Э «Гуманитарный издательский центр ВЛАДОС», 1997 Все права защищены 25 страница

БОГ КАК БЕСКОНЕЧНАЯ ФОРМА

- Итак, мудрость, которая есть равенство бытия, есть Слово, или основание вещей. Она есть как бы бесконечная разумная форма; форма же дает вещи оформленное бытие. Поэтому бесконечная форма есть актуальность всех образуемых форм и точнейшее равенство их всех...

Бесконечная мудрость есть свертывающая простота всех форм и самая адекватная мера всех форм... (2.1.372).

О как удивительна та форма, простейшую бесконечность которой неспособны развернуть все образуемые формы! И лишь тот, кто в наивысшем разумении возносится над всякой противоположностью, видит эту наивысшую истину...

Итак, ты видишь, что единственная и простейшая мудрость Бога, поскольку она бесконечна, есть самый истинный прообраз всех образуемых форм. И это означает, что она достигает всего, все завершает, все располагает. Ведь мудрость содержится во всех формах, как истина в образе, и прообраз в копии, и форма в фигуре, и точность в уподоблении (2.1.373).

БОГ ЕСТЬ СВЕРНУТЫЙ МИР. ВСЕЛЕННАЯ ЕСТЬ РАЗВЕРНУТЫЙ БОГ

Бог заключает в Себе все в том смысле, что все – в Нем; Он является развитием всего в том, что сам Он – во всем. Если Бог, бытие которого вытекает из единства, не является абстракцией, извлеченной из вещей посредством разума, и, тем более, не связан с вещами и не погружен в них, как может Он выяв-

14 Хрестоматия по истории

философии ч 1

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

ляться через множество вещей? Никто этого не понимает. Если рассматривать вещи без Него, они – ничто, как число без единства. Если рассматривать Бога без вещей, то Он существует, а вещи не существуют...

Отстраните Бога от творения, и останется небытие, ничто, отнимите от сложного субстанцию, и никакой акциденции не будет существовать (1.11.63).

...Бог – во всех-вещах, как все они в нем, и так как Он во всех вещах существует как бы через посредничество Вселенной, то ясно, что все – во всем и любое – в любом... (1.П.64),(|

ТВОРЕНИЕ МИРА

 

Поистине Бог применил при сотворении мира арифметику, геометрию и музыку вместе с астрономией – искусства, которыми и мы пользуемся, исследуя пропорции вещей, элементов и движений. Арифметикой Он их соединил; геометрией придал им фигуру, так что они приобрели крепость, устойчивость и подвижность сообразно своим устройствам; музыкой так соразмерил их, чтобы в земле было не больше земли, чем в воде – воды, в воздухе – воздуха и в огне – огня... Бог сделал так, что части элементов взаимно разрешаются друг в друга.

В удивительном порядке составлены элементы Богом, сотворившим все в числе, весе и мере – число относится к арифметике, вес – к музыке, мера – к геометрии (2.1.140).

О ЧЕЛОВЕКЕ

Человека в общем порядке представь через единство света – человеческую природу – и инаковость телесной тьмы... Ты ясно увидишь три его области: низшую, среднюю и высшую – и в каждой трижды три разделения... Так ты видишь, что в человеке девять телесных разделов трех порядков поглощают в себе свет ощущения, удовлетворяясь растительной жизнью; ты замечаешь также девять смешанных разделов, где действует ощущающая сила в смешении с чувственной и телесной, и, наконец, девять более благородных разделов, где телесная тень поглощается различительным духом (2.1.258).

Оставаясь человечески конкретным, единство человечности явно свертывает в себе сообразно природе своей определенности все в мире. Сила ее единства все охватывает, все замыкает в пределах своей области, и ничто в мире не избегает ее потен-

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

ции. Догадываясь, что чувством, или рассудком, или интеллектом достигается все, и, замечая, что она свертывает эти силы в собственном единстве, она предполагает в себе способность человеческим образом прийти ко всему. В самом деле, человек есть бог, только не абсолютно, раз он человек; он – человеческий бог. Человек есть также мир, но не конкретно все вещи, раз он человек; он – микрокосм, или человеческий мир. Область человечности охватывает, таким образом, своей человеческой потенцией бога и весь мир. Человек может быть человеческим богом... (2.1.259).

