У: Можно ли сделать то же самое со страхом? 1 страница
Сентября 1973
На днях, возвращаясь с хорошей прогулки среди лугов и деревьев, мы прошли через рощу[1] возле большого белого дома. Войдя в рощу, он сразу же ощутил великое чувство покоя и тишины. Не было заметно никакого движения. Казалось святотатством идти через рощу, ступать ногами по её земле, разговаривать и даже дышать. Гигантские секвойи стояли абсолютно тихо; американские индейцы называют их немыми деревьями, и сейчас они действительно были немы. Даже сорока не гонялась за кроликами. Вы стояли неподвижно, едва осмеливаясь дышать. Вы чувствовали себя непрошенным гостем, потому что болтали и смеялись и потому что, входя в рощу, не знали, какой вас ждёт там сюрприз и какое потрясение предстоит вам испытать – потрясение нежданного благословения. Сердце билось медленнее, замирая перед этим чудом. Тут был центр всей местности. И теперь всякий раз, когда вы приходили сюда, здесь пребывала та же красота, та же тишина, эта странная тишина. Приходите, когда пожелаете, и она будет там, полная, щедрая и не имеющая имени.
Никакая форма сознательной медитации не является подлинной медитацией; она и не может ею быть. Намеренная попытка медитировать – не медитация. Это должно случиться; это не может быть вызвано. Медитация – не игра ума, желания или удовольствия. Всякая попытка медитировать сама по себе отрицает медитацию. Только лишь осознавать, что вы думаете и делаете, и ничего больше. Видение, слушание есть действие, не зависящее от награды и наказания. Умение действовать заключено в умении видеть, слушать. Любая форма медитации с
BROCKWOOD PARK
TH SEPTEMBER 1973
The other day, coming back from a good walk among the fields and trees, we passed through the grove[2] near the big white house. Coming over the stile into the grove one felt immediately a great sense of peace and stillness. Not a thing was moving. It seemed sacrilegious to walk through it, to tread the ground; it was profane to talk, even to breathe. The great redwood trees were absolutely still; the American Indians call them the silent ones and now they were really silent. Even the dog didn't chase the rabbits. You stood still hardly daring to breathe; you felt you were an intruder, for you had been chatting and laughing, and to enter this grove not knowing what lay there was a surprise and a shock, the shock of an unexpected benediction. The heart was beating less fast, speechless with the wonder of it. It was the centre of this whole place. Every time you enter it now, there's that beauty, that stillness, that strange stillness. Come when you will and it will be there, full, rich and unnamable.
Any form of conscious meditation is not the real thing; it can never be. Deliberate attempt to meditate is not meditation. It must happen; it cannot be invited. Meditation is not the play of the mind nor of desire and pleasure. All attempt to meditate is the very denial of it. Only be aware of what you are thinking and doing and nothing else. The seeing, the hearing, is the doing, without reward and punishment. The skill in doing lies in the skill of seeing, hearing. Every form of meditation
неизбежностью ведёт к обману, иллюзии, ибо желание ослепляет. Это был восхитительный вечер, и земля была залита мягким весенним светом.
Сентября 1973
Хорошо быть одному. Быть далеко от мира и в то же время ходить по его улицам – значит быть одному. Быть одному, шагая по тропе вдоль стремительно несущегося, шумного горного потока, полного вешних вод и талого снега, – это значит осознавать то одинокое дерево единственное в своей красоте. Одиночество человека на улице – это боль жизни; он никогда не бывает один, далёким, ничем не затронутым и незащищённым. Заполненность знанием рождает нескончаемое страдание. Потребность в самовыражении, с его разочарованиями и болью, – вот что такое человек, который идёт по улице; он никогда не бывает один. Печаль есть проявление этого одиночества.
Горный поток был полон, его воды поднялись от талых снегов и дождей ранней весны. Слышался грохот больших валунов, перекатываемых стремительным движением воды. Высокая сосна, которой было лет пятьдесят или больше, с треском рухнула в воду; дорогу размыло. Поток был мутный, грязно-серого цвета. А выше простирались луга, сплошь усыпанные полевыми цветами. Воздух был чист, и была чарующая красота. На высоких холмах ещё лежал снег, и ледники, как и высокие горные вершины, тоже были покрыты недавними снегами; они будут оставаться белыми в течение всего долгого лета.
Было чудесное утро, и можно было идти без конца, не ощущая крутизны холмов. Чистый и здоровый воздух был напоён ароматом. Не было никого, кто бы спускался или поднимался по тропе. Ты был наедине с этими тёмными соснами и стремительно текущими водами. Небо было изумительно голубого цвета, какой бывает только в горах. Его можно было видеть сквозь листву и между
leads inevitably to deception, to illusion, for desire blinds. It was a lovely evening and the soft light of spring covered the earth.
