Мальчик Тень и Большой Дядя
Сказка для взрослых
Жили-были большая Мама и маленький сын её – Мальчик. Мама была авторитарная и по совместительству – контролёр. Давитель. Довлетель. Долбитель. Мальчик жил под этим прессингом, но всё равно рос – куда денешься.
А Мама всегда была большая. Она любила командовать и за всех решать. Может, и не очень любила, но ей казалось, что приходилось. Мальчика она упихивала в рамки своих понятий. Для неё это было проявлением любви и заботы. И даже её толстый командный голос обозначал попечение и был актом близости – Мама рядом! Думать о трудностях Мальчику обычно не было нужды. За него думали. И он постепенно становился Тенью Мамы.
Шли годы, а Мальчик Тень оставался Мальчиком. А Мама оставалась большой. Вот ему уже двадцать. Вот уже тридцать. Сорок… Пятьдесят… Мальчик привык быть под женским покровом, поэтому и в делах больше доверял напористости и советам различных сильных Тёть, чем себе. Он и Жену прилюбовал большую. Решительную. С голосом. Ей бы радоваться, что за Мальчика всё можно решать… А чувства не становились нежнее. Ей не хотелось быть Мамой. Ей хотелось быть за Мужем. Зачастую раздражение из неё кричало: «Детский сад какой-то!»
Но самое сильное впечатление от Мальчика Тени, мягко говоря, ещё удивительнее: когда он был рядом, даже когда обнимал, – ощущалось… его отсутствие. Как будто пол-его где-то гуляет. Сначала Жене казалось, что он думает при ней о других. И нервничала. Она плакала. Она не понимала, почему её взяли в жёны – и так холодно.
Только спустя время, общаясь с большой Мамой и Мальчиком-мужем, Жена поняла, что он – Тень. Она живёт с Тенью. И потому почти всегда оставался привкус прохлады и нехватки. Хотя это был добрый хороший человек.
В минуты прозрения Мальчик Тень осознавал мучительную зависимость, несостоятельность, рабство контроля. И изредка где-то тайно, подсознательно приходило: не станет Мамы – и будет легче.
…А легче не будет. Даже тяжелей; потому что Маму жаль, и решать за тебя теперь некому, и по этим милым грубостям скучается… По-другому не станет самО! Уходит Мама, и остаётся Тень. От горести и утраты Тень к тому же – всё уже, теряет контуры, размывается…
Но не всем нравится быть в тени большой Мамы. Такие понимают, что это тень смерти: заранее расстаться с судьбой, с мужским началом… Нет! Как хорошо, что ЕСТЬ это слово! И некоторые его смело кричат обстоятельствам и лжи, которая покушается на личность. НЕТ!
И они выходят из дома… Если другого выхода нет. И понимают, что это не клоунада для родных – они серьёзны. Они приходят в мир, где не очень спокойно, не совсем приятно. Где нужно прорываться, добиваться. Терпеть, терять, ждать. Догадываться, умнеть. Строить отношения, выращивать честность…
Они ещё малы рядом со Взрослыми. Однако, нюни, на место! Они ещё так юны в сравнении со зрелостью. Но их дерзость принимает решения! Решают – и отвечают. Решают – и стараются. Решают – и выполняют. И обрастают Мужеством, как мышцами.
Глядят: «Удача меня полюбила!» Они так привыкают биться, чтобы вновь отведать Победу, что – входят во вкус. И вот уже становятся большими и очень заметными Дядями.
Для многих они – Совет, и Помощь, и Кормильцы, Наставники и работоДатели, Спонсоры и Покровители…
И Мальчики Тени слетаются, как мотыльки, к их величественному Свету, чтоб хотя бы обрести более чёткие очертания.
…А изначальные условия были одинаковые: авторитарная сильная Мама.
Жаль, но в Большие Дяди выживляется мало кто. Чаще остаются Тенями.
PS: Мальчик, как ты? Есть ли у тебя жажда вырваться из тени? Выстроив себя Самостоятельным и Сильным, ты стал бы и для матери отцом. В настоящей – отцовской – заботе нуждаются и дети, и жёны, и мамы.
Кто её предоставит? Мужчина! Мужчина!!!
| Неимоверная сила! Она шла прогулошно, катя перед собой карету с принцессой. Душу наполняло любование зеленью природы, зелёностью коляски, и особенно, её содержимым – кудрявенькой брюнеточкой, дочечкой своей! Это случилось внезапно. Она, казалось бы, не убирала внимания с дороги. Откуда он взялся? Огромный КАМАЗ. Он занял всю дорогу. Некуда свернуть. Почему-то ни тротуаров, ни обочины. Ехал КАМАЗ, по-видимому, с обычной скоростью. Не видел её что ли: было полусумрачно-полудождливо. Или заснул? Нет, конечно, она сейчас не думала обо всём этом. Она просто видела, как мед-лен-но, мме-е-дл-ле-ен-н-но-о-о двигался на них с дочкой большой-БОЛЬШОЙ…, всё собой заслонил. Не было ни мыслей, ни страха, ни бешеного боя сердца. Только решение. Одно только решение бетонной стеной. И сила на его выполнение. Её она почувствовала прежде применения. Она… просто оставляет коляску, и – шагнула на КАМАЗ. Даже прежде, чем расставить руки и упереться в машину, а ногами в землю, как Илья Муромец, сильно-сильно, несдвигаемо – она глазами и всем существом стала останавливать гиганта. Она точно знала, что не даст наехать ему на ребёнка! Она точно знала, без грамма отступления, что ребёнок ей дан для любви!! Для любви, а значит, и сохранения. И никакая стихия, никакой битюк, никакая штука на колёсах не смогут пересилить её силу, чтобы навредить ребёнку! И не ценой её смерти. А ценой ЖИЗНИ. Ей хоть как нужно выжить! Придётся выжить, чтобы выкормить, чтобы вырастить, довести до самостоятельного счастья милую-милую дочечку свою. …Они с КАМАЗом сравнялись. Замедленно и неотступно соединились в моменте и точке контакта. И стали меряться силами. Силы были неравными… Заметно мощнее эта маленькая, собранная в духовно-мышечный комок, молоденькая – МАТЬ. Если б знал КАМАЗ, что дело не в размерах и «лошадях»… Теперь уже можно поразмышлять и философски весомо сказать, что дело в характере и силе любви. И в материнском инстинкте. ...КАМАЗ остановился на считанных сантиметрах. В смысле, так короток был тормозной путь. Ей нельзя было иначе: сзади очень близко стояла коляска с сокровищем! И на этом крошечном отрезке движения и странном отсутствии времени ей пришлось – «пришлось», видите, толком слова не подобрать – саккумулировать и выплеснуть невероятное, сказочное, нечеловеческое усилие… И скорей всего… не она и применяла силу-то. Или применила не свою. Похоже, глядя на её несгибаемую веру, Кто-то помог. Кто-то вмешался!! А на её лбу капли то ли пота, то ли крови… Это потом она оказалась слабой женщиной с почти тряпичными, сильно дрожащими ногами и колотящимся сердцем… Она не видела реакции водителя. И не надо. Нужно было изо всех сил – ну, опять изо всех сил! – экономить силы, чтобы дойти до дома, не отвлекаясь ни на что. Иначе можно растаять, упасть, даже умереть. Но не затем она только что победила, чтоб не удержать это… Ой, тяжко так! Сейчас тяжко, когда вспоминаешь. А тогда просто – сделала! И всё тут. PS: Попробуй только! Так бы и было! У Любви – сила неимоверная. От всех бед защитит она детей моих! Вот так. И только так! ЛИЦО Расскажу о том, что я знаю довольно хорошо. Разве что какие-то коррективы внесут мои личные ощущения и взгляды; а как вне этого? Не только рассказы – я заметила, что и учебники истории пишутся сквозь эту аберрацию. Сначала о не самом главном. Парень он был хороший, видный, умница. И просто настоящий парень из деревни городского типа. Типаж, надо сказать. И