OVERLEVELSE OG BRISTEDE JAGERDROMME
"Боевой курс выживания" - не смотря на все анекдоты, связанные с ним это один из самых уважаемых и требовательных этапов в становлении егеря. Его цель - научить егеря выживать в боевой обстановке в тылу врага. Изучаются методы маскировки и уклонения от встречи с противником, и, конечно же, способы выживания на лоне дикой природы. В конечном счете, вы также узнаете, чему можете подвергнуться в ходе допросов и тюремного заключения, если попадетесь.
Это должно было быть частью моего обучения, но из-за войны в Персидском заливе, 1991 год, этот этап был приостановлен нашими английскими организаторами из SAS, и я смог приступить к нему только в ноябре 1992 года. Прошло больше года с того момента, как в августе 1991 года я получил берет и диплом егеря. Но я не был достоин полноценного звания егеря без курса выживания.
На этом курсе всем руководят люди из британского 22-го полка SAS и его проходят многие элитные подразделения других стран, не только Дании.
Первые десять дней мы изучаем теорию и различные упражнения, прежде чем будем высажены в Черных горах в Уэлсе (Black Mountains, Wales). Всего на курсе около 80 соискателей. Перед высадкой нам дали старую одежду, немного швейных принадлежностей и с десяток овец. Все это нужно использовать - из покрышек, например, нужно сделать полуботинки, а шкуры овец, помимо их мяса, используются для того, чтобы сделать теплую одежду, необходимую в ноябре в этих горах - там постоянный холодный ветер и дожди.
Любое снаряжение становится необычайно востребованным и, со своим небольшим швейцарским армейским ножом, я получаю сомнительную честь "резки" горл бедных овец. У нас было всего несколько часов до темноты, чтобы сшить себе теплую одежду и адаптироваться к условиям.
Я успел сделать себе пару "обуви", шляпу, куртку и рукавицы из овечьей шерсти. Но, кроме того что они не были особо удачными по конструкции, они еще и здорово раздражали кожу. Когда кончилась баранина, мы перешли на ягоды и корни. Вода была в местных ручьях, к счастью в изобилии.
Мы бежали в небольших группах, два-три человека. Я был в группе с двумя датскими "боевыми пловцами" - Frogman Corpus. В роли "охотников" выступали британские десантники, которые гнали нас на вертолетах, машинах и пешими группами, оснащенными приборами ночного видения и с собаками. Особую сложность представляло то, что Черные горы - это местность без естественных укрытий, таких как пещеры или больших закрытых лесных массивов. Там есть только неплотный сосновый лес и единственная возможность спрятаться - это зарыться в землю, где можно хоть немного поспать. Ночью мы движемся к условной линии "фронта".
Проходит десять дней, мы еще не пойманы десантниками и вонь из наших овечьих шкур просто неописуема. Но мы знаем, что рано или поздно нас поймают. Это не вопрос вашей удачи, а лишь вопрос времени.
В один прекрасный момент мы входим в небольшой овраг с крутыми склонами, как вдруг, будто из-под земли вокруг нас встает кольцо из "охотников" - десантники! Сделать теперь ничего нельзя, и мы должны пройти через неизбежное. Нас ставят на колени и завязывают глаза. При этом энергично бьют в живот, пах и по голове. Наши мучители, стоя над нами, громко смеются и орут на нас - "вы несчастные мудаки!" и все в таком духе.
Теперь я военнопленный и буду доставлен на базу для 36-часового допроса. Часть этого времени я провожу в так называемой "стрессовой ситуации". Это когда вас ставят лицом к стене под углом 45 градусов, заставив широко расставить ноги. Еще могут посадить на колени, заставив скрестить ноги и сложить руки над головой так, чтобы кончики пальцев касались друг друга, но без опоры ладони на голову. Руки и ноги скоро начинает сводить от усталости, но стоит только попытаться поменять их положение, как вас сразу бьют.
На голове у меня темный мешок, так что я ничего не вижу. Плюс из динамиков в комнате идет постоянный треск, поэтому я еще и ничего не слышу. Время от времени я падаю от усталости, и десантники снова начинают меня избивать. Иногда они вытаскивают меня из камеры, снимают одежду и бросают в грязь и холодную воду, не забывая при этом гоготать.
Этот ад прерывается вызовами на допрос. Следователь типа "хороший парень" или "плохой парень" здесь обычное дело. Есть еще женщина, которая заставляет вас раздеться перед ней и оскорбляет по всякому, то обзывая немощным педерастом, то комментируя ваш член.
Все, что я могу сказать - свое имя, звание и личный номер. Любые другие слова приводят к отчислению с курса.
Я, конечно, знал, что этот допрос - всего лишь "игра", как и все остальные участники. Но поверьте, что усталость, холод, голод, неопределенность и беспрестанные унижения делают такие невообразимые вещи с вашим сознанием, что вы перестаете отличать "игру" и реальность. 36 часов кажутся вечностью. Именно в этой фазе отпадает большинство претендентов. Я слышал, как плакали дородные детины, сломавшись, прежде чем их вытаскивали из камеры и отправляли домой. Но мне удалось пройти через все это.
Я иногда думаю, что побои в ходе захвата и допросов - это лишнее, слишком травматично. Но я также отдаю себе отчет, что это необходимо, чтобы подготовить меня к уже настоящей ситуации на войне. Не думайте, что я жалуюсь. Я думаю, что только на этом курсе можно стать настоящим егерем. И я это сделал. Став легче на девять килограмм после трех недель, но также - став одним из 20 счастливчиков, кто прошел курс. Наконец-то я полноценный егерь.
Однако, не смотря на гордость от своей победы, уже спустя несколько месяцев, в начале 1992 года я начал испытывать разочарование от своих перспектив.
Конечно, я имел честь быть частью небольшого элитного спецподразделения. Но наше существование было частично бессмысленным, т.к. с 1961 года, когда было создано подразделение, JGK никогда не были развернуты в зоне боевых действий, и нам не приходилось участвовать в настоящем бою. Каждый день мы упражнялись в полувоенных спортивных дисциплинах, таких как пятиборье, триатлон, ориентирование и прыжки с парашютом. Совместные учения в Германии, Англии, Бельгии, Голландии и Франции часто были интересными и реалистичными, но они не дотягивали даже до боевого курса выживания по реализму и адреналину.
На меня очень большое впечатление произвели лекции Энди Макнаба, бойца SAS, принимавшим участие в операции "Буря в пустыне" и позднее написавшем свою знаменитую книгу "Bravo Zero Two".
Профессиональный военный должен иметь возможность участвовать в боевых действиях. В этом суть. Только в боевой обстановке наши силы, характеры, подготовка и команды, и все, что мы практикуем много лет до тошноты, могут быть проверены.
Я хотел участвовать в секретных миссиях на территории противника, хотел побывать в экзотических странах. Хотел участия в опасных миссиях, когда надо незаметно проникать на территорию врага и уничтожать его объекты.
Но таких перспектив не существовало. После 13 лет, посвященных ежедневной борьбе для достижения цели, я получил не совсем то, что ожидал. Наступило разочарование. Потом уныние. Спад эмоций и желаний.
В тот момента я даже не рассматривал варианты из разряда поменять гражданство или пойти в Иностранный легион. К этому времени я устал от военных и был убежден, что мой дальнейший путь не связан с армией. Поэтому я пошел на курсы ведения бизнеса в начале 1993 года. Но я не знал как их использовать и самым тяжелым для меня было отсутствие цели.
Поэтому я ударился в творчество - купил фотоаппарат, окончил курсы и стал работать для начала помощником фотографа, а после и сам стал фотографом. Это у меня получилось хорошо.
В 1995 году я реализовал другую свою мечту - изучив испанский язык, переехал в Южную Америку, где, как я полагал, климат, еда и женщины будут чем-то особенным для меня.
Я путешествовал по Аргентине, Чили, Уругваю и Боливии, где зарабатывал на жизнь фотосъемкой. Приходилось испытывать захватывающие и не очень проблемы. Я подвергся вооруженному ограблению, с меня сняли отличные часы Rolex Submariner. Позднее я нашел их в каком-то магазинчике на железнодорожной станции. Был период, когда мне пришлось носить с собой револьвер для защиты от ревнивого бывшего парня моей девушки. И я тратил последние деньги, чтобы вылечить подобранную на улице бездомную собаку.
