Уважаемый суд! Ваша честь!

Речь адвоката Е.М. Левиной в защиту И.А. Журавлева

Марта 2002г. г. Саратов

Выездная сессия Приволжского окружного военного суда

На протяжении недели мы с Вами рассматриваем настоящее уголовное дело и пытаемся, насколько это возможно, вернуться к тем, не побоюсь этого слова, трагическим событиям праздничного вечера 23 февраля прошлого года – того самого вечера, когда погиб Кириллов. Мы пытаемся выяснить, как он погиб, имеют ли отношение к его смерти лица, которые находятся на скамье подсудимых, и, в частности, тот человек, чьи интересы я представляю в этом судебном заседании, - Илья Журавлев.

Я сразу оговорюсь, что представитель потерпевшего сейчас, требуя пожизненного заключения обоим подсудимым, в том числе и Журавлеву, ухитрился даже не вспомнить, как его зовут. Конечно, это очень просто сказать, - «Дайте ему пожизненное, пусть он там посидит!» - и одновременно взыщите миллион. А вот как зовут человека, и был ли он там – видимо, это неважно! Так вот я хочу сказать, важно и очень важно. Месть – плохое слово. Я понимаю, что терять близких – больно. Я думаю, что каждому из нас за период нашей жизни приходилось терять близких, и все мы знаем, как это тяжело. Но никогда, даже при этой ситуации, человек не должен опускаться до такого состояния, чтобы сказать: «Я потерял близкого, а потому дайте им пожизненное заключение!» Вопрос должен стоять по-другому: только тогда, когда будет установлено, что именно эти молодые люди совершили преступление, только тогда можно говорить о мере наказания. И, тем более, что для поддержания гражданского иска вопрос о пожизненном заключении, наверное, значения не имеет.

Но, давайте говорить о фактах, ибо именно от них мы и должны «плясать» (уж простите мне это слово). Я думаю, что, порой, когда мы за эту неделю выясняли обстоятельства дела, некоторым из Вас, уважаемый суд, могло показаться, что мы выясняем мелочи. Может быть, иногда Вам казалось, что мы выясняем их зря, что они очевидны и не имеют значения для выводов, которые мы будем делать. Поверьте, мы делали это для того, чтобы облегчить Вам в совещательной комнате уяснение и оценку доказательств, потому что из таких вот мелочей обвинение и строит то, о чем я сейчас говорила, простите, пытается строить. Я хочу сказать вот о чем: да, мы юристы, и да, мы должны следовать букве закона, и в большей степени это относится как раз к стороне обвинения - и не потому, что я защитник, а потому что того требует закон. Это обвинение должно доказать вину и сказать: «Журавлев тогда-то совершил вот то-то, то-то и то-то». А когда нам говорят, - «Он пытается свалить свою вину на другого», - а он, Журавлев, не открывает рот, - у меня возникает вопрос: «Из чего уважаемый представитель потерпевшего делает подобный вывод?». И еще одно: нам говорят, - «Все чисто, все в соответствии с законом» (Уголовно-процессуальным, кстати, к сведению представителя потерпевшего, а не с Уголовным кодексом РСФСР, как он нам постоянно говорил). Так вот, здесь выход только один – нельзя ни одно из доказательств, каким бы оно не казалось достоверным, просто принимать на веру. Нам надо подвергать эти доказательства сомнению, естественно, разумному, но сомнению. И вот если эти доказательства проверку сомнением выдержат, вот тогда мы сможем сказать: «Да, Журавлев совершил преступление». Или - наоборот: «Нет, он его не совершал». Вот анализ тех самых доказательств и дает мне возможность сделать вывод о том, что Журавлев Илья Александрович тех преступлений, в которых его пытаются обвинить, как раз и не совершал, ибо я не вижу доказательств, которые с бесспорностью говорят о вине Журавлева. И я опять сошлюсь на уважаемого представителя потерпевшего, который нам сейчас, загибая пальцы и показывая почему-то вниз (я не очень поняла, что там находится, но факт остается фактом), говорил о том, что вот это сомнительно, вот это возможно сомнительно. Итак, значит, он сам понимает, что сомнения есть. И дело обвинения эти сомнения устранить. Журавлев не обязан доказывать то, чего он не совершал. А, по сути дела, сейчас мы занимаемся тем, чем не надо – мы пытаемся опровергнуть то обвинение, которое Журавлеву, уж простите меня, не доказано.