потому слегка заметная интеллигентская бледность, а сверху ещё и сказочный румянец, смотрелись очень экстравагантной оболочкой для гордо носимого достоинства. Родители его уважаемы и известны в тех местах так, что если б я упомянула профессию отца, любой навал бы полное ФИО этого парня. Но, понимаете сами, не из-за авторитета родителей интересовались им девчонки. Не то время – в школе они учились. И было это в девяностые, ещё не сильно испорченные, годы. Влюбилась в него и наша Героиня. Да ещё и взаимно! И начали они, что называется, гулять. Только прошу вас, дорогие, не приписывайте им все пункты извращённости из современных представлений об отношениях пары. Здесь было много прекрасного. Может быть, и всё! Им даже казалось, что у них есть общее будущее. Примерно то же с удовольствием предполагали родители парня и бабушка девушки. Дело в том, что в деревне, где жила мама девушки, не было средней школы. Да, кстати, имя героини такое красивое, что другое придумывать не хочется. Дальше буду обозначать её так – Девушка. Продолжим. Конечно, не обошлось без… Нелёгкое соперничество подливало дёготь в бочку счастья. Напоминаю, парень был видный. А война за него добавляла караты в его драгоценность. Девушка часто приезжала, что называется, домой, к маме в деревню. Хотя это было их временное служебное жильё, но ДОМ там, где ТВОИ обитают. Так ведь? Там её ждала и своя отдельная комната с отдельной печкой. А вот маму, по её социальной активности, частенько и не застанешь дома-то. Но Девушка при её самостоятельности, хозяйственности и общительности, а потому – будучи любимицей в деревне, не очень огорчалась. Однако, ждала. Ждала маму. И ждала приближения ожидаемых событий будущности… И вдруг… Да, уж! Знаете, как эти ВДРУГИ встают на пути этих самых ожидаемых событий! Так вот Девушка приехала на выходные домой. Мамы не было. И она, как обычно, хозяйничала сама. Топила так называемую плиту – подтопок у русской печки; так быстрей тепло приходит. И пищу можно приготовить, тоже поскорее. Нашла банку сгущённого молока и решила приготовить самодельные ириски – варёную сгущёнку. Варить её надо долго, часа полтора-два, кажется. Пока плита топилась, вода кипела. Но вот процесс стал затихать. И Девушка придумала – «доварить» сгущёнку на углях. Бросила банку в печку…. Через некоторое время стала крюкой переворачивать банку на другой бок. Для равномерности. Чувствуете, как напряжение растёт. Даже читать дальше страшно…. Да-да, банка взорвалась…! И конечно самые первые скоростные липкие брызги расплавленных ирисок попали – вам лучше не представлять – в ЛИЦО Девушке. И вы догадываетесь, что у этих «брызг» не температура кипения воды – 100 градусов, а где-то 400-700, это же угли! На берёзовых углях в нашей Уломе металл плавили. Как потом оказалось, забрызгана въевшейся сгущёнкой была вся комната, даже стена сзади топки – это вообще непонятно. Вот такой силы был взрыв! …Когда приехала мама, дочка сидела лицом в ведре с водой – только так нанедолго можно было спасаться от боли. Иногда она поднимала лицо из воды, чтоб отдышаться. И скорей обратно. Деревня уже знала. Скорая была вызвана. Но… та-а-ак долго не шла-а-а-а! Как потом выяснилось, скорой нужно было оказаться в трёх местах одновременно: в соседней деревне брат брата убил, и ещё в одной случилось тоже что-то страшно тяжёлое… Наконец, помощь подоспела. Вкололи обезболивающее и повезли в город в ожоговое. Мама, конечно, с дочкой. Страдающему, в каком-то смысле, легче: он знает, насколько больно. А кто рядом, не знает. И переживает за любимого человечка… А как помочь? Какими словами или чем ещё? Ну, и вы понимаете, какие мысли могут приходить в этот момент: «что если это уродство?!» и «что если навсегда!» Они прибавляют страданиям особый окрас… В городской больнице дежурный врач был ровен. Быстро профессионально ввёл несколько инъекций прямо в лицо… Девочку оставили в больнице. Деревня плакала, представляя скорей всего ситуацию в наихудшем варианте. А Девушка была единственной девочкой в деревне – остальные, в основном, бабушки и дедушки. Мама в следующем посещении больницы видела вздувшую, отставшую, загноившуюся кожу на… В общем, лица уже не было. Был кадр из фильма ужасов. Но как девочка, так и мама держали себя молодцами. По крайней мере, друг перед другом и перед другими людьми, чтоб не огорчать. Девушка видела в отделении, что другим ещё хуже. У одной молоденькой в её палате – отняли отмороженные ноги… Да! И разные подобные ситуации. Девушку навещали. Её одноклассники, например, приехали всем классом (человек тридцать) с классным руководителем! Класссс! Не близко, кстати, в райцентр. И вы уже наверняка вопросительно задумались на счёт того парня, любимого. Да, приезжал. И больше не приехал. Представляете, каково было Девушке! Ожидание возможных, мягко говоря, последствий. А тут ещё – парень оставил…. Оставил в такой тяжёлый момент. Да, в подобные времена мы забываем, что – «всё к лучшему». Трудно предположить, к какому «лучшему», когда – до того – всё было так хорошо…. А эта ситуация была тестом для отсева (не тЕстом, а тЭстом). Конкретной проверочкой «любви» на настоящность. Просто парень был увлечён симпатичной, боевой, интересной девушкой. Лицо потеряло симпатичность – увлечение улетучилось. Конечно, это не конец. Правда, здОрово! Даже вы не закончили бы на этом рассказ. Тем более, что всё это было на самом деле. И я знаю, что было дальше. Кроме, конечно, самых глубинных подробностей переживаний героефф. Лицо к девочке вернулось. Было бы не по-честному не сказать, что мама девочки предварительно встретила верующих, которые, хоть, вроде, и посторонние, по-настоящему сострадали. И по-настоящему верили. Они молились за исцеление маминой дочки. Лицо вернулось в лучшем виде! И даже без каких-либо следов и последствий – только вначале была чувствительность к холоду и теплу. Лицо вскоре обрело вместо подростковой приятности – зрелую нежную обаятельную красоту. Парень, который где-то там уже кого-то завёл с неисправимыми последствиями – конечно же, кусал локти. Он приезжал к Девушке. Признавался, что лучше и роднее её не встречал, что очень сожалеет, и всё такое… Хорошо, что у Девушки перегорело. Ведь её ждала в будущем другая – настоящая – судьба. Правда, перед этим, как обычно, сколько ещё слёз, переживаний, ошибок, закидонов…. Такова она, селява. И в той, её судьбоносной, встрече лицо, хоть и было на высоте, не оно было решающим аспектом, слава Богу! Вот так. Две смерти Первый раз папа умер 20 апреля 1995г после своего 66-го дня рождения. Ко мне на урок с сообщением постучалась работник почты; впервые за годы телефон в школе не работал. Послушайте, что она сказала: «Звонила Ваша мама и просила приехать домой – что-то с Вашим отцом». Что могло случиться с тяжело-, с очень-тяжелобольным человеком, как вы думаете? У которого – топор под подушкой, и морфия уколы уже не помогали от боли… Слово «умер» не было произнесено. Это потом я разглядела во всём руку Божию. И телефон не работал в школе в кои-то веки, а то бы Валентин Палыч сказал всё напрямую. И послал Господь осторожную женщину, которая не стала ничего констатировать, говорить утверждающе-страшных