Осенью 1997 года я вернулся в Данию и пошел работать в IT-индустрию. В течение двух с половиной лет я занимался продажей и обслуживанием компьютеров, пройдя немалый путь от супермаркета до крупного отраслевого поставщика. Поначалу это было сложно и поучительно, но позже я стал мучиться от недостатка адреналина. Самым серьезным решением, которое я тогда принял, было решение бросить курить.
В результате я отправил по факсу в офис просьбу о своей отставке и был таков.
Чтобы как-то заработать на существование, я пошел на работу в строительство, укладывал дороги, строил виллы, железнодорожные перроны.
Но видимо где-то там наверху моя судьба уже была предопределена. Через несколько недель мне в почтовый ящик свалилось письмо с предложением о работе от международной датской группы по разминированию.
KRIGENS SKRALDEMAND
Я должен был стать руководителем особой программы от датской группы по разминированию (DDG) на Кавказе. Если быть более точным - в Ингушетии и Чечне.
Весной-летом 2000 года я и еще несколько бывших егерей прошли специальную подготовку в казармах Farum, где Министерство Обороны вместе с DDG сделало из нас экспертов по обезвреживанию взрывных устройств. Мы узнали, как работать с миноискателем. Узнали о медленной и смертельно скучной процедуре захоронения и уничтожения мин в земле. Узнали также и разницу между самыми разными типами противотанковых и противопехотных мин, гранат, бомб, ракет и других боеприпасов. И как все это уничтожить.
Все эти боеприпасы представляли собой огромную проблему в странах "третьего" мира. Особенно сильно страдали от мин и неразорвавшихся боеприпасов в Афганистане, некоторых странах Африки, Азии и на Балканах. И, конечно же, на Кавказе.
DDG имела организованные гуманитарные программы по разминированию во всех этих регионах. Во многих из них еще шли боевые действия и там мины, к сожалению, оказывали устрашающий эффект не только на солдат, но и на гражданское население. Мины, бомбы и минометные снаряды, которые не взорвались из-за технических ошибок или брака изготовителя, каждый год уносили жизни и калечили десятки тысяч людей и скота.
На Кавказе эта проблема приняла просто гигантские размеры. В этом регионе в течение 15-20 лет после развала Советского Союза непрерывно шли войны. Этнические конфликты, военные преступления, разборки мафии и террористов здесь обычное дело. Самое громкое из них - теракт в школе №1 в чеченской деревне Беслан, 1-3 сентября 2004 года. В день открытия школы после летних каникул около 30 чеченских исламистских повстанцев, вооруженных автоматами Калашникова, РПГ и самодельными бомбами, захватили школу и около 900 заложников. Неуклюжие и хаотические действия со стороны полиции, солдат и гражданских привели к гибели 330 заложников, из них половина - дети.
Российско-чеченский конфликт начался, когда небольшая и непризнанная республика Чечня в 1991 объявила себя независимой после распада Советского Союза. В течение десятилетия русские солдаты сражались с чеченскими повстанцами. Это привело страну в руины, погибли десятки тысяч людей, многие были искалечены.
Предполагается, что на конец 2000 года в стране "работают" около одного миллиона мин. Это при населении в один миллион человек! Поэтому ни одна друга страна в мире не страдает так от противопехотных мин, как Чечня. Только в 2002 году по самым приблизительным оценкам 5700 человек погибли или получили ранения от мин, из них 1000 - детей. Прибавим к этому искалеченный и убитый скот.
Это особенная проблема противопехотных мин, потому что население страны живет своей жизнью - жители страны должны передвигаться, используя поля, дороги и тропы; дети должны ходить в школу, или работать в семьях фермеров, скот необходимо пасти, люди ездят в города на рынок. Иначе жизнь в стране встанет и не будет самого необходимого для существования.
В идеале, приступать к разминированию надо было бы немедленно, но в 2000 году это было невозможно из-за того, что шла напряженная борьба между чеченцами и русскими. Последние имеют более 100 000 солдат по всей стране, в первую очередь в столице - город Грозный.
Вот почему DDG начал сотрудничество с другими гуманитарными программами от ООН и ЕС, в основном со шведской SIDA, ведя программы по обучению беженцев как избегать мин и что с ними делать при обнаружении.
Эта программа, которую я должен вести и развивать, была запущена в лагерях беженцев в соседней с Чечней республикой - Ингушетия, город Назрань. Ингушетия одна из самых маленьких и бедных республик на Кавказе, она граничит с Чечней на западе и имеет площадь в 3600 кв. километров, что примерно половина Зеландии (Дания), с населением менее полумиллиона человек. Добавим сюда несколько сотен тысяч беженцев из Чечни в лагерях по всей стране. На них мы и должны пока сосредоточить усилия по информированию.
Мой путь начинает с нескольких дней в огромной и холодной русской столице Москве. Здесь я узнаю, что большинство москвичей негативно относится к кавказцам. Они считают их террористами и преступникам. Это заставляет меня изрядно понервничать, когда я думаю о проблемах, которые ждут меня как руководителя программы.
Моим самым близким сотрудником был бывший егерь Peter Correl, как и я, прошедший курс по разминированию. Из-за ужасной ситуации с безопасностью в Ингушетии нас охраняли четверо местных полицейских. Похищения людей были настоящим бичом в этом районе. В 1996-1999 гг. было похищено примерно 1300 человек. До сих остаются не выплаченными выкупы за 500 с лишним человек. Похищение людей с Запада здесь очень прибыльный бизнес. Многие журналисты и сотрудники гуманитарных организаций были похищены в целях выкупа местными преступными группировками.
Самый громкий случай - похищение Camill'ы Carr и ее "бой-френда" Jon'a James'a, которые прибыли в Грозный в 1997 году, чтобы открыть реабилитационный центр для детей, пострадавших от войны. Через три месяца они были похищены чеченскими боевиками и в течение последующих 14 месяцев подверглись пыткам и побоям; Camill'у неоднократно изнасиловали. Их освободили лишь при содействии русского миллиардера Бориса Березовского.
Увы, это все - страшная реальность, а я нахожусь в дороге, поздно ночью в октябре 2000 года в аэропорту Домодедово, направляясь в Назрань. Аэропорт окутан метелью, так что нам не взлететь. Русский капитан в большой меховой шапке только качает головой, усиливая мой страх относительно безопасности полетов в этой стране. Спокойствию не способствует и плохая шумоизоляция салона "Туполева" и то, что при взлете попадал багаж с полок. Русские женщины, сидевшие рядом, как ни в чем не бывало, разглядывали глянцевые журналы.
Через несколько дней после приезда я включился в работу. Мне выделили небольшой офис с компьютером и принтером. В учительской, прилегающей к моему офису, я тренирую первую группу - 15-20 местных сотрудников. Все чеченцы, в основном женщины 20-40 лет, но есть два двадцатилетних парня. Они рассказывают мне об ужасах жизни за последние десять лет в своей стране. Все они живут в лагерях для беженцев и многие потеряли мужей, жен, детей или родителей, которые погибли или просто пропали без вести.
Но, не смотря на свое положение - или, возможно, из-за этого - они проявляют удивительную силу духа и активно включаются в работу по информированию населения о минных угрозах. По местным меркам работа оплачивается очень хорошо.
Мы организовываем наших подопечных в небольшие мобильные группы и отсылаем по всему региону сроком до недели. Это рискованно, т.к. они часто работают в районах боевых действий между русскими солдатами и чеченскими повстанцами. Однако наши усилия пользуются большим успехом, поскольку учителя попадают в труднодоступные районы, где почти никто не знает, как бороться с минами и что с ними делать.
Благодаря успеху мы расширяем набор. Как только об этом пронеся слух, нас сразу же буквально подвергли бомбардировке просьбами взять кого-то. Особенно были настойчивы наши охранники, настаивавшие на кандидатурах своих родственников. Двое из них были очень агрессивны, крича на меня и угрожая, что могут перестать охранять меня, когда я им говорю, что мы уже нашли всех кандидатов.