И я начну, с Вашего позволения, с того, о чем говорил сейчас представитель потерпевшей стороны – с показаний, как он говорил, законных, показаний в соответствии со ст. 69 ч. 3 УПК РСФСР, с показаний Журавлева в качестве подозреваемого. И скажу, что да, такие показания есть, но их не только нельзя класть в основу обвинительного приговора, их вообще считать доказательством, с точки зрения норм УПК, нельзя. Почему? Я объясняю – почему! Нам говорят: «В исключительных случаях закон допускает!» Да, Ваша честь, уважаемый суд, именно в исключительных случаях. Какой здесь был исключительный случай? Нам говорят – человек в нетрезвом состоянии – раз. Допрошенный свидетель Пограничный нам сказал: «Да он был еще и избит, то есть у него было лицо все в синяках». Избит – два. В ночное время – три. Без адвоката – четыре. Нам могут говорить: «Он отказался от адвоката». Уважаемый суд, отказаться можно от того, что есть. Отказаться можно тогда, когда, допустим, я, адвокат Левина, с ордером буду вызвана и представлена Журавлеву: «Вот тебе, Журавлев, адвокат Левина». И он скажет: «Я не нуждаюсь в ее услугах». Вот тогда это будет отказ в соответствии с нормами УПК. И еще одно - есть и постановление Конституционного Суда по делу Маслова – это знаменитое постановление, которое действует сейчас, его выводы в итоге вошли в новый уголовно-процессуальный закон, который говорит о том, что защитник должен предоставляться в любое время, когда производится допрос, предоставляться реально. Если новый УПК РФ начинает действовать с июля месяца, то это постановление Конституционного Суда действующее, реально действующее, и им должны руководствоваться все, в том числе и следователи прокуратуры. Я скажу и еще об одном – в том самом протоколе допроса Журавлев рассказывал, якобы добровольно, о событиях, которые были, и говорил о том, что он упал с лестницы. Я не буду очень долго говорить об этих объяснениях Журавлева, потому что сошлюсь на показания свидетеля Козловой. Это специфический свидетель – эксперт; эксперт, который освидетельствовал Журавлева. Она, рассказывая об обстоятельствах, при которых, как рассказывал ей Журавлев, он получил повреждения, сделала вывод, что это невозможно. Невозможно получить повреждения на уши и лишиться наполовину слуха, невозможно сломать себе нос, иметь сотрясение мозга, отбить почки, иметь повреждения на плечах, кистях рук, груди, коленях, упав с лестницы. И еще одно – помните, как она нам сказала, какие следы остаются от того, когда пытают током (а Журавлев говорил об этом), она говорила – остается пигментация 0,5 – 0,6 примерно на такое же 0,5 – 0,6. Именно такие повреждения-пигментации имеются у Журавлева на ногах, а он говорил, что провода ему прикладывали именно туда. И сегодня в судебном заседании Вы слышали, ведь он не говорил голословно, что меня били какие-то работники милиции. Он четко указывал, как в ходе следствия, так и здесь в судебном заседании на следователя Пограничного, и говорил, что вот этот человек бил и пытал меня. Ваша честь, я понимаю, нам сейчас ссылаются на проверку, которая проводилась прокуратурой, и говорят о том, что за отсутствием состава преступления отказано в возбуждении уголовного дела, и ссылаются на ст. 5 п. 1 УПК. К сведению представителя потерпевшего, ст. 5 п.1 – это отсутствие события, а не состава. Даже этого уважаемый представитель потерпевшего не знает, а говорит о том, что прекращено за отсутствием состава. А ведь что касается состава, то там необходимо исследовать и личность, а никаких объяснений по этому поводу Журавлев, в частности, не давал.