слов! Ещё раз обращаю на это внимание того, кто читает и СЛЫШИТ. По дороге разум не обсасывал понятие «смерть», так как это не было сказано. Естественно, идея такая пришла, и текли слёзы непрерывно, пока я ехала на попутных и шла своим посёлком. Но не было внутри ЧУВСТВ по поводу утверждения страшного, хотя и ожидаемого события. Печаль по поводу разлуки с близким глубока, влажна и всё же не так сильна, как вопрос в сердце верующего: «Спасена ли душа, Господи, о чем умоляла я Тебя?». «Не отпусти с земли без покаяния! не отпусти без покаяния! спаси эту душу, Господи, дай веру…!!» – такую страстную молитву возносила я за больного умирающего отца. И как, ответил ли, произошло ли? «Только не в ад! Господи, спаси!» Что в сердце у человека, успел ли обратиться – зачастую это тайна для остальных. И вот, я бегу домой, чувствуя горе, а переживаю в основном за ЭТО. Захожу. Мама со слезами занавешивает зеркало. Костюм для погребения уже не в шкафу. Гроб на чердаке давно готов: папа мой – плотник и столяр, решил нас не обременять, и сам качественно не спеша сделал себе «последний дом», как он его назвал. Отец, хоть и похудевший за время болезни, но большой, лежал на диване. Левая рука с внутренней части локтя была сильно исколота. Мама объяснила, что только недавно была скорая, и врач проверял на мёртвость; реакции не было. Конечно, были проведены разные процедуры, ничего не помогло. Написано соответствующее постановление о смерти, и скорая уехала. Изредка и коротко сквозь губы отца вырывался воздух, как мне казалось. Я стояла над ним. Плакала, но не оплакивала. Прислушивалась к побуждению. Придвинула стул, села. Взяла отца за руку. Рука была тёплая. Я стала молиться, всеми, какие только приходили мне на ум, молитвами и псалмами, напоминала Богу мои уговоры о спасении… Мама вышла в кухню, это хорошо. Не стала мне мешать. Потому что в ней веры такой не было. Я не помню, сколько прошло времени. Тогда, в общении с Богом, оно просто выключилось. А потом этот промежуток мне показался часом или больше. Послышался стон. Отец почувствовал боль от тычков шприца в локтевом сгибе. Повернул голову в мою сторону. Взгляд осознанный. Меня узнал. Попросил пить. …Короче, он вернулся, он воскрес! В связи с дальнейшими событиями я поняла, что тревога моя тогда была не напрасной. И Бог вернул его, чтобы спасти. Отец прожил ещё ровно месяц. И в этом месяце случилось самое главное СОБЫТИЕ в его жизни. Он почему-то почувствовал себя крепче. Стал ходить не на стул с дыркой, что выпилил для горшка, а на двор, в настоящую деревенскую уборную. Это было не просто и не рядом. Шёл, держась за стенки и печки. В прекрасные пасхальные дни мы даже выводили его посидеть на солнышке. Мне дали на работе отпуск по уходу за больным при мамином ходатайстве. Я видела НЕОБХОДИМОСТЬ в чистоте. Я занималась ГЕНЕРАЛЬНОЙ уборкой. Не только мыла всё и вытирала пыль там, где в жизни даже на большой праздник не вытиралось, но и… саму атмосферу дома генерально, то есть применяя духовную власть, очищала от нечисти. Поясняю для тех, кто саркастически усмехнулся. Даже тогда, на заре моего хождения в вере, когда духовная личность только вынашивалась, но я так верила во Христа, что понимала власть Его, данную мне. И что я должна ею пользоваться против духов злобы поднебесных. И тут пред смертным одром близкого мне человека во мне поднялось это откровение, эта необходимая сила, мужество, страстная ревность по спасению отца и ощущение, что есть те, кто мешают. И я гнала именем Иисуса Христа, я приказывала нечисти, именно с генеральской властью, покинуть мой дом, дом отца моего! Одновременно наводя порядок на физическом плане. И скажу вам: дышать стало легче. Конкретно – почувствовалась свобода! Теперь вижу, как Господь готовил среду для важного действа, применяя моё послушание. Понаблюдайте – будьте внимательны – что многое на земле Господь делает с помощью рук и уст и, конечно, ума верующих людей! Наша задача – слушаться! О, если бы я не послушалась в следующем! Как бы произошло тогда то, ГЛАВНОЕ СОБЫТИЕ, в жизни папы?! Но Отче мой, Ты по милости Своей дал мне любовь и сострадание к отцу земному, вложил молитву в сердце и уста, сделал участником исполнения её и свидетелем ответа! А было так. Занимаясь делами в прихожей, я всё же услышала слабый-слабый голос папы, он просил пить. Принесла и уже хотела уйти. Но внутри почти приказ: «Говори сейчас!». Почти, это для моей безответственности и трусости. Теперь знаю, что приказ. Здесь нельзя промедлить. И исполнять нужно точно. Да и куда откладывать – человек один раз уже чуть не ушёл насовсем! А что говорить, или о Ком, было понятно. Потому и боязно: получишь по-свойски «да пошла ты…». Я уже хотела уйти: ладно, сделаю это, но как-нибудь позже. Но не тут-то было! Нога моя к порогу, а руки к косяку – будто примагнитились. Я даже ещё попыталась дёрнуться, думала, показалось. И не могла отклеиться. Тогда, покорившись, со страхом, дрожащим голосом говорю: «Папа, так уж получилось, что дочка твоя верующая…» Это было начало речи, я ещё не знала, что сказать дальше. Возникла маленькая заминка. Вдруг неожиданно для меня отец стал говорить. И говорил он неожиданное. «Раньше я подвозил попа всегда. Другие боялись, а я подвозил. И он вёл со мной беседы…» Радостное моё удивление сделало меня легче и шире. Как! Я узнаю такую интересную историческую справку! – Папа, говорю, разреши мне позвать к тебе священника! (восклицательный был у меня внутри). – Да он, наверно, денег много возьмёт…, – отвечает. Вы слышали?! Вы слышите, что папка не сказал «нет»!? Я говорю: «Не возьмёт; он мой знакомый». А сама думаю, да хоть тысячу! лишь бы состоялось! И скорей-скорей ухожу, пока «нет» не сказано. И потому что «нет» не сказано. Я с радостью пошла обдумывать, где найти и как пригласить настоятеля. … Приезжал священник без меня, я была на работе. На следующий день позвонила мама. Такой звонок в плане позитивности был от неё впервые в жизни. Обычно это были жалобы на обстоятельства и наезды на людей; и заканчивался разговор примерно: «Вот такие дела…» А тут – радостный голос! «Верунька, представляешь, к нам вчера батюшка приезжал. Долго был у отца. В доме стало как-то светлее (!). Матюгов почти не слыхать. Видно, болеть стало меньше» Вы не поверите: просто радостное щебетание, это от моей-то мамы! Я виделась с настоятелем через время, когда папы уже не было, и он сказал, как сильно отец плакал перед причастием, навзрыд, слёзы лились потоком! Для меня это было ещё одним доказательством, что покаяние состоялось. Папа ушёл от нас в красные пасхальные светлые дни. 20 мая. За грузовиком с гробом я шла с сухими глазами. Меня это даже слегка смущало. – Мама, говорю, чего-то у меня не плачется. «Да ты уж выплакала все слёзы,» – отвечала мама. А внутри меня вдруг прозвучал другой ответ: «Ты просила – Я сделал». Я с радостью в сердце поняла, что папа мой определён на место, на желанное место на небе. Потом уже я размышляла над тем, какие примерно слова мог говорить священник умирающему человеку – слава Богу за служителей! Какие вопросы должен был он задать невоцерковлённому прежде, чем предложить причастие – Тело и Кровь Иисуса