Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 34 страница
— Он проснулся?
— Кажется, он всё ещё спит, но в мозге есть реакция на наши слова. Значит, он нас может слышать…
— Хорошо. Я должен ему кое-что сказать. Вы можете идти.
Я услышал стук каблуков, которые медленно отдалялись, а потом исчезли за плавно закрывающейся дверью. Глаза я открыть не мог. Или не хотел… Я не понимал этого.
— Привет. Как ты?
«О, господи. Ты думаешь, я смогу тебе ответить?» — промелькнуло у меня в голове, после чего я неожиданно услышал это:
— Я попытаюсь просто понять, что ты хочешь сказать… На компьютере видны реакции деятельности твоего мозга, которые конвертируются в код. На экран выводятся образы и примерная интерпретация этих образов в форме текста. Сейчас, например, ты ощущаешь себя младенцем, — мне показалось, что в этот самый момент он посмотрел на меня, и я ощутил лёгкую радость от его тёплого взгляда. Он повторил: — Сейчас ты ощущаешь себя младенцем. Это хорошо. Есть чувство присутствия в настоящем. Иногда мы видим жизнь, которая возникает в твоей психической реальности, в снах или в других пространствах… Пока что мы недостаточно хорошо изучили этот феномен. Однако наши эксперименты…
Доктор резко остановился и ещё пристальней посмотрел на младенца:
— Тебе сложно понять это, наверное, ты ещё маленький…
— Доктор, я уже прожил достаточно жизней…
Он удивился такому ответу, однако быстро продолжил:
— Отлично. Значит, наш эксперимент, можно сказать, удался! Однако меня интересует пока что один вопрос: что ты чувствуешь в момент смерти?
— Это очень больно... Я бы не хотел вновь и вновь умирать, но выбора, кажется, у меня нет?
— Выбор есть всегда. Мы учёные. Мы не маньяки, которым нравится смотреть на страдания своей жертвы. А вы не жертва. Вы счастливчик, в каком-то смысле.
— Я ведь даже не жил…
— Вы живёте… У нас вы уже около года… — доктор посмотрел на показатели пульса, на реакцию самого мозга: пульс был в порядке, а мозг работал, как и прежде — удивления не было.
— Я знаю, что нахожусь здесь уже достаточно длительное время. Но я помню лишь четыре своих жизни. Сколько их было на самом деле?
Но здесь удивился сам доктор. И улыбнувшись, сказал:
— Я и не думал, что вы такой интересный испытуемый. Вы смогли сохранить воспоминания о четырёх жизнях?
— Да. Но иногда воспоминания перемешиваются. Особенно в той реальности.
Глаза доктора стали ещё более круглыми, а брови сиганули вверх:
— То есть, когда мы вас погружаем, вы понимаете, где находитесь?..
— Последний раз я всё осознавал. В других случаях были лишь яркие вспышки… Обычно перед самой смертью. Осознание того, что я проснусь здесь, меня успокаивало, когда по телу шла жгучая боль…
Доктор задумался, а потом покосился на какой-то график. Он сделал глубокий вдох и спросил:
— То есть умирать вы теперь не боитесь?
— Нет. Но и желания умереть ещё раз тоже не возникает. Однако я всё равно жду следующего погружения.
Напряженное лицо доктора исчезло, и появилась лёгкая улыбка; она немного успокаивала, конечно, однако что-то пугающее в ней тоже присутствовало.
— Ещё одно погружение будет, но сейчас вам придётся дать мне интервью. Это очень важно. Вы же понимаете? — он постоянно ходил, пока говорил, но сейчас он резко остановился. — Господи… Я говорю с младенцем.
— Это всего лишь оболочка, доктор. Я давно уже не младенец.
Доктор опять помутнел. Ему было жалко смотреть на это порванное тело ребёнка. Толстое стекло хоть и защищало дитя от инфекции, оно не могло дать ему настоящей жизни. Доктор посмотрел на монитор: там постоянно мелькали циферки, буквы и линии — младенец засыпает.