Надо сказать, что из-за опасной криминогенной обстановки в стране и постоянных похищений я не могу выйти один за пределы офиса - мои "охранники" повсюду следуют за мной. Ими я совсем не впечатлен. Они выглядят апатичными и я им просто не доверяю. Если Peter или я попадем в беду, то они будут первыми, кто сбежит.
Дом, в котором мы живем - отличная, закрытая от посторонних, вилла, построенная в "элитном" районе. Рядом с нами живет президент республики, и каждое утро мы видим как его бронированный "хаммер" в сопровождении черных автомобилей, набитых телохранителями, на высокой скорости покидает дом.
Окрестности столицы находятся в резком контрасте с Назранью. Очень мало дорог имеют твердое покрытие, улицы покрыты отходами и мусором, крупный рогатый скот, птицы и дикие собаки бродят, где вздумается. Есть несколько магазинов, но больше всего людей на рынках, где они приобретают еду и предметы повседневной необходимости.
Дом мы делим с Датским советом по делам беженцев, который состоит из датчан и местных жителей. Главный здесь поляк по рождению, но датчанин по гражданству, по имени Kristof. С длинными седыми волосами он выглядит как упрямый поклонник поколения Вудстока. Но он также и квалифицированный архитектор - здесь он отвечает за строительные проекты в лагерях беженцев. Несмотря на свой внешний вид, Kristof профессионал и прост в общении, поэтому я уважаю его.
Здесь есть Henrique, приятный, тихий и вежливый француз, организующий логистику в лагерях. Среди прочих выделяется Kharon, ответственный за наем местной рабочей силы. Это небольшого роста, но очень амбициозный и трудолюбивый чеченец, мечтающий уехать в Канаду, где бы он смог получить образование и начать новую жизнь с красивой женой и их ребенком.
За пределы дома и города я выезжал, как правило, только в лагеря беженцев, чтобы помочь своим ученикам и посмотреть, как беженцы получают нашу информацию. Несколько сотен тысяч беженцев, несущих на себе следы голода, увечий и пыток, живут в лагерях в течение многих лет. Многие дети родились в них, и не знают другой жизни, кроме лагеря, где тысячи и тысячи палаток теснятся друг к другу, разделяемые грязными дорогами и тропинками. Семьи по 6-10 человек втиснуты в палатку, площадью не более 20 квадратных футов, обогреваемой небольшой железной печкой и освещаемой парой ламп. Все, что у них есть это несколько личных вещей, пара кроватей, столы и старые фотографии, свидетельствующие о жизни до этого. Я побывал в семье, где 10-летний мальчик потерял обе руки и зрение, играя в лесу. Оставшуюся часть жизни он будет сильно зависеть от своей семьи, т.к. не может даже одеться или сходить в туалет. В другой семье отец потерял обе ноги, когда он пошел на поле за коровой. Чудом ему удалось доползти до своей фермы. Благодаря иностранной организации, специализирующейся на протезировании пострадавших от мин, он может передвигаться, опираясь на костыль.
В целом, беженцы сильно зависят от помощи со стороны ООН и иностранных гуманитарных организаций. Ситуация за пределами лагерей не сильно лучше. Во время поездок по регионам, окружающим Чечню, я часто вижу чеченские семьи, временно осевшие то тут, то там, у родственников и друзей, в ожидании дня, когда они смогут вернуться домой.
В одной семье я получаю приглашение зайти в дом для чашки чая. В доме полно детей, но само семейство сильно пострадало от войны в Чечне. Мать сидит с мокрыми водянистыми глазами и показывает мне стопку фотографий. На одной ее брат и его девушка, подростки. Двумя годами ранее они как-то ушли утром на работу в соседнюю деревню и не вернулись. Семья больше никогда о них не слышала, но уверена, что их захватили и расстреляли русские.
В школах, где мы проводим лекции, нет ни тепла, ни бытовых удобств - это просто ветхие деревянные бараки, где есть только дети, сбившиеся в кучку, и один учитель у стены.
Еще большее разочаровании - это посещение больниц в приграничных районах. Это просто неописуемые здания в аварийном состоянии, часто без стекол в окнах, которые просто закрыты, чем попало. Темные комнаты без света. Туалеты с обгаженными стенами. Пациенты, лежащие в грязных постелях с ампутированными конечностями и отсутствующим взглядом в потолок. У врачей и медсестер совсем немного примитивного медицинского оборудования.
Как здесь выживают пациенты - выше моего разумения. Я сам, как егерь, жил порой в крайне грязных и примитивных условиях, и знаю, как легко слабнет и сдается организм и его иммунитет в таких условиях. Если вы не умерли от ран или болезни, то оставаться в подобном месте смерти подобно.
В конце зимы я еду в Грозный. Во всем Кавказе не найти места более "загрязненного" минами и неразорвавшимися боеприпасами. Я еду туда для того, чтобы связаться с несколькими школами, которые хотят открыть у себя наше обучение. Это довольно рискованная поездка, боевые действия в городе в самом разгаре. Каждый день русские выезжают со своих баз и располагаются на сотнях контрольно-пропускных пунктов (КПП) по всему городу, в которых они держат город в железном кулаке. Его направляют на все, что хоть напоминает сопротивление. Регулярно происходят бои с использованием тяжелого вооружения. Ночью русские укрываются на своих базах, а повстанцы вылезают на улицы и расставляют мины-ловушки. Таким образом, около 4700 русских солдат было убито в Чечне, с 1999 по 2002 гг. Потери чеченцев отличаются, в зависимости от того, кто об этом говорит. Русские говорят о 45 000, с 1994 года, когда началась первая война. Сами чеченцы, включая их известного лидера в изгнании Ахмеда Закаева, говорят о 250 000 убитых и стольких же пропавших без вести.
Мои охранники должны сопровождать меня в Грозный, но они откровенно "слабоваты" для этого. Я сомневаюсь, что они рискнут, чтобы спасти меня в непредвиденной ситуации, поэтому с удовольствием соглашаюсь на их просьбы обратиться за помощью к русским.
Таким образом, я еду, одетый в бронежилет, на заднем сидении внедорожника в компании с тремя огромными и молчаливыми русскими солдатами из элитных подразделений. Солдаты вооружены автоматами. Мои охранники из Назрани едут в другой машине сзади.
Путь из Назрани в Грозный занимает несколько часов и если бы Чечня не была зоной военных действий, то пейзаж решительно можно было бы назвать красивым. Мне открывался прекрасный вид на леса, ручьи и величественный горный хребет на юге, где выступал Эльбрус с его высотой в 5642 метра.
Но в стране идет война, и я вижу маленькие красные знаки с черепами на заборах вдоль полей. Это значит, что там есть мины. На самом поле я вижу туши крупного рогатого скота, погибшего ранее. С отвращением рассматриваю остатки нескольких собак, которых, похоже, накрыло одним взрывом.
Периодически мы останавливаемся на КПП, где бронетранспортеры и боевые машины пехоты укрываются за бетонными стенами. С их помощью русские контролируют все передвижения по дорогам. Однажды, когда мы проезжали КПП перед Грозным, внезапно БМП открыла огонь из 7.62 мм пулемета. Водитель в нашей машине не стал останавливаться разбираться, а просто благоразумно выжал газ и как можно быстрее отъехал от него.
Мы въезжаем в город и сворачиваем в сторону центра. Город куда больше шокирует меня, чем я мог себе предположить. Выражение "город-призрак" здесь как нельзя более кстати уместно. Практически все дома разбиты, разрушены или несут следы боев. Немногие люди перемещаются по улицам с сумками от рынка к дому. Даже русские солдаты, сидящие на своих бронированных машинах, кажется, находятся под влиянием этой удручающей атмосферы. Они не выглядят дисциплинированными и сосредоточенными, как можно было бы ожидать в зоне боевых действий.