Христа. Думаю, что – как вижу из послания Апостола Павла – следующие. «Веруешь ли во Христа Иисуса?», «Признаёшь ли, что грешен?», «Веришь, что Господь простит?», «Веришь ли, что воскрес Он ради твоего оправдания?» Ну, примерно так, судя по десятой главе к Римлянам. «Ибо если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься, потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению.» Для обретения вечной жизни стоило умирать два раза! Да. Но знаем всё же примерно. А верим… верим точно! Поспешила. Промедлила Проснулась на сильном сюжете. Роды. Роды первенца моего. Так проснулась, что ни в одном глазу! Мне показывали что-то важное и… видели, что не доходит. Показали ещё раз. И третий… По тишине и темноте я поняла, что очень рано, часа четыре. Это – чтоб никто и ничто не мешало… Тогда, двадцать лет назад, я не всё осознавала, не все выводы были верными. Ведь это происходило со мной впервые. И не так хорошо, как сейчас готовили нас к подобным событиям. Да, честно говоря, и ко всему, что связано с семьёй. Мальчик шёл ножками вперёд. И неактивно. Его выдавливали. Меня расстригали. Он так и не перевернулся головкой к нужному месту после той подножки: ребята с нашей улицы пошутили со мной. И в городской роддом из деревни поступила я со схватками ночью – к неудовольствию дежурных акушеров. Меня накололи чем-то, видимо, чтоб схватки задержать… Ну,в общем, помогли, получилось. Неизбежно получилось! Ребёночка мне показали спинкой, объявили, что мальчик… Я уже не обращала внимания на боль, ловя флюиды свободы от бремени и радость, что родилось то, что заказано! Потом меня везли на каталке, а на груди лежал букет с запиской: «Я самый счастливый человек на свете!» Догадываетесь, от кого. Мальчика не приносили день, второй, третий… Я нещадно давила молодую грудь, сцеживая молоко. И заглушала в себе ропот и трагедию разлуки. Наконец, на пятый день – принесли! Он лежал такой самодостаточный, с независимым видом. Цветом – в точности, как апельсин, профилем – в точности, как его отец. Это художественное, мастерское, сходство так умиляло меня, что я любовалась часами. Радость присутствия и вера в лучшее заглушали разные страшные вопросы, например, что это за огромные выпуклости на головке под пелёнкой… Вера эта потом очень пригодилась, сработала. И, раз уж речь зашла, расскажу. …Что, хотя родился ребёнок нормальный – 52см, через некоторое время оказалось, что он почти не растёт. И был он в садике и в школе головы на полторы меньше остальных. Отец возил его в Москву, в Академию, там выдали страшный прогноз: пятьдесят процентов, что мальчик останется карликом! И с этим диагнозом – гипонанизм – выписали дорогущий гормон, который с аптечной точностью раз в полгода бесплатно поступал для нас в аптеку. Через силу, скрепя сердце, сводила я сынишку на пару уколов. Всё во мне кричало: «Не хочу! Не надо!» И как-то, в пионерском лагере, очень симпатичный и очень… толстый вожатый сказал мне: «Вера, не коли гормоны парню. Видишь, что из меня получилось!» Я утвердилась в своём чувстве и, несмотря на то, что меня сильно осуждали, не стала больше водить сына на уколы. …Он вырос. Пусть не очень высокий. Но вырос, слава Богу! Та, первая, сжимающая сердце, разлука в роддоме… почему-то странным образом стала повторяться по жизни. Ещё не было года, наши родители взяли мальчика на откорм, поближе к коровам и козам. Ведь он, привыкнув в первые дни свои к лёгкой пище – соске с большой дыркой – отказывался сосать грудь. Мучила я его и себя три месяца – не хотелось, чтоб был искусственником. Но толку было немного. Потом в первый класс отдали другим родителям в деревню – уж очень он был маленький, а в деревне проще: меньше насмешек, и еда помоложнее. Казалось, что для сына это лучше. Может быть. Для здоровья, может быть. Но как тосковало сердце! Как страдало! И как оказалось, разлуки эти дали необратимые последствия: мальчик отдалялся, отделялся, становился как бы чужим, холодным… Это было страшно замечать, особенно, ощущать своё бессилие перед этим. Во всём я обвиняла врачей. Что не приносили мне его тогда, в роддоме, так долго-долго! Так долго! В то время для меня самыми счастливыми моментами стали те, когда все дома! Вместе!! За одним столом. Или на прогулке… Недавно я анализировала, и к моему удивлению вышло, что те минуты единства и есть самые счастливейшие во всей моей жизни! Развод безжалостно усугубил боль отчуждения. После шестого класса сын поступил учиться в модный лицей в лесу, на берегу реки. Четыре года лицея. Затем он самостоятельно сдал экзамены в Московский университет… Потом – армия. В общем, виделись мы редко, и как-то неловко. С моей стороны всё время были неудобства, смущения, комплексы. Я терялась, не знала, как себя вести в сыновнем неприятии. Мой ропот на тех роддомовских врачей рос внутри меня с каждым годом. Может, не столько и рос, как жил внутри, отравляя меня. Тот сон, от которого я проснулась через двадцать лет после первых родов, настойчиво пытался на что-то особенно обратить моё внимание. И наконец, кажется после третьей демонстрации, я поняла… что сын мой родился мёртвым. Так вот почему мне его показали со спинки: видимо, зрелище было не из приятных! И вот почему он не плакал. Мне было, как говорится, не до того, чтоб обратить на эту тишину внимание, хотя теоретически я и тогда уже, наверное, знала, что нормальные дети должны кричать при родах. И цвет тельца ребёнка мне запомнился: то ли серо-фиолетовым, то ли чёрно-синим. Так вот почему быстро- быстро медсестра стала что-то с ним делать над раковиной, продувать грушей, может, носик, чтоб задышал… Мне было не видно. Да и занята я была своими ощущениями. А врачам оставила их обязанности. …И они спасли его! Они спасли жизнь моего сына!! Моего любимого сына. А в ту ночь Господь стучался ко мне. Он показывал, кого я осуждала все эти годы… Я раскаялась. И теперь только мечтала отблагодарить тех врачей, что принимали роды и спасли жизнь моему долгожданному и заранее любимому ребёнку. Ещё год, ещё целый год, а то и больше, я собиралась с этой миссией. Наконец, с конфетами и с кассетой – у меня тогда уже была песня «Колыбельная» – я пришла в Городской роддом выяснять, не осталось ли из тех людей кого на этой, мягко говоря, нелёгкой работе. Я даже и фамилию врача помнила – Семилетка. Трудно забыть такую фамилию. Оказалось, этой женщины уже год, как нет в живых – тогда бы, сразу после сновидения, я ещё успела бы… Да-а-а. Но двое из сестёр ещё были на данной службе. Не без слёз кратко поведала я, зачем пришла. Все присутствующие, ожидавшие малышей и другие, были тронуты… Вот так я поторопилась с осуждением. Вот так – промедлила с благодарностью. С тех пор я стараюсь никого ни за что не судить. Ведь мы не знаем всех обстоятельств. Правда, получается с трудом и не всегда. Уж очень привыкли… А ещё как-то разговорилась я с женщиной. Подруга её работала в родильном доме, и рассказывала, что очень часто приходится спасать новорожденных в невероятных условиях, по сути, совершая подвиги. А мамы их об этом так и не узнавали: будешь ли рассказывать о драматической ситуации с ребёнком женщине, которая только что пережила стресс и страхи родов, и