В человечности человеческим образом, как во Вселенной универсальным образом, развернуто все, раз она есть человеческий мир. В ней же человеческим образом и свернуто все, раз она есть человеческий бог. Человечность есть человечески определенным образом единство, оно же и бесконечность, и если свойство единства развертывать из себя сущее, поскольку единство есть бытие, свертывающее в своей простоте все сущее, то человек обладает силой развертывать из себя все в круге своей области, все производить из потенции своего центра. Но единству свойственно еще и ставить конечной целью своих развертываний самого себя, раз оно есть бесконечность; соответственно у творческой деятельности человека нет другой конечной цели, кроме человека (2.1.260).

Тогда ты заметишь, что в пределах человеческого вида некоторые более свободные и созерцательные люди пребывают как начало всего вида в том или ином общении с духовными и вечными сущностями, как бы в высшем небе человечности; остановившиеся на созерцании истины, они суть интеллект вида. Есть и другие, рассудок вида. Они стоят над низшими, как бы чувственными. Первые, мудрецы, – как бы ярчайшие и чистейшие светы, несущие в себе изображение духовного нетленного мира; последние, чувственные, – как бы звери, следующие похоти и сластолюбию; средние причастны свету, льющемуся к ним от высших, и стоят во главе низших. При единстве человеческого вида все вообще множество внутри вида в целом подразделяется, таким образом, на три части людей (2.1.261).

ИДЕЯ БОГОЧЕЛОВЕКА

 

Бог, творец Вселенной, равен всякому бытию, и Вселенная сотворена по Его подобию. Это высшее и максимальное равенство каждому бытию будет тогда всеми вещами абсолютным обра-

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

зом, а та – высшая человеческая природа соединится с Ним, и, значит, тот же Бог, приняв в себя человечность, через эту человечность будет каждой вещью также и конкретно, подобно тому как Он равен всякому бытию абсолютно. Человек, благодаря такому соединению существующий, как в своей ипостаси, в этом максимальном равенстве всякого бытия, будет Сыном Бога, то есть Словом, которым все создано, – самим равенством бытия, носящим, как говорилось выше, имя Сына Божия, – и все-таки не перестанет быть сыном человеческим... (2.1.151).

Поскольку Бог пребывает во всем так, что все в Нем, Он не утрачивает своего равенства всякому бытию при соединении с человечностью Иисуса. Но соединение это максимально, потому что максимальный человек не может пребывать в Боге иначе как тоже максимально. Значит, в Иисусе, который тем самым равен всякому бытию, как в божественном Сыне; среднем лице Троицы, пребывают и вечный Отец и Святой Дух, и все существует в Нем, как в Слове, и все творение содержится в Его верховной и всесовершенной человечности, которая свернуто заключает в себе все, что только может существовать тварного во Вселенной... (2.1.154).

ПОЗНАНИЕ И ИСТИНА

 

Мышление для божественного ума оказывается творчеством вещей; мышление для нашего ума оказывается понятием о вещи. (2.1.396).

Бесконечный ум есть абсолютная формообразующая сила, а конечный ум – сила, образующая в соответствии с этой формой и по ее подобию (2.1.397).

Ум есть субстанциальная форма, или сила, которая сосредоточивает в себе соответствующим ей образом все: и силу одушевляющую, при помощи которой ум одушевляет тело, наделяя его жизнью растительной и способностью ощущения; и силу рассудочную, а также разумную и силу умопостижения (2.1.401).

Разум так же близок к истине, как многоугольник к кругу; ибо, чем больше число углов вписанного многоугольника, тем более он приблизится к кругу, но никогда не станет равным кругу даже в том случае, когда углы будут умножены до бесконечности, если только он не станет тождественным кругу.