Вот и центр! Мы припарковываемся и, в первый раз за всю поездку, русский, видимо командир, заговаривает со мной. Он идет со мной, а двое остаются здесь. Солдаты сразу занимают позиции у машины, направив стволы в противоположные стороны. Мои "телохранители" остаются в машине на расстоянии от нас, но один из них все же осмелился выйти и подойти ко мне. Ему нужно сделать фотоснимок, что я и разрешаю ему.
Русские немного встревожены поэтому мы быстро идем к школе. Нас встречает пожилая, седая и хрупкая женщина, которая видимо, является учителем. Она, кажется, ошеломлена нашим приездом. И относится к нам с подозрением. Кто этот иностранец, являющийся в окружении русских солдат и предлагающий ей помощь?
Через переводчика я объясняю ей мое задание, и она загорается от мысли о моих преподавателях. Мы достигаем соглашения о том, когда должны придти учители, но я подчеркиваю, что в ситуации войны нельзя точно предсказать даты и время, когда они придут. Конечно-конечно, соглашается женщина и приглашает навестить школу еще раз.
Проходит еще несколько часов, я посетил еще несколько школ. Начинает темнеть и, хотя русские молчат, я понимаю, что самое время убраться отсюда. Мы снова проезжаем все КПП и выезжаем из города. Русские солдаты в приподнятом настроении. Водитель часто оборачивается ко мне и широко улыбается, демонстрируя золотой зуб. Кажется, солдаты успели выпить.
Надеюсь, я больше не вернусь в этот город-призрак.
На протяжении начала весны мы активно ездим в лагеря беженцев, школы и другие официальные учреждения. Peter и я удовлетворены своей работой. Программа развивается хорошо и мы должны подобрать себе замены, прежде чем улетим домой. Но прежде происходит несчастный случай.
Peter проснулся утром и почувствовал, что у него парализована и онемела половина лица. Он выглядел более чем странно, и мы вызвали врача. Местный врач прибыл на старой машине скорой помощи, больше похожей на катафалк. Он одет в грязный белый халат и трубчатую меховую шапку. Почти всего его зубы - из золота. Врач быстро диагностирует Peter'a и ничего не находит. На помощь ингушских врачей рассчитывать не стоит, поэтому на следующий же день я улетаю вместе с Peter'ом. Там его госпитализируют в больнице с диагнозом паралич Беллы, вызванный латентной инфекцией с вирусом герпеса.
Мне пришлось немного поругаться со своим руководством, доказывая, что я поступил правильно, сразу же отправив Peter'a в датскую больницу. Он быстро поправляется, доказывая мое утверждение, что быстрая госпитализация была оправданной. Я же немедленно возвращаюсь в Ингушетию и готовлю себе замену, в лице местной женщины по имени Елена. Она очень гордится своими успехами и новым статусом.
Я счастлив, что закончил свои дела в этой части света и наслаждаюсь весной в Дании. Бегаю трусцой в парке там, где я хочу и когда хочу. Радуюсь датским женщинам и пиву.
Меня также пригласили в детскую передачу на TV2 для того, чтобы я рассказал, как живут дети на Кавказе.
В конце концов, мне поступает еще одно предложение от DDG - та же программа, но уже в Афганистане. И я им благодарен за это.
MIDDELALDEREN ANNO 2001
В апреле 2001 года я вышел из Boeing-а авиакомпании British Airways в международном аэропорту Islamabad, Pakistan, моей первой остановке на пути в Afghanistan. Ночной воздух, жаркий и влажный, сразу же ударил как обухом по голове. Поездка была долгой и утомительной, так что я очень устал и жаждал лишь добраться до постели.
После часового ожидания своего багажа я вышел на улицу и меня оглушили крики таксистов, охочих до моих денег. Но сегодня мне они не нужны. DDG выслала за мной своего водителя по имени Hasheem. Это маленький человек с круглым лицом и усами, который любезно помог мне погрузить багаж в новенькую Mazda.
Штаб-квартира DDG находится в северном районе, где также расположено большое количество посольств и отель Marriott. Об этом сообщил Hasheem, попутно расхваливая "шведский стол" отеля.
Пока мы ехали, я наблюдал за контурами огромной мечети Faisal на фоне ночного неба. Я думал над тем, что меня ждет в Afghanistan-е. Моя командировка на Кавказ была впечатляющей, но то, что я слышал и читал об Afghanistan-е, создало у меня впечатление о нем как о мрачном и удручающем месте. Afghanistan всегда был полем боя за власть в Центральной Азии. Война стала частью афганской культуры, будь то стычки с соперничающими кланами или борьба с великими державами, такими как Персия, Великобритания или СССР.
В апреле 1978 года афганская коммунистическая партия путем переворота захватила власть в стране и образовала ДРА - "Демократическую Республику Афганистана". Коммунисты начали земельную реформу, дали возможность женщинам участвовать в выборах, запретили принудительные браки и заменили исламистские законы своими, марксистскими. Многие афганцы восприняли нововведения в штыки и сбежали из городов в горы, образовав исламистское движение сопротивления, объявив джихад правительству.
В ответ СССР ввел свои войска в 1979 году, для поддержки марионеточного правительства и борьбы с моджахедами. Но, не смотря на использование русскими самолетов, танков, напалма и химического оружия моджахеды в 1982 году контролировали до 75% территории Afghanistan-а. Их поддерживало в этом США, руками ЦРУ через Pakistan - финансово и материально. Именно США передало моджахедам зенитные ракеты Stinger, оказавших существенное влияние на борьбу с русскими вертолетами. Мятежников также поддерживала Саудовская Аравия, финансово и именно здесь впервые стало известно имя Osama bin Laden. Он спонсировал и передавал оружие моджахедам, а в 1988 году основал al-Qaida, для того чтобы "расширить борьбу против СССР по всему миру".
В феврале 1989 года русские решили, что с них достаточно и вывели свои войска из страны, оставив в ней сотни тысяч убитых, миллионы мин и гражданскую войну между полевыми командирами. В 1992 году ДРА прекратила свое существование. Но война продолжалась еще четыре года. На ней быстро стало набирать популярность мусульманское движение "Талибан", которую возглавил ветеран войны против русских мулла Mohammed Omar. Его движение проповедовало благочестивость и аскетизм вкупе с фанатической верой, поэтому они стали все более и более популярны среди населения, в отличие от развращенных моджахедов. И, в конце концов, Талибан практически победил в 1996 году, заставив большинство полевых командиров подписать мирное соглашение. Получив власть, Талибан установил власть исламских законов в самом строгом и пуританском виде. Например, за воровство отрубали руку. Неверную жену избивали камнями до смерти. Были запрещены все формы телевидения, музыки и изображений. Женские школы были закрыты, женщинам запрещено выходить из дому без своих мужчин, и они были обязаны носить паранджу. Часто женщинам отказывали в обслуживании в больницах для предотвращения контакта с мужчиной-врачом.
Не смотря на жестокости и запреты, это все положительно воспринималось многими афганцами. Наконец-то в стране, истерзанной войной, установился хоть какой-то порядок и закон.
В северо-восточных провинциях власть по-прежнему держали противники Талибана - так называемый Северный альянс.
На международном уровне Талибан был признан только тремя государствами - Пакистаном, Саудовской Аравией и ОАЭ. Все прочее международное сообщество предпочло подвергнуть Талибан самой жесткой критике за методы правления. Особенно критиковало США, из-за тренировочных лагерей для исламистских террористов. Спонсора одного из таких лагерей - bin Ladena - обвиняли в подготовке взрывов американских посольств в Кении и Танзании, в 1998 году, когда погибло 224 человека.
Именно в такую страну я и летел в апреле 2001 года. Я очень волновался от "перспектив" встречи с Талибаном. С моим воспитанием и жизнью в демократическом сообществе мне предстояло адаптироваться к фундаменталистской диктатуре, основанной на самых крайних интерпретациях ислама.
После крепкого сна в доме, принадлежащем DDG, я вышел навстречу завтраку и своему старому боевому товарищу Johan Faerch.
Уже в первый день моего отборочного курса в JGK в 1990 году Johan был весьма заметен. В основном благодаря тому, что среди 90 солдат армии, одетых в свой камуфляж, он был единственным в форме флота. Там на курсе мы с ним и подружились, и стали практически неразлучными друзьями.