столь сильно напряжены у неё все чувства!.. Вот. Урожай Это было в Сосновке. И не только. Начнём с не только. …Я взирала в записную книжку. Как будто это было важно. Ну, по делу, конечно: искала адрес, чтоб заехать по пути в один посёлок к знакомым. Правая нога забралась в самый угол кабины, подальше от жаркого воздуха двигателя. И не потому, что моя нежность стеснялась отвлечь внимание мужа от дороги, чтоб поковыряться в неисправной автомобильной печке. Это бы я ДЛЯ вас могла выставить себя получше. На самом деле я на него роптала, и недовольство раздуло меня до заобъмных размеров. Не вмещала меня и дорога. А… как известно, мерзость притягивает контрмерзость. Я, почуяв напряжение и волнение мужа, взглянула вперёд. …Да-а! Если б зубы заказать поострее, я бы рассказала вам всё это покрасивее. Однако, и так ситуация не без перца. … Вижу, как прямо на нас, точно в лобовую – не по диагонали, не посередине – а прямо по нашей полосе навстречу идёт легковая… Как вы догадались, время заметно замедлилось. Расчленилось до мгновений. Картина, как в зрительном зале: с экрана, прямо на тебя движется автомобиль, чуть-чуть виляя, подрагивая, в некоем мареве. Наверное, спиртовые испарения, выходя из салона, окружали корпус. Видите, как всё подробно! …Муж крепко держался за руль и вычислял, как быть. Выезжать на встречную – опасно. Да и ТЕ, проснувшись, могли повернуть на свою полосу в любой момент! Прикованная взглядом к автомобилю, я не обнаруживала всю ситуацию: на правой обочине, как оказалось, стояла машина; хозяева, вестимо, по грибы – ведь в природе девятое августа. В последнюю секунду… нет, секунда слишком роскошна для данного сюжета – в последний момент муж резко свернул налево. Возможно, в этот же момент и ОНИ спохватились поворачивать. Сильный удар! Наша машина – юзом в кусты. Ту заклинило. У нас пожар в двигателе. Страха нет, ни минутой назад, ни сейчас. Что-то с правой ногой… Да, ладно. «Как ты?» - спрашиваю у мужа. В порядке, ага. А те как? Пацаны в смешных шортах, уже стоят на дороге, лыка не вяжут – тоже невредимы. С моей стороны дверцу заклинило. Пришлось как-то перебираться на заднее сиденье. Люди, молодцы, все остановились – скопилось много машин – думали, видимо, как помочь. Пожар затушили, скорую вызвали. Вытаскивали меня. Говорят, что я вылезала с улыбкой! Верю. Потому что знаю, знаю точно, что спасена! Смерть ехала в той машине мне в лицо. Но ей не удалось! Не у-да-лось!! В больнице – свои дела. Просверлили пятку, меня на койку на вытяжку. Там, внутри ноги, голеностоп почти всмятку. Врач ждал, не даст ли что вытяжка. Потом объявил, что на сборку моих костей у них в больнице не хватит железа. Загипсовали и отправили меня в наш город металлургов, на операцию… Не буду рассказывать все дольничные-больничные похождения, нет, полежания. Чтобы не уклониться от темы. Напоминаю, что рассказ называется «Урожай». Я со-овершенно точно знаю, что случайности не случайны. И размышляла о предпосылках. Была возможность неспешно подумать. И одно время возникло сильное желание написать статью в газету в тот районный центр, неподалёку от которого всё и случилось. В те же дни, в начале августа, в ту же небольшую больницу с прекрасными врачами поступили более изувеченные, чем я, молодые люди. А… некоторых сюда было везти поздно… И это всё по причине: пьяный за рулём! Статья сначала составлялась в голове. Страстно хотелось предупредить людей, очевидцев либо наслышанных о происшествиях в той местности – коих ещё можно уберечь – о непреложном законе: что посеешь, то и пожнёшь. И обращалась я, пока в мысленном черновике, не столько к тем, кто огульно, выпивши, садится за руль, но к тем, кто это ВИДИТ и не делает препятствий, либо даже соучастник данной глупости. Хотя «глупости» – слишком мягкое выражение; уж очень жёстко обходится она с жертвами! А статью всё не записывала: казалось, что сильно наезжаю. Ведь я лежу, мне больно, и каковы ещё последствия! …Но зря притормозила со статьёй – на меня наехали куда круче, да и результаты совсем иные. Пока я, мысленно излагала о причинах и следствиях, вдруг, именно вдруг! вспомнила один драматический случай. И это было в Сосновке. И было это с моим отцом. Папка слыл на все руки мастером, и слухи те выходили из практики. А мама называла его: «золотые руки, поганый рот». Потому что люди за честный, самоотверженный папкин труд нечестно расплачивались, как тогда и водилось в деревнях – бутылкой. Кроме всех остальных ремёсел, отец ещё был и водителем всех видов сельского транспорта. Правда, я уверена, что если бы он сел в кабину самолёта, разобрался бы и нормально полетел. Однако… Однако, привыкнув пить где попало, откуда потом надо добираться на колёсах – а он работал шофёром в совхозе – папка нередко бывал за рулём пьяным. Море-то им по колено. А вот дороги иногда ездят поперёк. Короче, подводят. То столбы, то канавы, то встречные машины подводят таких водителей. Будучи ребёнком, я сильно мучилась и страдала от этого явления: папа пьяный. И не только за рулём. И вот подвалила к старухе проруха. Всех подробностей я не смогу рассказать. Потому что на нас, маленьких, шикали, если мы совали нос. Но всего не утаишь… В общем, как-то отец делал манёвры на своём ГАЗе на территории лесопилки. Видимо, было принято. Граммов, может… Сдаваясь назад, грузовик повредил человека. Конкретно – ногу. Мужчина этот был, как мне напоминают детские впечатления, добрый, порядочный и красивый. Для деревни не очень-то характерно: уж очень экзотически красивым был тот мужчина. Так до конца дней и хромал он по вине отца. Эх, папка! Если б знал он, что дочка его, которую он любил, будет страдать из-за нераскаянного греха, как и покалеченный им человек – не садился бы пьяным за руль! Думаю, не садился бы. Понятно, что родители поплатились деньгами, как полагаю. И у отца, конечно же, отобрали права. Потом он, правда – ну, не мог он без руля – собрал из бросового материала себе транспорт. Смешно так: тракторок на самолётных шасси. Тонул он на участке в мягкой сосновской почве под увесистым папкой, который казался больше этого трактора. Отец его разобрал и сделал… автомобиль. Тоже улётная штука! Километров двадцать в час, а может, и больше давал. Трещал при этом на всю округу. Кстати, служил в хозяйстве много лет. И после смерти отца мама продала его кому-то. То есть ещё и финансов подогнал! Но, возвращаясь к нити рассказа, подытожим. Родитель посеял. Не покаялся. Дитё пожало. Хотя и себе отец ногу ломал на стройке, и не раз… Только урожай ведь обычно больше посева. Вот так. Ps : Отца своего я простила за все мои страдания в детстве и скорби. И он знал это; или догадывался до уверенности. Также он видел, что я его очень люблю. Думаю, что особенно удостоверился он в этом, когда тяжело болел. Два прощения Меня унизил близкий человек. Сильно унизил, мерзко, противно! Топтался по мне как хотел, морально. Тем более было тошно, что человек этот… в общем, ближайшая родня. И было даже не столько обидно, сколько страшно за этого человека: какую судьбу он себе готовит? Какое здание он построит на таком фундаменте?! Страшно. Я не хочу это видеть… Вместе жить и – глаза не глядят, и говорить – никак. Родной человек, вскормленный тобой, выразил к тебе полное презрение… Тяжело. Проходят дни, недели… Обида – проблема духовная. Вот и ищу я помощи у Бога, в церкви. И услышала рассказ священника, который ездил в тюрьму служить. «Видим, говорит, идёт женщина на КПП с передачкой, в обеих руках сумки. Только не «в», а «на». Как-то странно, на вытянутых вперёд руках, несла она полные тяжёлые авоськи. Оказалось, кисти рук её обрублены. Мы у неё спросили. Так это сын, кому несла она продовольствие, отрубил ей руки – потому и сел. Наказал её за то, что не дала на выпивку!» Священник ещё рассуждал, мол, не то страшно, что сейчас он в тюрьме сидит, а то, что ждёт его дальше, если не покается: ведь он с матерью так поступил! Поведение этой мамы – не из сценария к фильму – вот она, рядом где-то живёт такая женщина… Конечно, сюжет поразил. А из меня самой рвался встречный, не менее сильный. И я поведала рассказчикам другой пример, который много дней стучался в сердце, в предмет моей борьбы и размышлений. Эту историю я услышала от… не просто от очевидца. Тогда и познала впервые, что значит – зашевелились волосы на голове! Женщина с прекрасными и мудрыми глазами приезжала к нам в институт. Педагог и жена педагога, воспитанника Макаренко. Она выступала перед нами, будущими учителями, и говорила очень важные вещи. Но мне запомнилось на всю жизнь… – их четырёхлетнего сына зарезали! И убил его тот, в кого они вкладывали время и душу, бывший беспризорник, воспитанник приюта, где они с мужем самоотверженно работали. И – они простили его! Они продолжали его воспитывать… Вот такие два случая… пришли ко мне на помощь. И были мне в назидание, убеждая: «А тебе куда проще. Прости и ты»! Муська Муська… Муська была собакой. Шоколадная такса. Ой, до чего красивая! Мощные передние лапы обличали смесь пород. Ну, очень чудненькая суперактивная собачка – эта Муська. Когда Муська выгуливала меня без поводка, умилял её характерный кивок головой; она оглянется: «Всё в порядке, Мама идёт», – и так удовлетворительно кивнёт мордочкой на ходу. Муська к Маме относилась с особой нежностью. Необыкновенно удивительным был поцелуй. Когда Муська давала свои лапки в мои руки, и я наклонялась с любовью к её носу, она вся замирала, стоя, трепетно ожидала прикосновения губами, принимала это с какой-то благодарной понятливостью. Всегда. Я не видела, чтоб люди умели так принимать ласку. Разве что дети. Грызла Муська, конечно же, всё подряд, особенно в щенячестве: углы, обои, табуретки, обувь гостей, одеяла и даже плоский пол умудрялась выгрызть. За это Хозяйка почему то её не наказывала. И есть у нас табуретки с ровно прогрызенными посередине всеми четырьмя ножками. А вот за другое… ей попадало! Это когда запахнет, и опасно наступить. Я откуда-то знала, что нельзя наказывать собак в детстве. Но Хозяйка думала иначе и выражала воспитательский гнев ремнём. О-о-ой… Со временем стало ясно, что зря. Муська боялась, но всё равно делала то, за что накажут, и пряталась. Думаю, что так же и с детьми: до полутора лет не надо их наказывать ни ладошкой, ни криком – ничем! Это по моему опыту. Потому что я себя помню – мои чувства и отношение к событиям – в полтора годика. Ребёнок уже способен понять, когда Родитель, утишив свой гнев, на ребёночьем языке объяснит, как лучше поступать и за что сейчас накажут, и… только по попе и только не рукой, а ви… или ре… О-о-ой! Возвращаемся к нашей шерстяной девочке. Муська любила играть не одна. Она брала спец-собачью игрушку зубами и рукояткой для человека тыкала в Хозяйкины или Мамины руки. Если реакции ноль, она эту рукоятку нацепляла на Хозяйкину ногу и сама себя развлекала мотанием головой с игрушкой в зубах и рычанием. Своей собачьей красотой, непосредственностью и почти всегдашним позитивом Муся вдохновляла меня. Юбью шваево щеночка. Игъун, он даёт мне апу. А папу юбью я о-о-очень, Шийнее юбью я папу! Примерно так читал мои стихи любимый чтец – Машенька, четыре годика. …Я знаю, как Муська боится. Её страх я неумышленно сфотографировала на кухонном столе – круглые глаза! Я была свидетелем, как Муська поёт. Она вдохновенно начала подвывать во время моей репетиции… а потом быстро застеснялась. Ещё было занятно ей что-то объяснять. Она слушала внимательно, наклоняя голову так и так, про погулять с Мамой, и пыталась вычислить, насколько же скоро это будет. Вы когда-нибудь видели, чтоб собаки лаяли шёпотом или беззвучно? Когда я собиралась есть, а в Муськиной миске было пусто, она тоже садилась рядом – не на стул! – и, серьёзно глядя в глаза, изображала лай; угрожающе и эмоционально давила на совесть, мол, сама ешь, и собаке дай. Немое кино. Про Муськин спринт: побежит на улице быстро-быстро, будто очень надо, потом остановится, как вкопанная – тормозной путь ноль – и уже не знает, растерянная, что дальше вычудить. А эти полёты над сугробами, с зависанием! Зрелище. Только в случае с Муриком Муська становилась совершенно обыкновенной собакой. Это могло разочаровать, если б не так веселило. Мурик был кот старый, правда, ему никто бы столько не дал. Элегантный, аккуратный такой котик с белой манишкой на груди. Ни слепоты, ни обрюзглости: летние войны выживания в деревне держали его в форме. А зимой ему приходилось уживаться с таким агрессором, как Муська. И – держать оборону на стуле, когда той вдруг захочется полаять. Резкие выбросы лапы, как язык хамелеона, шипение, кручение на стуле, громкий лай – сцена типа «давайте развлечёмся». А Муська в этой сцене выглядела простой пустолайкой. Однако, к слову: когда Мурик двигался к еде, медленно и ненапряжённо, Муська на него не кидалась и шутя – это святое. Мама очень полюбила Муську, простив ей все неприятности из-за повышенной грызучести. Похоже, что Мама училась прощать как раз у Муськи. Людей подобного образца она не встречала. И Мама часто, трепя большие любимые шёлковые уши, рычала: «Мая Муська! Ммуська маййяаа!» А также нередко обращалась к ней уважительно, как к леди: Мусия. Мама, как и в этом рассказе, называла себя в третьем лице: «Муся, слушайся Маму», «Муся, Маму не кусай». Когда Муся приходила с прогулки с Хозяйкой, а дверь в Мамину комнату не была привалена тяжёлым стулом, она врывалась, как бандитка, молнией к Маме на диван – к лицу, к лицу! Короче, успевайте закопаться. Муська скучала по Маме, когда той долго не было дома, и дверь комнаты была тоскливо заперта на швабру – она искала Маму… в общем, по ней было заметно. И она всячески, всячески-всячески, выражала свою радость, когда Мама приходила домой! Или Хозяйка. Или – смирённый добрый – гость Вася. Васю Муська чуяла, пока он ещё ехал в лифте, и начинала ждать его очень активно, скуля и царапая дверь… Много ещё можно бы описать картин: Муська в Сосновке, Муська в машине, Муська с соседским кобелем Юзей… Но нельзя упустить совершенно необыкновенный случай, когда я увидела – и услышала и почувствовала – как Муська плакала, причём не по поводу своего горя, а сострадая человеку, мне, когда я, будучи расстроена одним событием, навзрыд молилась ночью… Ешъи б юди быи как шабаки, Штоб не помнить жъо, пъащать гъехи, Атнашенья ашчвеи б, как маки, Штаи бы как пешни и штихи! Ешъи б юди быи как шабаки, Штобы вмеште ш нами в гое вы-ыть И ш въагом жа наш кидачча в дъаки! Мы б тагда магъи щашъи-ивей быть. ...