Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 12 страница
– Какой ты талантливый, какой ты умный! Я нисколько в этом не сомневалась!
Муж, расчувствовавшись от подобной восприимчивости, не упустил случая перевести разговор на тему, которая волновала его больше всего. Наконец‑то они вдвоем и можно спокойно поговорить о себе самих, о своих чувствах, о своих тревогах, ведь в течение долгих месяцев работы у них совершенно не хватало времени на откровенный разговор. Ариана подавила попытку зевнуть и вежливо сделала вид, будто ее интересует лепет мужа, что‑то бормотавшего про психологию пары и всякое такое. Впрочем, это оказалось нетрудно, приходилось только время от времени вворачивать нечто вроде «А что именно ты ощущал в тот момент?» – и можно оыло отключаться: ответа хватало на добрых пять минут. Зато во время десерта она выложила карты на стол. Схватила его руку и проговорила очень медленно:
– Юго, верни мне мою жизнь.
Он сначала притворился, будто не понимает. Ты о чем, разве есть какие‑то проблемы, все же отлично, мы махнулись жизнями до декабря, и нет никакого смысла нарушать взаимные обещания, правда?
Тогда Ариана принялась объяснять, но объяснения вышли у нее прямолинейными и довольно оубыми, и вывод из этих объяснений Юго сделал один‑единственный: она готова вернуть ему спутниковый мультифункциональный пульт и остальные преимущества, которые к этому устройству прилагаются.
А еще она сказала, что их эксперимент зашел слишком далеко и теперь она чувствует себя ущербной, опустошенной, никому не нужной. Тут Юго применил логику и как дважды два доказал жене, что полгода назад она точно теми же словами обрисовала свое жалкое положение. Почему именно та жизнь, от которой несколько недель назад у нее чуть ли не крышу сносило, теперь толкает ее к подобным заявлениям?
Ариана не нашла ничего лучше, чем ответить: я с марта месяца продвинулась далеко вперед, пусть даже внешне это мало заметно, а вот ты остался тем же, таким же, – никакой у тебя не появилось женской чуткости и тонкости. Ох, какая же это была ошибка!
Юго очень спокойно взял со стола счет и сообщил, что у него хватит средств повести ее в ресторан, правда, потом добавил – как бы милуя:
– Я досыта наелся твоих капризов, Ариана. Ты меня достала. Но я не верну тебе твою жизнь, потому что договор заключен по твоей инициативе. Извини, но я‑то наслаждаюсь, занимаясь своим делом, своим домом и своими детьми.
– Юго, ты прекрасно понимаешь, что твой пафос просто смешон! И что это за манера? Только женщины так часто употребляют притяжательные местоимения. Знаешь, ты ведь не стал, как мы договаривались, домоседом и домашним хозяином, ты не мужчина‑в‑доме, ты трансвестит в доме, вот!
– Плевать мне на твои умозаключения! И вообще – знаешь что? Я вовсе не уверен, что стремлюсь вернуться на свою дурацкую стезю руководителя, стало быть, хочешь ты или не хочешь, я продолжу эксперимент до 31 декабря, а может и дальше – еще не решил окончательно.
Исчерпав все аргументы, Ариана рассудила, что пора заплакать, вернее, зарыдать. Прежде ее слезы всегда действовали на Юго и помогали добиться своего. Но сейчас муж удовольствовался тем, что протянул ей бумажную салфетку и улыбнулся:
– Хватит, дорогая, мужчины не плачут!
Подавленная Ариана поняла, что война только начинается и пленных не будет.
Легко себе представить, в какой теплой, дружеской атмосфере заканчивался отпуск. Нет, внешне все выглядело превосходно. Однако на самом деле чета Марсиаков превратилась в Меделинский картель[51]: теперь они постоянно наносили друг другу тайные оскорбления и удары ниже пояса. Ариана поминутно вставала на дыбы и шла в атаку, Юго ей противостоял. Единственные, кто пользовался выгодами от такого положения вещей, были их наследники, которых с обеих сторон засыпали подарками, сластями и другими знаками внимания разного рода. Ошеломленная происходящим Гудрун смотрела из‑под зонта, как растет гора мячей, спасательных кругов в виде зверюшек и водоплавающих птиц, ракеток для бадминтона и надувных дельфинов, и думала о том, как ей не повезло – надо же было нарваться на семейку психов!