А теперь дальше. Давайте посмотрим, какая объективная доказательственная база есть, чтобы мы могли сказать: «Сомнений нет». Почему я опять говорю о сомнениях, уважаемый суд? Да потому, что не только Уголовно-процессуальный кодекс, но и высший закон нашего государства Конституция в ст. 49 говорит о том, что все разумные сомнения должны толковаться в пользу подсудимых. И не потому, опять-таки, что я – защитник, а потому, что подсудимый поставлен в ситуацию, когда он иногда лишен возможности доказать какие-то обстоятельства, истребовать какие-то доказательства, и когда он зависит от воли следователя. О чем говорить, если Журавлев, уже будучи арестованным (у него была избрана мера пресечения), полтора месяца находился в ИВС. Возникает вопрос – почему он там находился, на основании какого закона, кто мог позволить допрашивать Журавлева и задерживать его без военного коменданта и не извещать об этом, а ведь было известно, что он военнослужащий. Почему в материалах дела копии целого ряда документов, которые должны быть в подлинниках, – протоколы задержания, обыска Журавлева. Где подлинники? Почему рапорт свидетеля Баранова наклеен на отдельный листок, вырванный неизвестно откуда, без даты, и почему он не зарегистрирован в дежурной части? А ведь на рапорте ставится штамп и идет регистрация, идет.

Дело в том, что ситуация такова. Я не хочу кинуть камень в потерпевших, я понимаю прекрасно, что когда у тебя гибнет близкий, естественно, своя рубашка ближе к телу, и ты, переживая, пытаешься сделать так, чтобы наказать то зло, которое представляется перед тобой. И вот в тот несчастный момент этим злом были Мозгов и Журавлев. Именно поэтому так и случилось. И ведь не секрет, что в прокуратуре Ленинского района, которая занималась этими следственными действиями, с позволения сказать, работал сын Кириллова. Я понимаю, что сейчас можно судить по-разному, но одно это уже говорит о неравенстве в этой ситуации обвинения – представителя потерпевшего и защиты. Нам запретили делать даже ксерокопии экспертиз. Посмотрите на тома, которые лежат на столе у представителя потерпевшего – полные ксерокопии томов дела! Это равенство участников процесса?! А ведь из этого тоже складывается возможность работы над делом! Все это говорит о нарушениях, которые были и в других моментах.

Еще об одном я не могу не сказать. Нам говорят: «У нас есть объективные свидетели. Вот эти объективные свидетели, вот они. Их показания надо положить в основу обвинительного приговора, – это Шитов, это Марченко. А вот свидетеля Сорокина брать не надо». Его показания не укладываются в версию представителя потерпевшего. Уважаемый суд, я всегда считала, что все показания, так меня учили, должны оцениваться судом, и суд в приговоре должен указать, почему показания свидетеля Сорокина, который не находится ни с кем в приятельских отношениях, как бы это сказать, надо выбросить из материалов дела. Только потому, что они не нравятся представителям потерпевшего? Это неправильно. А вот посмотрите теперь, какая объективная картина у нас складывается. По делу допрошен свидетель Баранов, который выезжал на место происшествия и рассказал о том, что он видел двух молодых людей, один из которых убегал с места происшествия. И он задержал одного, который вызвал у него сомнения, а второго увезла скорая помощь. Баранов говорил: «Там было очень светло, и было все замечательно видно». Но Баранов не видел никого, кроме работников скорой помощи. Нам никто, обращаю внимание, уважаемый суд, не сказал, что Журавлев или Мозгов пытались убежать с места происшествия в тот момент, когда там стояла скорая помощь, и были работники милиции. Наоборот, сказали, что они подошли. Вспомните показания Федотовой – это фельдшер скорой помощи, которая приехала оказывать помощь и сказала, что мы подъехали и сначала трупа-то не видели – там было так темно, что пришлось включать фару от автомобиля и светить, только тогда мы смогли обнаружить тело мужчины, и лежало это тело так, как будто ему делали реанимацию – голова набок, руки в стороны, ноги стороны, аккуратно сложенная куртка лежала рядом, пиджак тоже, а рубашка была расстегнута на верхней пуговице. Я думаю, что не верить показаниям свидетеля Федотовой у нас нет никаких оснований. Она – совершенно постороннее лицо. Но я обращаю Ваше внимание еще на одну деталь. Этот свидетель говорит: «Вы знаете, там было пустынно и не было никого. Не было никакого Шитова, не было и других людей, и нам даже вопрос задать было некому. Мы успели осмотреть все это, а затем увидели молодого человека с раной на лбу, которого посадили в скорую помощь и оказали ему эту помощь, а вот второй молодой человек сказал, он был бледный и сказал: «Ну где же вы ездите? Мы пытаемся сделать реанимацию, и у нас ничего не получается». Помните, она сказала: «Я девять лет работаю фельдшером скорой, и каждый раз я белая, как мел, когда приходится делать прямой массаж сердца». Возникает вопрос, я понимаю, он риторический, и я не получу на него ответа: «Зачем этой женщине лгать?». Незачем, уважаемый суд. Она и говорила правду. Она говорила то, что видела, и она рассказывала о тех же обстоятельствах, о которых говорили в последующем эти молодые люди, я имею в виду Журавлева и Мозгова.

