поводу воздействия своих сессий с ДМТ:
«Возможно, это повлияло на мое восприятие себя. Но у меня не было ни духовного, ни психологического прозрения, хотя ДМТ оказал очищающее воздействие, и заложил основу для многих других событий».
Я описывал опыт Аарона в главе 12 «Невидимые миры» и главе 13 «Контакты через завесу:1». Во время изучения пиндолола ему ввели плацебо, и он смог поразмышлять о воздействии ДМТ на свою жизнь:
«Меня очень интересует долгосрочное воздействие. Я оказался в другом состоянии. Я сам по себе не изменился, но стал более открытым синхронности, магии и неожиданным возможностям».
Во время более поздней встречи Аарон сказал: «ДМТ был очень сокрушительным веществом, он многое потряс во мне. Я обнаружил, что отпуская себя, могу лучше контролировать свою реальность; это парадокс. Я обнаружил, что прием ДМТ усилил вербальные, визуальные и музыкальные способности. В общем, ДМТ показал мне еще один уровень, или процесс, который я должен был увидеть. Ничего из того, что я чувствовал, или о чем я думал, не влияло на прохождение сессии. Я понял положительную сторону потери контроля».
Сара, вступившая в сложный контакт с нематериальными сущностями во время изучения толерантности, также участвовала в изучении пиндолола. В последнюю из ее четырех сессий мы смогли оглянуться назад и проанализировать ее участие в исследовании.
«Все стало гораздо шире. Я осознаю миры, существующие с другой стороны этой реальности. Я помню этих существ. Мое общение с ними было настолько реально, что воспоминание о нем не тускнеет со временем, как другие воспоминания. Они хотят, чтобы мы вернулись, чтобы они могли учить нас и играть с нами. Я хочу вернуться назад и научиться. Мне бы хотелось, чтобы не было контроля над тем, кто получает ДМТ!».
До того, как Рекс пережил свою поразительную сессию с 0,2 ДМТ и пиндололом, описанную в главе 14, «Контакты через завесу:2», он получил меньшую дозу ДМТ с пиндололом. Когда эта сессия подходила к концу, я спросил его о том, что он думает по поводу своего участия в проекте.
«У меня было больше творческих моментов», ответил он, «и я больше пишу. Какими бы хаотичными они не были, сессии с ДМТ позволили мне собраться. Пройдя через это, я лучше почувствовал внутреннюю силу.
Я написал несколько стихотворений о Другом. Многие из этих стихотворений были написаны раньше, но часть я написал после участия в проекте. ДМТ заставил меня столкнуться с теми аспектами моего подсознания, которых я не осознавал, такими, как страх смерти».
Мы прочитали о пугающей встрече Кена с сексуально агрессивными крокодилами. Через несколько месяцев после этого я позвонил ему, чтобы узнать, как у него дела. Он звучал удивительно философски:
«Это на самом деле поменяло мое отношение к смерти. Я не так сильно боюсь умереть, как раньше. Это также поменяло мои взгляды на жизнь – в плане того, что все не такое, каким кажется. Есть определенное чувство отказа от ожиданий.
Я также меньше боюсь собственного безумия. Есть такое еврейское чувство вины, диктующее вписываться в общую картину и быть нормальным, но сейчас я меньше склонен к этому. Я не очень интересуюсь людьми или социальными ситуациями, не имеющими значения для меня. Дружба с людьми, которые не очень важны для меня, постепенно отходит на второй план».
Мы раньше не встречались с Фредериком. Его опыт с ДМТ не очень важен и не поднимается выше «среднего» уровня дозы 0,4 мг./кг. Но как-то утром, получив небольшую дозу молекулы духа, он сказал следующее о воздействии ДМТ, растянутом во времени:
«Я, в общем, стал более расслабленным после 0,4 мг./кг. Кажется, что эта доза сняла определенные энергетические блоки. В течение двух лет я очень много усилий прикладывал к своей работе, и продолжал делать это по инерции. От этого было трудно отказаться. Когда меня отпускало после большой дозы, я увидел, что мою энергию блокируют страхи и то, как крепко я за все держусь. Ничего специфического, но большая собранность и осознание своего состояния. Сейчас я не так сильно спешу все сделать. Я более расслаблен. Я менее зациклен на своих целях. Если не сделать что-нибудь сейчас, можно будет сделать это позже».
Гейб, врач, о чьих контактах с существами и посещении «детской» мы читали чуть выше, описал некоторые позитивные отголоски своих встреч с молекулой духа. Этот разговор состоялся во время изучения толерантности, когда ему ввели четыре дозы солевого раствора.
Он сказал: «благодаря участию в исследовании, я испытываю умиротворенность. Это не похоже на большие дозы других психоделиков. Я могу получить доступ к тому, что лежит глубоко в моей душе. Это прямо здесь, как на экране кинотеатра. Это у тебя в лице. ЛСД не так похож на кино, как ДМТ. В течение двух или трех недель после изучения толерантности я мог гораздо больше помочь людям, с которыми я работаю. Я был супер-полезным».
Передозировка Филиппа с 0,6 мг./кг. произошла в самом начале исследования, когда мы устанавливали подходящее соотношение «максимальных» и «минимальных» доз. В течение следующих нескольких месяцев он замечал в себе легкие симптомы паники, когда оказывался в незнакомых или неясных обстоятельствах. Казалось, что он стал чрезмерно чувствительным к любой возможности потери контроля над ситуацией. Тем не менее, он успешно с этим справился, и участвовал в проекте по изучению кривой доза-эффект.
Во время разговора с Лорой после завершения проекта, он заявил:
«Теперь у меня есть гораздо более ощутимое чувство космического и божественного осознания, и измененное отношение к себе. Более реальное ощущение связи с тем, что окружает меня. Я лучше вписываюсь в общую картину. Мое собственное божественное начало в меньшей степени является абстракцией. Мои мысли и чувства сейчас в большей степени пересекаются».
Хотя он думал, что это также изменило его метод психотерапии с клиентами, он не считал, что это заметно со стороны. С момента участия в проекте ДМТ Филипп снизил употребление психоделиков. Теперь он принимал их раз в два или три месяца, вместо нескольких раз в месяц, и употреблял их более осторожно, в присутствии тех, кто сможет оказать ему поддержку. Он не был уверен в том, какие из этих перемен были вызваны другими переменами в его жизни – переездом и разводом, а какие – приемом ДМТ.