— Я смогу изобрести машину времени! — кричал какой-то ребёнок, пока другие дети отчаянно пытались догнать его, бегая за ним вокруг аккуратно сложенных дров.
— Ты сначала бегать научись, чтобы тебя не поймали! — кричал другой ребёнок и ударял этого по спине. Было не больно. Точнее, боль эта, если и была, она не ощущалась так сильно, как тогда, когда отец лупасил его после очередной четвёрки.
— Я что, дурака что ли вырастил? Кому нужны твои четвёрки?! В институтах их не примут! Получай, скотина!
Даже эту жизнь я любил. Однако я не помню, смог ли оправдать ожидания отца.
Я открыл глаза. Доктор стоял рядом и подписывал какие-то бумаги. Он посмотрел на меня и сказал:
— Вы знаете, если мы вас отключим от нашего устройства, ваши воспоминания тут же сотрутся. А дальше вам останется лишь ждать своей смерти, которую вы даже не сможете осознать.
— Я понимаю, доктор. Но я хочу жить. Жить с пониманием и осознанием всего этого.
— Я рад, что именно вы попались нам. Несмотря на то, что вы больны.
— Чем я болен? И есть ли у меня родители?..
— Ваши родители, к сожалению, умерли, поэтому вы теперь ребёнок нашей компании. В момент аварии ваше тело было разрезано на две части. Ваши родители умерли сразу, но вы остались. Врачи долго думали, что с вами делать, ведь такого ребёнка никто бы не взял к себе, а о достойной жизни в нашем обществе и речи не шло. Поэтому наша компания решила взять на себя расходы по вашему существованию. Теперь мы — ваши родители.
— То есть у меня нет второй части тела? Это ужасно… Но я не чувствую боли.
— Ваша боль теперь носит лишь характер кода, который вы видите и ощущаете обычно перед смертью. В тех реальностях вам должно быть так же больно, как в той аварии. Поэтому я и спрашивал вас о том, готовы ли вы дальше продолжать, ведь отключить вас от устройства мы можем в любой момент.
— Я понимаю, доктор. Но пока что я готов служить на благо общества. Если я, конечно, чем-то помогаю.
— Вы — бесценный экземпляр. Это очевидно. Несмотря на внешнюю ущербность… Простите.
— Нет. Я всё понимаю. Я внешне лишь младенец.
— Нет. Вы не понимаете. Нужно поддерживать в вас чувство, что вы тот самый младенец, который может умереть в любую секунду. Иначе вы пропадёте в дебрях собственного разума, и мы уже не сможем с вами общаться. Понимаете?
— Я стараюсь, доктор. Однако меня тянет к тем жизням. Они были такими реальными.
— Я знаю. Их создало ваше живое воображение. От нас требовалось лишь внушить вам чувство, что вы продолжаете жить; что вы обычный. Когда вы сможете подробней рассказать о том, что помните?
— Мне нужно поспать, доктор. Я быстро утомляюсь.
— Понимаю. Вы можете спать.
Небо обволакивало всё видимое пространство, а я был лишь какой-то центральной точкой в этой непонятной мне вселенной. Моё настроение, подобно мазкам на холсте, высвечивалось на этом пока ещё радужном небе. Краски были тёплые, однако сомнения делали меня холодней. Я попытался пройти вперёд, но ничего не изменилось. Время будто стояло на месте. Как и я. Я побежал вперёд со всей силы, но ощущения того, что я двигаюсь, не было. Небо же в это время лишь тихо меняло свою окраску. Я, подобно хамелеону, был абсолютно незаметен среди этих однообразных и одинаковых пейзажей, которые лишь иногда могли вырисовывать что-то похожее на жизнь. Я попытался закричать куда-то в сторону, потом вверх — крик был мне не слышен. Мне казалось, что я лишь маленькая точка, через которую в этот мир проливался свет. И через этот свет я видел и это небо, которое было разукрашено моим настроением, и эту ровную поверхность, которая отражала, подобно зеркалу, небо. Моего отражения не было. Небо вновь преобразилось. Стало холодно.