Я скажу и еще об одном. Допрошен был и свидетель Очеретов. Кстати сказать, обращаю Ваше внимание на его показания. Ведь это не Журавлев назвал Очеретова, хотя он потом его видел. Его установили работники прокуратуры и допросили. А вот потом его показания не совпали с тем, что, видимо, было необходимо. А Очеретов нам говорил, что не видел он там никакого Шитова, шел он спокойно себе домой, сойдя с «маршрутки», и поднимался по ул. Деловой вверх, и увидел прапорщика Савина, чьи показания Вы огласили по нашему ходатайству сегодня здесь. Савин сказал, что там вверху драка. И то же самое в показаниях Марченко, и о драке говорила Козлова – эксперт. Помните, Вы задавали ей вопрос – это драка или избиение? Она говорит: «Я считаю – это драка, именно о драке мне говорили». Так вот, Очеретов говорит: «Он, Савин, мне сказал: «Поднимись вверх, там драка, ты в форме, выясни чего надо». И я подошел. Увидел там еще майора милиции, который подъезжал на своей машине, и который сказал мне, чтобы я вызвал «скорую». Когда я подошел, человек лежал лицом вниз. При мне его перевернули. И при мне стали делать искусственное дыхание, и потом он поправился, еще массаж сердца – ну нажимали вот так. Показывал – клали руки крест-накрест и нажимали сильно на грудь. Чтобы долго не задерживать Ваше внимание, я скажу: представитель потерпевшего здесь нам говорил: «Это невозможно, невозможно, эксперты, замечательные, блестящие эксперты сказали нам об этом!». Эксперты действительно замечательные, эксперты, давно работающие, опытные и профессиональные. Так мне непонятно, вернее, понятно, почему представитель потерпевшего умолчал об одном из ответов экспертов на мой вопрос и вопрос подсудимого Журавлева о том, могли ли имеющиеся на трупе повреждения возникнуть при проведении реанимации, если сначала были трещины или поломы, а потом на грудную клетку делались нажимы. И он сказал: «В такой ситуации – возможно». Так исключить малейшие сомнения здесь невозможно. Но мы с Вами подходим к другому. Он ответил на мой вопрос о том, что невозможно получить переломы ребер по боковой подмышечной поверхности справа и слева при пинании ногами в боковые области. А ведь свидетель Шитов, которого делают основным у нас по делу, говорил о том, что и Журавлев, и Мозгов пинали Кириллова ногами в бок. Именно туда, где, по заключению экспертизы, и были повреждения. Одного не учел Шитов. Видимо, не знал этого, не будучи медиком. При пинании ногами, как он рассказывал, более 10 раз – по 5 с каждой стороны, ребра ломаются в противоположную сторону. И возникает вопрос: «Если Шитов видел (а я не берусь утверждать, я не была очевидцем того, что видел он), что кто-то пинал ногами потерпевшего, то он не сказал нам, что это были Журавлев и Мозгов». И в тот момент, когда кто-то пинал его ногами, он это наблюдал с 20 метров. А вот теперь еще одно. Я всегда считала, что замалчивание слабых мест следствия невыгодно, и для меня не понятно, почему представитель потерпевшего нам говорит, что Шитов всегда и везде говорил, что он спускался сверху к ул. 50 лет Октября. Вы помните именно мои вопросы Шитову: «Почему в целом ряде показаний в ходе следствия он говорил, что поднимался вверх по 50 лет Октября, а в целом ряде показаний – спускался? Почему он в целом ряде показаний говорил о том, что он шел с работы, а в целом ряде показаний – в гости, а еще в целом ряде показаний – из гостей?» Отмечали праздник?! Все эти вопросы повисают в воздухе. Сомнения? Бесспорно! Устранено? Нет, не устранено. Но последнюю точку, с моей точки зрения, поставил тот самый следственный эксперимент. В этом следственном эксперименте Шитов нарисовал схему (и прежде, чем задать последний вопрос ему, я уточнила: «Вы рисовали?» «Я рисовал». «Вы чертили, как шли?» «Я чертил». «Все это правильно?» «Все правильно»), и тогда, Вы помните, уважаемый суд, я задала вопрос: «А как располагается нумерация домов по ул. Деловой – снизу от 50 лет Октября или сверху от ул. Лунной?». Шитов долго молчал, а потом вынужден был признать, что – снизу. И вот тогда непонятно, каким образом он, хорошо знающий этот район, как он сказал, выходящий не один раз на следственный эксперимент, как он мог дома нарисовать в обратном порядке? А это может быть только при одном условии: если ты слабо представляешь себе эту ситуацию, и место, и нумерацию домов. А я ведь скажу еще об одном. Вы – не жители Саратова, но это место хорошо известно, там еще чуть выше от ул. Лунной проходят трубы по земле, и из-за них вообще ничего не видно сверху до того места, где лежал, простите уж меня, Кириллов. Но это остается как бы за материалами дела. При желании можно представить и фотографии и выйти на место, но почему-то следователь на своей схеме этого не указал. И еще одно удивляет – те 20 метров, о которых говорит Шитов, очень четко прослежены, и именно 20 метров указано на схеме. Так просто не бывает в жизни, когда все это совпадает до деталей и мелочей. Не совпадает только в одном: никто из допрошенных свидетелей не видел Шитова и, главное, его не видели врачи скорой помощи, которые запомнили ряд, как они сказали, зевак, но видели только одного мужчину в камуфляжной форме, он был с собакой. Как мы установили, это – прапорщик Савин.