Вот в таком положении они оказались к возвращению в Везине. А убедившись, что и очередной провал ремонтных работ не отбил у мужа охоты быть домашним хозяином, Ариана осознала, что впредь любое открытое наступление обречено захлебнуться. С этого дня можно продвигаться вперед только с помощью военных хитростей.
У Юго мелькнула мысль, что зря он отказался взять Арианину сумку на колесиках: решил, что унизительно толкать перед собой эту тачку из набивного плюша «под корову»… Вот дурак‑то, взял бы – сейчас пальцам было бы не больно, ручки пластиковых пакетов вон как режут.
Обойдя всю мэрию с семнадцатью килограммами выгодно сделанных покупок в каждой руке, он наконец добрался до заветной двери с табличкой: «Запись в спортивные секции». Здесь уже выстроилась очередь из двух десятков женщин, у каждой на лице маска покорности судьбе, характерная для советских домашних хозяек 50‑х годов.
Слава тебе господи, повезло так повезло, просто счастье! Он заметил в толпе улыбающуюся мордочку Мелани Вильмен, известной ему как мама Родольфа Вильмена, пяти лет, однокашника Луизы, чудесного парнишки, владевшего роскошным плей‑геймом и морской свинкой по имени Дженифер (да‑да, именно с одним «н»!), обеспечившей ему огромный успех у всех девочек старшей группы детского сада.
В конце концов и Мелани его заметила, помахала рукой и крикнула:
– A‑а, вот и ты! Я уж думала, не дождусь, но не волнуйся, очередь заняла, все в порядке!
Разгневанная очередь мамаш заворчала, но Юго уверенно, хотя и с извинениями на каждом шагу, протиснулся к Мелани, не упуская по пути возможности мстительно двинуть ту или иную и недовольных тяжелой сумкой. Добравшись до места, он наклонился, чтобы поставить на пол свою ношу, и воспользовался случаем заглянуть при этом в вырез пуловера, приоткрывавшим соблазнительные округлости Мелани, и тихонько прошептал ей:
– Спасибо, мне сказали, что есть только пятнадцать мест на занятия по вторникам в семнадцать часов, и без тебя я бы пропал. Среда нам не годится, потому что по средам в два часа у младшенького футбол, и мне надо кровь из носу забрать его в четыре, а оттуда сразу же ехать за старшенькой в мастерскую керамики. Ты спасла мне жизнь, Мелани!
Где‑то под мышкой у него был припрятан конверт со всеми необходимыми для записи в бассейн документами: двумя недавними фотографиями каждого ребенка (с непокрытой головой, на белом, в крайнем случае светло‑сером фоне); двумя медицинскими справками о безвредности для детей занятий водными видами спорта; двумя копиями свидетельств о рождении; чеком на тридцать евро за триместр на каждого ребенка; семейной книжкой, содержащей выписку из его свидетельства о браке с Арианой и последующие данные о рождении каждого ребенка; и, наконец, «Правилами пользования школьным бассейном», завизированными обоими родителями. Он даже не забыл вложить в большой конверт два поменьше – с домашним адресом, чтобы в конце года можно было узнать результаты теста на «головастика».