Я не понимал, иду я или стою на месте. Однако цвет неба всё время менялся, а сплошные краски постепенно становились похожи на что-то понятное, чёткое. Из трёх цветов появился ещё один. А потом ещё. И ещё. В итоге каждый атом, казалось, переливается сотней тысяч оттенков темноты и чего-то яркого. Я первый раз смог вдохнуть…
Моё дыхание было плавным и очень тихим, но в то же время я ощущал всю мощь, которая исходила из меня в этот мир. Кажется, подул ветер. Что-то похожее на тонкие линии, которые поднимались вверх, начали немного шевелиться, выставляя себя живыми. А я, похоже, просто плыл по этому течению.
— Куда я направляюсь?
Пейзажи неустанно менялись. Я видел все эти леса, моря, небольшие одинокие островки где-то далеко в океане. Я видел животных, которые плавали, бегали, прыгали, скакали, лазали и просто ходили. Всё это великолепие ослепляло моё тело и весь мой организм. Я впервые смог осмотреться по сторонам и понять, что время движется не только вперёд. Жаль, что в прошлое я могу посмотреть лишь через призму реальности и воспоминаний, которые сохранились в моей голове. Я уже забыл о многом. И жаль, что я о многом забуду. Когда-то.
IV
В этот раз я смотрел на неё достаточно долго, чтобы она наконец-то почувствовала этот мой взгляд и обернулась. Свет Луны делал её ещё прекрасней, однако кто-то опять смог нарушить эту простоту, закричав:
— Домой-то когда собираешься? Бегом давай! — её отец жутко не любил меня. Наверное, он знал, что когда-нибудь я заберу её. Навсегда!
Она поднялась со скамейки и молча поцеловала меня в губы. Я понял, что готов быть с нею всю свою жизнь. А что было дальше?.. Разные институты, разные города, а потом и вовсе разные страны. Мы разъехались максимально далеко друг от друга, и шансы вновь встретиться вовсе исчезли, однако в нашем мире шансы выстраиваются по-другому. Земной шар заранее предопределил своими вращениями наше свидание, которое произошло в совершенно неожиданном месте.
— Ты мне сегодня снилась, — отвечал я словами на её ласки. Руки её, подобно морским волнам, бродили по моему телу, жаля моё сердце, которое билось всё сильней. Мы оказались на окраине забытого всеми города: когда мы были детьми, она говорила, что очень сильно желает сюда попасть. Я же купил здесь домик с надеждой на то, что она однажды появится в этом месте. Так случайность ли это?.. Я ждал её здесь около тридцати лет, которые провёл в гордом одиночестве, став местным учителем. Я не радовался этой профессии, однако со временем понял, что это дело всей моей жизни. Когда местные поразъехались, а я уже второй месяц сидел на скамейке во дворе своего дома, из-за холмов показалась какая-то машина. В таком месте машины были редкостью, но даже те, которые проезжали, приносили, скорей, уныние, чем ту радость, которую я испытал, увидев именно эту машину.
Когда одиночество сковало меня и моё тело, которое уже стало медленней передвигаться, появился этот оазис. Лишь в шестьдесят лет я познал истинность любви, оставшуюся где-то там, в молодости. Свет Луны делал её ещё прекрасней на фоне этих пустых полей, тянувшихся на сотни километров в сторону горизонта. Ощущения, что мы вновь стали молодыми, укреплялись нашими объятиями и поцелуями, которые омывали наши тела и нашу душу, казалось, общую, одну на двоих.
Я наконец-то был счастлив.
III
— Пульс?
— Очень слабый! Тридцать ударов, двадцать восемь! Семнадцать! Всё…
Белая линия тянулась далеко в бесконечность, угаснув лишь тогда, когда прибор был выключен.
— Время смерти?
— Пять тридцать!..
— Записывайте как «Эксперимент под номером 38».
