Свой эксперимент над жизнью. 5 страница
Ни один философ, даже Ницше, не поймёт меня, но и я не пойму Ницше! А что там до других-то? Коптитесь и дальше под июльским Солнцем, мрази! Вам дали место — займите его, да сдохните, когда придёт ваш срок подохнуть!
С детства мне давали неверную парадигму мироощущения — вокруг меня, казалось мне, находятся одни враги, но, тем не менее, власти постоянно кричали о патриотизме и уважении. Я получил всё это? Мне этого и не нужно. Я просто хочу делать своё дело, быть счастливым, да любить. Остальное, дело остальных!
Семья всегда раздражала меня, ведь в меня вселился стыд обязательств перед другими, которые порой так сильно меня убивали, убивали мою самооценку, убивали во мне качества, которые даны мне были с детства, что я просто не понимал, какого такого хера я кому-то что-то должен?! Не смейте никогда мне говорить о патриотизме, продажные твари и мрази, ведь вы всегда мечтали сделать меня таким же, но я-то другой, надеюсь. А кто сливается с надеждой, тот, конечно, выбрал свой путь — у меня совершенно иная степь; я хочу просто стать свободным у себя внутри; мне давно плевать, что здесь снаружи — вы забили во мне всё это. Я должен расхлёбывать что ли? Сначала себя поднять надо, а потом вас, если я успею хоть себя-то поднять. Надеюсь, когда-нибудь у вас кончатся палки, иначе мои ноги, мои тонкие хрупкие ноги однажды сломаются...
Я никогда не сломаюсь, и даже смерть будет бояться меня, ведь я не боюсь смерти! Я просто боюсь людей, поэтому во мне столько агрессии, которую позволительно вылить на бумагу, иначе я уничтожу весь ваш мирок.
Теперь мне, право, легче...
— Что это с ним?
— Он распсиховался... Вновь. Есть смысл?
— Иначе зачем всё это было делать? — покрутив у виска она выдала и испарилась, произнеся: — Пусть выговорится, иначе наш мир вправду может немного потрясти.
— Тогда я уменьшу длину пола... — сказало что-то в пустоту.
Если в детстве возникали причуды радости, я так волновался, что эта радость пропадёт — я сам истреблял эту радость, ведь мне могли и помочь, как это было в школе, например, или в Лицее. Я никогда не был отличником, да и за знаниями я не любил гоняться, но мне всегда хотелось, чтобы люди, смотря на меня, думали не только свои абстракции, которые вообще ко мне могут и не подходить, а замечали, что мне хорошо. Мне бы этого было достаточным, чтобы взамен давать и им радость, но чаще я получал горе.
Моя семья неидеальна, но идеальней семьи для себя я не видел никогда. Благо теперь у меня она стала ещё больше, только вот...
Где я?
— Опять эта его хуйня! Сколько можно-то переживать о том, что там будет... Пф... Плакса и растяпа, чмо и хуило!
— Да хватит вам его унижать, благо он вас не слышит, иначе вам самим бы стало плохо; он умеет это делать, — она вновь растворилась.
— А нефиг было становиться таким козлом!
Комната сжималась всё больше и больше, а воздуха становилось всё меньше и меньше; теперь я молчал, а не кричал весь этот бред куда-то в стены. Кислород стал моим золотом, поэтому я старался с этого момента утруждать себя лишь в озвучивании важных вещей. Знаете, на восемь баллов, ведь вы цацы совсем охуели!
Некоторые стали настолько зациклены на себе, что историю другого им лень даже выслушать, а уж прочесть что-то... Это же смешно.
С другой стороны, и я сам такой же, поэтому винить кого-то вообще не моя прерогатива; государство уже всех обвинило.
А моя страна то ли разваливается, то ли всё в ней нормализуется; поверьте, не нужно быть политиком, чтобы ничего не понимать. И глупым быть не нужно, потому что все мы не в курсах-то, что же там творится. Поверьте, глупцы и умницы, пока что мы на равных позициях с вами, но я-то умнею. А вы?
Сегодня я впервые услышал музыку!.. Теперь я понял, что мне осталось совсем недолго. Похоже, в моей башке может где-то скрывать опухоль или что-то типа того — когда я немного наклоняюсь, мне кажется, что внизу меня бегают какие-то странные существа, такие минилюди, которые хотят меня исследовать, словно Гулливера, но я такого согласия не давал!