Дон был тридцатишестилетним официантом и писателем. Его трансперсональные сессии с максимальной дозой ДМТ настолько потрясли его видение мира, что он в первые за многие годы перестал писать. В отличие от Елены, Дон впал в отчаяние, столкнувшись лицом к лицу с непостижимой и всеохватывающей природой источника всего сущего. Елена была проникнута духом восточного мистицизма, а Дон был воспитан в католической вере и продолжал придерживаться ее догматов. Елена нашла любовь за «безразличной» пустотой. Дон, с другой стороны, почувствовал себя шокированным и пораженным отсутствием личного Бога или спасителя за всем этим. Он чувствовал, что его предали. ДМТ разбил его духовный и философский фундамент, и он не смог ничем заменить его.
Когда я позвонил ему, чтобы пригласить поучаствовать в дополнительном проекте, он отказался, но рассказал мне о том, как у него дела. Он чувствовал себя неплохо.
Он сказал мне: «у меня все лучше, чем перед проектом. Я испытываю больше энтузиазма к жизни, так как я пережил смерть. Я вернулся к творчеству. В том, что я пишу, присутствует влияние ДМТ, но не очень сильно».
Мы ознакомились с кратким отрывком одной из сессий Рея с максимальной дозой ДМТ, проведенной во время исследования ДМТ с ЭЭГ в главе 15, «Смерть и умирание». Когда мы встретились с ним через несколько лет, вот что он сказал нам о долгосрочном воздействии своих сессий с максимальной дозой:
«В моем словарном запасе появились новые слова для описания психоделического опыта. Я в большей степени воспринимаю людей как организмы. Я думаю, что опыт с ДМТ подтвердил определенные духовные представления, особенно веру в ценность субъективного, помимо подтверждения ценности научных данных».
Он также прислал нам фотографию своего маленького сына. Его среднее имя было Страссман.
Лукас, чей околосмертельный опыт чуть было не привел к сосудистой недостаточности, тем не менее чувствовал, что он вынес нечто позитивное из своей сессии.
«Я по-другому стал смотреть на мир после приема ДМТ», сказал он. «Я более открыт и расслаблен. Этот опыт заново подтвердил ценность моего пути и того, чем я занимаюсь. Что касается моих верований и духовных перспектив, они были усилены».
Елена, о чьем мистическом опыте мы прочитали в главе 16, прислала мне письмо через год после завершения изучения кривой доза-эффект:
«Яркость большинства воспоминаний тускнеет со временем. С ДМТ не так. Образы и ощущения от моих сессий стали более яркими и детальными. Я помню, что я смогла смотреть на вечный огонь созидания, и не обжигаться, нести на плечах вес всего мира, и не сломаться. Это приносит перспективу в мою повседневную жизнь, и я могу расслабиться и с большей легкостью принять ее. Вне меня мало что изменилось. Внутри себя я испытываю чувство комфорта от знания того, что моя душа – вечна, а осознание бессмертно».
Давайте подведем итог этих более поздних бесед. Добровольцы отмечали более сильное ощущение себя, меньший страх смерти и большую любовь к жизни. Некоторые обнаружили, что им становится легче расслабиться, и что им меньше приходится давить на себя. Некоторые добровольцы стали меньше употреблять алкоголь, или обрели повышенную чувствительность к психоделическим веществам. Другие стали более уверенны в существовании разных уровней реальности. МЫ также слышали о большей уверенности в своих убеждениях. В этих случаях взгляды и перспективы стали шире и глубже, но не изменились существенно.
К счастью, Филипп, Лукас и Кен не испытали негативных последствий. Хотя формально мы не проводили беседу с Кевином после того, как у него сильно подскочило давление, но после этого мы с ним несколько раз виделись в компании, и казалось, что он не страдал от негативных последствий.
В некоторых случаях в жизни добровольцев произошли ощутимые перемены, но они уже определенным образом начали происходить до их встречи с молекулой духа. Некоторые из наших объектов развелись, но это не было напрямую связано с воздействием сессий с ДМТ. Возможно, сессия Марши с максимальной дозой ДМТ, в которой она столкнулась с белыми фарфоровыми фигурами на карусели, убедила ее в том, что она является частью «своей культуры», культуры восточного побережья. Она развелась с мужем и уехала из Нью-Мехико. Но она до этого дважды была замужем, и прекрасно представляла себе, каким трудным был ее брак.
Никто не отказался от удачной карьеры в пользу более желанного занятия. Питер, один из наших добровольцев, под воздействием ДМТ видел образ общины в Аризоне, в которую он хотел переехать. Он переехал туда после того, как завершил участие в изучении кривой доза-эффект. Но он был на пенсии и хорошо обеспечен, поэтому переезд дался ему легко.
Шон тоже принял несколько решений по поводу своей работы. Он снизил количество часов, в которые он выполнял каторжную работу адвоката, чтобы посвятить больше времени «работе в саду» и посадке большего количества деревьев на принадлежащей ему площади земли в сельской местности. К тому же, он с достоинством перенес уход своей подруги, и начал новые, более плодотворные отношения во время участия в проекте ДМТ. В случае с Шоном многие из этих перемен уже назревали, когда он начал работать с нами.
Казалось, что Андреа, чьи крики «Нет! Нет! Нет!» звучали в Исследовательском Центре, станет одним из добровольцев, в чьей жизни произойдут значительные изменения. Ее сессии с максимальной дозой ДМТ показали ей ценность и границы ее тела, и помогли ей вспомнить юношеские идеалистические планы по поводу ее карьеры. Но к тому времени, как я уехал из Нью-Мехико два года спустя, она не продвинулась дальше получения каталогов из местных колледжей.
Даже в случае с Еленой я не был уверен в том, что она действительно извлекла практическую пользу из своего опыта. Мы остались друзьями, и я продолжал встречаться с ней и с Карлом, но в ее повседневном шаблоне взаимодействия с окружающим миром не произошло значительных перемен. Ее случай был одним из самых первых случаев, которые вызвали во мне нежелание в полной степени принимать трансформирующую способность даже самого глубокого и невероятно духовного опыта.