— Хорошо, доктор.
Он в последний раз поглядел на этого малыша и на этот кабинет, большое круглое окно которого почти упиралось в белую стену. Где-то сбоку была видна часовня. Скоро её снесут…
Потеря ощущений при раздражении некоторых нервных рецепторов в вомеронозальном органе
В этом туалете стояла жуткая вонь, но мой кишечник заставлял меня идти дальше. Некоторые надписи на старом измученном кафеле уже стёрлись, а другие продолжали впитывать этот запах прогнившего дерьма.
Я зашёл в одну из кабинок; две другие были заняты… И это ещё мягко сказано.
— А-а-а… Чёртовы бутерброды! — кричалось из одной кабинки.
— Помидоры были явно испорчены!.. Ух… А-а-а, ы-ы-ы… А-а-а… — доносилось из второй кабинки.
Было жутко, но я уселся между двумя этими страдальцами, чтобы с краснеющей рожей отстрадать своё.
Сначала всё было скованно: мои ноздри распухли, а щёки набухли так, что воздух, выпущенный из них, прозвучал, будто я уже справился со своей задачей. Образовалась тишина.
Я старался теперь не шевелиться, однако пот побежал откуда-то с виска — лицо нагрелось. Я достал тихо мобильник, чтобы обратить своё внимание хоть куда-то, думая о том, скоро ли выйдут мои… эм… коллеги по несчастию.
Пропущенных вызовов не было, смски стёрты. Что ж…
— А-а-а… Блядский завтрак! — донеслось из кабинки посередине.
Напряжение тут же спало. Да и парни в соседних кабинках зашевелились, теребя бумагу, плюясь и кашляя. Кто-то успел задребезжать водой — победная струя! Я вышел…
Зеркала здесь были запотевшими, плохими; я наклонился и повернул винтик — побежала тёплая вода… Вышел мужчина из кабинки слева: пожилой, с небольшой проседью, голос у него был хрипловат — что-то говорил по телефону: да, дорогая, сейчас приду, подожди, милая, целую в губы, обнимаю. Он не стал мыть руки и ушёл. Я окунул в воду свои кисти, потом намылил. Вышел второй: парень молодой, лет двадцати; он беспечно подошёл к зеркалу — я заметил, что ширинку он застёгивать не стал.
— Ширинка, друг… — произнёс я.
— Опс!.. — сказал он, посмеявшись, покраснел и ушёл.
Я домыл руки, посушил их и вышел. Странно... Вони почему-то я там не чувствовал.
Я кончил как раз в тот момент, когда размазал мозги Блэйд о сортирный кафель. Да, я убил её прямо перед унитазом. Перед этим мы устраивали дикие сексуальные игрища, но мой хер так не хотел вставать, что я просто охуел. Я решил её огреть туалетной бумагой; ей я и забил её до смерти. Этой огромной втулкой, которая теперь хуй смоется в унитазе.
Голова разрывается от недавнего виски с напарником по бейсболу. Игра для педиков. Вот футбол. Настоящая игра для мужиков. Овцы трутся друг о друга, волки скачут рядом, чтобы их отыметь.
Вымышленная территория окружала видимое пространство: всё в угарном газе и пепле. Ничего здесь не сосчитать: ни трупов человеческих, ни даже голов.
Я чуть не падаю со стула: он такой шаткий. Иду поссать.
Вселенная
— Воздух, что выпущен изо рта был, да и раньше бывавший в других, уходил ли он в Космос?..