Ничто меня так не обнадежило, как то, что я узнал, что Johan будем моим проводником в мир Afghanistan-а и Талибана. Он пробыл здесь уже полгода техническим советником программы по разминированию DDG в Afghanistan-е, но сейчас хотел вернуться к своей семье и детям. Я должен был заменить его, а он - ввести в курс дела.
В Afghanistan мы попадем на машине. Туда нет коммерческих рейсов из-за высокой террористической опасности. Единственные рейсы, которые туда летают - самолеты ООН, но это дорого и мало мест. Так что будем трястись по дороге десять часов.
Johan подготовил наш Land Cruiser, уложив туда кучу инструментов, радиостанцию, еду и воду, плюс запасные колеса. Машина относительно новая, но на ней уже куча вмятин и царапин, полученных в путешествиях между Islamabad-ом и Kabul-ом, столицей Afghanistan-а.
Поездка проходит на северо-восток от пакистанского города Peshawar, по дороге, контролируемой местными племенами. Одна из ключевых дорог между Afghanistan-ом и Pakistan-ом, где контрабанда превосходит все мыслимые меры.
Дорога из Peshawar-а идет по грунтовке, вдоль пышных возделанных зеленых полей, но чем ближе к границе, тем хуже она становится и бесплоднее становится пейзаж. Последние 50 миль мы ехали через горный перевал по узкой и извилистой дороге. Она была запружена автомобилями, грузовиками, мотоциклами, автобусами, которые создают невыносимый шум и какофонию гудков. Особенно популярны старые английские грузовики Bedfords, называемые здесь Jingletrucks.
Наконец, мы добрались до пограничного города Torkham. В России и на Кавказе я видел примеры дезоорганизующей бюрократии, но это место было просто сумасшедшим примером наихудшей организации. По обе стороны от границы стоят сотни машины, окруженные толпой и животными. Все кричат и шумят. Пакистанские полицейские бьют палками самых шумных.
Мне кажется, что все вокруг мне снится, как нереальный сон. Я был очень рад тому, что со мной Johan, и он уже проходил через все это. Он, остановив машину на обочине, взял наши паспорта, вложив в них несколько долларов, и сказал идти за ним.
Мы вошли в кирпичный дом, и прошли через толпу к паспортному столу. Наши белые лица вызывали много любопытных взглядов, но Faerch никого не стеснялся. Решительно миновав очередь, он подошел к столу. За ним сидел мужчина в длинном черном халате и черным шарфом вокруг головы. Его лицо было спокойным и уверенным, что не вписывалось в окружающий шум и гам.
Johan положил перед ним наши паспорта с долларами внутри. Мужчина сначала отодвинул все в сторону и изучающе посмотрел на нас. У него были черные как маслины глаза, со скучающим выражением лица, и длинная черная борода. Потом он все же взял наши паспорта, изучил, при этом деньги переместились в ящик его стола, и затем, поставив печать, отдал документы назад.
"Сраный Талибан" пробормотал себе под нос Johan, когда мы шли назад к машине.
Мы проезжаем через ворота и въезжаем в Afghanistan. Отсюда мы доберемся до Jalalabad-а, крупного города на востоке Afghanistan-а.
Дорогу туда можно назвать таковой только в лучшем случае - дырок в покрытии как в решете. Вокруг нас проносились старые японские машины, набитые людьми, животными и багажом. От водителя здесь требуется очень высокая концентрация внимания. К счастью, сегодня я пассажир и наслаждаюсь видом через окно. А пейзажи здесь невероятно красивые и величественные.
После Jalalabad-а дорога идет неуклонно вверх, т.к. Kabul находится на высоте 1200 метров над уровнем моря. Johan очень ловко ведет машину по дороге, где с одной стороны зияет обрыв, а с другой стороны - отвесные скалы.
Чем мы ближе к Kabul-у, тем чаще встречаются блокпосты талибов. Это, как правило, были молодые парни, с тонкими чертами лица и бородами, одетые во все черное. Они вооружены гранатометами и АК-47, на их пикапах стоят русские 14.5 мм пулеметы, направленные на дорогу.
Нас остановили на одном таком блокпосту и поскольку мы единственные европейцы, то сразу оказались в центре внимания. Совершенно отчетливо чувствуется, что талибы ненавидят нас. Машину обыскивают, ища любые признаки незаконной или аморальной деятельности, такой как алкоголь, порножурналы или даже автомагнитола (музыка запрещена!).
Старый беззубый талибанец роется в моем багаже грязными руками, ища что-нибудь ценное, что можно реквизировать и потом продать. Но у меня нет ничего такого и нас вскоре отпустили. Мы продолжили свой путь к Kabul-у. Дорога идет немного выше, чем сам город, расположенный на плато, поэтому я вижу весь город как на ладони.
Kabul больше, чем я ожидал. Более двух миллионов жителей и их дома заполняют плато между горами. Пригород состоит из маленьких грязных домов и скучных бетонных блоков, построенных русскими в 1980-ых гг. Многие дома в плачевном состоянии, без окон и дверей, кажутся брошенными и безлюдными. Из окон торчит сохнущее белье, повсюду маленькие грязные дети.
Центр выглядит немногим более волнующе. В 1970-х город был более-менее современным. Были рестораны, кафе, трамваи, кинотеатры, в бассейнах модного тогда отеля Intercontinental можно было видеть женщин в бикини.
Сейчас же после войны и "работы" движения Талибан город выглядит истерзанным. Здесь средняя продолжительность жизни 46 лет и только 36% людей старше 15 лет умеют читать и писать.
Асфальт на дороге есть только в центре города и прилично выглядят только здания правительства Талибана. Все остальное практически в руинах. На многих зданиях пулевые отверстия. В городе практически нет предметов первой необходимости, таких как электричество, вода, канализация и телефон. В воздухе стоит запах отбросов и человеческих испражнений. Несколько раз я видел людей сидящих в канавах и едящих помои. У детей почти нет одежды, и многие стоят вдоль дорог и выпрашивают милостыню. По улицам ездят автомобили, собранные из черт знает каких деталей.
Почти все дороги ведут на рынок, где можно достать все и продается все, чтобы обеспечить выживание - свое и семьи. В кузовах машин все смешивается в кучу - козы и овцы вместе с мясом, арбузами и кусками железа и дерева. Даже собаки выглядят очень измученными и больными.
Женщин на улицах почти нет. Но зато повсюду патрульные Талибана, следящие за порядком.
Мы едем уже более десяти часов, но я чувствую, что отъехал во времени на несколько веков назад, попав в средневековье.
Когда мы подъезжаем к кольцевой развязке я получаю лишнее тому подтверждение. На фонарном столбе висит человек. Его темные, налитые кровью глаза на бледно белом лице безжизненно смотрят на меня. Рядом стоит группы молодых парней из Талибана и смеется. Видимо, это их работа и они сейчас напоминают охотников у трофея после удачной охоты. Другие люди как ни в чем не бывало проходят мимо трупа, как будто так и надо.
"Добро пожаловать в Afghanistan" - сказал Johan.
Район, где находился дом DDG, выполнен в старом европейском стиле - особняки с колоннами, арками и садиками. Не смотря на ветхость и сухие сады, все выглядит очень прилично, особенно на уровне того, что я видел. Сам дом DDG - большой трехэтажный белый из кирпича, окружен двухметровой стеной. Перед домом находится терраса с видом на чудесный сад с клумбами, газонами, яблонями и апельсинами.
В Afghanistan-е из-за минной угрозы DDG очень востребованная организация. За десять лет присутствия в стране русские создали много мощных военных баз и укреплений, которые защищались с помощью минных полей. Также после них осталось много неразорвавшихся боеприпасов, вроде гранат, авиабомб и снарядов. Последовавшая гражданская война только усугубили ситуацию. Также как и в Чечне, здесь каждый день подрываются, гибнут и калечатся люди. В месяц происходит от 250 до 300 ЗАРЕГЕСТРИРОВАННЫХ подрывов, а об остальном статистика умалчивает.