Меня особенно разочаровало то, что никто не занялся психотерапией или какой-либо духовной дисциплиной для того, чтобы проработать откровения, полученные под воздействием ДМТ. Некоторые люди, которые раньше проходили терапию, возобновили ее, или возобновили прием антидепрессантов из-за того, что через какое-то время после сессий с максимальной дозой ДМТ у них снова началась депрессия. То есть, они скорее искали защиты от возможных негативных эффектов, чем стремились извлечь выгоду из психологических или духовных откровений, полученных ими во время сессий.
Почему наши добровольцы не получили более ощутимой пользы?
Во время проведения сессий нашим основным приоритетом не была помощь добровольцам. Наше исследование не было медицинским исследованием. Добровольцы были достаточно адекватны. Мы не собирались лечить наших объектов исследования. Мы планировали сидеть рядом и поддерживать их, вместо того, чтобы направлять их в какую-либо определенную область. В основном, так и бывало. Когда мы все-таки применяли психотерапевтические техники или методы, это было вызвано клинической необходимостью или осторожностью. Мы тщательно избегали работы на психологическом уровне с большинством наших добровольцев. Наоборот, одним из самых важных вопросов было то, приведет ли нейтральная окружающая обстановку к позитивной реакции тех людей, которые получили мощный опыт с ДМТ.
По мере проведения нашего исследования мы прояснили еще один вопрос. Он заключался в глубоком и неоспоримом осознании того, что ДМТ не обладает неотъемлемыми терапевтическими свойствами. Вместо этого мы снова столкнулись с первоочередной важностью сета и сеттинга. То, что добровольцы привносили в свои сессии, и более широкий контекст их жизни были столь же важны, если не важнее самого вещества, в определении того, как они подходили к своему опыту. Без подходящего контекста – духовного, психотерапевтического, или любого иного, в котором они могли осмысливать свои путешествия с ДМТ, их сессии становились лишь дополнительным интенсивным психоделическим опытом.
С течением лет я начал испытывать определенное беспокойство по поводу прослушивания рассказов добровольцев об их первой сессии с максимальной дозой ДМТ. Казалось, что я не хочу слушать эти рассказы. Эти психотерапевтические, околосмертельные и мистические сессии постоянно напоминали мне об их бездейственности в совершении ощутимых перемен. Я хотел сказать: «это все очень интересно, ну и что? Какова цель?». Отсутствие длительного воздействия у этих сессий начало разрушать фундамент моей мотивации проведения подобного исследования. К тому же, совершенно удивительные рассказы о контактах с невидимыми мирами и их обитателями заставили меня хвататься за соломинку в попытке найти их значение и установить степень их реальности. Мое отношение к сессиям с максимальной дозой начало меняться от надежды на прорыв к облегчению от того, что добровольцам не был причинен вред.
Мне стала ясна необходимость поменять суть психоделического исследования, проводимого в Альбукерке. Риск был очень ощутим, а возможность долгосрочной пользы была неопределенной. Я начал искать способ улучшения соотношения риска и пользы. Это требовало разработки терапевтического проекта, в котором нужно было работать с пациентами, а не с нормальными добровольцами. Для этого также требовалось вещество с более длительным воздействием, дающее возможность проводить психологическую работу во время состояния острой интоксикации.
В следующих двух главах я расскажу о том, каким образом прекращение моей работы было связано с исследованием, в котором я планировал работать с псилоцибином, веществом, обладающим большей длительностью воздействия, и лечить пациентов. Сочетание определенных событий, как связанных с исследовательским окружением, так и не связанных с ним, оказывало на меня чрезвычайное личное и профессиональное давление. В определенный момент я почувствовал, что почти ничего не потеряю, и многое приобрету, если прекращу исследование психоделиков.
Прекращение
В рамках проведения проекта по изучению психоделических веществ мы столкнулись с множеством разнообразных проблем. Их кумулятивное воздействие привело к тому, что я прекратил исследование и уехал из Нью-Мехико. В этой главе я начну разговор об этих событиях.
Некоторые трудности были заложены в самом проекте с самого первого момента его разработки, и столкновение с вызванными ими проблемами было лишь вопросом времени. Наиболее очевидной из этих трудностей была биомедицинская модель исследования.
Другие проблемы возникли благодаря череде неприятных событий. К этим проблемам относится запрет университетского Комитета по этике проведения исследований с участием людей на проведение проекта с псилоцибином не в больнице, а в более приятной обстановке.
Я предвидел многие камни преткновения, но решил рассматривать их угрозу как минимальную, надеясь, что все «разрешится само собой». Я не должен был удивляться тому, что большинство моих коллег из Университета Нью-Мехико не оказали мне обещанной поддержки в проведении исследования. Хотя я подозревал, что отдельные сессии с максимальной дозой ДМТ не окажут значительного долгосрочного позитивного воздействия на большинство наших добровольцев, мне нужно убедиться в этом самому. Я оставил в исследовательской команде особенно беспокойного аспиранта, причинившего нам массу неудобств. Я не обратил внимания на рассказы о контактах с сущностями под воздействием ДМТ, и не был готов к тому, насколько часто мы будем сталкиваться с ними в нашей работе. Я должен был догадаться, как отреагирует моя буддийская община на тот факт, что я открыто говорю о связи психоделиков с буддийскими практиками.
Определенные события могут казаться действительно неожиданными, но, оглядываясь назад, я могу связать их с напряжением, вызванным проведением исследования, и его влиянием на меня и тех, кто меня окружал. В эту категорию попадает то, что моя бывшая жена неожиданно заболела раком.
Последствия работы с молекулой духа являются настолько сложными, широкими и далеко идущими, что те, кто не участвовал в нем с самого начала, не могут на самом деле понять, каким было наше исследование. Целью этой книги является рассказать всю историю целиком. Частью этой истории является ее завершение. Для меня важно передать эти подробности тем, кто сейчас работает, или планирует работать с психоделическими веществами, в духе «согласия на основе полученной информации». Надо знать, во что ввязываешься.
Проект пронизывало несколько основных линий, и в начале исследования они не противоречили друг другу. Я хотел вводить ДМТ, изучать воздействие разных доз, и снова вводить ДМТ. Я отнесся к первым двум проектам, изучению кривой дозы-эффекта и толерантности, как к закуске и главному блюду. Одиночные большие дозы молекулы духа были невероятно психоделическими, а повторный прием позволил ассимилировать опыт и более эффективно поработать с глубоко измененным состоянием сознания, доступ к которому предоставляло это вещество. Но модель исследования также заставила меня приступить к последующим проектам по исследованию ДМТ, которые должны были соответствовать определенным ограничениям негативного характера.