Вербализация — отстой, если это не звуки голоса поющего человека!
Когда я отсюда выйду, конечно, думается, что на небо и звёзды мне приятней будет смотреть, например, чем на людей, но, поверьте, люди интересны более мне, чем те, кто не способен отвечать на мои крики.
Иногда музыка прекращается крутиться в голове, и я превращаюсь в унылое дерьмо, что стекает в угрюмым кишкам его родителя — вокруг меня с рождения есть столько уже вещей, что стыд сразу же кидается на меня и зубьями прогрызает кожу, из которой вываливается очередное дерьмецо.
Нет никаких правил, писания, правил поведения, а всё, что кидается на нас, выкидывается обратно, только немного в другой форме. Не важно, злы ли вы, подавлены или, наоборот, веселы и счастливы — это заразит другого!
Всё с чистого листа начинать неудобно, ведь впереди ещё столько можно сочинить, но пока мне хочется лишь выбросить в вас очередную порцию того, как мне херово, ведь угол, что образуется стеной и потолком всё ближе и ближе ко мне — скоро я и вовсе перестану шевелиться.
«Может быть, меня так наказали?» — говорилось кем-то внутри, ведь я пьяница, наркоман, да ещё и блядун; но кто же виноват, что в детстве мне говорили, что я урод, а теперь выходит, что я даже и не урод вовсе. Раньше и я сам во всех уродство замечал, но теперь мне незачем искать уродство (найти его всегда можно), но искать красоту в мире куда удачней! Да, здесь полно лжи, полно истерии и безумия, но где его нет, там скука смертная; иногда и правда лучше вылить гнев свой на кого-то или что-то, нежели держать его в себе, чтобы он тебя убил или заразил болезнью смерти — а смерть очень заразна!
Моё сердце колотится ещё сильней, а пространство вокруг сужается; Вселенная будто решила вновь переродиться, чтобы исправить ошибки, забывая, походу, что ошибка — мотиватор роста.
Незачем нам было развиваться, если в конце ждёт лишь пустота, однако пока нам неизвестно, что там ждёт нас, поэтому приходится шагать своей дорогой... Некоторым это нравится, а другим — нет; но люди и сами умеют переключать рельсы, на которых они путешествуют по Вселенной; только некоторые из них считают, что либо не достойны лучшей жизни, либо достойный лучшего. Я знаю про себя лишь то, что мне придётся пройти свой путь и не важно, сложен он будет или очень лёгок, ведь сложности у нас с вами разные, а для некоторых и кирпич — вещь тяжеленная (для головы, например).
А угол становится ближе к моему телу, которое я ощупал со всех сторон. Дрочить здесь было неудобно, но больше никак не мог я поначалу ловить счастье. Теперь я вижу счастье своё в запоминании этих предложений, которые мне приходится повторять снова и снова, чтобы когда-нибудь их записать.
Чувствую ртом и языком я вкус железа, а ногти исковерканы стеной, которая жадно ощущает мою спину; что за ней, скрывает покой?.. Тогда мы все покойники.
Приходилось что-то физически делать, чтобы заниматься не только онанизмом и повторением одних и тех же строк; как человек всё ещё, я должен был себе открыться и понять, почему я до сих пор здесь.
Я лучше страны ещё не видел, потому что лишь одна она болтает в моём сознании. А теперь мне и вовсе запретили выходить из головы! И что я здесь забыл-то? Зачем меня сюда припёрли?..
Это не похоже на исправление меня, моих хулиганских манер, моей матершины, моей дерзости, моей вершины познания всего, что окружает мою душу, тело, сушу и эту мелкую планетёнку, на которой мы несёмся сквозь толстый слой каких-то веществ, материй, антиматерий, всякой хуеты, всяких слов, которые дают нам образы, которые дают нам краски, которые дают нам цвета и подсказки; будто всё вокруг в сказке, но эти тряски... Они убивают не только меня, но и моё сознание.
2 глава
Я потерял всех своих родных и близких, а теперь я потерял ещё и себя; ладно бы зеркало мне наврало, показав мою истрепленную рожу, но общество бы мне солгало ещё бы круче... Особенно если я хмурым окажусь на улице, то вряд ли люди сочтут меня нормальным, да и анормальным не сочтут, так как сами такие же...