Итак, ясно одно, что все, что мы знаем об истине, – это то, что истину невозможно постигнуть таковой, какова она есть

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

доподлинно, ибо истина, являющаяся абсолютной необходимостью, не может быть ни большей, ни меньшей, чем она есть и чем представляется нашему разуму как некая возможность. Итак, сущность вещей, которая есть истина бытия, недостижима в своей чистоте. Все философы искали эту истину, но никто ее не нашел, какой она есть, и, чем глубже будет наша ученость в этом незнании, тем ближе мы подойдем к самой истине (1.П.56).

Итак, наименования даются благодаря движению рассудка. Именно, рассудок движется вокруг вещей, подпадающих под ощущение, и производит их различение, согласование и разделение, так что в рассудке нет ничего, чего раньше не было в ощущении (2.1.392).

 

 

ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ (1467-1536)

Эразм Роттердамский — один из наиболее выдающихся гуманистов эпохи Возрождения.

В течение всей жизни Эразм много путешествовал, по несколько лет проживая во Франции, Англии, Италии и Германии. В Кембридже он преподавал греческий язык как один из редких в ту пору его знатоков. Латинским языком Эразм владел с легкостью античного римлянина.

По словам современника, слава Эразма гремела от Англии до Италии и от Польши до Венгрии. После Эразма во всей новой истории можно указать лишь на один аналогичный пример: популярность и авторитет Вольтера. Эразма называли «оракулом Европы», к нему за советом обращались люди науки, государственные и политические деятели.

Одним из наиболее заметных в философском плане является произведение Эразма «Оружие (руководство) христианского воина» (1501 г.), фрагменты которого приводятся здесь.

 

А.С.Козлов

Прежде всего тебе следует постоянно и всегда помнить, что человеческая жизнь... — не что иное, как непрерывная борьба, и простые люди, души которых мир-обманщик улавливает обольстительнейшими забавами, сильно заблуждаются. Они устраивают несвоевременные празднества, как если бы уже одержали

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

победу; удивительно, с какой беспечностью они живут — не иначе как в наипрочнейшем мире, с каким спокойствием они безмятежно спят, когда на нас без конца нападает закованная в броню великая армия пороков, домогается нас всяческими способами, угрожает всяческими кознями (5.90—91).

...Тот, кому надлежит сражаться... со всей когортой пороков, из которых семь считаются смертельными1, тот обязан готовить два вида оружия — молитву и знание (scientia). ...Чистая молитва ведет чувство на небо, словно в крепость, неприступную для врагов; знание укрепляет ум спасительными помыслами... Одно именно вымаливает, другое внушает, о чем надлежит молиться. ...Знание указывает, чего просить во имя Христово, т.е. спасительного. ...Но молитва даже предпочтительнее, так как она соединяет с Богом; однако и знание не менее необходимо (5.98).

...Верь мне, дрожайший брат мой, не существует столь сильного натиска врагов, а значит, и столь могущественного искушения, которое не могло бы с легкостью притупить изучение Священного Писания; не существует столь печальной неудачи, которую оно не сделало бы переносимой. Однако, чтобы не казалось, что я — дерзкий толкователь (хотя я мог бы призвать на защиту великих людей), я спрашиваю, что лучше манны способно осенить знание тайного закона? Ведь в том, что она по своему происхождению появляется не из земли, а падает с неба, ты видишь разницу между человеческим писанием и божественным. Ведь все Священное Писание вдохновлено Богом и исходит от Бога-Творца. А то, что принижено, это приземленность речи, которая под почти убогими словами скрывает огромные тайны. Как понятно! Нет ни одного человеческого учения, не испорченного какой-либо чернотой ошибок; только учение Христово совершенно белоснежно, ясно и чисто (5.99—100).

Поэтому если ты полностью посвятишь себя изучению Писаний, если будешь денно и нощно размышлять о законе Божьем, то не бойся ни дневного, ни ночного страха — ты будешь крепок и готов к любому нападению врага. Однако я не отвергал бы, что неопытному воину следует сначала подготовиться к этой военной службе, изучить сочинения языческих поэтов и философов. ...Но мне не хотелось бы, чтобы вместе с сочинениями язычников ты впитывал и их нравы. Вообще же ты и там найдешь очень много полезного для правильной жизни, и не

Имеются в виду так называемые «смертные» грехи, т.е. ведущие к духовной погибели, а не к телесной смерти, что выражается словом «смертельный». — Ред.