Основная задача биомедицинской модели заключается в препарировании, внимательном рассмотрении и объяснении исследуемого биологического явления путем описания. Так как эта модель имеет власть над психиатрическими исследованиями, я тщательно ее изучил и организовал исследование ДМТ в соответствии с ее правилами.
Во время проведения исследований кривой доза-эффект и толерантности, биологические показатели были менее убедительны, чем психологическое воздействие ДМТ. Мы брали кровь на анализ, и измеряли основные показатели состояния организма и температуру. При помощи этих данных мы могли математически доказать, что нечто на самом деле происходит. Данные оценочных шкал также успешно вписывались в клиническую и объективную реальность. То есть, вопросник предоставлял объективное подтверждение субъективного воздействия. Тем не менее, наиболее интересные и полезные данные были получены путем выслушивания и наблюдения за нашими добровольцами в палате 531.
Но как только мы приступили к необходимому исследованию механизма действия, биомедицинская модель начала накладывать большие ограничения на то, какие виды исследования мы могли проводить. В главе 8, «Получение ДМТ», я описал последующие исследования ДМТ, в которых изучалось воздействие пиндолола, ципрогептадина и налтрексона. Мы вводили эти блокирующие рецепторы вещества в комбинации с ДМТ, и сравнивали реакцию с реакцией на чистый ДМТ. Таким образом, мы стремились сделать предположение о роли соответствующих рецепторов как промежуточного звена определенного воздействия молекулы духа.
В рамках исследований этого вида субъективное воздействие ДМТ больше не занимало переднего плана нашего проекта. Механизм действия был более важен, чем сам опыт. Открытый сеттинг поменялся колоссальным образом. Протоколы этих исследований рассматривали добровольцев не как индивидуумов, получающих психоделический опыт, а как биологические системы, при помощи которых мы можем более точно определить механизм действия вещества.
Было труднее испытывать энтузиазм по поводу этих исследований, чем по поводу предыдущих. На самом деле, добровольцы приложили столько же усилий к тому, чтобы я их провел, как и я к тому, чтобы добиться их участия. Мой дискомфорт был также вызван осознанием того, что я узнал нечто важное и основное по поводу работы молекулы духа. Я описывал этот вывод в последней главе – а именно, то, что во время сессий с максимальной дозой ДМТ в нашем сеттинге было трудно получить ощутимую или долгосрочную пользу. Я увидел, что в сочетании с растущим процентом негативного воздействия, соотношение риска и пользы начинает выглядеть менее благоприятно. Мне нужно было сменить модель проведения исследования на ту, в рамках которой люди будут извлекать пользу из участия в проекте.
Две модели, в рамках которых люди могут «исцеляться», это психотерапевтическая и духовная модель. Вероятность проведения проекта, основанного на духовных постулатах в клинической исследовательской обстановке была невысока. Поэтому я начал разработку психотерапевтического проекта, психотерапевтического проекта с неизлечимо больными людьми с применением псилоцибина.
Именно в этот момент я остро ощутил отсутствие более крупного психоделического исследовательского сообщества в моем университете. Хотя Исследовательский Центр и факультет психиатрии постоянно поддерживали мою работу, рядом с нами не было коллег-психиатров, знакомых с исследованиями психоделических веществ.
Причина того, что я начал работу по биомедицинской модели, в большой степени связана с тем, что другие ученые, исследовавшие психоделики, особенно психотерапевты, пообещали присоединиться ко мне, как только я начну исследование в Нью-Мехико. Я был готов пойти на риск, связанный с сетом и сеттингом, изначально заложенный в биомедицинской модели, в надежде на то, что коллеги позже помогут мне перейти к более терапевтической деятельности.
В Соединенных Штатах существует обширная сеть ученых и клинических врачей, интересующихся психоделическими веществами. Многие из них находятся в тесном контакте с академическим и частным сектором. До начала исследования ДМТ я встречался почти с каждым из них на разнообразных научных встречах. Сообщество исследователей психоделиков казалось более альтруистичным и склонным к сотрудничеству, чем более крупное биомедицинское исследовательское сообщество. Возможно, ученые, верящие в силу психоделиков, должны объединить свои силы, а не конкурировать друг с другом.
На этих встречах была озвучена общая жалоба на то, что «правительство не разрешает нам изучать эти вещества». Если бы только кто-нибудь, где-нибудь мог начать, это место стало бы центром возрождения психоделического исследования. Когда стало ясно, что я получу разрешение и финансирование на изучение ДМТ, мне казалось, что именно Университет Нью-Мехико станет таким центром.
Я был готов принять очевидные недостатки модели, основанной на животной биологии, в качестве цены начала исследования. Но я надеялся, что установив безопасный способ приема психоделиков под медицинским надзором, я смогу начать терапевтические исследования с участием моих коллег. Это стало бы плавным переходом от изучения кривой доза-эффект и толерантности к проектам по психоделической терапии.
Венцом этой амбициозной клинической работы стала бы разработка новых психоделических веществ с уникальными свойствами. При наличии полноценного набора клинической аппаратуры, было бы легко оценить воздействие новых препаратов на нормальных добровольцев и на пациентов.
Это звучало очень правдоподобно. Университет Нью-Мехико является основным университетом штата, у него несколько факультетов и программ по подготовке аспирантов, профессиональные школы и медицинский колледж, имеющий очень высокий рейтинг. Я считал, что как только в Альбукерке начнется исследование, около полудюжины выдающихся коллег со всей страны присоединятся ко мне. Они мне это пообещали.
После того, как Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов утвердило проект ДМТ, и когда мы начали работу над ним в конце 1990 года, я пригласил своих коллег участвовать в проекте. Наконец-то мы получили возможность, которую так долго ждали.
Вот что мне ответили коллеги:
«Моя жена считает, что Альбукерк слишком маленький город. Там недостаточно торговых центров. Моя дочь не хочет уезжать от друзей».
«Нам надо подождать семь лет, пока наш сын не закончит школу».
«Университет Нью-Мехико – второсортный. Я никогда не буду заниматься там исследованиями».
«Мы уже достаточно часто переезжали. Я не хочу решаться еще на один переезд, если только не буду твердо уверен в том, что он станет последним».
«Я должен подождать, пока не получу докторскую степень. Я не знаю, когда это произойдет».