Мелани Вильмен в полном обалдении смотрела на Юго – сроду ей не встречался подобный тип. Нет, просто отцов, выходя из школы с ребенком, она видела сколько угодно, но не таких же! Разведенных – по вторникам или пятницам. Случайно затесавшихся – тех, кого присылали за детьми только в чрезвычайных обстоятельствах. (Ну что поделаешь – возникает иногда у женщины срочная необходимость силой заставить папочку пойти за собственным чадом.) Безработных, выглядевших слов нет какими несчастными от того, что оказались здесь, – правда, для большинства из них подобное испытание длилось не больше нескольких недель. Школьные мамы, давно и твердо все это усвоившие, завидев возле школы в 16.30 мужчину, поневоле начинали думать о семейной катастрофе, разводе или провале карьеры. Никогда, никогда Мелани не могла бы представить себе парня, довольного тем, что ему выпала честь исполнять повседневные обязанности жены, такие заурядные, такие серенькие… Она подумала о своем муже, симпатяге, которого ей порой хотелось поскорее перевести в разряд экс‑мужей, особенно когда тот говорил с искренним удивлением: «Как, тебе даже и в голову не пришло сделать салат к запеканке?» А Юго, она в этом уверена, другого поля ягода. Он наверняка благодарит жену только за то, что она сняла вакуумную упаковку с сырного пирога, прежде чем сунуть этот пирог в печку! Потому ей особенно непонятен странный разговор по телефону с Арианой, который состоялся не далее как сегодня утром.
В дверь негромко постучали три раза. Условный знак Никара, если нужно по какому‑то поводу бить тревогу.
Хозяйка ЖЕЛУТУ повесила трубку, спрятала в стол листок с заголовком «Координаты родителей учеников 1 „А“ класса» и предложила своей правой руке войти. Хм, это же никакой не Адольф!
На пороге стоял Николя Фланвар, весь как в воду опущенный, а глаза такие грустные – будто он собака, приведенная в питомник для передержки.
– Прости, что явился вот так, без предупреждения… я знаю, что Никар стучит три раза в случае срочной необходимости, ну и… и… мне нужно срочно с тобой поговорить!
Ариана нахмурила брови. С каких это пор тот факт, что с кого‑то когда‑то зубами были сорваны трусы, позволяет служащему предприятия ей «тыкать»?
– Вам следовало позвонить мне по прямой линии!
– Но я хотел… я хотел вас видеть… Вы с тех пор как вернулись из отпуска, не сказали мне ни словечка, а я только и делаю, что думаю о вас… все время…
Сто пудов вязкой тоски и скуки обрушились на плечи молодой женщины. Конечно же ей давно уже пора было порвать с ним официально, кто спорит. Но ведь чтобы разорвать отношения, надо, чтобы они были, эти самые отношения, чтобы был хотя бы зачаток романа, правда? А тут… Глядя на Фланвара, Ариана понимала, что может смотреть почти что сквозь него. Он был прозрачный в своем бежевом костюме. Нет, не призрак, она его не боится, скорее эктоплазма, совершеннейшее ничтожество. Ну и как объявить об отставке эктоплазме? Она задумалась о том, что на ее месте сказал бы, заведя романчик в стенах своего предприятия, его настоящий хозяин. И ответила себе, что Юго на ее месте… О нет, только не это, только не Юго. Одна лишь мысль, что ее муж мог в этом же самом кабинете… нет, нет, нет, ее просто тошнит от такой ужасной мысли! Ладно, никакого нет смысла душу себе травить, решила Ариана, подумаю‑ка я лучше о другом, а он пусть удовольствуется милым, полным банальностей трепом, не слишком обидной, но ничего не обещающей болтовней, в духе этого фильма… как его?.. «Разоблачения» с Майклом Дугласом и Деми Мур.
– Николя, можете не сомневаться, я очень к вам привязана, только ведь мне полагается быть благоразумной и думать не только о себе, но еще и… нет, первым делом – о нуждах предприятия. В июле нас обоих хватил солнечный удар, но нужно уметь при любых, даже чрезвычайных обстоятельствах остерегаться крайностей. (Ариана теперь все чаще и чаще применяла формулы, позаимствованные у телеведущего Пьера‑Люка Сегийона, – такие, к примеру, как «одно из двух» или «не только, но еще и…».) У нас обоих семьи, и мы эти семьи любим, потому лучше поскорее забыть обо всем, что произошло. Естественно, вашему положению в ЖЕЛУТУ ничто не угрожает, даю вам слово.