Я хотела задержать Ваше внимание и еще на целом ряде, с моей точки зрения, сомнений, которые не устранены. Я обращаю Ваше внимание на то, что мы осматривали вещественные доказательства. Вы знаете, что у Журавлева были изъяты вещи. А он был задержан 23 февраля на месте происшествия и сразу доставлен в отдел милиции, он был в тех же ботинках, в той же куртке, в том же трико. И изымается у него трико черного цвета хлопчатобумажное без всяких «найков», без ничего, и коричневые ботинки, и все пакуется. Мало того, что мы не видим того листочка с подписями понятых и не знаем теперь, как это было. Дальше следователь Пограничный осматривает эти вещи, и они интересным образом трансформируются. Трико оказывается темно-синего цвета, уже не хэбэшное. Я не знаю, как называется эта ткань, но, во всяком случае, синтетика, и Журавлев говорит: «Это не мое трико». А потом Вы оглашаете еще один протокол – протокол личного обыска Журавлева работником ИВС, когда его, никуда не отпуская, помещали в ИВС, и оказалось, что брюки или трико – зеленого цвета. Не мое дело уточнять, куда делись черные трико, которые были на Журавлеве, откуда взялись зеленые штаны, которые на нем фиксируют работники ИВС, и почему нам представлены темно-синие. Я этого делать не должна, я говорю только одно: «Когда есть три вида одежды, которая, якобы, принадлежит Журавлеву, то у меня возникает только один ответ: «Эти обстоятельства не установлены, а устанавливать их должно обвинение!» И еще одно. Нам говорят, и это опять-таки тот же самый Шитов, что Журавлев с силой, как сегодня нам говорил тут еще один свидетель – «с оттяжкой» (он, правда, это говорил про Мозгова, но, тем не менее, это подходит и под шитовское описание), наносил удары Кириллову в голову ногами, обутыми в ботинки. Вы видели эти ботинки – высокие ботинки, тяжелые ботинки с широкими прошитыми рантами. Все мы взрослые люди, и все мы знаем, что если каким-то предметом бьешь по мягким тканям головы, то, естественно, останется кровь. Мы видели фотографии, жуткие фотографии, это действительно страшно то, что видишь в материалах дела, и вот тогда на этом предмете, которым бьешь, непременно останутся следы – следы эпителия, и следы крови. Вы знаете из заключения экспертиз, что ни следов крови, ни следов эпителия там не было. Вспомните и мой вопрос Шитову, откуда он знает, что это Журавлев. Он сказал: «Да, я помню, у него были ботинки, и он замывал их снегом». Так вот эксперт исключает и это. И замывание снегом – тоже. Он говорит: «Там вообще нет следов». А мы знаем и другое. Все мы сдавали судебную медицину, прекрасно знаем, что следы крови имеют тенденцию сохраняться даже после стирки или замыва, а уж в рантах таких ботинок они сохранились бы целиком. Но, увы, для обвинения и к радости Журавлева – их там нет. Нельзя наносить удары той обувью, в которой ты задержан и доставлен в милицию, и не получить хотя бы капельку крови. Но ее нет, также как нет и трико Журавлева. Я могу только подозревать, что оно исчезло именно по той причине, что на них тоже не было следов крови. Но, кстати сказать, там есть и дубленка, и другая одежда, которая по непонятным причинам не исследовалась, видимо, потому, что на ней отсутствовали явные следы крови или эпителия.