Мне в голову пришла цитата из «Антихриста» Ницше: «Слабые и неудачники должны погибнуть. <...> И им должно ещё помочь в этом». И я почувствовал себя таким же слабым и бессильным, полным уродом и треплом, куском ничтожества, которое должно быть здесь и должно погибнуть именно здесь, но это решил не я, а что-то внутри меня это решило! И это что-то должно погибнуть, а не я!
Я рождён был не для того, чтобы ныть и плакаться постоянно, а ещё и бороться, надеяться, любить и творить!.. Нужна ли мне вера? Конечно, но если из неё не рождается самоуверенность, которая слепит глаза и теряет остроту слова.
Но я не хочу один быть таким, поэтому мне нужна стая!.. И если я выйду отсюда когда-нибудь, то обязательно буду искать тех, кто мне достоин, кого я достоин, кто достоин этого мира. Мой разум в силах определить, стоит ли человек моих усилий, либо человек не стоит и гроша напряжения моей мышцы, даже лишь чтобы поздороваться с этим человеком, а не только заговорить.
Иногда, конечно, я делал исключения, поэтому, быть может, я заперт теперь здесь?.. Но знайте, это всё не вы, не ваши ошибки, это небольшой мой промах, который я старательно исправлю, но вы-то в этом промахе останетесь и будет копиться. Если вам угодно, конечно.
— С кем он говорит? — высокий и опрятный мужчина, смотрел на стеклянную стену, за которой находился гений.
— Он постоянно повторяет одни и те же строки... Мы считаем, что он их сочинил, а теперь старается их не забыть; видимо, для него они важны.
— Жалко, что он не знает о записи...
— Простите, но... — вмешался мужчина ниже, в белом халате: — Это можно счесть за подготовку к общению с публикой, ведь иначе и быть не может; если только у него не возникают образы, с которыми он беседует, однако судя по нашим данным, последняя галлюцинация была несколько часов назад, — и он ткнул пальцев в верхнюю часть экрана.
— А можно ли узнать, что ему казалось?..
— Естественно, — улыбнувшись сказала девушка, а глаза её украла левая стена, но они тут же вернулись, и она продолжила: — Здесь есть примерные образы того, что возникает в его сознании, ведь в полной темноте, там, он ничего не видит, однако мы точно знаем, что он считает, что видит что-то...
— Или кого-то! — добавил доктор.
— Он опять общался с ней?..
— Да он считает её живой!..
— Хм... Как реагируют люди?.. — заинтересовавшись спросил высокий мужчина, а потом пристально посмотрел в глаза гению. Гений тоже на него смотрел, но лишь секунду, ведь взгляд его был плавающим; потом он и вовсе закрыл глаза.
— Люди считают его психом... — печально произнесла девушка: — Наше общество привыкло осуждать калек.
— Но он же не калека?!
— Тем не менее, его считают ущербным, ведь он совершенно не похож на остальных.
— Зачем он всё так чувствует?.. — заинтересованно выдал опрятный мужчина: — Доктор, разве вы не ставите ему больше уколы, чтобы снизилась его эмпатийное беспокойство за этот мир?..
— Нет, но он начал переживать о нём ещё больше, ведь он стал ему ещё дороже... — смущённо и кряхтя произнёс доктор и посмотрел краем глаза на девушку; она подняла плечи, ведь вопроса не было, и отвечать ей было незачем.
— Почему так? И может ли он нас обманывать?..
— Я думаю, что обманывать он нас, конечно, может, но ему делать это незачем; он находится в коробке, а в коробках врать некому.
Очень долго я ударялся об стену, лишь бы бред весь, поселившийся в моей башке, вылетел; может быть, и я вылечу в ту дыру, которая мною и создаётся. Никто меня не останавливает, и даже потолок перестал двигаться, поэтому я продолжаю биться о камень, а кровь мне не жалко — кровь должна течь.
Спустя несколько снов я вдруг начал слышать что-то помимо своего дыхания и сердцебиения... «Что же это?»
Эти цоканья раньше убивали бы мою психику, раздражали бы меня, но сейчас мне они столь приятны, и мною столь любимы, что я зарыдал — впервые из меня вылилось что-то кроме дерьма и мочи. И мне нисколечко не стыдно!
Изначально звуки казались мне немногим, отсылкой к шизофрении или раздвоению, но позже я понимать начал, что вовсе-то не из моей головы они исходят, а извне. Надеюсь, что извне, иначе моё заблуждение закопано во мне навеки...