— Мне кажется, что воздух с глупостями из твоего рта — это вполне уже нормально и естественно… Только… — пришлось обдумать фразу, а в этот момент на него смотрели; напарник его был угрюм, но рот его не умолкал, хоть и слушали его крайне редко и, пропуская мимо ушей большую часть слов,
ВНИМАНИЕ
(театральная постановка)
Теперь мне предстоит точнее обдумывать предложения, чтобы никого не обидеть и не ввести в состояние шока, либо чрезмерной эйфории; не хочется, чтобы самое первое предложение моей довольно-таки грустной и даже слегка депрессивной истории вас оттолкнуло, однако и лишнего времени у некоторых из вас мне не хочется отнимать, ведь оно бесценно, и для человека так невечно, быстротечно… Тем более, каждую секунду отдельного мига или каждый миг отдельной секунды нифига не проходит бесследно, а, наоборот, оставляет отпечаток, старит нас и где-то глубоко внутри что-то даже гниёт и шевелится, бегает и летает; война разворачивается не только в этом обеззараженном, но очень ранимом мире — ещё и внутри нас с вами кипит эта лава и пытается растопить холод, который остужает нас и нашу голову, мысли и мозги, изрезанные бороздами. Да и чтобы правильно всё осмыслить приходится порой отвлекаться на разного рода отвлекатели: шумы, шумы, шумы, превращающиеся в музыку, в голоса людей, а порой и чужие мысли — не все из них наши, не все из них чужие!.. Внимание, конечно, тоже ослаблять не стоит — где-то там и ещё там, и даже, может быть, вон там — … — есть что-то, что может произвести на вас не самое благое впечатление, поэтому и хочется оттолкнуть тех, кто явно негативно может воспринять те из моих мыслей, что воспринимать негативно не стоит; но давать советы, всё же, не моя прерогатива… Поэтому, добро пожаловать в мой мир.
Так сложно начать разговор, зная, что начало всегда где-то раньше, чем первые твои слова и даже твои крики, не смотря уже о том, что оглядеть мир ты сможешь лишь через несколько мгновений (и хуй знает, сколько это по времени!), поэтому ты снова и снова ревёшь, чтобы просто отдохнуть от всего навалившегося на тебя мира, ставшего обузой… Но! Как так может быть, что он является одновременно и не обузой?.. То есть… Как бы… Он мне нравится. В смысле, я люблю мир?.. Я люблю нашу планету?.. Почему? За что? Вот здесь и начинается всякая поебота, которая и мешает полноценно его любить, ведь всякая хуйня найдёт хуйню во всём! Причём «хуйня» не должно означать что-то негативное, а, скорей, должно значить некую разрядку.
Стоило бы поставить ещё две точки, чтобы некоторые из умов слегка охуели. Это далеко не бунт, а лишь лёгкая нетерпимость к хуёвому правописанию, к хуёвой грамматике, к хуёвому всему, что есть хуёвое. Давайте-ка, я не буду объяснять, что значит слово «хуёво», ведь каждый из нас может над этим словом поразмыслить и желательно без всяких образов и пошлостей представить, что же значит слово «хуёво». А пока некоторые из вас будут рассуждать, другим будет совершенно плевать, другим будет что рассказать, а некоторым будет похуй и поебать, что тоже должно происходить без всякого рода эрекций, вставаний хуя и прочих членоподнимательных действий.
Несмотря на то, что мой вздох лишь сейчас стал полным, я решил чуть раньше закончить абзац. Такой вот я бунтарь.
Мне сложно сказать, в каком конкретно временном промежутке я нахожусь, хотя, возможно, это и не важно; а если кому-то это и может казаться важным, то стоит добавить несколько слов: это неважно для той истории, что окажется ниже всех этих слов, что выше. Конечно, не хочется принижать ценность любого из слов, что расположено выше, однако и не хочется задевать те слова, что ещё не были выпущены из-под электронного пера. И то, и другое имеет значение; и то, и другое имеет место быть.
Хм, создав путаницу, сложно будет уследить за тем, что тут вообще творится, но мир наполнен не только логическими умозаключениями и очевидными вещицами, но и хаосом (только не тот, что эмди). Но, вероятно, его тут недостаёт, только в должности психиатра или психоаналитика, чтобы кто-то: один из них, смог помочь нашему герою.
Теперь этот трус и глашатай сидит взаперти и пытается вспомнить, почему же так всё сложилось и всё ли сложилось именно так?!
Его зовут Ъ.