Глядя вслед Николя, удалявщемуся с видом побитой собаки, она подумала, что вела себя не слишком любезно, но выбрать‑то одно из двух следовало непременно, и испытание она выдержала с честью, – при этой мысли Ариана чуть не потерла руки от довольства собой. А тридцать пять секунд спустя она уже не думала ни о чем, кроме предстоящего совещания. Он безжалостен, ежедневник современного руководителя!
Лиз Онфлёр сначала показалось, что она первая, но нет – за столиком, заказанным дочерью, уже сидел какой‑то мужчина. Похоже, этот приятель Арианы днюет и ночует в «Пухлой индюшке», подумала она, а незнакомец между тем представился: поцеловал ей руку, показав чистенькую плешинку (ни тебе имплантатов, ни следов краски или восстановителя для оставшихся по краям волос, что есть, то и есть, очко в его пользу). Ах вот это кто, ах вот он какой, знаменитый Адольф Никар! А тут подоспел и Момо. Огляделся, увидел – без всякого, надо сказать, удовольствия – свою Дульсинею рядом с типом, сразу же напомнившим ему образ вершителя судеб СССИФР (Союз старших – читай: взрослых! – судебнных исполнителей Французской Республики), и – готовый перейти в рукопашную – сел по другую сторону от Лиз, всячески показывая, что главный здесь он, мэтр Морис Кантюи. Сразу вслед за ним последовали и остальные: сначала Пьер, а потом Дилабо – с раскрасневшейся от охвативших ее чувств Гудрун. Каждый из сотрапезников, членов собравшегося за этим столом разношерстного общества, принялся посасывать потихоньку минералку, лихорадочно размышляя, зачем он здесь и что делать дальше.
И произошло явление Арианы! В платье, туго‑натуго стянутом поясом из стальных чешуек.
Припарковавшись, она добрых четверть часа сидела в машине, ожидая, пока все соберутся, – именно затем, чтобы совершить парадный выход. Она знала, что сегодня не имеет права на ошибку.
Все время подготовки операции Ариана чувствовала себя Жанной дАрк, летящей выручать свою семью, воительницей за брачное дело, почти святой. Приглашенных она отбирала, тщательно обдумывая каждую кандидатуру, поскольку без этого «коллектива» у нее не было ни малейшей надежды выиграть сражение.
Дрожащим от сдерживаемых эмоций голосом – в голове у нее в это время крутилась картинка: Джулия Робертс получает своего «Оскара» – Ариана изложила суть проблемы. Вот в чем беда: несмотря на благостные, казалось бы, внешние проявления, несмотря на жизнерадостный смех, Юго плохо, ему очень плохо! И только друзья, наши дорогие друзья способны ему помочь… А друзья – это они, «клан семерых», те, кто искренне привязан к семье Марсиак и полон доброжелательства по отношению к ней. Все вместе они должны заключить договор о священном союзе, цель которого – окружить Юго вниманием и заботой…
Собравшиеся обалдели от изумления, а больше других Дилабо и Гудрун, никак не ожидавшие, что их причислят к самым близким.
Обращаясь к тем, кто еще не знал всех обстоятельств «эксперимента Марсиак», Ариана вкратце рассказала о его истоках. Никар не сводил с нее выпученных от ужаса глаз, а Дилабо начал понимать, почему шведская нянька называла хозяев не иначе как «психованная семейка».
А молодая женщина закончила свою речь, выстрелив напоследок очередью не подлежащих обжалованию формулировок, секрет которых был ей хорошо известен.