Потолок вновь зашевелился, а я всё сильней и сильней ударялся о стену.
Вскоре я услышал звуки, кажущиеся мне вполне реальными, хотя сложно было понять, действительно ли это происходит или же всё создаёт только моя голова. Приходилось глотать и дышать пылью, но теперь можно и закапывать своё дерьмо; блевать я перестал — теперь, когда я сплю, видимо, меня уже не кормят; моча смешалась с калом и продуктом онанизма.
ПРАВДА
— Когда вы выпустите моего сына? — кричала нервная обеспокоенная мать, пока полиция уводила одного из выживших с места катастрофы. Повсюду кричали дети, а взрослые и подростки недоумевали, да и не верили, что такое может быть.
— Ваш сын рассказал нам о том, что у него было некое предчувствие этого события, поэтому мы должны с ним об этом поговорить. Вы можете присутствовать на допросе, если будете находиться, конечно, за стеклом.
— Я на всё согласна, лишь бы увидеть своего сына!.. Он жив, и это главное, но не поранился ли, и был ли он один?.. — и она со слезами уткнулась в грудь полицейскому; разрыдалась.
— Да, он нам рассказал, что жил один, а именно в этот день даже и ночевал один, но... Как бы вам так сказать... Хм... Похоже, у него проблемы с психикой...
— Проблемы?.. Какие проблемы могут быть у моего с...
— Скорей, убегайте!.. Вновь будет взрыв!
И крик стал ещё тоньше и сильней, а со здания полетели куски камней, пыль повсюду, железные штыри, на некоторых из них находились люди... Многих уже не спасти.
— Вам расскажет мой коллега, а я побежал опять наверх... Что-то там вообще неладное творится...
— Ваш сын сделал разрез в своей руке вот этим ножом, — и полицейский достал пакет, в котором был окровавленный нож; не слишком большой, но острый.
— Боже... Почему он так сделал?.. — и глаза матери в недоумении кидались обо все зацепки, что понавешала реальность на действительность.
— Сам он сказал, что считал себя роботом. Решил проверить...
— О, боже... Господи, это всё эти боевики! Они туманят разум наших малышей!..
— А сколько ему?..
— 20; он так молод, он же будет жить?..
— Как ни странно, но врачи сказали, что жить он будет... Благо, сложно мне говорить ещё одно... Он, перед тем как мы вошли, воткнул нож себе в солнечное сплетение.
Мать упала в обморок.
3 глава
Прости меня, мама, но сын твой сильно изменился. Да, я казался всегда приятным малым, но, поверь, мама, во мне всегда был мешок с дерьмом и злостью, которую я проливал и на тебя, и на бабушку, и на моих тёть, дядь, сестёр и братьев. Конечно, моё говно определённо вами любимо было, но вы всегда были достойны лучшего отношения, нежели я пропагандировал себе и своему уму. Мне было стыдно, что меня так воспитали, мне было стыдно за свою семью, но сейчас этот стыд превратился в лакомый кусочек счастья, который я хочу вам подарить!.. Никто не смеет вас обижать, и даже я, но тот, кто смеет, должен быть готов к моей атаке, ведь я так сильно вас люблю, мои родители, мои воспитатели и те, кто сделал меня сейчашнего из меня прошлого, ещё неродившегося.
Я забываю, к сожалению, каждый новый абзац, но, к счастью, я не собираюсь это перечитывать, потому что мне хватит и одного раза, ведь я понимаю, чем дорого вам моё отношение — я сын ваш и друг. Но мне другом быть может здесь не каждый, и вы ясно должны знать, почему всё так сложилось.
Простите ли вы меня за то, что я извиняюсь, ведь вины своей совершенно я не чувствую, зато чувствую другие эмоции, полезней которых вряд ли что-то сыщется и в целом потоке наркотического трипа даже под ЛСД. Моя жизнь до употребления и после легко сравнима — земля и небо; только в небе постоянно быть мне невозможно, иначе мои крылья быстро устанут, да упрёком назовут моё падение. А падать я привык, поэтому моё падение будет мне лекарством, только понимайте вы меня, пожалуйста, не так буквально, иначе я стану для вас слишком уж мразической особой. Но моя и ваши жизни несравнимы — земля и небо, только вы, пожалуй, сами выбирайте, где вам будет более комфортней, иначе я не переживу вновь ваши укоров и упрёков, а просто уничтожу ваши души своим дыханием зловонным, будто демон с преисподней.