Для Муси более богатыми на события времена наступили, когда Хозяйка и Мама встретили каждая свою Судьбу! И вскоре – а Мусе тогда исполнился год – обе они сыграли свадьбы, разницей в два дня. На нашем венчании мне больше всего запомнились, а точнее пронзили меня насквозь, слова-наказ священника. Они вошли в меня до разделения души и духа, составов и мозгов: «Любите друг друга от чистого сердца». От чистого!? От чистого сердца… Я почувствовала, что это пророческое слово, что-то суперважное для меня. Чуть-чуть приоткрылась суть… Но я поняла, что нужно додумать, поймать, познать практически. И… уже на следующий день об этом очень сильно-сильно пришлось размышлять: началась новая жизнь. И новые, более мощные, испытания! Через пять дней после свадьбы мы попали в аварию. Пострадала немало моя нога. …Лёжа в больнице на вытяжке, я думала, что пройдёт столько-то времени, я вернусь домой. А там!.. А там меня встретит с радостью, с искренней активной неподдельной радостью, моя Шоколадная Муська!! Маййяаа Ммуська! …Всё затянулось. На операцию меня пришлось транспортировать в свой город. Там опять на вытяжку… Зато дочка с прекрасным зятем моим смогли меня навещать. А душа мечтала – увидеть Муську! Даже хотелось предложить: привезли бы её к больнице, а меня бы выкатили на каталке – хотя бы на этот носик посмотреть, эти ушки потрогать… Да, ладно. Да, уж недолго. А в общем-то, хватало других впечатлений и размышлений! Как-то на выходном дочка позвонила. Мирной присказкой было, что занимается уборкой, а потом… что Муськи уже нет. Её свезли у-сы-пить. Вместе с Муриком. Для занятой молодой семьи они стали в тягость: лишние волнения, постоянные поломойки, «ароматы»… Я понимающе поддакивала, еле сдерживая слёзы. Хотя мы обе еле сдерживали… Потом я содрогалась в рыданиях несколько дней. И тут начались очень жёсткие экзамены и наблюдения. Оказалось, плачу я, в основном, по двум причинам. Первая: «Как могли так! Не посоветовались, не дали попрощаться. Они же знали, что я люблю Муську. Можно было что-то другое придумать… Не сообщили перед тем, как, чтоб хотя бы… Непочтение к матери…» Налицо – обида-а! Я поняла: придётся справляться. Не могу же я с этой горечью вернуться домой и лицемерить – сразу пара тяжких грехов… И тут мне вспомнился Муськин характер. Она бы простила. Она умела прощать совсем и насовсем. …Помогло! Второй стимул для печали: «Меня больше никто не встретит с такой непосредственной настоящей радостью… С откровенным приятием без задних мыслей. Просто из людей никто не имеет ко мне таких чистых чувств». Чистых?! Стоп. Значит, Муська любила меня от… от чистого сердца! В котором нет осуждения, лукавых подозрений, мнительности, злопамятства… Вот оно! Я потянула за ниточку. И вытянула откровение, как любить от чистого сердца. Это – Муськино – сердце помнило тебя, а ПРО ТЕБЯ НИЧЕГО ПЛОХОГО НЕ ПОМНИЛО! Я подумала: «Спасибо, дорогая!» Муська прожила чуть больше года. Она была просто собакой. Самой собой, какой могла. И исполнила свою миссию. Она показала мне, что значит – ЛЮБИТЬ ОТ ЧИСТОГО СЕРДЦА. Три поросёнка Было утро. Поэтому: бигуди, беготня… и, главное, стабильное желание выйти пораньше. Потому что, если оставить ровно 36 минут, то придётся постоянно бдить над скоростью, и ворваться в школу во время звонка с рабочей росой на лице и других местах. И с почти спокойной совестью разрешить себе две минуты на раздевание и взятие журнала… В общем, пока всё двигалось обычно. Но вдруг… Нет, я не говорю, что раздался стук в дверь, и входит…! Если и раздался стучок, то я или не слышала, или не помню. И вошёл человек – наверное, можно его назвать обычным, когда тебе уже под сорок, а человек этот всё время у тебя есть, и есть он как-то заметно, выпукло, а зачастую болезненно выпукло. И по отношению, ставишь его примерно на один уровень с детьми. То есть родня очень родная. Возможно, вы догадались, что это была – мама. Хочу, хотя это и не логично, выложить пояснения к тому, что произошло дальше, и что меня так удивило. И запомнилось на всю жизнь! Есть предположение, что запомнится и вам. Так вот, от маминой – и моей родной – деревни до той, где я жила с детьми, было 25 километров, с поворотом не в сторону районного центра, поэтому добираться было сложно. И надо догадаться и заранее просчитать, как это сделать. Так что ранним утром мама ко мне, как вы опять догадались, появлялась не каждый день. А теперь уверяю, что не бывало ни разу ни до, ни после. Второе пояснение: набожность у мамы если и была, то столь неочевидна, что даже я ни разу не заметила. (Правда, в скобках придётся уточнить – только что, печатая эти строки, вспомнила – что однажды я уговорила маму съездить в церковь покреститься.) Хотя родственники у неё были староверы, но в советское время всякое их влияние пришлось запрятать поглубже, так что зарылось оно до невидности. И третье: мама, как любой мирской человек – и по-честному упомянем, что и большинство называемых верующими – имела обыкновенную гордость, амбиции, мнительность, страх перед чужим мнением и прочее. И вот этот неожиданный человек входит в моё жилище в такой рискованный час с тяжёлой сумкой, в которой: молочко, сметанка, творог, свежие пироги – то есть встать ей пришлось в заоблачную рань! А также – достаёт шоколадку «Три поросёнка». Опять простите, лучше сразу расскажу про «поросят». Когда я тут же при маме стала есть эту шоколадку – правда, уже после того, как произошло то удивительное и чрезвычайное и совершенно из ряда вон выходящее – она мне показалась настолько вкусной, что ещё и это добавило удивления. Потом я искала такую же – насилу нашла – думала, что дело в «Трёх поросятах», но та не оказалась столь поразительно приятной. А произошло вот что. Как вы – уже в третий раз – поняли, что мама моя сделала нечто совершенно нехарактерное для неё. Мама проходит к столу у окна. Садится и отворачивается к окну. Теперь я понимаю, что она не смотрела В окно, а собиралась с силами. И если я не ошибаюсь, если мне не изменяет память, я, кажется, услышала слово доченька. !!! Снова – просто очень необходимо – придётся пояснить. Маме было восемь, когда началась война. Дедушке, отцу её, дали отсрочку на пару месяцев, потому что в июле 41-го родился пятый ребёнок. Деда вскоре забрали на фронт, откуда он уже не возвращался; в 45-м погиб в Польше. Бабушка умерла в тот же месяц, в то же число только лет через тридцать-плюс. И от этой красивой женщины, на которую легла обязанность прокормить пятерых, ожидая всю войну чудесного своего Алексея, такого скромного и всё же популярного в тех местах человека, гармониста, честного труженика – от бабушки моей (глядя на моих дядей и тётю с мамой, я уверена) вряд ли кто-то из детей услышал слова «доченька», «сыночек». Скорей, получали словесные пиночки. И не только. Так вот, маме было не с кого взять пример нежности. Но для меня в данный изумительный момент у неё откуда-то ЭТО нашлось. Мама… начала просить прощения! у меня за все грубые и плохие слова, какие она когда-либо говорила в мой адрес. …Страдала я сильно! Я сильно страдала от