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

следует отвергать того, в чем хорошо наставляет языческий автор... Эти сочинения лепят и оживляют детский разум и удивительным образом подготавливают к познанию божественных Писаний, врываться в которые с немытыми руками и ногами — своего рода святотатство. ...Однако подобно тому, как невелик, прок от божественного Писания, если ты станешь упрямиться и настаивать на букве, так немного пользы принесет и поэзия 1 Гомера с Вергилием, если ты будешь думать, что вся она аллегорична. Это станет отрицать лишь тот, кто только отведал учености древних, коснулся ее губами. Непристойных поэтов я советовал бы вообще не трогать или, конечно, не слишком углубляться в них, если, разумеется, ты не поймешь, что описанное заставляет скорее бояться пороков и, воздерживаясь от гнусностей, сильнее любить достойное. Из философов я бы предпочел, чтобы ты следовал платоникам, потому что они и многими своими предложениями, и самими особенностями речи стоят ближе всего к профетическому и евангельскому стилю. Короче говоря, полезно прикоснуться ко всем языческим сочинениям, по крайней мере, как я сказал: в соответствующие годы, умеренно, осторожно и с выбором, кроме того, бегло и попутно, не останавливаясь на них, и, наконец, — а это главное — если все это приводит ко Христу. Ведь для чистых все — чистое, а для нечистых, наоборот, ни в чем нет чистоты (5.100-102).

Из толкователей божественного Писания более всего выбирай тех, которые дальше всего отходят от буквы. После Павла такого рода, прежде всего Ориген, Амвросий, Иероним, Августин. Ведь я вижу, что новейшие теологи весьма охотно цепляются за буквы и на всякие хитрые тонкости затрачивают больше труда, чем на раскрытие тайн... Я, например, слышал, что некоторые до такой степени ублажают себя жалкими человеческими объяснениями, что отвергают толкования древних как бредни. Скот придал им столько уверенности, что они, никогда не читая Священных Писаний, полагают себя, однако, самостоятельными теологами. Говорят они о чрезвычайных тонкостях или говорят достойно Святого Духа — пусть об этом судят другие! Если ты предпочитаешь быть крепче духом, а не подготовленнее для спора, если ты больше ищешь пищу духовную, чем щекотку для ума, то лучше всего разверни древних, у которых благочестие явственнее, просвещенность богаче и древнее, а речь не бессильна, не грязна и толкование больше соответствует священным тайнам. Конечно, я не хотел сказать, что от-

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

вергаю новейших теологов, но предпочитаю более полезное и подходящее к твоему намерению (5.103).

Ведь Божественный дух имеет свой язык и свои образы, которые ты должен прежде всего изучить посредством тщательного наблюдения. Божественная мудрость лепечет с нами, как заботливая мать приспосабливает свои слова к нашей детскости. Младенцам во Христе она протягивает молоко, слабым — зелень. Ты же торопись мужать и готовься к твердой пище. Она опускается до твоей низости, но ты, наоборот, подымайся до ее высоты. Чудовищно навсегда остаться ребенком, слишком трусливо не переставать быть слабым. Размышление над одним стихом удовлетворит больше, насытит больше, если ты, разбив скорлупу, извлечешь зерно, чем когда ты пропоешь все псалмы до последней буквы. Я столь усердно напоминаю об этом, потому что мне хорошо известно, что заблуждение это захватывало не только души простого народа, но и тех, кто своим облачением и званием заявляет о совершенной богобоязненности, чтобы думали, будто высшее благочестие заключается единственно только в ежедневном повторении возможно большего числа едва ли не буквально понятых псалмов. Я думаю, что причина этого не в чем ином, как в том, что монашеское благочестие до такой степени повсеместно охладело, истощилось, исчезло, утратилось, так как монахи старятся на понимании буквы и не трудятся над постижением духовного смысла Писаний (5.103—104).