TH SEPTEMBER1973
It is good to be alone. To be far away from the world and yet walk its streets is to be alone. To be alone walking up the path beside the rushing, noisy mountain stream full of spring water and melting snows is to be aware of that solitary tree, alone in its beauty. The loneliness of a man in the street is the pain of life; he's never alone, far away, untouched and vulnerable. To be full of knowledge breeds endless misery. The demand for expression, with its frustrations and pains, is that man who walks the streets; he is never alone. Sorrow is the movement of that loneliness.
That mountain stream was full and high with the melting snows and the rains of early spring. You could hear big boulders being pushed around by the force of on-rushing waters. A tall pine of fifty years or more crashed into the water; the road was being washed away. The stream was muddy, slate coloured. The fields above it were full of wild flowers. The air was pure and there was enchantment. On the high hills there was still snow, and the glaciers and the great peaks still held the recent snows; they will still be white all the summer long.
It was a marvellous morning and you could have walked on endlessly, never feeling the steep hills. There was a perfume in the air, clear and strong. There was no one on that path, coming down or going up. You were alone with those dark pines and the rushing waters. The sky was that astonishing blue that only the mountains have. You looked at it through
прямых стволов сосен. Никого не было рядом, с кем надо было бы разговаривать, не было никакой болтовни ума. Мимо пролетела черно-белая сорока и скрылась в лесу. Тропа увела в сторону от шумного потока, и настала абсолютная тишина. Это не была тишина, которая наступает после прекращения шума; это не была та тишина, которая приходит с закатом солнца, и не тишина умолкнувшего ума. Это не была тишина музеев или церквей, а нечто абсолютно не относящееся ко времени и пространству. Это не была тишина, которую создаёт для себя ум. Солнце было жарким, и в тени было приятно.
Он лишь недавно осознал, что в течение этих длительных прогулок по людным улицам или уединённым тропам у него не бывало ни единой мысли. Так было с ним всегда, ещё когда он был мальчиком; тогда тоже не возникало в уме ни одной мысли. Он наблюдал, внимательно слушал, и больше ничего. Мысли с её ассоциациями не возникало. Не было создания образов. Однажды он вдруг осознал, как странно это было; он часто даже пытался думать, но ни одной мысли не приходило. Во время этих прогулок, с людьми или без них, какое бы то ни было движение мысли отсутствовало. Это означает быть одному.
Над снежными вершинами сгущались облака, тяжёлые и тёмные; возможно, позднее пойдёт дождь, но сейчас тени были очень резкие от ослепительно яркого солнца. В воздухе ощущался всё тот же приятный аромат; после дождей он станет другим. Предстоял долгий спуск по тропе к дому.
Сентября 1973
В эти ранние утренние часы улицы небольшого селения были пусты, но за ними простиралась местность, на которой росло много деревьев, зеленели луга и слышался шёпот лёгкого ветерка. Единственная главная улица была
leaves and the straight pines. There was no one to talk to and there was no chattering of the mind. A magpie, white and black, flew by, disappearing into the woods. The path led away from the noisy stream and the silence was absolute. It wasn't the silence after the noise; it wasn't the silence that comes with the setting of the sun, nor that silence when the mind dies down. It wasn't the silence of museums and churches but something totally unrelated to time and space. It wasn't the silence that mind makes for itself. The sun was hot and the shadows were pleasant.
He only discovered recently that there was not a single thought during these long walks, in the crowded streets or on the solitary paths. Ever since he was a boy it had been like that, no thought entered his mind. He was watching and listening and nothing else. Thought with its associations never arose. There was no image-making. One day he was suddenly aware how extraordinary it was; he attempted often to think but no thought would come. On these walks, with people or without them, any movement of thought was absent. This is to be alone.
Over the snow peaks clouds were forming, heavy and dark; probably it would rain later on but now the shadows were very sharp with the sun bright and clear. There was still that pleasant smell in the air and the rains would bring a different smell. It was a long way down to the chalet.
TH SEPTEMBER 1973
At that time of the morning the streets of the small village were empty but beyond them the country was full with trees, meadows and whispering breezes. The one main street was
освещена, а всё остальное оставалось погружённым в темноту. Солнце должно было взойти часа через три. Было прозрачное звёздное утро. Снежные вершины и ледники оставались ещё погружёнными во мрак, и почти все люди спали. Узкие горные дороги имели так много поворотов, что невозможно было быстро двигаться; машина была новая, её обкатывали – прекрасная машина, мощная, самая лучшая модель. В утреннем воздухе мотор работал с предельной эффективностью. На автотрассе машина смотрелась как творение красоты, легко преодолевая подъёмы, беря каждый поворот, устойчивая, как скала. Начинался рассвет, уже стали видны очертания деревьев, длинная цепь холмов; виноградники; утро обещало быть прекрасным; среди холмов была приятная прохлада. Солнце взошло; на листьях и на траве серебрилась роса.
