Иной свет, или Государства и империи Луны

Я продолжаю здесь жить потому, что люди здесь любят истину, что нет здесь педантов; что философы здесь руководятся только разумом и что ни авторитет ученого, ни

авторитет большинства не преобладает здесь над мнением какого-нибудь

молотильщика зерна, если этот молотильщик рассуждает умно. Одним словом, в

этой стране безумцами почитаются лишь софисты и ораторы.

 

Воля короля была исполнена в точности, чему я был очень рад, так как мне было приятно иметь около себя человека, с которым бы я мог разговаривать во время своего пребывания в заключении и на положении скотины. Однажды мой самец (меня принимали за самку) рассказал мне, что он объездил всю землю, но нигде не мог найти страны, где бы даже воображение могло быть свободно. Это и заставило его покинуть наш мир для Луны. "Видите ли,-сказал он,-если вы не носите четырехугольной шапочки, клобука или рясы и если ваши слова идут вразрез с принципами, которым учат эти суконные доктора, то, как бы умно вы ни говорили, вы все-таки идиот, сумасшедший или

атеист. У меня на родине меня хотели посадить в тюрьму инквизиции за то, что

я утверждал в лицо педантам, что существует пустота и что ни одно вещество

на свете не весит более другого вещества".

 

Пусть не возражают мне тупицы, считающие себя людьми только потому, что слышали об этом от учёных.

"Почему же они не изберут третейский суд, которому доверяют и который мог бы их примирить? Если же окажется, что права этих королей равны, почему они не поставят город или провинцию, о которой спорят, на ставку случайного хода игры в пикет? Между тем они допускают, что пробиваются головы четырем миллионам людей, которые стоят гораздо больше, чем они, в то время как сами сидят у себя в кабинетах, посмеиваются, рассуждая об обстоятельствах, при которых происходит избиение этих простаков; однако не следует мне порицать доблесть ваших добрых собратьев;

надо же им умирать за родину. Дело такое важное: быть вассалом короля,

который носит широкий воротник, или того, который носит брыжи".

Думали ли ваши родители о вас в ту минуту, когда они вас

зачинали? Увы, вовсе нет! А вы все-таки думаете, что вы обязаны им подарком,

который они сделали, совершенно о вас не думая. Как! Потому что ваш отец был

так похотлив, что он не устоял против прекрасных глаз неведомого ему дотоле

существа, потому что он за деньги удовлетворил свою страсть, потому что изо

всей этой грязи произошли вы, вы почитаете этого сладострастника, как одного

из семи греческих мудрецов*!

Поэтому вы можете быть не более обязаны своему отцу той жизнью, которую он вам дал,

чем были бы обязаны ею тому морскому разбойнику, который заковал бы вас в

кандалы, но кормил бы вас.

Разве отец ваш советовался с вами, когда обнимал вашу мать? Разве он спрашивал вас, нравится ли вам этот век, или вы желаете дождаться другого? Согласны ли вы

быть сыном глупца, или вы настолько честолюбивы, что хотите происходить от

порядочного человека?

 

Пусть мне не возражают, ссылаясь на преимущества девственности. Все это один

только дым, призрак. И в сущности, весь почет, которым толпа окружает

девство, не обозначает ничего другого, как совет; но не убивать, не делать

своего сына более несчастным, чем мертвеца,-это заповедь. Почему же-и это

меня удивляет, - если в том мире, где вы живете, воздержание ставится выше

размножения во плоти, почему же бог не выводит вас из капли весенней росы,

подобно грибам, или по крайней мере, из жирного ила земли, разогретой

солнцем, подобно крокодилам?

По чести, можете ли вы сказать, что на вашем теле есть места более священные или более проклятые, чем другие? Почему я совершаю преступление, если я прикасаюсь

средней частью своего тела, а не тогда, когда чешу себе ухо или пятку?

Потому ли, что тут есть щекотание? Так я не должен очищать себя, потому что

и это не делается без некоторого чувства сладострастия; и благочестивые люди

не должны подниматься до созерцания бога, потому что их воображение

испытывает при этом удовлетворение? Я удивляюсь, сказать по правде, что при

том, насколько противоестественны ваши верования, священники не запрещают у

вас людям чесаться ввиду той приятной боли, которая при этом испытывается;

я, кроме того, заметил, что предусмотрительная природа располагала всех

великих людей, храбрых и умных, к ногам любви, пример тому Самсон, Давид,

Геркулес, Аннибал, Карл Великий. Разве они вырывали у себя орган этих

наслаждений ударом серпа? Увы, природа дошла до того, что под кадкой

развратила Диогена, худого, безобразного и вшивого, и заставила его из

ветра, который он дул на свою морковь, сочинять стихи Лаисе*. Конечно, она

действовала так из опасения, чтобы не перевелись на свете честные люди.

Заключим из этого, что ваш отец был по совести обязан выпустить вас на свет

и, когда бы он даже воображал, что оказал вам большую услугу, создав вас

своим щекотанием, он в сущности вам подарил только то, что последний бык

дает своим телятам каждый день по десяти раз ради своего же удовольствия".