Мой разум более уже не гармонирует с природой — я что-то засиделся. Ноги затекли, а задница так сильно устала, но повернуться было сложно, поэтому я продолжал надеяться, что меня услышат. Потихоньку мой крик превратился в шёпот, а потом я снова испарился.
Деревья окутывались ветром, который медленно и тихо шёл куда-то; куда-то шёл он медленно и тихо, а в это время деревья танцевали. Их танец был похож на страусёнка, но тот был трусом, поэтому теперь башка его в цементе; не нужно же бояться каждого отдельного придурка... Придурок вас бояться должен, но хочет ли он вас бояться?.. Никто не хочет здесь бояться! Так зачем же делаете вы так, чтобы мы здесь все боялись?.. Чтобы смерть пришла быстрее...
4 глава
Бескрайняя пустыня бытия
Я буду жить вечно? Возможно, не знаю; задрав в бесконечность смущённые дали. Житейские будни крутят педали, а тёмные ночи рождают нам память. Что есть ты? Что есть что-то вокруг? Где ты?
5 глава
Мою кожу раздирали до крови, я рыдал даже, а эти злыдни настолько перестали доверять и чувствовать, что я сам подумываю о том, кто я: неужели я и правда такой отстой?..
Каждый этот коротенький абзац для меня хоть что-то, да значит, поэтому вам вообще нельзя было бы читать всё это, ведь я настолько жаден — я не хочу вам это показывать!.. Но это потому, что я считаю вас недостойными? Вряд ли. Это потому, что недостоен тут один я.
И похоже, я настолько стал опущенцем и куском говна, что вообще даже не достоин вступать на русскую землю., так вам убить бы меня лучше/!»2
Но я, словно раб, запертый сам от себя сижу тут и долблю в эти сраные буковки, ведь вам это может быть полезным... Думаете, я так себя люблю что ли сильно?.. Если бы никого из вас не было, если бы не было двух этих кусов тупизды, да одной светлой краски, что упала и заполнила мои глаза, моё дыхание и уши.
(ЦЕНЗУРА: заебали, можно в скобочках не читать, а потом и вовсе удалить эту хуйню, но я никогда не смогу не писать, что я люблю эту сучку, не зная о ней нихуя!)
Как её зовут?
Где она родилась?
Так ли я её вижу?
И как нужно видеть?..
ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?
И где кролик-то? Ну?.. L
//потом убрать эту хуйню от скобок\\
Когда-нибудь приходится умирать
—Ох, а какой же сейчас год, дорогой?.. — устало она смотрела на своего возлюбленного прекрасными своими глазами, а тот склонился перед её милым и молоденьким личиком, чтобы произнести с улыбкой:
— Время нашей смерти.
Она нисколько не удивилась, а усталость и невидимая доселе грусть на секунду появилась, чтобы поменяться с чувством облегчения и радости, ведь жить когда-то нужно прекращать. Конечно же, в его глазах грусть сменилась лёгким замешательством; искорка ненависти обрушилась на горбинку носа, однако резко исчерпалась — стала восхищением и лаской!
Он знал, ну или точно осознавал, что винить себя ему не стоит, поэтому рука его легко и страстно уцепилась за штрихи и шероховатости её тела; пальцы немного стали влажными, и теперь рука скользила, словно свет по вакууму, а поры были звёздами. Слова тут неуместны, а, возможно, просто не нужны: эта пара вместе сотни лет, которым не было конца и края, но сейчас они решились прыгнуть в эту бездну; она решилась, а он покорно подхватил её желание, считаясь со своей альтруистичностью и счастьем быть с ней навсегда и никогда одновременно.
Банальность затянулась, швы наложила вечность. Теперь счастливцы отдыхают; больше не скитаются, будто дети, ища выдуманные вздоры и сумасбродства. Когда-нибудь приходится умирать…
Кома
Я должен описывать всё, что вижу. Постойте! Даже самый мелкий просчёт должен отпечататься на моей судьбе, словно шрам!
Эти круги меня жутко раздражают, однако ничего поделать с этим абсолютно нельзя. Конечно, из нескольких десятков кругов когда-нибудь появится лишь один, который и будет настоящим; не уникальным, а именно настоящим!.. Настоящего так порою не хватает…
Звуки вылетают из коробок, которые наполнены лишь проводами — нет внутри них сердца, даже не ищите. Зато есть сердечки внутри нас, которые однажды прекратят работу без спроса и разрешения.