Но к чему скатывается наша речь? Мне хотелось предписать тебе образ жизни, а не занятий. Впрочем, мы уклонились в эту сторону, потому что пытаемся показать тебе удобное средство, с помощью которого ты должен будешь добыть оружие для своей новой военной службы. Итак, вернемся к наставлению! Если ты из языческих книг возьмешь самое лучшее и, как пчела, облетая все сады древних, минуешь ядовитый сок, а высосешь только спасительный и благородный, то возвратишь свою душу жизни всеобщей, которую и называют этической, намного более вооруженной (5.104—105).

...Покой — это высшее благо, ревнители мира сего направляют к нему все свои старания, однако покой этот, как было сказано, ложный. Философы ложно обещали его последователям своих учений... Для того, чтобы прийти к нему, существует один способ, а именно вести войну с нами самими, жестоко сражаться со своими пороками. Ведь против этих врагов с неумолимой ненавистью выступает Бог — наш покой, по своей природе Он — сама добродетель, Отец и Творец всех добродетелей (5.107). ,

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Не сомневаюсь, что уже теперь тебе ненавистны эти глупые мудрецы и слепые поводыри слепых, кричащие, что ты сбился, обезумел, стал безрассудным, так как склоняешься к Христу. Они всего лишь называются христианами, в остальном же насмешники и противники учения Христова. Смотри, как бы не подействовала на тебя их болтовня! Их несчастная слепота скорее достойна оплакивания, чем подражания. Что это за превратный вид мудрости — понимать в делах ничтожных, быть ловким и хитрым лишь в позоре, а в том, что единственно только относится к нашему спасению, разуметь не больше скотины? (5.108).

О Христовой же мудрости, которую мир сей считает глупостью, ты читаешь: «Одновременно с нею пришли ко мне все блага и через ее руки неисчислимые богатства. Я радовался всему, потому что предваряла их эта мудрость, и я не знал, что она — мать всех благ» (Прем., 7, 11). Ведь ее сопровождают скромность и кротость. Кротость дает нам способность воспринимать божественный дух. Ведь любит покоиться на смиренном и кротком. Тот, Кто одновременно наполняет наше сердце семеричной1 благодатью, только после этого пустит ростки тот счастливый посев всех добродетелей с блаженными плодами, некоторых главный — радость внутренняя, радость тайная, радость, известная только тем, кого онa коснулась. Она не исчезнет в конце и не пропадет вместе с мирскими радостями, а соединится в радость вечную. Ее, брат мой, по наставлению Иакова следует просить у Бога пылкими молитвами и по совету одного мудреца стараться добыть как сокровище из вен Священного Писания (5.109—110).

Считай, что начало этой мудрости в познании самого себя. Древность верила, что это изречение появилось с неба, великим учителям оно до такой степени нравилось, что они думали, будто в нем кратко выражена вся сила мудрости. Но это изречение не имело бы для нас веса, если бы оно не сходилось с нашим Писанием (5.110).

 

 

ТОМАС МОР (1478-1535)

Томас Мор — выдающийся английский гуманист, государственный деятель, писатель. Получив образование в Оксфордском

Имеются в виду «семь таинств», через которые благодать Бога нисходит на человека, они же и «семь столпов» премудрости божьей, о которой и пишет здесь Эразм — Ред

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

университете, Т.Мор стал видным адвокатом. Занявшись политической деятельностью, Т.Мор достиг высших государственных постов. В 1529—1532 гг. он был лордом-канцлером Англии. Будучи католиком и сторонником верховной власти папы римского, Т.Мор отказался принести присягу королю Генриху VIII как верховному главе английской церкви, после чего он был обвинен в государственной измене и казнен.

Литературное наследие Т.Мора обширно, однако главным его произведением, принесшим ему мировую известность, стала «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». С тех пор придуманное Мором слово «утопия», что по-гречески означает «место, которого нет», стало нарицательным и применялось для обозначения различных взглядов и теорий. Это произведение состоит из двух книг. В первой из них дается сатирическое изображение социальных порядков тогдашней Англии. Во второй — в форме рассказа путешественника Рафаила Гитлодея и диалога с ним Мора изображается впервые общество, где ликвидирована частная собственность, где всё трудятся, где нет ни богатых, ни бедных. Все должностные лица, духовенство, глава государства выбираются.