– Месье Дилабо, конечно, согласится со мной, если я скажу: благими намерениями вымощена дорога в ад. Как бы Юго ни старался втереть всем очки, сегодня он одинок, он истощен, он ослеплен. Доказательство? Пожалуйста: он отказывается вернуть мне мою жизнь. Юго стал не просто женщиной, он обабился. Если вы не согласитесь нам помочь, пройдет еще несколько месяцев – и перевоплощение Юго завершится. Вместо известного вам неотразимо обаятельного и представительного мужчины вы увидите перед собой невротичку‑домохозяйку со всеми признаками эмоционального синдрома по типу мадам Бовари – иными словами, страдающую от романтической неудовлетворенности и прикованную к телемагазину и кроссвордам в женских журналах.
Собравшиеся задрожали, причем теперь уже их трепет был понятен и закономерен: перспектива рисовалась кошмарная. Каждый спрашивал себя, чем же конкретно он может помочь. Но, как и следовало ожидать, Ариана уже выработала четкий план. Всем вместе следует пока вести подрывную деятел ность в отношении пациента, а цель этой общей работы – пробудить в пациенте мужчину, заставит его вспомнить о мужской гордости, и тогда Юго вернется к прежней жизни. Ведь он был настоящим мачо, а сейчас – кем… чем он стал, я вас спрашиваю! Какими средствами этого добиваться? Да любыми, средств достаточно, важно не терять времени даром и действовать скрытно, искусно, подлаживаясь к обстоятельствам и используя каждую возможность. Поразмышлять вслух относительно его талантов – на кухне и вообще в хозяйстве, чуть улыбнуться по поводу вечного ремонта, выразить явные сомнения в воспитательских способностях Юго, отпустить едкую шутку насчет его манеры одеваться как дамский парикмахер. Но чаще всего следует вспоминать о его былой славе как профессионала, оставшейся теперь позади. У каждого будет своя задача. Никар должен внушить шефу, что до его возвращения ЖЕЛУТУ так и останется в подвешенном состоянии. Пьер – что лучший друг, предав святое мужское дело, ставит под угрозу всех мужчин от первого до последнего. Лиз – что дети постоянно зовут маму, тоскуют по ней. Момо следует заявлять публично, что его приводят в ужас результаты «эксперимента Марсиак». Дилабо получает карт‑бланш, лишь бы ремонт продвигался вперед не слишком быстро. А от Гудрун требуется всего ничего: оставаться самой собой, и это будет лучшим способом подействовать на самые закаленные нервы. Начинается война – терпеливая, но беспощадная, не знающая передышки и жалости, некрасивая, даже безобразная война.
К своей «ауди» Ариана как на крыльях летела, думая на ходу: какая же я умничка, что не позвала Софи в «Индюшку»! Женская интуиция, а она‑то, слава тебе господи, у Арианы уцелела, пусть и не в таких масштабах, как раньше, – эта самая женская интуиция подсказывала, что отныне лучшая подруга больше не на ее, Арианы, стороне. Вот что произошло несколько дней назад. Софи позвонила ей и предложила вместе пообедать. Ариана полистала ежедневник и назначила дату – через три недели: «Как жаль, что не могу раньше, дорогая, но все дни плотно забиты». А Софи не нашла ничего лучше, как обидеться: «Знаешь, Ариана, я тоже очень занята, но, как видишь, готова отложить важные деловые встречи, чтобы посидеть с тобой спокойно, как раньше!» Вот это да – плохо замаскированный упрек! А тон‑то, тон‑то каков! У хозяйки ЖЕЛУТУ есть и другие заботы, ей недосуг, да и ни к чему нравоучения какой‑то… капризной девчонки! Если Софи не удосужилась понять, как далеко продвинулась подруга, если ей не хватает терпения подождать, пока все хоть немного нормализуется, что ж, тем хуже для нее самой. Теперь она не имеет права услышать рассказ об эпизоде с Фланваром, вот и все дела. К тому же последнее время Софи говорит исключительно о Юго, и перспектива выслушивать назидания Ариану совсем не греет. Это же сил никаких не хватит!..