К счастью, мы такие проницательные, что смогли не только понять, как он выглядит сейчас, где находится в данный момент времени и что делает именно, но даже увидеть его со стороны; самое удивительное в нашей истории то, что мы способны иногда предположить, что находится в голове нашего Ъ, а, — будем точнее, — в его мозгу!
Ковыряния подобного рода доведут ли до добра?.. Однако наука разве будет уточнять? Будет! Она разберёт всё по буковкам, а потом примется за пиксели. Дальше — точки, причём не те, что ставятся в конце каждого предложения вне зависимости от того, что же именно там стоит, будь то восклицательный знак, вопросительный или многоточие. Точка. Восклицательный знак! Вопросительный знак? Многоточие…
Зря мы, конечно, столь нерационально используем строки, ведь дважды произнесённое слово полезно лишь потому, что оно не бесполезно; поэтому… Эм…
Молекулы. Атомы. Тьфу… Молекула. Атом. Ядро атома. Всякие электроны и другие плохознакомые мне слова. Вплоть до кварков и прочего зоопарка частиц. Волны и прочая хуйня никак не относящаяся к половому акту и прочего рода сношениям.
И почему только приходится это держать в голове? В смысле, не приходится, а держится?.. В смысле, не держится, а содержится. В смысле…
Прежде чем наш Ъ вообще начнёт движение по этим страницам, нам сначала нужно хорошенько осмотреть то место, где он внезапно окажется! И, поверьте, никто, никто-никто, даже я и все вот эти люди, которые тут разглагольствуют, никто не знает где и когда же он появится… Однако, будьте уверены, он уже здесь! Только вот ещё чуть-чуть нам предстоит его подождать. Хоть он и здесь. Как же так получается? А хрен его знает. За это я вообще не в ответе. Моё дело простое — шлёпать по клавишам; ваше — читать.
Во всяком случае, некоторых из вас. Ок? Ок.
И чуть не забыл представить вам подругу этого мистического и загадочного Ъ. Её зовут… Впрочем, вы, наверное, догадались. Её зовут Ь. Это так очевидно. Что мне даже стыдно становится, когда я это пишу, а если и подумать об этом, то… Лучше не думать. Это ясно. Она его навеки. Ъ и Ь, ебать ну и парочка.
Надеюсь, ни у кого из вас не встанет на слово «ебать». Оно тут нихуя не в том значении, в котором может у вас встать. Член (АХАХАХАХАХАХАХАХ)
Очень смешно.
Далеко не детская, знаете ли, книга. С такими уёбищными шутками тем более. Но шлёпать-то приходится. Блять…
Стоит заметить, что хоть данная история и будет нам открывать жизнь этих двух индивидуумов разного пола, но самым ебанутым тут является автор. Причём ебанутость его стоит возвести в квадрат, который, будучи в кубе в четвёртой степени, находится в параллелограмме и параллелепипеде, несмотря на то, что чуть выше нас пустота и ниже та же пустота, хоть и там что-то есть, и там, и там, и даже вот в той стороне, ну и чуть-чуть в этой.
Льюису Кэрроллу стоило дожить до этих дней, чтобы дать мне пинка под зад, дабы я выражал свои мысли чуть чётче и скромней, но Бог прибрал и его душу; да и нашу приберёт. Только это не значит, что он любит убирать за всеми; это значит то, что каждому из нас дан свой срок. Никто не знает, сколько ему дано и не узнает, да и если бы была такая возможность, то зачем?.. Если только для того, чтобы быстрей шевелиться, но в нашем современном мире в пору бы и отдохнуть.
«Вот и она!» — промелькнуло в мыслях, когда передо мной пронеслась в воздухе пара танцующих; в нашем современном мире так мало тех, кто ходит на балы — всюду клубы и дискотеки. Однако я смог вырвать свободный участок из своего календаря, чтобы «выйти в свет» и немного отдохнуть, да повеселиться. К счастью своему, пью я крайне редко, поэтому здесь я был полностью трезв и не собирался пробовать до самого конца; тем более, меня пригласил один мой хороший знакомый, мечтающий свести меня со своей маленькой дочкой. Ей 16, а мне 27 лет.