Томас Мор был одним из основоположников утопического социализма. Его взгляды оказали большое влияние на последующих представителей утопического социализма.

Л.Е. Серебряков

Впрочем, друг Мор, если сказать тебе по правде мое мнение, так, по-моему, где только есть частная собственность, где все меряют на деньги, там вряд ли когда-либо возможно правильное и успешное течение государственных дел; иначе придется считать правильным то, что все лучшее достается самым дурным, или удачным то, что все разделено очень немногим, да и те содержатся отнюдь не достаточно, остальные же решительно бедствуют.

Поэтому я, с одной стороны, обсуждаю сам с собою мудрейшие и святейшие учреждения утопийцев, у которых государство управляется при помощи столь немногих законов, но так успешно, что и добродетель встречает надлежащую оценку, и, несмотря на равенство имущества, во всем замечается всеобщее благоденствие (1.II. 100).

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Поэтому я твердо убежден в том, что распределение средств равномерным и справедливым способом и благополучие в ходе людских дел возможно только с совершенным уничтожением частной собственности; но если она останется, то у наибольшей и наилучшей части человечества навсегда останется горькое и неизбежное бремя скорбей.

«А мне кажется наоборот, — возражаю я, — никогда нельзя жить богато там, где все общее. Каким образом может получиться изобилие продуктов, если каждый будет уклоняться от работы, так как его не вынуждает к ней расчет на личную прибыль, а с другой стороны, твердая надежда на чужой труд дает возможность лениться? А когда людей будет подстрекать недостаток в продуктах и никакой закон не сможет охранять как личную собственность приобретенное каждым, то не будут ли тогда люди по необходимости страдать от постоянных кровопролитий и беспорядков? И это осуществится тем более, что исчезнет всякое уважение и почтение к властям»... «Я не удивляюсь, — ответил Рафаил, — этому твоему мнению, так как ты совершенно не можешь вообразить такого положения или представляешь его ложным. А вот если бы ты побыл со мною в Утопии и сам посмотрел на их нравы и законы, как это сделал я, который прожил там пять лет и никогда не уехал бы оттуда, если бы не руководился желанием поведать об этом новом мире, то бы вполне признал, что нигде в другом месте ты не видал народа с более правильным устройством, чем там».

Утоп, чье победоносное имя носит остров, [...] довел грубый и дикий народ до такой степени культуры и образованности, что теперь он почти превосходит в этом отношении прочих смертных (1.11.101).

У всех мужчин и женщин есть одно общее занятие — земледелие, от которого никто не избавлен. Ему учатся все с детства, отчасти в школе путем усвоения теории, отчасти же на ближайших к городу полях, куда детей выводят как бы для игры, между тем как там они не только смотрят, но под предлогом физического упражнения также и работают.

Кроме земледелия [...] каждый изучает какое-либо одно ремесло, как специальное. [...] По большей части каждый вырастает, учась отцовскому ремеслу: к нему большинство питает склонность от природы. Но если кто имеет влечение к другому занятию, то такого человека путем усыновления переводят в какое-либо семейство, к ремеслу которого он питает любовь [...]. ,

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Если только шесть часов уходит на работу, то отсюда можно, пожалуй, вывести предположение, что следствием этого является известный недостаток в предметах первой необходимости. Но в действительности этого отнюдь нет; мало того, такое количество времени не только вполне достаточно для запаса всем необходимым для жизни и ее удобств, но дает даже известный остаток (1.П.102).

[...] Так как все они заняты полезным делом и для выполнения его им достаточно лишь небольшого количества труда, то в итоге у них получается изобилие во всем.

[...] Утопийцы едят, пьют в скудельных сосудах из глины и стекла, правда, всегда изящных, но все же дешевых, а из золота и серебра повсюду, не только в общественных дворцах, но и в частных жилищах, они делают ночные горшки и всю подобную посуду для самых грязных надобностей. Сверх того из тех же металлов они вырабатывают цепи и массивные кандалы, которыми сковывают рабов. Наконец, у всех опозоривших себя каким-либо преступлением в ушах висят золотые кольца, золото обвивает пальцы, шею опоясывает золотая цепь и, наконец, голова окружена золотым обручем. Таким образом, утопийцы всячески стараются о том, чтобы золото и серебро были у них в позоре (1.11.104).