Ариана радовалась первой одержанной победе, не догадываясь о том, что сегодня в «Пухлой индюшке» ей удалось склонить на свою сторону отнюдь не всех. Попытка завоевать двух из приглашенных, и далеко из них не последних, провалилась полностью!
Если бы хозяйка ЖЕЛУТУ была повнимательнее, непременно бы заметила, что Момо и рта не раскрыл за все это время. Но, подобно большинству мужчин, Ариана перешла теперь в тот лагерь, где твердо верят в простое правило: я заплатил поставщику – значит, он меня не подведет. Ориентируясь на девиз Союза молодых судебных исполнителей «Обеспечить самый лучший совет при любых обстоятельствах», Ариана была убеждена, что Момо с легким сердцем перейдет от роли семейного наставника и тренера к функциям пластического хирурга, специализирующегося на операциях по восстановлению лица семьи после травмы. А ничего похожего не произошло. Слушая Ариану, судебный исполнитель увидел словно воочию, как его мечта о великой карьере разбивается на тысячи осколков, он рухнул с небес даже не на землю – под землю. Хватило каких‑нибудь тридцати минут. И ушел он из ресторана с единственной мыслью: во что бы то ни стало помешать участнице блистательного эксперимента. Он не позволит ей загубить все им созданное, пусть даже ради этого ему придется сражаться в одиночку.
Момо еще не знал, что заполучил во время этого злосчастного обеда неожиданного союзника. Точнее, союзницу. Лиз Онфлёр возмутилась, открыв в своей дочери столь ловкого манипулятора, и окончательно решила встать на сторону зятя.
– Софи, я купил в супермаркете такой чудесный кусочек баранины! На полчаса в разогретую духовку, добавив несколько веточек розмарина, – и пожалуйста, пальчики оближешь! Для тебя, кстати, есть рубленый бифштекс из конины с горчичным соусом, по‑моему, ты не очень‑то любишь баранину. Это наш взнос в ужин. Бери, бери! Я подумал, что у тебя слишком мало времени, чтобы еще и к мяснику заходить, – надо же закончить к Рождеству две новые коллекции, эскизы‑то еще не готовы, да?
«Ох, Юго – просто чудо из чудес!» – в тридцатый раз за день улыбнулась про себя хозяйка дома. Она взяла пакет с мясом и потянулась поцеловать Ариану, которая стояла в двух шагах позади мужа. Было так приятно видеть подругу хоть немного успокоившейся после того дурацкого телефонного звонка, когда она заявила, что у нее нет времени на обед. Правду сказать, отлично Пьер придумал – экспромтом собраться всем четверым.
Но получилось все как‑то тяжеловато и странно. Пьер и Ариана явно нервничали и как будто прятали друг от друга глаза. Когда Юго и Софи относили на кухню посуду, они услышали, как те перешептываются. Дальше начался более чем странный разговор о работе Пьера – о том, как ему приятно находиться среди людей с мускулами и яйцами, как помогает жить царящее как в спорте, так и у журналистов истинное братство, возможное только среди мужчин… Надо же, подумала Софи, а раньше ему никогда не нравилась спортивная журналистика, которая‑де заставляет его «писать про кретинов и для кретинов, а потому по‑кретински»… Ариана перехватила слово и стала распространяться об американском исследовании уровня тестостерона, который, если верить штатовцам (а почему же им не верить?), резко снижается, если мужчина не противостоит профессиональным стрессам. Юго пришел в восторг от услышанного и воскликнул: «Удивительно! Я‑то ведь только и делаю, что противостою, – то детям, то ремонтникам, то клиенткам! Мой уровень тестостерона должен превысить африканские долги!» Пьер резко оборвал восторги друга, вспомнив о том, как часто в наши дни мужчины уходят с работы, насколько они не способны служить надежной опорой подрастающему поколению… в общем, высыпал целый ворох избитых клише, на каждое из которых Ариана отвечалакивком – да уж, да, так. Юго, предполагавший, вероятно, что речь о людях не его породы, смеялся, прикрывая ладонью рот, – появилась у него недавно такая привычка.