«Мне не хочется столько работать. Мне нравится моя работа на неполный день в психиатрической клинике. Я могу часто брать отпуск и подолгу заниматься медитацией».
Должен сказать, что я пал жертвой того, что принял желаемое за действительное. Легче говорить о трансформирующей ценности психоделического опыта, чем реализовывать его. Возможно, у моих коллег был вдохновляющий опыт, но они не были достаточно преданны целям, требующим работы и самопожертвования.
Конечно, существовали и другие, менее явные причины того, что все вдруг передумали по поводу объединения сил с целью создания критической массы психоделических исследований. Одной из этих причин было беспокойство по поводу проведения подобной работы. Это совершенно нормальная и здравая причина, хотя ее и трудно принять. Каждый, кто хоть немного знает о прописывании психоделиков, испытывает беспокойство лишь при мысли об этом.
Другая причина касалась политических мотивов. А именно, кто собирался прокладывать путь в исследовании психоделиков? Вместо того, чтобы объединить наши усилия, некоторые из моих коллег сочли прорыв в Альбукерке возможностью основать и возглавить собственные исследовательские организации.
Хотя отсутствие поддержки со стороны коллег по психоделии было серьезной эмоциональной потерей, я мог с этим справиться. Сложнее было остаться одному. Я должен был придерживаться плана исследования, от которого я надеялся отойти как можно скорее при помощи своих сотрудников.
Когда изучение кривой доза-эффект подходило к концу, мне нужно было решить, каким образом составлять последующие заявки на финансирование и планы исследования. Предлагать полноценные психотерапевтические протоколы казалось слишком рискованным. У меня не было опыта в этой области исследований, и я знал, что подобные предложения не привлекут финансирования. Мы могли бы по инерции продолжать биомедицинские исследования. У нас были необходимые данные и поддержка Исследовательского Центра, и это была моя область знаний. Последующие проекты по изучению механизма действия не были бы слишком противоречивыми, и я смог бы найти для них финансирование.
Я мог бы отложить этот процесс, проводя исследование кривой доза-эффект и, возможно, исследование толерантности с другими веществами, такими, как псилоцибин и ЛСД. Но предпочтение должно было быть отдано проектам, изучающим деятельность мозга. Любые психотерапевтические проекты были бы незначительными, неформальными и далекими от основного направления моей работы. Я разработал несколько экспериментов, выясняющих механизм действия, утвердил их и получил щедрое финансирование на их проведение. В то же самое время, я также получил утверждение и финансирование проекта изучения кривой доза-эффект с псилоцибином.
Псилоцибин, активный ингредиент волшебных грибов, по своему химическому составу очень близок к ДМТ. Он является перорально активным веществом, и действует гораздо дольше. Он также значительно популярней ДМТ, поэтому изучение его воздействия гораздо важнее для общественного здравоохранения.
Воздействие псилоцибина, длящееся от шести до восьми часов, во многом подходило моим целям. Мы могли бы изучать его воздействие более неторопливо, чем в случае с ДМТ. Добровольцы могли бы участвовать в экспериментах, находясь под воздействием псилоцибина так, как они не могли бы, будучи ослаблены кратким пиковым воздействием ДМТ.
Но сеттинг Исследовательского Центра был препятствием в разработке псилоцибиновых протоколов. Многие из наших добровольцев, участвовавших в проекте ДМТ, ухватились бы за возможность участия в псилоцибиновом проекте, если бы они не должны были провести весь день в измененном состоянии сознания в больнице.
Краткость воздействия ДМТ позволяла нам выкроить спокойную минутку в Исследовательском Центре. Даже при этом бывали дни, когда звук реактивных самолетов, смех и споры медицинского персонала, грохот колес тележек, стоны и крики пациентов, вентиляционный канал над головой и рев компакторов оказывали значительный негативный эффект на сессии с ДМТ. Запахи горелой еды, лекарств и мощных дезинфицирующих средств были особенно неприятны А редкие, но регулярные случаи, когда в палату 531 входил кто-нибудь из обслуживающего персонала больницы, служили постоянным источником беспокойства. Все эти факторы превратили бы сессию с псилоцибином, длящуюся весь день, в упражнение по терпению.
Университету принадлежало несколько небольших домов в городе, расположенных в квартале от больницы. Там проживали регулярно меняющиеся клинические, административные и академические сотрудники. У некоторых домов были маленькие дворики и сады, и они казались идеальным местом для того, чтобы проводить исследование по псилоцибину. Я разговаривал с представителями администрации Исследовательского Центра, юрисконсультом университетской больницы, представителями отделения по управлению рисками и факультетом психиатрии о том, чтобы перевести проект по псилоцибину из больницы. Все они нашли мою просьбу резонной, осторожной и выполнимой.
Но Комитет по этике проведения исследований с участием людей, многие из членов которого в тот момент не были знакомы с нашим исследованием, беспокоился по поводу вопросов безопасности, которые могли возникнуть в случае проведения исследования вне клиники. Они хотели быть уверены в том, что в том случае, если некоторые из добровольцев станут вести себя агрессивно, неподалеку окажутся охранники, и они хотели, чтобы мы проводили исследование в более закрытом больничном сеттинге. Как часто бывает, их страхи привели именно к тому результату, которого они хотели избежать.
Некоторые из самых храбрых добровольцев, участвовавших в проекте по ДМТ, вызвались участвовать в пилотной работе по проекту с псилоцибином, в рамках которой мы должны были установить «маленькие», «средние» и «большие» дозы вещества. Несколько человек отказалось от участия после приема маленькой дозы, потому что они нашли больничную палату и сеттинг в целом слишком ограничивающими. У этих объектов исследования не возникло никаких проблем, помимо того, что они чувствовали скуку и отсутствие пространства. Потом у нас произошел серьезный инцидент.
Одним из этих добровольцев была Франсин, физиотерапевт, с которым я познакомился когда работал консультирующим психиатром больницы. Когда она вызвалась участвовать в исследовании ДМТ с пиндололом, ей было тридцать пять лет. Во время учебы в колледже она часто принимала психоделики, но отказалась от них, когда училась в аспирантуре. Потом она вышла замуж, и у нее была большая счастливая семья.