В 2001 году с помощью различных общественных организаций в Afghanistan-е было разминировано 7000 различных взрывных устройств. Добровольческие организации или ООН нанимали и обучали местных афганцев для такой работы. DDG работало здесь уже три года.
Сразу после прибытия мы встречаемся с нашим боссом - симпатичным шведом по имени Fredrik. Немного поболтали о моей миссии. Есть всего несколько дней до отлета Johan-а, и я должен взять на себя его функции как можно быстрее. Так что я уже завтра отправляюсь за город, посмотреть как идут работы по разминированию на одном из полей.
На часах всего 19:00, как вдруг пропал звук. Я больше не слышу ни машин за стеной, ни людей. Только отдаленный лай собак, ищущих чтобы съесть. Это начался комендантский час талибов. Любые передвижения после семи вечера являются серьезным преступлением и строго наказываются. Кто знает, может того парня повесили на столбе из-за этого?
Не смотря на память об этом, я смог поужинать и даже выпить немного контрабандного американского пива, прежде чем заснул в своей комнате на первом этаже.
На следующий день мы выехали на юг Cabul-а. Многие здания здесь находятся в руинах - здесь шли бои с применением танков. Наше минное поле в полукилометре отсюда. Здесь у русских были позиции для защиты города с юга. Поле по размерам как пять футбольных полей.
Всем этим занимаются шесть команд по 25 человек каждая, итого 150 саперов. Работают они по восемь часов в день, шесть дней в неделю.
Я встретился с командирами команд и представился им как будущий босс. Все они афганцы. Потные и усталые лица смотрят на меня, кто-то с любопытством, а кто-то и нервничает. Для них мы как пришельцы из мира, о котором они очень мало знают.
Знакомимся с врачом, афганцем по имени Koshan. Человек с огромными руками и пальцами, похожими на сосиски. Он ждал нас, лежа в машине на носилках, но когда Johan подошел и рывком открыл дверь, резко вскочил на ноги. У него какая-то аномальная улыбка, выставляющая наружу все зубы, сияющие на солнце.
Работа сапера в этих местах чрезвычайно опасная и трудоемкая.
Каждая команда имеет клочок земли, 50 на 50 метров, края участка отмечены двухцветными камнями, лежащие красным цветом в сторону минного поля и белым в другую. Каждый сапер, облаченный в защитный кевларовый костюм и шлем с козырьком, имеет полосу работы шириной в метр. Работа начинается с миноискателя. Все показания прибора он отмечает красными палками. Далее длинным острым ножом он тыкает в землю под углом 30 градусов. Когда сапер натыкается на что-то, то медленно и осторожно выкапывает его, используя маленькие грабли и лопатку. Вся работа на этом этапе должна быть максимально осторожной и аккуратной.
Некоторые мины уже активированы, поэтому достаточно усилия размером в рукопожатие, чтобы они взорвались.
Когда мина обезврежена, ее обматывают красной пластиковой лентой и уносят. Примерно за час до окончания рабочего дня все обнаруженные мины складируются в карьере и готовят к уничтожению. Это может показаться смешным, но эта рутина - складирование и подготовка - занимает немало времени в нашей работе.
Johan и я в этот день вместе уничтожаем боеприпасы - даем сигнал всем укрыться, и зажигаем детонирующий шнур. Взрыв возвещает о том, что сегодня Afghanistan стал немного безопаснее и свободнее в земле.
Жаль, но даже здесь в пустыне, мы должны работать в рубашках и длинных брюках - по законам Талибана голый живот и ноги это грех, и у талибов предостаточно глаз, чтобы следить за выполнением их средневековых законов.
OMGIVET AF TALEBAN
Я начинаю привыкать к своей новой работе и окрестностям Кабула. Первые несколько недель были очень интенсивными - постоянно новые задачи и новые лица, с которыми надо работать. Также, я провожу много времени за написанием докладов для наши спонсоров - ЕС, DANIDA, SIDA. И я слежу за корректировками наших действий, чтобы они соответствовали программам разминирования ООН.
Я успел познакомиться со всеми людьми на базе DDG; все они, включая садовника и повара - мужчины, женщины здесь работать не могут. Афганцев у нас нанято 250 человек, кроме саперов есть команда ответственная за утилизацию неразорвавшихся боеприпасов, медбригады и механики для обслуживания нашего автопарка - примерно двух десятков машин.
Мой босс Fredrik c ухмылкой утром поведал мне, что меня ждут в Министерстве транспорта Талибана для сдачи экзамена на вождение автомобиля.
Я должен был сдать теоретический тест и только тогда смогу здесь водить машину самостоятельно.
С изрядной долей скептицизма я прибыл в Министерство, нашел "офис", ответственный за лицензирование иностранцев-водителей, и постучал. Тишина. Тогда я вошел без приглашения. В комнате темно и пыльно. За огромным столом сидел старик с большой белой бородой, сложив перед собой морщинистые скрюченные руки. Странно, но он смотрит на меня с торжествующим видом, не менее странно, что также смотрит его помощник - мальчик.
Оба кивают мне, и старик шепотом на ухо командует помощнику. Мальчик с нетерпением бросается к стене, где на доске нарисована какая-то схема дорожного движения.
На скверном английском мальчишка спросил меня, тыкая пальцем в схему, с чудовищным акцентом - "что вы делать здесь?"
Присмотревшись к схеме (там был перекресток с круговым движением) я ответил, что буду пропускать движущихся по кольцу и заеду когда это будет возможно.
Мальчик посмотрел на потолок, как будто там отражалась глубина моего ответа, а затем побежал к старику и, видимо, перевел мой ответ.
Старик, выслушав мальчика, улыбнулся мне. У него всего один зуб.
Далее последовал вопрос о движении со светофором, и старик пожал мне руку в итоге - экзамен сдан.
После сего сюрреалистического испытания я наконец-то смог приступить к нормальной работе. Приехав на поле, я посовещался с капитаном команды и получил участок работы среди афганских саперов.
Это не совсем удобно, но средства защиты - 10 кг кевларовый бронежилет и шлем с забралом также необходимы, как и миноискатель.
После часа работы забрало запотело вконец, колени болят, а шея под лучами солнца просто кипит. Мое уважение к афганцам, работающим здесь по восемь часов в день, только возросло. Делаю глоток воды и возвращаюсь к этому вялому и умственно изнурительному труду.
Через некоторое время мой миноискатель наконец-то сработал. Теперь максимум осторожности и никаких резких и неконтролируемых движений. Медленно удаляю грунт. А вот и она - "блин" коричневого цвета на пять сантиметров ниже поверхности. Пальцами я удалил камни и прилегающий грунт. Это русская противопехотная мина - ПМН. Диаметром 12 сантиметров, содержит 200 г взрывчатки. Достаточно давления в 6 килограмм, чтобы она сработала. Хватит, чтобы убить ребенка. Я могу себя считать счастливчиком в своем бронежилете и шлеме - если она сработает, то я лишусь "только" руки.
Хотя мина пролежал здесь много лет ее покрытие полностью цело, и она готова к "работе". Я начинаю медленно отползать назад, чтобы найти колышек с красным концом, и в этот момент рядом раздается взрыв, за которым слышно пронзительный крик.
Место взрыва хорошо видно из-за облака песка и гальки. Мы подбегаем к месту, и я вижу сидящего сапера, который трясется взад и вперед, жалобно крича. Его левая рука выглядит как кровавый кусок мяса и костей. Похоже, что жилет и шлем сработали как надо - больше у него ничего не повреждено.
В дело вступил доктор Koshan. Он быстро стабилизирует раненого, сделав ему укол морфия и наматывая жгут. Четверо его помощников выносят раненого на носилках и через несколько минут я только и вижу уносящуюся машину скорой помощи.
Большую часть времени доктор только и делал, что лежал на носилках в машине, не желая выходить на солнце, но сегодня он отработал свою зарплату.
Руку несчастному, скорее всего, ампутируют, но жизнь его вне опасности и он сможет жить дальше - его здоровье было застрахована на сумму 4500 долларов. Эти деньги помогут прожить здесь его семье много лет.