А вот вся показная самодостаточность меня всегда раздражает… Неужели некоторым людям настолько нечем заняться, что они лишь едят и плодятся?.. Ладно, предположим, что и мне плодиться бывает очень удобно и очень интересно, но вот постоянно нажираться. Это какой-то психологический дискомфорт; иначе — ужас!
+-- L`egkiI individ --+
Frank Sparral
1.
Внезапно нарисовался круглый треугольник; тетраэдр нашёл свою вторую бесконечность, на свой наконечник мы налили сгусток яда; пусть в следующий раз думает прежде, чем писать всякую суету!.. "Но как же без этих?.." -- промурлыкал котик, сидящий на плоскости воды; он резко скрылся за зеркалом, которое отражает дождь и небо, Солнце и Луну. Крепись, мой фрэнд, дикий вой никогда не станет тебе усладой, а ты и волком не сможешь быть, хоть что ты себе там не представляй в головёшечке своей, всё равно печку топить нужно, когда дома есть она и есть холод, макающий в себя твоё тело, искусно управляющийся с твоей дрожью, как с грязной девкой, что отдаётся за 50% от себестоимости... Разруливать такой конфликт придётся конфетками и парой пинт чая, кофе и виски, сложенное в два счёта; счёт, плиз!,,
2.
Второй абзац менее продуктивен, ведь в нём столько же лжи, сколько и в первом, однако "ложь" -- услада для ушей, которые читают всё глазами.
3.
В эти дни мне было сложновато приходить в себя, ведь сам я уж потерян; мысли меня, который был усохли, а ванна так долго нагревается, ведь поток воды так непостоянен: то холодная слишком, то слишком горячая; будто я живу в третьесортном отеле. Ох, я такой четверосортный, то есть живу я как Король. Главное, быть королём, а не корольком; и не важно, что "Король" желательно писать с большой буквы, чтобы подчеркнуть его силу и значимость, тем не менее я желаю писать с маленькой буковки, ведь уже само по себе слово даёт понимать, что это дело-то и не шуточное "быть королём". Или не быть?..
4.
to be or not to be
5.
"Как я хочу прижаться к глазам твоим губами; <...> Ты меня ждёшь... И у детской кроватки не спишь, и поэтому, знаю, со мной ничего не случится".
6.
У меня есть три патрона. Вот в этом пистолете. Тебе остаётся нажать на курок, милый...
А потом идут оправдания: я не хотела его убивать, он был чужим мне, а сейчас, кажется, я забрала его сердце, нажав на курок.
"Но я не хотела начинать эту войну! Я хотела лишь... быть может, лишь просто чтобы ты меня впустил!.. А ты жаждал победы, и надо было уступить тебе, возможно..."
Жаль, что ты решила выиграть!
Ты обязательно проиграешь! Выигрыш -- дело временное. Быть победителем у всех в крови, поэтому мы все проигрываем, и снова. И снова.
7.1
Сияй!
7.2
Мы прекрасны, когда вдвоём...
7.3
Обнимай же меня, пока мы вместе падаем. Скоро ведь разобьёмся!
7.4
Глаза в глаза...
7.5
Вселенная --> Луна --> Бессмертие
7.6
С первого взгляда... Глаза в глаза (не забудь!)
7.7
Жизнь.
(7.8)
...
!
?
.
— И точно! Посмотрите-ка на них, — вдруг человек в тёмно-синем сюртуке, из-под которого торчала желтоватая рубашка; сам цвет кожи лица от этой рубашки становился желтоватым, даже улыбка отдавала чем-то жёлтым; в это время этот человек указывал на фотографию, другую руку он кидал в лицо человеку в корне от него самого отличающегося. Желтоватый человек продолжал: — Удивительно похожи! И фамилия одна! Это удивительно… Вы что, правда родственники?
— Да. Это, возможно, моя сестра!
— Так и пугаться, Сергин, нечего! Никто у вас не уведёт вашу Луизу.