Меня обеспокоили ее рассказы о том, как она долго ехала за рулем, плавала в озере и занималась другими делами, требующими концентрации внимания, находясь под воздействием психоделиков. Возможно, таким образом она пыталась парировать воздействие веществ. Она была достаточно крепкой физически, но мне казалось, что ее физические данные не были единственной причиной того, что она производила впечатление зажатого человека. Тем не менее, мои тщательные расспросы не выявили ни единого признака того, что она не справится с ситуациями, которые могут возникнуть когда она будет находиться под воздействием вещества.
Франсин без труда выдержала прием пробной минимальной дозы ДМТ, но она максимально подняла изголовье кровати, почти под углом в девяносто градусов. Казалось, что ей ужасно неудобно, но она это отрицала. Она говорила во время всей сессии, с того момента, как я начал вводить вещество, до того, как его воздействие завершилось. Я честно предупредил ее насчет максимальной дозы ДМТ.
Не думаю, что это будет так серьезно. В конце концов, я в прошлом очень часто принимала ЛСД, и он не оказывал на меня сильного воздействия.
На следующее утро, до того, как начать вводить вещество, мы попросили ее надеть повязку на глаза и лечь. Если она будет меньше отвлекаться на то, чтобы прокомментировать нам свой опыт, она сможет лучше прочувствовать воздействие. Она неохотно согласилась надеть повязку на лоб, чтобы иметь возможность натянуть ее на глаза чуть позже, «если я увижу необходимость в этом». Она опять подняла изголовье кровати.
Прием максимальной дозы прошел у Франсин с неприятностями, что напомнило ей о том, сколько времени прошло с учебы в колледже, когда она ходила в трипы. Она жила полной и занятой жизнью, у нее было много обязанностей, и она не была уверена в том, что ей стоит идти на высокий психологический риск, связанный с приемом больших доз веществ. Как и после приема минимальной дозы, она держала глаза открытыми и разговаривала во время всей сессии. Один из ее комментариев очень четко выразил отношение Франсин к молекуле духа:
ДМТ сказал: «пойдем со мной, пойдем со мной», а я не была уверена в том, что могу последовать за ним.
Несмотря на свои сомнения, Франсин легко справилась с исследованием пиндолола, и охотно вызвалась участвовать в пилотной работе с псилоцибином. Она считала, что более медленное воздействие псилоцибина понравится ей больше, чем «ядерная пушка» ДМТ.
После приема первой дозы псилоцибина Франсин получила очень приятный опыт. В тот день она с большей готовностью приняла наш сеттинг, и в течение большей части сессии она смеялась, хихикала и радостно восклицала. Когда день подошел к концу, она подвела его итог:
Это было совершенно невероятно. Я никогда в жизни не была настолько под кайфом. По сравнению с этим 0,4 ДМТ – ничто. Это был самый замечательный трип. Возможно, я больше никогда не захочу триповать. Зачем? В чем будет смысл этого? Определенно нет необходимости в более высокой дозе псилоцибина.
Мне пришлось отвезти ее домой, потому что ее муж не мог уйти с работы, чтобы заехать за ней. Именно тогда я узнал, как сильно муж Франсин беспокоится по поводу ее участия в нашем исследовании. Мы немного поболтали втроем у них дома, и я уехал, не зная, что думать по поводу страхов ее мужа. Когда я уезжал Франсин выглядела бледной и потрясенной, но счастливой.
Впоследствии выяснилось, что доза, которую она приняла, не была психоделической дозой для других добровольцев, и перед следующим раундом тестов я увеличил ее на 50 процентов. Франсин позвонила Лоре. Она считала, что ей надо «идти вровень» с остальными добровольцами, и ей не хотелось, чтобы ее считали «трипующей в легком весе». Я разрешил ей вернуться, хотя испытывал определенные сомнения.
День начался сложно, потому что она передвинула кровать в дальний угол палаты до того, как пришли мы с Лорой. Она не хотела передвигать ее обратно, в середину палаты, где она обычно стояла. К тому же, один из студентов-медиков зашел в палату поговорить с ней до того, как я их познакомил, что шло вразрез с моими желаниями. Франсин придавала большое значение вопросу анонимности, так как была сотрудницей больницы. Я бы сначала обсудил с ней визит этого студента.
Эти два нарушения правил – студент и место расположения кровати – вызвали во мне высокую степень беспокойства до начала сессии. Я был почти готов отменить сессию в тот день, но все остальные были готовы продолжать.
Через 15 минут после того, как она приняла капсулу с псилоцибином, Франсин стала беспокойной, напуганной и взволнованной. Она обвинила меня в том, что я «копаюсь» в ее мозге. Когда она в панике позвонила мужу на сотовый, и их разговор прервался на полуслове, она обвинила мои «мозговые волны» в том, что они вызвали технические неполадки. Франсин могла терпеть в палате только Лору, и попросила нас со студентом выйти на минутку. Когда мы были на посту медсестер, решая, что делать дальше, муж Франсин промчался по коридору, вошел в палату 531 и забрал ее. Они оттолкнули Лору и выбежали из Исследовательского Центра прежде, чем я понял, что происходит. Когда ее муж пробегал мимо меня, он сказал: «с ней и раньше такое было».
Я подумал: «как вовремя сказал».
Охранники пришли слишком поздно. Во время пика под псилоцибином Франсин свободно разгуливала по Альбукерку.
К счастью, в тот день Франсин оставалась под бдительным надзором ее мужа и с ней ничего не произошло. Тем не менее, мне нужно было написать отчет и отправить его во все университетские комитеты, курировавшие наше исследование. Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов и НИДА также получили копию отчета об этом инциденте. Я назвал сессию Франсин «неудачной, но не неожиданной негативной реакцией. Под воздействием этих веществ порой происходят психотические срывы, но они почти всегда длятся недолго. Доброволец быстро пришел в себя, и у этой сессии не было негативных последствий».
Собственно говоря, это было правдой. На следующее утро Франсин чувствовала себя прекрасно, и вернулась на работу так, будто бы ничего не произошло. Но она по-прежнему была убеждена в том, что уход из Исследовательского Центра наперекор нашим советом, находясь под воздействием псилоцибина было единственным, что она могла сделать. Более того, она считала это храбрым и благородным поступком. Мое «негативное влияние» не оставило ей выбора. По прошествии многих месяцев ни Лора, ни я не смогли хоть немного продвинуться в понимании страха и беспокойства, которые она начала испытывать в то утро.