Он всегда любил механизмы; он разбирал мотор автомашины, и мотор он начинал работать как новый. Когда вы ведёте машину, медитация возникает естественно, сама собой. Вы осознаёте сельскую местность, дома, фермеров, поле, марку проходящей машины и синее небо сквозь листву. Вы даже не замечете, что продолжается медитация, медитация, начало которой теряется в глубине веков и которая будет длиться бесконечно. Фактором медитации не являются ни время, ни слово, являющееся медитирующим. В медитации нет медитирующего. Если же есть, то это не медитация. Медитирующий – это слово, мысль и время, тот субъект, который может изменяться, приходить и уходить. Это не цветок, который цветёт и умирает. Время – это движение. Вы сидите на берегу реки, наблюдая ее воды, течение и проплывающие предметы. Когда же вы в воде – наблюдающего нет. Красота не заключается просто в выражении, она – в уходе от слова и выражения, от холста и книги.
Как спокойны эти холмы, луга и деревья: все вокруг залито светом наступившего утра. Два человека громко
lighted and everything else was in darkness. The sun would come up in about three hours. It was a clear starlit morning. The snow peaks and the glaciers were still in darkness and almost everyone was sleeping. The narrow mountain roads had so many curves that one couldn't go very fast; the car was new and being run in. It was a beautiful car, powerful with good lines. In that morning air the motor ran most efficiently. On the auto-route it was a thing of beauty and as it climbed it took every corner, steady as a rock. The dawn was there, the shape of the trees and the long line of hills and the vineyards; it was going to be a lovely morning; it was cool and pleasant among the hills. The sun was up and there was dew on the leaves and meadows.
He always liked machinery; he dismantled the motor of a car and when it ran it was as good as new. When you are driving, meditation seems to come so naturally. You are aware of the countryside, the houses, the farmers in the field, the make of the passing car and the blue sky through the leaves. You are not even aware that meditation is going on; this meditation that began ages ago and would go on endlessly. Time isn't a factor in meditation, nor the word which is the meditator. There's no meditator in meditation. If there is, it is not meditation. The meditator is the word, thought and time, and so subject to change, to the coming and going. It's not a flower that blooms and dies. Time is movement. You are sitting on the bank of a river, watching the waters, the current and the things floating by. When you are in the water, there's no watcher. Beauty is not in the mere expression, it's in the abandonment of the word and expression, the canvas and the book.
How peaceful the hills, the meadows and these trees are: the whole country is bathed in the light of a passing morning. Two men were arguing loudly
спорят, усиленно жестикулируя, с раскрасневшимися лицами. Дорога бежит вдоль длинной аллеи, обсаженной деревьями, и нежность этого утра блекнет.
Впереди простиралось море, и воздух был напоён запахом эвкалипта. Это был невысокий человек, худощавый и с сильной мускулатурой. Он пришёл издалека, и кожа его была тёмной от солнца. После нескольких слов приветствия он бросился критиковать. Как легко критиковать, когда не знаешь каковы реальные факты. Он сказал: «Вы, может быть свободны и живёте действительно так, как об этом говорите, но физически вы пленник, усердно превозносимый вашими друзьями. Вы не знаете, что происходит вокруг вас. Люди воспринимают вас как авторитет, хотя вы сами не стремитесь быть авторитетом".
– Я не уверен, что вы правы в этом вопросе. Руководство школой или каким бы то ни было другим делом предполагает определённую ответственность, но оно может существовать и существует без того, чтобы вмешивать в это авторитет. Авторитет губит сотрудничество, делает невозможным совместное обсуждение вопросов. И так происходит со всяким делом, за которое мы принимаемся. Это реальный факт. И если вы обратите внимание, – никто не стоит между мною и другим человеком.
"То, что вы говорите, крайне важно. Всё, что вы пишете и говорите, должно было бы издаваться и распространяться небольшой группой серьёзных и преданных людей. Мир рушится, но это проходит мимо вас".
– Боюсь, вы опять не вполне осознаёте то, что происходит. Некогда небольшая группа приняла на себя ответственность за распространение того, что говорилось. И теперь небольшая группа несёт такую же ответственность. Снова, если позволено будет указать, вы не в курсе того, что происходит.
with many gestures, red in the face. The road runs through a long avenue of trees and the tenderness of the morning is fading.
The sea stretched before you and the smell of eucalyptus was in the air. He was a short man, lean and hard of muscle: he had come from a far away country, darkened by the sun. After a few words of greeting, he launched into criticism. How easy it is to criticize without knowing what actually are the facts. He said: "You may be free and live really all that you are talking about, but physically you are in a prison, padded by your friends. You don't know what is happening around you. People have assumed authority, though you yourself are not authoritarian."