Я хочу сказать и еще об одном. Я не могу промолчать об этом, поскольку здесь ссылались на показания свидетеля Марченко, якобы, тоже подтверждающие вину Журавлева. Я ничего не имею против свидетеля Марченко, но заостряю Ваше внимание на том, что в итоге, дав показания, она нам пояснила, что сама она Журавлева на месте происшествия вообще не видела. О том, что это был Журавлев, ей сказал какой-то парень по имени Валера после 10 часов вечера 23 февраля. И еще. Она не смогла ответить на целый ряд вопросов и объяснила, что она была в нетрезвом состоянии, поскольку шла из гостей, и поэтому события эти помнит смутно.

Я думаю, что все то, о чем я говорила, дает мне основание сделать вывод о том, что я не вижу ни одного доказательства, которое бы выдержало проверку сомнениями. И я задерживаю Ваше внимание еще на одном. Нам здесь говорят, что эти обстоятельства, они как бы бесспорны, но я хочу сказать вот о чем: никто и не пытался проверять какие-то другие версии, никто не пытался искать других лиц, которые могли быть причастны к этим событиям. Задержали Журавлева с Мозговым, забрали из госпиталя – вот они и сидят, а сведения о том, что кто-то кого-то или чего-то искал, в материалах дела отсутствуют. Я думаю, что это неправильно, и не могу обойти молчанием еще один момент. Да, это очень тяжело, когда гибнет близкий тебе человек, но я хочу сказать о том, что понятие представителя потерпевшего – это фигура специфическая. Это бесспорно лицо, которое прямо заинтересовано в исходе дела, поскольку это лицо, чьему близкому причинен вред, а в данном случае вред тяжкий и непоправимый, поскольку Кириллов скончался. И показаниям этих людей надо давать оценку с учетом того, через что им пришлось пройти. Я сразу оговорюсь, что как представитель защиты я никогда не защищаю преступление. Я представляю интересы лиц, попавших в тяжелую ситуацию, и помогаю им в их юридической неграмотности. Но я не могу понять, даже если у тебя очень тяжелое положение, как можно бросаться такими словами, как «Журавлева откупили от армии», а он с 16-ти лет, с 16-ти, уважаемый суд, там есть дата, был призван и служил в рядах Советской армии и т.д. Нам говорят про миллионера маму, которая работает рядовым преподавателем в рядовой средней школе. Это не выдерживает никакой критики и говорит только об одном – о том, что отношения крайне неприязненные. Я понимаю, еще древние говорили, что добро должно быть с кулаками. Может быть и так, но при этом надо оставаться людьми и иметь здравый смысл. А когда выдаешь определенную информацию, надо думать о том, что могут быть представлены какие-то сведения, опровергающие ее.