— Это всё странно, мистер Сваровски, — произнёс я в трубку, пока рядом бегал мой кот, загребающий песком своё дерьмо. Жутко завоняло, я вышел из туалета, забыв смыть и за собой. Тем более:
— Всё нормально, Алекс! Тебе лишь нужно прийти!.. Ни о чём не беспокойся, — его хрипловатый тенор достиг моего сознания, и он неожиданно выдал: — Тебя не смущает, что ей всего 16?.. Но знаешь, её развитие… Она очень умна.
— Но безопытна!..
— А тебе нужна шлюха?
— Кто там? — прокричала из спальни Лоури. Она была шлюхой. Приходила ко мне, когда я её звал. Бывало, приходила даже без моего звонка, без повода, а вроде и с поводом. Шлюха, которая влюбилась… Очень всё было это странным. А теперь и это…
— Не знаю.
— Она станет для тебя шлюхой, если хочешь. Но только для тебя!..
— Я старик для неё, мистер Сваровски!..
— Мне кажется, она сама к тебе даже подойдёт!.. Всё, я отключаюсь. В эту субботу! Ровно в шесть!.. И не вздумай сбегать с бала, словно Золушка. Мне плевать, как ты оденешься!..
— Мистер Сваровски, но…
На самом деле мне нечего было дальше сказать, а он повесил трубку. Как знал!.. Лоури немного поелозилась в кровати, потом быстро поднялась и ушла в душ. После этого мы не пересекались.
Сейчас я стоял и наблюдал за ней: она действительно была очень красива… Как и сказал её отец, она вскоре перестала танцевать с тем парнем и подошла ко мне. Я испугался и долго не мог понять, что говорить. Она просто выхватила меня из зала и понеслась со мною по периметру танцплощадки. Ростом она была сравнительно ниже меня, но на каблуках казалась такого среднего ростика. «Ещё ниже и уже ребёнок!» — подумал я и уставился в её глаза; голубые глаза у прекрасной девушки — как это мило.
На её гладкий лоб падали кудри, свисающие и пружинящие во время танца. Двигался обычно я совсем плохо, но сейчас меня подхватывал ветер танца и воздух колебался так, словно помогал мне правильно двигаться; на самом деле, руководил всем этот вот ребёнок. «Ей точно 16?..»
С работой у меня в последнее время было совсем плохо: то, что я писал было никому не нужным, поэтому я старался писать ещё больше, чтобы мой навык отточился. С журналистикой было крайне сложно продвинуться в плане литературы: совсем разные миры. Там, где смотришь на людей с высоты писательского поприща, совсем не уместна их значимость на поприще журналистском, где приходится просвещать публику, проводя интервью и разного рода выставки фотографий, живописи и другого искусства. Конечно, за 1,5 года я и сам смог изрядно просветиться, но если бы я не был сравнительным бедняком, то мог ходить на выставки хоть каждый день; сейчас времени вообще не хватало и сюда даже я выбрался с большим натягом. «Мне домой и правда вернуться бы к 12-ти!» — пронеслось у меня внутри, когда мы осторожно прокрутились мимо толпы зрителей, хорошенько приложившихся к спиртному.
А эта белокурая девочка выглядела такой естественной на фоне всего этого сброда умов и интеллектуалов, собранных подобно картофелю фри в большой упаковке.
Зал действительно был огромным, а мы ещё и толком не разговаривали. Я вообще молчал, а она иногда подпевала музыкантам, которые, бывало, пели. Прошла уже третья песня, как мы танцевали, но потом…
— Алекс!.. И… мисс…
Она прошипела на него, показывая указательным пальцем на губах, что нельзя выдавать тайну её имени.