— Просто я верю, — он посмотрел вниз и наклонился немного, подался затем назад и откинул взгляд на потолок. Не находя на нём ничего примечательного, тот скинул взгляд на Пачина, который выглядел довольно превосходно: модный пиджак, зауженные джинсы, чёрные ботинки, начищенные до блеска, но будто покрытые туманом, что было очень красиво и надуманно. Лицо у Пачина было искреннее и удивительное, такое удивительно, что некоторые даже и боялись смотреть на него, чтобы не испортить ни впечатления о себе, ни о самом лице, ведь вдруг на таком красивом лице можно было увидеть хоть какую-то неясную деталь, как сразу же мнение об этом лице испортится! Сергин задумался и решился: — Я, конечно, нисколько не боюсь, что мою (он кашлянул)… Мою Луизу вряд ли смогут увести, ведь мы столько пережили и прошли этот путь… Эх…
Маленькая любовь
Её зовут Литл Лав, и она даже не знает о моём существовании. Это и хорошо, ведь сгорбившийся гном никому больше не нужен. Да… Когда-то его любили; когда-то всех нас любили, но успели покалечить.
Вряд ли кто-то больше влюбится в гнома по имени Бигест Фиэр. Конечно, сгорбившийся гном всего лишь образ, но поверьте, увидев его в настоящей жизни вы сочли бы его ужасней, чем я пытаюсь описать.
И вот, дрожащими руками он перебирал свои вещички. И знаете, он нашёл одну из любимых своих одёжек. Он не стал прихорашиваться ради неё, а просто сообразил, что она всегда делала его немногО, но счастливей. И он надел её.
Внезапно перед ним возник образ нашей идеальной и сладостной Литл Лав, стал обмягшим и червонным.
Рядом находилось зеркало, где Бигест Фиэр увидел себя. И вдруг он понял, что выглядит в этой одёжке ещё меньше и скрюченнее. Всё тело его затряслось и выпало в осадок. Теперь он считал, что Литл Лав ещё дальше…
В этом зеркале он видел, как она общалась с другими гномами, которые казались ему стройнее и выше. Зеркало было очень вытянуто и по бокам сдавлено. Так он с самого детства проводил всё своё время у зеркала и искал, в кого бы влюбиться. Он не замечал порой даже тех, кто бы рядом с ним. Да и при взгляде на неё, они казались ему уже не такими соблазнительными и важными.
Глаза его от этого становились мокрыми…Слёзы выступали, пока он смотрел на других гномов, которые, бывало, прятали её от его взора.
— Что со мной? И как я оказался здесь?.. — запыленную фигуру Маленького Будды окутал ветрище; теперь она лежала неподвижно осыпанная приличным слоем песка.
— П-фу… Кахр, кахр (кашель); п-фе! Что за тараканище?.. Господи, спаси мои глаза от этого урода! Боже, ты издеваешься?! Что за урода ты послал нам, Господи! Сара, кидай его здесь… Бежим, Сара! — и этот гад удирает со всех ног, бросая и свою жену здесь, и своего ребёночка.
Где-то вдали, но уже достаточно близко, слышны звуки сирены, а что-то мигающее и крайне будоражащее, а, главное, страшное звучание ярких сирен; благо они не завывали так, чтобы к ним тянуться бессознательно: все кидались от этих зверей прочь! Конечно, это были не те законники, что бродили по ужасно красивым улочкам, одновременно они представляли из себя жутко-старые мозаики, кинутые нелепо порой на землю обетованную; эти звери были другой породы, они охотились не на тех, кто убивал или жаждал кого-нибудь обидеть, — таких законники щёлкали быстро и чисто; эти парни были совсем иначе вырезаны, словно из толстых брусьев их тела сформировались и обгорели на приятном огне солнечной тревоги. Такие они, почти стальные даже, двигались под свои нелепые гудки (у законников не было гудков, им было плевать на них; нужно было приехать тихо, иначе преступники все разбегутся, с другой стороны, велика была опасность, что кого-то почикают, но такие опасности всегда есть; да и у них было одно величайшее средство, благодаря которому убийства происходили с жуткой нерешительностью — убийцам приходилось испытывать пытки на ментальном уровне). Все разбегались от этих зверей в разные стороны, кроме…
— Сара! Ты сошла с ума! Ты родила чудовище, а теперь ты разлеглась, в крови вся… Боже… — эта старуха всегда спасала бедную Сару от огромных кулачищ мужа Сары, Амеда.
Вой мигалок утих. Старуха Изабель заперла Сару в своём чулане, всё же она будто прочуяла — эти ироды пробежались вдоль по улице и начали стучать по дверям: люди неохотно начали выходить.