К сожалению, попадаются афганцы, заинтересованные в получении этих денег - намеренно рискующие, чтобы обеспечить свою семью и избавиться от опасной работы. Я даже слышал о случаях, когда шли на смерть, т.к. сумма выплаты в этом случае 20 000 долларов.
Последующее исследование места взрыва показало, что это была как раз ПМН, вроде той, что я обнаружил. Годы движений почвы и осадков вызвали активацию мины, заставив потом сработать, когда сапер начал копать...
Я упаковал оборудование с ящик и отправился по грунтовой дороге домой. Подъезжая к КПП Талибана я, как обычно, замедлил скорость, так чтобы талибы меня узнали. Стекло с моей стороны было опущено и вдруг в направлении на "3-4 часа" я отчетливо услышал звуки выстрелов - стреляли из автоматического оружия. Немедленно выжав тормоз, я под прикрытием автомобиля прыгнул в канаву рядом. Выждав минуту, я осторожно выглянул в направлении КПП, который был на 100 метров ниже по дороге. И встретился взглядом с талибом, стоявшим с другой стороны дороги. Он радостно смеялся, махая мне своим АК-47 в руке.
Я знаю его, и он знает меня, да и мою машину тоже.
В общем, хорошая шутка вышла. Весь день прямо таки просто комедия - от сдачи теста в так называемом Министерстве транспорта, взрыва под солнцем и, наконец, этот обстрел.
Удачный денек.
Вечером я отдыхал, сидя на веранде, болтая с боссом и наслаждаясь холодным пивом.
Наше разминирование продолжается все лето 2001 года. Кроме минных полей, мы также беремся за утилизацию боеприпасов. Для этого у нас есть небольшая мобильная группа по работе с неразорвавшимися боеприпасами (EOD) из двух-трех автомобилей и 10-12 человек. Основная проблема в безграмотности населения - никто из них даже не знает, что неразорвавшиеся гранаты и ракеты про прежнему опасны. К своему ужасу, мы часто видим детей или взрослых, свободно перетаскивающих такие боеприпасы.
Управлением EOD занимается мой шведский коллега Rasmus, очень компетентный человек, ему в этом помогает англичанин Peter Le Soirre, настоящая легенда среди EOD-овцев. Его привлекаем как консультанта. Ему уже за пятьдесят и он богат, почти миллионер. Но Peter равнодушен к деньгам и единственное, что его занимает - неразорвавшиеся боеприпасы и мины. Даже свои уикенды он, по его словам, предпочитает проводить, занимаясь дайвингом у затонувших кораблей с боеприпасами.
К сожалению, с ним скоро произошел несчастный случай. В один прекрасный день он сидел у себя в офисе и изучал китайскую гранату. Внезапно она зашипела. Все что он успел сделать - это отшвырнуть ее от себя. Гранат взорвалась в метре от него, нашпиговав его тело и лицо осколками. Peter-а срочно отвезли в местную больницу, где у него началась гангрена, которую с трудом удалось остановить. Сейчас он уже поправляется.
Однажды в воскресение я поехал вместе с Rasmus-ом проверить подозрительный объект на окраине города, похожий на противотанковую мину. Местные сразу же собрались вокруг посмотреть на это, так что пришлось приложить усилия, чтобы объяснить им, что это очень опасно.
В течение двух часов мы медленно, аккуратно и усердно подкапывались к объекту. Однако никак не могли понять, что это за боеприпас. Внезапно мой взгляд упал на стоящие рядом фонарные столбы. Фонари на них не работали. И я увидел, что лампы - большие и круглые - есть почти на всех столбах, кроме того, что рядом с нами. Тут меня, конечно, осенило. Объект оказался лампой, ушедшей под землю. Мы выкопали ее и показали местным жителям, которые, кажется, были впечатлены. Хотя в этот раз мы себя не чувствовали героями.
Упаковываясь в машину, Rasmus сказал, что слышал от коллеги из соседней нам организации о пустом доме на севере города, где, судя по разбросанному помету, была заперта собака. Его попросили осмотреть дом. Я отнесся к этому скептически. Даже если мы найдем и возьмем себе собаку, то, что с ней будем делать, когда надо будет уезжать? На местных оставить ее нельзя. В мусульманском мире собак считают грязными животными, наравне со свиньями. Поэтому здесь они не пользуются любовью. В Кабуле много бродячих собак самого жалкого вида от голода, болезней и жестокого обращения. К моему гневу я часто видел детей, бросающих камни в собак и бьющих их ногами, и я часто видел искалеченных собак, у которых вырезаны уши или еще что-то..
.
Поэтому я все же согласился.
Мы потратили около часа на поиски собаки и в тот момент, когда уже садились в машину для обратной дороги, Rasmus нашел то, что искал под кустом рядом - небольшой черный комочек меха. Судя по размеру - возрастом 5-6 недель, еле двигает головой, чтобы посмотреть на нас. Я поднял его, отметив, что это сука и она очень слаба.
На веранде дома DDG я расположил нашу находку в тени, положив перед ней немного молока и печеночного паштета в блюдце. Скоро щенок заснул.
Ночью, когда мы с Rasmus-ом смотрели BBC World по телевизору, щенок вошел в комнату и сразу же заявил о своих новых силах - запрыгнул ко мне на колени и начал облизывать пальцы.
Вот тут-то я и понял, что это теперь моя собака. И точка.
Я пообещал себе, что ни за что не брошу ее, вне зависимости от трудностей.
Последующие несколько недель наши сотрудники-афганцы с открытым ртом наблюдали, как я возился с собакой. Так как ее нашел Rasmus, то я решил, что собака должна иметь что-то шведское. И я назвал ее Сельмой, в честь шведской писательницы Selma Lagerlof.
В дополнении к EOD-командам и разминированию полей Кабула, мы проводили операции в Джелалабаде и провинции Газни, в ста километрах к юго-западу от Кабула. Здесь мы только что закончили с очисткой от мин вокруг старой советской базы. Для нас таки дни многое значат, так как мы показываем важность и полезность нашей работы местным жителям. Это также повышает боевой дух саперов и их гордость за свою работу.
Праздник необходимо отметить церемониалом, пригласив заодно и местную администрацию. Даже если они - из Талибана и многие из них нам совсем не сочувствуют.
Наши люди в Газни запланировали большую церемонию, с участием местного "талибского" губернатора. Требовалось также участие людей из столицы, а потому я вместе с оперативным директором Hayat-ом и водителем должны были прибыть на церемонию. Наше отсутствие или опоздание могло быть воспринято как оскорбление лично губернатора и иметь серьезные последствия для дальнейших отношений между DDG и Талибаном.
А между тем я болел. За последние пять недель я потерял 11 килограмм из-за поноса. Подозреваю, наш шеф-повар был не слишком щепетилен в плане гигиены. В среднем за день я ходил на "горшок" 20-30 раз. Мне становилось все хуже. В Пакистане мне диагностировали дизентерию и прописали лекарства. Стало значительно легче, но, и по сей день, у меня бывают приступы дизентерии.
Тем не менее, ехать надо было.
Два часа неровной трясущейся дороги, вернее пародии на нее. Мне пришлось несколько раз просить остановиться, чтобы я мог оставить несколько непривлекательных следов на афганской почве.
Единственный факт присутствия в этих краях человека - неровная гравийная дорога. В остальном доминирует бесплодное открытое и плоское пространство, пересекаемое хребтами гор. Обычно я любуюсь видами, проносящимися мимо, но в результате болезни стал полностью апатичен.
Когда мы пересекли очередной хребет, я заметил небольшую черную точку на правой обочине дороге в нескольких милях от нас. Слишком маленькая для КПП талибов. Может быть животное? Но почему я не могу опознать силуэт? Когда мы подъехали ближе я понял что это такое. Человек. В инвалидном кресле. Посреди пустыни. Один.
Я не верю своим глазам - инвалид на кресле, один под палящим солнцем в 50 градусную жару. Сначала я решил, что окончательно заболел и это мираж. Но потом мы подъехали ближе, водитель начал тормозить и инвалид повернул к нам кресло. Я вижу, что это старый безногий человек, закутанный во все черное. Все его лицо отмечено невероятным страданием и болью.