Мы немного изменили наш протокол, установив требование о том, чтобы более тщательно проводить беседу с супругами добровольцев для того, чтобы узнать природу и основание их беспокойства. Мы более ясно сформулировали требование о том, что перед уходом из больницы надо получить разрешение исследовательской команды. Мы также решили вводить максимальную дозу ДМТ всем, кто испытывал интерес к проекту по псилоцибину. Таким образом мы могли более точно оценить их способность справиться с воздействием психоделиков.
Сессия Франсин также окончательно разбила мои надежды на то, что мне разрешат проводить исследования вне больницы.
Я был глубоко потрясен. Франсин была умным и опытным человеком, и она прошла наш проект с ДМТ. С другой стороны, она предупредила нас о том, что, возможно, после своего первого опыта она не захочет больше принимать псилоцибин. Но я не хотел разочаровывать ее, запретив ей участвовать в проекте. Ее неприятный опыт с ДМТ мог бы предупредить нас о ее неспособности расслабиться под воздействием психоделиков, но в тот момент это было трудно определить. К тому же, я проигнорировал тревожные знаки в то утро: передвинутую кровать и навязчивость студента-медика.
Я начал сомневаться в своих собственных суждениях.
Я очень беспокоился по поводу приема полноценно психоделических доз псилоцибина в больнице. Но если мы не будем давать полную, активную дозу, в чем будет смысл исследования? Нам нужно было изучить психоделические, а не до-психоделические свойства псилоцибина. Меньшие дозы не подходили, а в этом сеттинге было трудно принимать большие дозы.
По мере продвижения проекта среди исследовательской команды начались конфликты. Особенно сложный конфликт касался студента-аспиранта, который присоединился к нам после того, как мы завершили первое изучение кривой доза-эффект.
Я передал Бобу большую часть предварительной работы с потенциальными добровольцами по проекту ДМТ. Он перезванивал им, задавал вопросы по поводу их пригодности, и объяснял природу исследования, в котором будет участвовать доброволец. Потом он встречался со мной и с Лорой для того, чтобы обсудить, продолжать ли работу с этим добровольцем. Если у нас появлялись дополнительные вопросы, их задавал Боб. Хотя его роль в исследовании не была критичной, нам понадобилось несколько месяцев, чтобы ввести его в курс дела, и он узнал многих из второй волны добровольцев.
Боб относительно поздно познакомился с областью работы с психоделиками, и напоминал ребенка в кондитерском магазине. Он был полон энтузиазма по поводу проекта и очень сильно помогал нам в поиске новых объектов исследования. Он находил добровольцев очень интересными, и хотел проводить с ними время. Он любил посещать встречи и конференции, на которых известные исследователи психоделиков вспоминали «старое доброе время, а представители нового поколения исследователей планировали новые проекты.
Но ему было трудно понять, где надо остановиться. Один из наших добровольцев пригласил Боба к себе в гости, чтобы вместе принять вещество, и он не смог отказаться от этой возможности. Когда я заговорил с ним о своем беспокойстве по этому поводу, он принял обиженный вид и ответил: «ты так долго это делал, что мне надо тебя догнать». Я посоветовал ему больше так не поступать, но воздержался от того, чтобы это запретить.
Но вскоре еще один инцидент, не связанный с этим вопросом, показал мне, что я не могу позволить себе быть столь беззаботным. Этот взбудораживший всех случай произошел в психиатрической клинике, в которой я принимал пациентов из университета.
В течение нескольких лет я выписывал лекарства Лиэнн, умной и привлекательной молодой женщине, страдавшей от маниакально-депрессивного расстройства. Позднее у нас начал работать Том, интерн по социальной работе. Я курировал его работу. Он попросил меня найти ему стабильного и разбирающегося в психологии пациента для проведения психотерапии, и я подумал о Лиэнн. Они начали работать вместе, и судя по отчетам каждого из них, терапия продвигалась удачно. Как оказалось, немного слишком удачно.
Спустя несколько месяцев после начала терапии Лиэнн и Том начали заниматься сексом. Ни Лиэнн во время терапевтических бесед со мной, ни Том, во время наших еженедельных бесед, не упомянули об этом. Через несколько месяцев Лиэнн потребовала, чтобы Том бросил свою жену и женился на ней. Том запаниковал и разорвал отношения с ней. Лиэнн подала в суд на Тома, клинику и университет. Том пригрозил мне, что подаст на меня в суд за «халатное руководство», если университет не позволит ему уволиться без серьезных последствий. Университет хотел избежать длительного, дорогостоящего и общедоступного судебного разбирательства, поэтому дело было улажено до того, как попало в суд, и мне не пришлось фигурировать в судебном процессе. На опыте поняв, до какой степени я отвечаю за поведение своих подчиненных, я решил, что пришла пора призвать к порядку Боба, капризного аспиранта.
Бобу не понравилось то, что я запретил ему принимать вещества вместе с добровольцами. Он расплакался и обвинил меня в том, что я веду себя нечестно. Декан факультета предложил мне освободить его от участия в проекте. Но наша команда была очень маленькой, и на то, чтобы подготовить ему замену, ушли бы месяцы. Я дал ему еще один шанс и сказал, что он сможет продолжать работать с нами, если пообещает избегать социальных контактов с добровольцами. Юрист университета и декан порекомендовали мне подписать с ним соглашение по этому вопросу. Это помогло бы мне без излишних проблем отстранить его от участия в исследовании, если он снова нарушит правила.
Учитывая тот энтузиазм, с которым Боб отнесся к участию в проекте, я был удивлен, когда он сказал, что ему нужно время, чтобы подумать. Через неделю он неохотно согласился подписать контракт, запрещающий ему неподобающую деятельность вне рамок проекта. Но его неумение ограничивать себя и желание принимать вещества вместе с теми, кто участвует в проекте, приняли другую форму: он захотел принимать вещества со мной.
Боб решился на часовое путешествие до моего дома в горах за Альбукерком, и как-то в субботу без предупреждения появился у меня на пороге. Он бодро начал: «я был неподалеку, и решил заглянуть». Потом разговор быстро перешел к «возможно, мы могли бы вместе принять псилоцибиновые грибы». Я был удивлен, и спросил его о том, что происходит.
«Мне нужно еще столько узнать про психоделики. Сейчас я не могу принимать их с добровольцами. Но ты можешь столь многому научить меня. Я хочу впитать немного этих знаний и опыта. Какой способ позволит мне сделать это лучше, чем сходить с тобой в трип в твоем доме?»