В том отделе философии, где речь идет онравственности, их мнения совпадают с нашими: они рассуждают о благах духовных, телесных и внешних, затем о том, присуще ли название блата всем им или только духовным качествам. Они разбирают вопрос о добродетели и удовольствии. Но главным и первенствующим является у них спор о том, в чем именно заключается человеческое счастье, есть ли для него один источник или несколько. Однако в этом вопросе с большей охотой, чем справедливостью, они, по-видимому, склоняются к мнению, защищающему удовольствие: в нем они полагают или исключительный, или преимущественный элемент человеческого счастья (1.П.105).

...Но счастье, по их мнению, заключается не во всяком удовольствии, а только в честном и благородном. Утопийцы допускают различные виды удовольствий, признаваемых ими за истинные; именно, одни относятся к духу, другие к телу. Духу приписывается понимание и наслаждение, возникающее от созерцания истины. Сюда же присоединяются приятное воспоминание о хорошо прожитой жизни и несомненная надежда на будущее блаженство. [...]

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Другой вид телесного удовольствия заключается, по их мнению, в спокойном и находящемся в полном порядке состоянии тела: это — у каждого его здоровье, не нарушаемое никаким страданием. Действительно, если оно не связано ни с какой болью, то само по себе служит источником наслаждения, хотя бы на него не действовало никакое привлеченное извне удовольствие (1.II. 106).

Между собою они живут дружно, так как ни один чиновник не проявляет надменности и не внушает страха. Их называют отцами, и они ведут себя достойно. Должный почет им утопийцы оказывают добровольно, и его не приходится требовать насильственно (1.11.108).

Утопийцы сильно гнушаются войною как деянием поистине зверским, хотя ни у одной породы зверей она не употребительна столь часто, как у человека; вопреки обычаю почти у всех народов, они ничего не считают в такой степени бесславным, как славу, добытую войной. Не желая, однако, обнаружить, в случае необходимости, свою неспособность к ней, они постоянно упражняются в военных науках...

Религии утопийцев отличаются своим разнообразием не только на территории всего острова, но и в каждом городе. Одни почитают как бога солнце, другие — луну, третьи — одну из планет. Некоторые преклоняются не только как перед богом, но и как перед величайшим богом, перед каким-либо человеком, который некогда отличился своею доблестью или славой. Но гораздо большая, и притом наиболее благоразумная, часть не признает ничего подобного, а верит в некое единое божество, неведомое, вечное, неизмеримое, необъяснимое, превышающее понимание человеческого разума, распространенное во всем этом мире не своею громадою, а силою: его называют они отцом. Ему одному приписывают они начала, возрастания, продвижения, изменения и концы всех вещей; ему же одному, а никому другому они воздают божеские почести.

Мало того, и все прочие, несмотря на различие верований, согласны с только что упомянутыми согражданами в признании единого высшего существа, которому они обязаны и созданием Вселенной, и провидением (1.П.109).

Утоп не рискнул вынести о ней, [религии], какое-нибудь необдуманное решение. Для него было неясно, не требует ли бог разнообразного и многостороннего поклонения и потому внушает разным людям разные религии. Во всяком случае, законо-

ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

датель счел нелепостью и наглостью заставить всех признавать то, что ты считаешь истинным. Но, допуская тот случай, что истинна только одна религия, а все остальные суетны, Утоп все же легко предвидел, что сила этой истины в конце концов выплывет и выявится сама собою; но для достижения этого необходимо действовать разумно и кротко. [...] Утоп [...] предоставил каждому свободу веровать во что ему угодно. Но он с неумолимой строгостью запретил всякому ронять так низко достоинство человеческой природы, чтобы доходить до признания, * что души гибнут вместе с телом и что мир несется зря, без " всякого участия провидения. Поэтому, по их верованиям, после настоящей жизни за пороки назначены наказания, а за добродетель — награды (1.11.110).