Внимая слаженному дуэту Арианы и Пьера, Софи прокручивала в памяти сцену из «Книги джунглей» – как слоны шли, шли, шли, тупо и тяжело ступая по земле, уши по ветру, хобот вперед… Ее это взбесило, и она потащила подругу на кухню – вроде пора подавать кофе.
– В какие игры вы с Пьером играете? Хотите уронить Юго в собственных глазах, что ли?
Ариана очень спокойно ответила:
– Проснись, Софи. Проснись и подумай. Что бы ты сказала, если бы твой муж, а не мой проводил полночи за шитьем модели специальной сумочки для мужчин – их, дескать, не выпускает ни одна фирма? Что бы ты сказала в ответ на заявление: я подумываю об инъекциях ботокса. Дальше цитирую точно: «Необходимо разгладить мои морщинки и сделать все, чтобы я выглядел не таким усталым». Что бы ты сказала, если бы он на четыре часа надулся только из‑за того, что ты забыла его поздравить с годовщиной вашего первого поцелуя?
Софи улыбнулась:
– Ну а если ему от этого лучше, а, Ариана?
– Ему‑то лучше, зато у меня уже терпение лопнуло! Но на меня наплевать, да? Это черт знает что, Софи, я не такая, как ты или моя матушка, я вовсе не святая и никогда не была святой, но теперь еще, представь себе, я смотрю на вещи по‑мужски! Я выходила замуж за мужчину, надежного, сильного мужчину, а не за маникюршу, черт, черт, черт, глаза бы мои не видели! У меня такое чувство, словно мне подсунули не тот товар, и уверена, если бы Юго был в нормальном своем состоянии, то увидел бы, что его прелестная женушка превратилась в Жан‑Клода Ван Дамма в кружевном лифчике. Юго тоже влип. Ладно, я согласна, махнуться жизнями была моя идея, но я, прости за невольный каламбур, промахнулась. Да, промахнулась и честно это признаю, но признаю одновременно, что необходимо дать задний ход. Господи, почему две женщины, которых я люблю больше всех на свете, совсем перестали меня понимать! О‑о‑о черт, черт, черт!
А вот и Лиз Онфлёр – легка на помине – выходит на сцену. Прямо из Венсенского леса, куда они с Момо ездили слушать «Реквием» Моцарта на открытом воздухе. «Реквием» был выбран не случайно: видимо, в связи со своей профессиональной деятельностью судебный исполнитель всему в музыке предпочитал реквиемы – как произведения, призванные облечь печальную весть в утешительно‑пышные одежды. Форе, Верди, Моцарт – он знал наизусть все погребальные мессы. И самые удачные аресты имущества были им наложены именно тогда, когда он, смягчая собственное сердце дивной мелодией, насвистывал «Dies Irae» («Гнев Божий»). Но сейчас господин Кантюи больше всего напоминал враждебно ощетинившегося ежика. Колючки торчали во все стороны.
Лиз попыталась все‑таки нащупать тему для разговора и спросила, знает ли Момо, что Моцарт, скорее всего, успел написать только половину своего реквиема, а закончил его Зюсмайер[52]уже после смерти великого композитора. Момо, которому на этот счет ничего не было известно, ответил: как же, мол, не знать, кто, мол, этого не знает, живя в своей дыре, он слушал детекторный приемник, Аллах акбар, Франция, страна несравненного великодушия, никогда, мол, не скупилась на попытки цивилизовать дикарей! Ладно, будет об этом, просто у него отвратительное настроение… Этим он не отговорился: заинтригованная Лиз хотела знать больше.
– Момо, вас довел до такого состояния провал «эксперимента Марсиак»? Не понимаю… С моей стороны беспокойство естественно, это же моя семья в опасности, а вы‑то что теряете, если даже у Арианы и Юго все разладится?