Я чувствовал себя так, будто разговариваю с взбудораженным психиатрическим пациентом. Я сконцентрировался на том, чтобы как можно быстрее завершить разговор.
«Нет. Этого не будет. Ты, конечно, можешь ходить в трипы с друзьями, но не с добровольцами и не со мной. Тебе лучше всего поговорить об этом с психотерапевтом. Тебе необходимо немного профессионального безразличия, а тебе это трудно».
Боб покраснел и снова расплакался.
«Я знал, что мне не следовало приезжать! Извини. Я не знаю, что нашло на меня. Наверное, мне одиноко. Я просто хочу приспособиться».
«Все в порядке». Я старался оказать ему поддержку. «Давай пообедаем, и ты поедешь в город».
Но это еще не закончилось. В течение следующих нескольких месяцев когда мы встречались с Лорой и Бобом для того, чтобы обсудить исследование, Боб плакал, или почти плакал, когда речь заходила о приеме веществ либо с добровольцами, либо со мной. Что было еще хуже, его чувства начали влиять на его общение с потенциальными добровольцами. Люди рассказывали мне о фразах, которые он ронял, обсуждая с ними проект:
«Рик очень нервничает из-за исследования, знаете ли».
И: «как плохо, что Рик не с кем не делится своими чувствами и мотивацией по поводу этой работы».
Он также не передавал добровольцам важные документы на подпись и не знакомил их с нужными статьями.
Боба надо было уволить, а угадать его реакцию на это было нелегко. Казалось, что он даже почувствовал облегчение из-за того, что ему больше не нужно было терпеть то, что он считал необоснованно ограничительными условиями найма. К несчастью, теперь он мог общаться и принимать вещества со всеми, с кем хотел. Несмотря на его усилия держать подобные поступки в тайне, мне постоянно рассказывали об этом.
В заключение, мне было трудно принять и объяснить себе всю мощь молекулы духа, которую она нам показывала. Во время нашей работы я ожидал психотерапевтических, околосмертельных и мистических сессий. Но отсутствие вызванных ими серьезных перемен заставило меня задуматься об их обоснованности.
Я также не был готов к поразительно частым рассказам о контактах с существами. Они бросили вызов моим представлениям о мозге и реальности. Они также исчерпали мою способность оказывать поддержку нашим добровольцам. Отсутствие близких по духу коллег-психиатров усилило мое чувство изоляции и беспокойство по поводу того, как я реагирую на эти сессии.
Биомедицинская модель исследования усложняла процесс набора добровольцев, и не позволяла заинтересовать их в происходящем. Долгосрочная польза казалась минимальной, а негативные последствия выделялись и усиливались. Я не мог спокойно воспринять большое количество случаев контактов с существами. Коллеги, на помощь которых я рассчитывал, либо не присоединились ко мне, либо начали соревноваться за драгоценное финансирование и сотрудников. Больничный сеттинг был непрактичным и потенциально опасным для изучения псилоцибина, что внушало мне пессимизм по поводу работы с психоделическими дозами. Конфликты среди команды исследователей угрожали моей хрупкой власти над проектом.
Даже Марго, моя массажистка, беспокоилась за меня, хотя мы редко разговаривали о моем исследовании во время наших сеансов. Она обладала очень хорошей интуицией, и я приходил к ней раз или два в месяц в течение нескольких лет. Во время одной сессии она очень сильно разволновалась, глядя на меня, лежащего на столе.
Она сказала: «я вижу вокруг тебя злых духов. Они хотят прорваться на наш уровень, используя для этого тебя и вещества. Я беспокоюсь. Это выглядит очень плохо».
Марго была немного «Нью Эйдж», даже для Нью-Мехико. Я рассмеялся и ответил: «ладно, Марго, я не открою дверь, если они постучат».
Тем не менее, ее предсказание оказалось точным. Была ли она метафорической,, символической или настоящей, но вокруг меня скапливалось большое количество негативной энергии. Что делать? Мне не пришлось долго ждать ответа на этот вопрос, и делать выбор предстояло не мне. Скорее, он пришел ко мне довольно пугающим образом.
Моя бывшая жена, Марион, неожиданно заболела раком. К счастью, опухоль была локализована, и хирург был уверен в том, что после оперативно проведенной операции в организме не осталось раковых клеток. Но для того, чтобы «подстраховаться», врач порекомендовал нам более радикальную операцию, от которой Марион отказалась, предпочитая следовать альтернативным методам лечения. В то же самое время мой пасынок, младший сын Марион, впал в депрессию и бросил школу. Он жил со своим отцом в Канаде.
Марион попросила меня переехать в Канаду, чтобы она могла быть рядом со своей семьей во время выздоровления, а я смог свободно вздохнуть. Я не был уверен насчет того, насколько часто смогу приезжать в Альбукерк, но согласился на переезд.
Раз в два месяца я приезжал в Нью-Мехико на две недели, и старался в этот период провести как можно больше исследований. Я очень уставал, и очень сильно переживал по поводу отношения к исследованию в те моменты, когда меня не было. Никто не был так хорошо, как я, знаком ни с исследованием, ни с добровольцами.
У одного из добровольцев в проекте по определению дозировки псилоцибина начались проблемы. Владан, об опыте которого мы читали в главе 12, застрял в состоянии пессимизма, усиливающегося с каждой псилоцибиновой сессией. У него появилось отношение «а в чем смысл?». Он так и не дождался прорыва, которого ожидал от более высоких доз. Вместо этого, он стал более замкнутым и озабоченным. Когда мы сказали ему, что мы хотим, чтобы он сделал перерыв в участии в исследовании, он купил полуавтоматический пистолет, «на случай Армагеддона». Он категорически отрицал то, что собирается использовать его против нас. Я не был слишком уверен в этом, поэтому во время одного из своих приездов в Нью-Мехико пригласил его к себе в кабинет, чтобы оценить степень опасности, которую он представлял. После двухчасовой беседы с ним я немного успокоился, но Владан все таки не отдал пистолет.
Я получил разрешение на проведение изучения ЛСД, но решил подождать. Условия работы с ЛСД в Исследовательском Центре не были многообещающими.
В конце концов сообщество буддистских монахов, с которыми я поддерживал связь, начало критиковать мое исследование и лишило меня своей личной поддержки. Это были последние события, которые привели к прекращению моего психоделического исследования. Эти события являются темой следующей главы.