— А как тебя зовут?.. — небрежно произнёс я и впервые услышал её голос, звонкий и безрассудный:
— Ты — дурак!.. Я думала, что это игра. А ты такой скромный?.. Меня зовут Эмма.
— Да, я скромный. Меня зовут…
— Алекс, я поняла! — и она прислонила палец к моим губам. Руки её были в белых перчатках, но мне было слегка не по себе, а сердце в торопях забилось.
— Так вот, Алекс и мисс Своровски, — с улыбкой заявил джентльмен. — Мы знаем, как вам неуютно, Алекс, в этом обществе, — тут улыбнулась Эмма, но резко отвернулась и пропела что-то себе под нос типа: «Маленький миленький пушистый котёнок…»
— Что простите? — промычал я.
— Вы не пройдёте с нами до кабинете мистера Своровски?.. У нас ещё много времени! Точней, его много так у вас!.. До 12-ти, — и он кашлянул в сторону.
Я видел их улыбки и меня это жутко обозлило. Видимо, он сочли меня и правда той Золушкой, что в сказке сбежала с бала. Но мне сбегать, честно говоря, уж очень не хотелось… Она стояла рядом, а её отец предлагал мне её в качестве жены. Боже…
— Эмма?.. Ты отойдёшь же сейчас, правда?.. Чтобы переодеться.
— Переодеться?.. Да, Алекс. Эмма поживёт у тебя некоторое время; конечно, мы не хотим обременять тебя таким положением, но пока у нас нет выбора. Ты очень нравишься ей, поэтому если у тебя есть какие-то посторонние связи… Хм… Решай сам, конечно, но пока что выбор — шикарно для тебя. Денег мало, а я могу дать тебе всё. Просто мне нужен месяц!..
— Она месяц будет жить со мной?.. А что у вас не так?..
— Проблемы с деньгами. Не такие серьёзные как у тебя, но всё же… Пусть она увидит эту жизнь. Ей это полезно!..
жир
— Вы знаете, я никак не могу придумать, каким образом начать свой роман?! — умоляюще направил свой взгляд человек с широкими скулами в своего собеседника, что сидит напротив, за столом. — Все варианты так примитивны и обычны... — взгляд его переместился в сторону окна, где бродят люди.
— Не знаю, что вы думаете... Просто начинайте! — и собеседник взмахнул обеими руками, будто сейчас начнётся представление. Но сразу тишина...
— Да и о чём писать? Все темы по сто раз разобраны и переписаны умами! — он облокотился и подмял вторую руку под свои выведенные скулы, что сделало их шире. Собеседник улыбнулся.
— Разве это важно? Вы что, мечтали бы быть первым писателем в истории? — усмехнувшись, он заявил: — Вам несладко бы пришлось! Вас бы не поняли...
— А сейчас разве поймут? — он устало окунулся под стол, ища что-то там; когда нашёл, поднялся. Оказалось, что упал карандаш, что лежал рядом с кучей бумаг, которые он постоянно таскает с собой.
— Если вы — гений, не поймут, пожалуй! — отрезал собеседник и подозвал официанта.
— Тогда для чего писать? Зачем? — он заунывно развёл руками; собеседник подошёл и потрепал его за виски.
— Меньше вопросов, больше действий, писатель! А мне пора идти.
Собеседник распрощался со своим другом-писателем и скрылся за дверью. На улице шёл дождь и нехотя мы проследуем за другом писателя. Его зовут Эмиль. Высокого роста и слажен статно, он идёт гордой походкой, с выпрямленными плечами. Порой мимо проходят красавицы, которые поглядывают на него, он, не смущаясь, смотрит на них. Несмотря на свою открытость, в глубине души своей он так замкнут, что некоторый месяц не может никак закончить свой первый роман. Он перечитал его столько раз, что другой бы сошёл с ума! Но перечитывая, он знает, что в романе постоянно чего-то не хватает, поэтому он наполняет вновь его своими мыслями. И вновь перечитывает, чтобы опять наткнуться на мелкую недомолвку и вновь вписать новые строки в свою историю.