И еще одно. Если это, в известной степени, извиняет представителей потерпевшего, которые действительно в очень тяжелом положении, и я искренне сочувствую им в этом, то, с моей точки зрения, это не извиняет представителей обвинения, которые написали в обвинительном заключении даже то, что Журавлев судим, прекрасно зная, что он давно не судим, и писать об этом в обвинительном заключении вот так, как оно написано, не позволяет закон. Уж если Вы упоминаете об условной мере наказания в 8 месяцев, то надо писать, что судимость погашена давностью, а вообще с момента, когда она погашена давностью, человек имеет право писать «не судим». В материалах дела 12 характеристик на Журавлева, если мне не изменяет память, и только в одной имеются сведения о том, что он был отчислен из училища, хотя Журавлев объяснил, что у него не сложились отношения с руководством. Бывает и такое, хотя у нас нет оснований говорить об этом, потому что мы не располагаем полнотой сведений в этом плане, но нам и здесь говорят только об одном. А о том, что Журавлев прекрасно характеризуется в других местах до настоящего момента, до слушателя Военно-медицинской академии, – это опускают, а вот то, что он отчислялся когда-то в юном возрасте из училища, поступив туда первоначально, вот это выносится на первый план. Это говорит только об одном – о крайней необъективности уважаемого обвинения. А в этой ситуации мы должны оценивать как положительные, так и отрицательные моменты. Никто не отменял презумпцию невиновности, и, пока суд не вынесет свой приговор, никто не вправе говорить о Журавлеве только отрицательное и говорить о том, что это именно он совершил преступление. А уважаемый представитель потерпевшего говорил: «Судом бесспорно установлено…». Судом пока еще ничего не установлено и будет установлено, когда будет оглашен приговор. Но, видимо, и это неважно. Либо он настолько уверен в результате, – но тогда мне не понятна причина этой уверенности.

И еще одно. Теперь, хотя я говорю о том, что не доказана вина Журавлева, и не мое это дело доказывать или опровергать что-то, но я не могу обойти молчанием несколько слов, которые говорили по квалификации. Нам говорили о том, что это было именно убийство. Нам говорили о том, что человек был заведомо в беспомощном состоянии для этих двух молодых людей, и они об этом знали. Причем и здесь противоречия: сначала нам говорили, что Кириллов был слегка выпивши, он не качался, он нормально двигался, ему не нужна была помощь, а сейчас в прениях нам говорят: «Он был в тяжелой степени опьянения». Мне, честно говоря, не очень было понятно, когда мы выясняли, мог ли он двигаться, нужна ли была помощь, поскольку 3,5 промилле этилового спирта в моче и 3,1 – в крови говорят о тяжелой степени алкогольного опьянения. И не я, а постановление Пленума Верховного Суда по делам об убийствах от 15 декабря 1999 года и определение по конкретному делу за 1998 г. говорят о том, что когда человек доводит сам себя до состояния тяжелого опьянения, то это не может быть квалифицирующим признаком нахождения в беспомощном состоянии. Но, видимо, юристам, которые вменяли в вину Журавлеву указанное обстоятельство, это не важно. Важно – побольше всего собрать, чтобы уж не одно, так другое.

Давайте, еще одно рассмотрим. Нам говорят – хулиганские побуждения. Уважаемый суд, я думаю, что вряд ли открою Вам Америку, если скажу, что месть и желание отомстить за то, что было в баре (а это тоже есть в материалах дела), и хулиганские побуждения – это вещи диаметрально противоположные. Для хулиганских побуждений необходимо нарушить общественный порядок. Нам представитель потерпевшего говорит: «Центр города». Я понимаю, что не все Вы саратовские люди, но Деловая улица и 2-я Дачная центром города отродясь не были, тем более, то место, о котором идет речь – место достаточно темное, глухое, людей там не так как на проспекте Кирова, или на площади Театральной, или на Набережной Космонавтов. Вопрос даже не в этом. Нам не назвали ни одного человека, чей покой или отдых был бы нарушен, кого бы обругали, оскорбили, разбудили либо еще что-то, к кому бы отнеслись цинично и т.д. Я сейчас не беру непосредственно фигуру потерпевшего, поскольку в отношении него совершались действия, другое дело – кем. Но факт остается фактом: нам просто говорят о хулиганском мотиве и не приводят ничего.