 

Сказать, однако, что Природа любит человека больше, чем

капусту, это значит щекотать наше воображение забавными представлениями:

неспособный к страсти бог не может ни любить, ни ненавидеть, а если бы он и

был способен к любви, то скорей почувствовал бы нежность к капусте, о

которой вы говорите и которая не может его оскорбить, чем к человеку,

который, как он предвидел, будет его оскорблять. Прибавьте к этому, что

человек не может родиться без греха, будучи сам часть первого человека,

который сделал его грешным, но мы хорошо знаем, что первый кочан капусты не

навлек на себя гнева своего создателя в земном рае. Говорят, что мы созданы

по образу и подобию первоначального существа, а капуста нет. Если бы это и

было так, мы давно утратили это подобие, запятнав свою душу, которая одна

только могла быть ему подобна, - ибо нет ничего более противного богу, чем

грех. Итак, если наша душа уже не представляет из себя его образа, мы не

более уподобляемся ему ногами, руками, ртом, лбом и ушами, чем эта капуста

своими листьями и цветами, своим стеблем и кочерыжкой. Не думаете ли вы, что

если бы это бедное растение могло говорить, оно бы не сказало, когда стали

бы его резать: "Человек, дорогой брат, что я сделала такого, за что я

заслужила смерть? Я расту только в огородах, меня нет в диких местах, где я

бы жила в безопасности; я пренебрегала всяким другим обществом, кроме

твоего; как только меня посеют в твоем огороде, я, чтобы выразить тебе свою

благодарность, тотчас же вырастаю, протягиваю к тебе руки, отдаю тебе своих

детей в виде семян, а в награду за мою учтивость ты меня обезглавливаешь".

Вот та речь, которую повел бы этот кочан капусты, если бы он мог говорить.

Как! Неужели потому, что он не может жаловаться, мы имеем право применять

ему то зло, которому он не может помешать? Если я увижу несчастного бедняка

связанным, неужели я имею право его убить, и это не будет преступлением,

потому что он не может защищаться? Наоборот, его беззащитность еще усугубит

мою жестокость, ибо как бы это несчастное существо ни было бедно и лишено

всех наших преимуществ, однако оно не заслуживает смерти. Из всех жизненных

благ, которыми одарено живое существо, капуста обладает только тем, что

может производить ростки, и мы отнимаем у нее и это последнее.

 

Моисей, самый великий из философов, который черпал познание природы из нее самой,

выражал именно эту истину, когда говорил о древе познания; этой притчей он,

без сомнения, хотел научить нас тому, что растения преимущественно перед

нами обладают совершенным знанием. Помни же, о самый гордый из всех зверей,

что хотя капуста, которую ты режешь, молчит и не говорит ни слова, она тем

не менее мыслит. Бедное растение не имеет органов, которые позволили бы

выть, как воете вы, у него нет органов ни для того, чтобы плакать, рук,

чтобы трепетать; однако у него есть такие органы, при помощи которых оно

может жаловаться на зло, которое вы ему причиняете, и призывать на вас

мщение небес. Наконец, если вы будете настаивать на том, откуда я знаю, что

у капусты такие высокие мысли, я вас спрошу, а почему же вы знаете, что у

нее их нет, и почему вы думаете, что тот или другой кочан не скажет,

наподобие вас, вечером, закрывая свою дверь: "Остаюсь, сударыня кудрявая

капуста, вашей покорнейшей слугою - кочанная капуста".

 

Когда мы хотим дойти до начала великого Целого, мы бываем принуждены

прибегнуть к трем или четырем нелепостям. Поэтому самое благоразумное, что

мы можем сделать, это пойти по тому пути, на котором мы всего меньше будем

спотыкаться. Итак, я говорю, что первое препятствие, которое нас

останавливает - это понятие о вечности вселенной; ум человека недостаточно

широк, чтобы обнять понятие вечности, но он в то же время не может себе

представить, что эта великая вселенная, столь прекрасная, столь стройная,

могла создаться сама собой; поэтому люди прибегли к мысли о сотворении мира;

но подобно тем, кто бросается в реку, чтобы не намокнуть от дождя, они из

рук карлика отдали себя в руки великана; однако и это их не спасает, ибо

вечность, которую они отняли у вселенной, потому что не могли ее понять, они

отдали богу, как будто ее легче себе представить по отношению к нему.

 

Но,- закричал он с гневом, к которому примешивалась любовь,- неужели вы никогда не отделаетесь от употребления таких слов, как чудеса? Знайте же, что

употреблять эти слова значит клеветать на звание философа и что так как для

мудреца нет на свете ничего такого, чего бы он не понимал или не считал

доступным пониманию, то он должен ненавидеть все такие слова, как "чудеса",

"сверхъестественное", выдуманные глупцами, чтобы оправдать немощь своего

Разума.