Судебный исполнитель стал как вкопанный и принялся внимательно разглядывать спутницу. Открытая маечка с эскимосским орнаментом, сплетенная в технике макраме из оленьей шерсти, явно ей идет. Очень даже идет. Лиз красива и спокойна – полненькая, желанная, заранее потерянная для него… А, собственно, чем он рискует, если скажет ей наконец правду?
Он взял Лиз за руку и повел к ближайшему кафе. И там выложил все. Рассказал о тупике, в котором оказался. Рассказал о загубленной по собственной вине личной жизни, о профессиональной карьере без всеобщего признания и без перспектив. Кто он? Да никто, ни рыба ни мясо, – обычная история иммигранта, не преуспевшего, но и не абсолютного неудачника. Мелкая африканская сошка, возомнившая о себе и заслужившая то, что имеет. Когда Ариана и Юго пустились в свое странное плавание, он подумал, что вот здесь‑то и возьмет реванш. Но полгода миновало, и Момо снова настигла реальность: жизнь – это просто огромный ярмарочный балаган, и нельзя выходить из назначенной тебе роли, а люди – всего лишь гвоздики, по которым бьют молотком, чтобы шляпками обозначить нужные точки. Он затеял игру – и проиграл. Теперь ему следует вернуться в свою берлогу – залечивать раны. Со временем все стало ясно: он замахнулся на слишком великое. Переусердствовал. Хотя… Хотя он убежден, что обмен жизнями – совсем неплохая идея. А провалился он – как тренер, как наставник. Он выдвигал слишком жесткие требования, он непрестанно множил задачи, он каждый месяц все выше задирал планку, вот и добился только лишь нервного срыва у игроков, более ничего. Он вообразил себя Эме Жаке[53]на уровне семьи, а кто он на самом деле? Никто! Именно что мелкая сошка. Вот и все. Ничего другого не остается, как заняться снова своими повседневными делами, вернуться в свою жизнь, унылую, как арест имущества у безработного, который и без того по уши в долгах…
Только такая святая женщина, как Лиз Онфлёр, только такая святая от атеизма могла вынести жалостную исповедь злого гения ее детей. Мало того – обнаружив, что с первого дня он манипулировал ими, как Ариана решила манипулировать только сейчас, Лиз смогла не впасть в праведный гнев, а найти для судебного исполнителя больше оправданий, чем для собственной дочери.
Помолчав, она заговорила без всякой озлобленности:
– Вы слишком к себе суровы, Момо! Ариана и Юго сами решили обсудить это дело с вами, они сами вас позвали. Проблема в том, что ваш взгляд на семейные проблемы представляется мне чересчур… радикальным, что ли… Помните день, когда я сказала вам, что вы потеряли свой магрибский идентитет? Я тогда ошиблась! На самом деле ваше происхождение, вроде бы не наложившее на вас отпечатка, взяло да и проявилось в тренерской деятельности, и то, что вы отвергли, вернулось к вам – как бумеранг. Пока вы были ребенком, в поле вашего зрения постоянно находилась модель отношений между полами… как бы это сказать?.. несколько фундаменталистская… И вы сразу же попытались вылепить из моего зятя не просто женщину, а женщину на старый мусульманский лад, приговоренную оставаться только на кухне или с детьми. А моя дочь стала авторитарным главой семьи, вроде несговорчивого и неуживчивого торговца верблюдами. Сбой произошел не на технологическом, а на культурном уровне. Вы, как хранитель определенной культурной традиции, ничего иного просто и не могли бы сделать.
Момо тяжело вздохнул. Наверное, Лиз права. Идея усадить Юго за пяльцы и увлечь вышиванием крестиком – это уже слишком. Точно так же, как запрет, наложенный на Ариану. Почему бы ей действительно не убирать время от времени посуду со стола? Французские мужья из коренного населения всегда относят на кухню свою тарелку, прежде чем усядутся перед телевизором, и совесть их спокойна. Ужасно, ужасно сознавать, что ты настолько перегнул палку! Но что теперь‑то делать?