И у меня еще один колоссальнейший вопрос, ответ на который по непонятной причине не дала ни Ленинская, ни военная прокуратура. Мне понятно, почему инцидент в баре не расписан. Вот уж где был хулиганский мотив. И каким бы хорошим не был потерпевший, а я не в праве чернить человека, я не знаю ничего плохого о нем, и не собираюсь искать этих моментов, хотя сразу оговорюсь – убивать нельзя ни плохих, ни хороших. Но когда в баре люди празднуют, а кто то, доведший себя до состояния тяжелой степени алкогольного опьянения, и будучи старшим по званию, старшим офицером, решает (даже, если это был словесный конфликт, я сейчас не знаю, это не установлено) при помощи полной кружки с пивом, опустив ее на голову одного из молодых людей, – это неправильно. Причем Кириллов раскроил молодому человеку голову, причинив травму черепа с сотрясением мозга и скальпированную рану головы. Почему этим показаниям и действиям не дано оценки, мне лично непонятно. Ведь если даже говорить о том, что имело место продолжение, то начало конфликта бесспорно здесь в баре, полном народу, где была нарушена танцевальная площадка, где падали кресла и стулья, на которых они сидели, где падали люди и т.д. Постановление о прекращении в связи с гибелью – это не основание для того, чтобы уйти от описания тех самых обстоятельств.

И еще на одно я обращу ваше внимание именно в связи с баром. И в первоначальных показаниях Сорокина, и в показаниях Журавлева, и в показаниях Мозгова, данных на следствии, очень интересно написано, что, еще находясь в баре, они уже видели, что Кириллов пошел вверх по улице Деловой, а потом они пошли за ним следом. Как мог Сорокин, находящийся в баре и еще не вышедший на улицу, знать и видеть, куда пошел Кириллов? Да, действительно, потом он пошел вверх, но Сорокин-то находился в баре и через стены он не мог видеть, он не Вольф Мессинг. Но, тем не менее, написано в этих протоколах именно так.

Все это я рассказала Вам только для того, чтобы показать сколь много проблем по этому делу. Уж если до направления дела в суд в заключениях экспертиз не было причины смерти, и здесь в суде вынуждены были назначать экспертизу, – о чем говорить. Дальше. Желание наказать человека, виновного в гибели, да, и я приветствую это двумя руками, когда этот человек действительно виновен. Но желание «взять» первого попавшегося, даже имевшего до этого какой-то конфликт, и человека, находящегося с ним, мне непонятно. Да, погиб хороший человек. Вместе с тем, могут погибнуть еще два хороших. Нам говорят: «Беда пришла в дом Кирилловых!» Пришла, к несчастью, и мы все им сочувствуем. Но беда пришла и в дом к этим двум молодым людям. Они – слушатели 5-го курса Военно-медицинской академии, а Вы слышали, что даже свидетель Зубков, допрошенный по инициативе потерпевшей стороны, сказал: «Из Журавлева мог бы выйти великолепный, блестящий медик». Ломать жизнь еще одному человеку только потому, что работники прокуратуры не могли установить никого другого, с моей точки зрения, и неправильно, и незаконно, и нецелесообразно. Устанавливать того, кто причинил смерть, – это святая обязанность обвинения, и оно, с моей точки зрения, в этой ситуации своей задачи не выполнило, а Журавлев, прекрасно характеризующийся по делу, не должен это делать, и обвинение не вправе перекладывать на него эту обязанность.

Я считаю, что вина Журавлева не доказана. В новом УПК, который начнет действовать с июля 2002г., есть понятие непричастности и уже нет понятия недоказанности. Но в том УПК, который действует сейчас, такое понятие есть, и я думаю, что поскольку вина Журавлева не доказана, то в этой ситуации может быть вынесен только один приговор – и этот приговор оправдательный, о чем я Вас и прошу.