слов и тона матери. Но в те моменты она, видимо, не понимала, какую боль и какое унижение моей личности приносит своими обращениями. Я бы сравнила это с глухотой птиц перед размножением в их гуляношное время, время завлечения самки и превозможения претендентов – когда шепчут тетерева и щёлкают соловьи, они почти ничего не слышат. Так и человек – хотя здесь происходит противоположное – который, извиняюсь, орёт или в гневе интеллигентно наезжает на ближнего, не чувствует, что пронзает его, раздирает его сущность! Но мама – пришло время – вдруг как-то поняла. Ощутила. Ей открылось. Дошло. Включилось сострадание, какое есть только у Бога в сердце, и только Он, думаю, может этим поделиться! Да. Но дальше нужно сделать – сделать!? – удивительно чудесные ещё две вещи. И вот это, мне кажется, происходит редко. Нужно ОСОЗНАТЬ необходимость попросить прощения. А теперь самое трудное – ПОПРОСИТЬ прощения. И моя мама совершила этот подвиг! К тому же она оснастила его подобающе, она тщательно подготовилась к нему! Когда я слушала её, не помню опоры, не помню под собой основания. Наверное, была в улёте… После маминых «Трёх поросёнков» к сладостям, может, и питаю слабость, но отношусь без интереса: замечено, нет слаще и вкуснее! Вот. О плодах и власти Муж – персональная причина для надежды жены! Хочется оставить хороший след на земле, в смысле, полезное для людей. Не давайте Мечте стать руинами, Стать реликвией памяти ей! И если ты не похоронил это желание, и продолжаешь иметь это в виду, и обсудил это с супругой, и оказалось, она хочет того же, то… то небо поможет ВАМ не в два раза больше принести плода, а быть во много-много раз пложнее! С-упруги – люди в одной упряжке. И одно, общее иго. «Возьмите иго Мое на себя.» Жизнь проживёте не бесцельно и не бесплодно. И втроём не тяжело. «Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» Жизнь СОВМЕСТНАЯ – жизнь, где постоянно совмещаешь себя с ближним, вмещаешь себя в то же место, где и он: как мочалка притягивает мыло, иголка – нитку, книгу – глаза… И это место ты сделал плантацией для усердия твоей любви. Тогда здесь вырастет счастье, и потекут реки молока и мёда! Это не просто сад. Это отдельное государство. И в нём должно быть правительство. Жена, произведи мужа в Цари! Муж, вспомни права и обязанности Царя. И также помни, что жена Царя – это Царица. Жена, выйди ЗА муж. Отойди за мужа. Дай ему простор и власть главы семьи Если ты не простил... Если ты не простил женщину… О-О-О! Если ты не простил женщину, то ты не простил всех женщин, потому что они тоже женщины. И ты будешь вымещать на них боль, мстить им за ту, обидевшую. Любой, которая окажется рядом: дочери ли, матери, возлюбленной, сотруднице, продавщице, учительнице… И себя ты не простил за то, что не вышел достойно из той ситуации. И Бога ты не прощаешь за то, что Он допустил такую женщину и такую ситуацию в твою жизнь. Вместо благодарности за урок и испытание из тебя выползает ропот. Смотри, сколько людей ты держишь в тюрьме непрощения! Да ещё и себя, и самого Господа Бога! И потому отношения твои ограниченные и скудные. Рвёшься, стараешься – и не достигаешь. Так не дешевле ли поработать со своим сердцем и простить ту, одну, женщину?! Скорая помощь Вчера мне нужна была скорая помощь. Но мы не всегда сразу догадываемся, что самим не справиться. Или, догадавшись, не взываем о помощи. На меня вчера навалилась печаль. В очередной раз, как плита на сердце, упала печаль о родном моём, милом моём человечке, с которым меня разлучили. Когда тебя так придавило – в ушах стоит крик обвинений, тебя уволили со всех родственных позиций, от тебя почти отреклись и отняли возможность нормально общаться с родными – когда тебя ТАК придавило, что ты можешь оттуда, из-под плиты?! Только плакать, стонать… Приходит муж с работы, надеясь, что встретят его весело… Тут можно сделать большую паузу. …Навалилось ещё вины, что ты разочаровала близкого человека, от которого думала получить поддержку и защиту. Стало ещё хуже. И от его погасшей радости тоже. А он сидит и не знает, чем помочь. И объявил об этом: я ищу слова утешить, но не нахожу. Я вспомнила, и не забывала, как утешают люди по плоти своей. Обвиняют тебя – как друзья Иова, помните? – или тех, через кого тебе пришло испытание. Ещё больше гнетут тебя. Говорю мужу: нужна молитва. А он, помолчав: нет у меня молитвы. Давление возросло до предела. «Ты что, забыл, как Господа зовут?!» – это уже крик. Ты уже понимаешь, что помощи не дождёшься, что с тобой поступают по страху, а не по любви. Я убежала; да, куда тут особо бежать-то. Никто и не думал догонять меня и уговаривать. И вот мы остались вдвоём: только я и Господь. Потихоньку приходит мир. Появилась возможность нормально размышлять. И размышляю: почему не может близкий – тот, кто близко – оказать помощь? Даже знает, как, и не может. Мне вспомнился случай. Это было на автовокзале. Мы ждали посадки на своей платформе. Недалеко два водителя возились со своим автобусом. То ли чинили, то ли меняли колесо. Автобус был на домкрате. Один водитель лежал под ним, другой был почти снаружи у колеса. Обоих я хорошо знала, много ездила. Вдруг что-то случилось. Глухой звук, автобус осел, видимо, слетел с домкрата. Мы видим, что того, кто работал снаружи, придавило. Похоже, ногу. Он корчился, но сделать ничего не мог. Который под автобусом… там вообще тишина. Здесь, у здания автовокзала, были десятки людей в ожидании посадки. Ни один не шелохнулся. Смотрят в сторону происшествия – и ничего! Мы с мамой – пожалуй, она первая – среагировали почти мгновенно. По согласию я бросаюсь в телефонную будку, рядом у стены, звонить в скорую. Мама, слышу, призывает: «Мушшыны, помогите, давайте поднимем автобус!» Картина перестала быть застывшей. Все бросились вытаскивать людей из-под. В это время в трубке телефона, а значит, и в моём ухе слышен сытый и лишённый всякого сострадания голос. Сытый, потому что она ещё дожёвывала. Без сострадания, так как она не видит, что вижу я, да и пища – известно – усыпляет. Думаю, что на телефоне скорой помощи (как и на телефоне доверия) лучше работать людям бодрствующим, имеющим глубокое откровение, что туда звонят не только по пустякам. Не спеша – просто в такой ситуации каждая секунда кажется зловеще растянутой, ведь рядом человек мучается, да ещё у всех на глазах – жутко неторопливо на том конце трубки мне задают вопрос: «А почему звонят не из диспетчерской?» Преодолевая возмущение, я ей объясняю, что в диспетчерской, может, ещё и не знают, да и я не знаю, где диспетчерская… Водителей этих я больше не видела. Тот, под автобусом, погиб сразу. Второму сильно повредило ногу и не только… В этой истории мне больше всего запомнилась парализованная толпа – стоп-кадр. И равнодушный голос в телефоне скорой. Я думаю, таким обездвиживателем работает страх. А страх изгоняет только любовь. А любовь только у Бога. И только она создаёт в сердце сострадание и готовность мужественно помочь. Поэтому, думаю, кто чаще общается с Богом, с теми Он и делится. Те и получают от Него силу, и смелость, и любовь. И это делается задолго до чрезвычайной ситуации. Себе говорю. В основном, себе! Я хочу быть готовой |