Когда мы проезжали мимо, он с трудом поднял руку к нам. Боже, он просто сидел тут и просил подаяния у проезжающих мимо автомашин!
В боковое зеркало я вижу его исчезающим в пыли, пытающимся развернуть кресло в нашу сторону. Никогда не забуду его высушенное тело и лицо, слабые, почти безжизненные, глаза, которые смотрели без всякого выражения из глубины черепных впадин.
Как он туда попал? До ближайшей деревни не менее десяти километров. А как он переносил жару? Никто здесь не мог выжить долго, а уж инвалид и подавно.
По сей день, я удивляюсь, что не помог ему. Почему не остановил машину, не дал ему воды и денег? Может быть, я был парализован этим сюрреалистическим зрелищем? Может быть, думал я, кто-то его там оставил на время и потом вернет к семье? В течении нескольких лет эти мысли донимали меня, как и память о зрелище удаляющегося инвалида в пустыне.
Спустя семь лет я встретился с одним человеком, который все мне объяснил. В Афганистане существуют преступные группировки, которые похищают детей и подростков, и калечат их, отрезают руки, ноги. После этого калек используют как источник дохода - заставляют выпрашивать подаяния. Вероятно, тот старик был такой жертвой. День за днем его оставляют на дороге, чтобы он брал подаяния у нескольких водителей. День за днем, месяц за месяцем, без надежды на будущее, он будет работать до тех пор, пока не станет бесполезен для похитителей. Тогда его убьют.
Мои мысли все вращались вокруг страшного инвалида, когда мы приехали в Газни. Здесь нас уже ждут. Чувствуется празднично-взволнованная атмосфера.
Земля в провинции Газни весьма плодовитая из-за природной оросительной системы. Эта система была важной для местных крестьян в течение тысячелетий. Когда Советский Союз уходил, то оставил в местных краях очень крупные минные заграждения. Так как вода здесь очень важна для проживания и возделывания полей, то крестьяне, рискуя жизнью, были вынуждены ходить по минному полю за водой. Мины также затрудняли дорогу в город, где можно было продать свою продукцию на рынке. Так что здесь не редко можно увидеть людей, искалеченных минами - без рук, ног или глаз.
Но теперь, нашими усилиями, местные жители смогут свободно ходить за водой. Церемонию должен открывать сам губернатор, в тенистой и пышной роще. Расставлены столы с белыми скатертями, на них чай и печенье. Вокруг поляны стоят банки с цветами. Все готовы и ждут губернатора, которой подъезжает на черной Toyota c кучей охранников - молодых и агрессивных талибов в черном. Все с обязательными АК-47 - штатное оружие любого талиба. Из машины выходит губернатор - удивительно молодой человек в белой тунике и маленькой белой шляпе. Вопиющий контраст на фоне охраны.
Я подхожу к нему, глядя в эти темные глаза, которые, казалось бы, истончают только дружелюбие и приветливость. Он приветствует меня сухо, но вежливо - этого безбородого неверного с Запада.
С бородой у меня проблемы, признаюсь. Талибы не особо ценят людей без бороды. Неоднократно мне приходилось громко и ясно давать понять местным, что это мое дело.
Но в этот день, в качестве представителя DDG, было бы неуместно также громко и ясно отвечать об этом губернатору Талибана.
Наблюдаю за реакцией гостей на губернатора. Только некоторые смотрят прямо, большинство - трусит, отводит взгляд.
Когда все собираются, я через переводчика кратко рассказываю о работе DDG и выражаю гордость и радость за то, что могу передать безопасную землю местным общинам - теперь они могут выращивать свой урожай в безопасности. Делается торжественное фото и гости приступают к угощению.
Не имею ни малейшего желания привлекать к себе внимание губернатора, поэтому сижу в кресле и смотрю по сторонам. Краем глаза вижу, как Hayat с картами о чем-то говорит с губернатором. Некоторые гости с любопытством смотрят в мою сторону и хихикают над безбородым белым человеком. Чувствую себя совершенно изолированным и одиноким в этом обществе. С грустью думаю о том, что эти ксенофобские фундаменталисты могли быть хоть немного благодарными за нашу работу. Благодаря деньгам, обучению и работе, которую мы проводим в этой стране здесь стало значительно безопаснее жить. А взамен получаем смешки над нашими "бородами" одеждой и поведением.
Как датчанину мне совершенно непонятно, как такие люди, как губернатор, могу иметь какую-то поддержку у общества, которое угнетает свой народ и варварски относится к женщинам. Многие из Талибана плохо образованы и верят тому, что им говорят с самого детства. Но их лидеры не настолько невежественны. Они имеют хорошее образование, часто западное. Их мотивацией является ожесточенная ненависть к Западу, нашим ценностям.
Я поднимаюсь, вежливо прощаюсь с губернатором, и выхожу в рощу погулять. Когда я остаюсь один, то вижу как красивы эти места. Но этот мир, в котором я нахожусь, настолько чужероден мне, что, не смотря на то, что я сам выбрал эту работу, я был бы несказанно рад уехать отсюда.
Тогда я и предположить не мог, что мне придется вернуться сюда и провести здесь гораздо больше времени, чем я мог бы себе представить.
NY VERDENSORDEN
Этот день был особенный.
К нам приехал из Копенгагена глава DDG Bo Bischoff, чтобы познакомиться, ввести в курс новостей по разминированию по всему свету и просто ободрить сотрудников.
Bo раньше служил в армии, был сержантом, после службы получил образование экономиста и работал высокооплачиваемым консультантом в крупной консалтинговой фирме. Но однажды он участвовал в организации проводки гуманитарной колонны на Балканах в 1994-1996 и с тех самых пор "заболел". Bischoff начал работать с различными гуманитарными организациями в Юго-Восточной Азии и Африки и основал в конце концов свою организацию - DDG - в конце 90-х гг.
Bo высокий и очень харизматичный человек с небольшой козлиной бородкой, умеющий слушать других людей.
Вчера вечером я встретил его в аэропорту Кабула, куда он прилетел на борту рейса ООН. Сегодня, после полудня мы уселись на веранде и болтали обо всем на свете, наслаждаясь джином с тоником. Вечером идиллия продолжилась - за ужином обсуждали дальнейшие планы и хотелось побольше узнать о том, что происходит в мире, потому что наша спутниковая тарелка не работала.
В этот день - 11 сентября 2001 года - зазвонил спутниковый телефон. Звонили из консульского отдела в Копенгагене. Я взял трубку. Нервным голосом мне сказали, что проводят обзвон датских отделений по всему миру и сообщили ужасную новость. Он сказал, что в Нью-Йорке самолеты таранили небоскребы Всемирного Торгового Центра и, судя по всему, это террористическая атака, но это еще не подтверждено.
Я был в шоке. Невозможно было это описать.
Спустя двадцать минут позвонили снова и уточнили, что это теракт, и что атакован Пентагон.
Также нам сказали обзвонить доступные по связи гуманитарные организации и штаб-квартиру ООН и предупредили, что аль-Каида через свои ячейки в Афганистане была связана с терактом.
В ООН нам посоветовали поскорее убраться из города.
Bo, Fredrik и я обсудили все варианты, и пришли к выводу, что надо эвакуироваться в Пакистан. Мы быстро упаковываем наши вещи, опечатываем офисы и отдаем указания местным, что на вилле надо иметь аварийный запас воды, еды и топлива на всякий случай. Также нужно нанять охранника.
Утром мы получаем последние новости из Копенгагена. Обе башни в Нью-Йорке рухнули. Погибло по самым предварительным прикидкам 2000-3000 человек.
Я не спал всю ночь. В 4:30 утра мы выехали из Кабула и поехали так быстро, как только возможно к пограничному посту в Торхаме.
Я настоял на то, чтобы взять с собой Сельму и Bo согласился с этим. К счастью он любит собак, так как весь путь ему пришлось разделить с Сельмой на заднем сидении, а собаку укачивало в дороге.
Через девять часов мы остановились в доме DDG в Исламабаде.