I am not sure you are right in this matter. To run a school or any other thing there must be a certain responsibility and it can and does exist without the authoritarian implication. Authority is wholly detrimental to co-operation, to talking things over together. This is what is being done in all the work that we are engaged in. This is an actual fact. If one may point out, no one comes between me and another.
"What you are saying is of the utmost importance. All that you write and say should be printed and circulated by a small group of people who are serious and dedicated. The world is exploding and it is passing you by."
I am afraid again you are not fully aware of what is happening. At one time a small group took the responsibility of circulating what has been said. Now, too, a small group has undertaken the same responsibility. Again, if one may point out, you are not aware of what is going on.
Он высказывал различные критические замечания, но они опирались на предположения и случайные мнения. Без того чтобы оправдываться, ему было разъяснено, что именно в действительности имело место. Но...
Как странны люди.
Холмы отдалялись, а шум повседневной жизни царил вокруг – приезд и отъезд, горе и радость. В единственном дереве на бугре была вся красота земли. Глубоко внизу, в долине струился ручей, а рядом с ним пролегала колея железной дороги. Надо оставить мир, чтобы увидеть красоту этого ручья.
Сентября 1973
В тот вечер на пути через лес было ощущение опасности. Солнце как раз садилось, и пальмовые деревья казались одинокими на золотом фоне западной части неба. На дереве баньяна обезьяны устраивались на ночь. По этой тропе почти никто не ходил, и лишь изредка можно было встретить человека. Было много оленей, пугливых и скрывавшихся в густых зарослях. Угроза опасности всё еще продолжалась, гнетущая и пронизывающая насквозь: она была совсем близко, и ты оглядывался через плечо. Тут не было опасных животных; они отсюда ушли, так как поблизости вырастал город. Радостно было выйти из леса и возвращаться по освещённым улицам. Но на следующий вечер обезьяны, как и олени, снова были здесь, и солнце так же скрылось за верхушками самых высоких деревьев; а ощущения опасности уже не было. Напротив, эти деревья, кусты и маленькие растения радушно тебя встречали. Ты оказывался среди друзей в полной безопасности, как желанный гость. Лес благосклонно тебя принял, и каждый вечер было приятно гулять в нем.
Леса бывают разные. В них может быть опасно, и не только из-за змей, но и из-за тигров, если известно, что
He made various criticisms but they were based on assumptions and passing opinions. Without defending, one pointed out what was actually taking place. But - How strange human beings are.
The hills were receding and the noise of daily life was around one, the coming and the going, sorrow and pleasure. A single tree on a hillock was the beauty of the land. And deep down in the valley was a stream and beside it ran a railroad. You must leave the world to see the beauty of that stream.
TH SEPTEMBER 1973
That evening, walking through the wood there was a feeling of menace. The sun was just setting and the palm trees were solitary against the golden western sky. The monkeys were in the banyan tree, getting ready for the night. Hardly anyone used that path and rarely you met another human being. There were many deer, shy and disappearing into the thick growth. Yet the menace was there, heavy and pervading: it was all around you, you looked over your shoulder. There were no dangerous animals; they had moved away from there; it was too close to the spreading town. One was glad to leave and walk back through the lighted streets. But the next evening the monkeys were still there and so were the deer and the sun was just behind the tallest trees; the menace was gone. On the contrary, the trees, the bushes and the small plants welcomed you. You were among your friends, you felt completely safe and most welcome. The woods accepted you and every evening it was a pleasure to walk there.
Forests are different. There's physical danger there, not only from snakes but from tigers that were known
они там обитают. Как-то раз после полудня шёл лесом, и вдруг возникла необычная тишина: птицы смолкли, обезьяны замерли, и всё, казалось, затаило дыхание. Ты стоял тихо. И так же внезапно всё снова ожило; обезьяны снова играли и дразнили друг друга, птицы возобновили свою вечернюю болтовню, и стало ясно, что опасность миновала.
В лесах и рощах, где человек убивает зайцев, фазанов и белок, атмосфера совершенно иная. Вы попадаете в мир, где побывал человек, с ружьём и с присущей ему жестокостью. Тогда леса утрачивают свою мягкость, приветливость; в них исчезает какая-то красота, смолкает счастливый шёпот.
У тебя только одна голова; береги её, ибо это нечто удивительное. Ни машины, ни электронные компьютеры не могут с нею сравниться. Она так грандиозна, сложна, так потрясающе способна, искусна и плодовита. Она – хранилище опыта, знания, памяти. Всякая мысль исходит из неё. Совершенно невероятно, что она в себе соединила: зло, смятение, страдания, войны, развращённость, иллюзии, идеалы, горе и нищету, великолепные соборы, восхитительные мечети и священные храмы. Просто фантастично, что она уже сделала и что она может сделать. Одного только она явно не может: полностью изменить своё поведение в отношении к другой голове, к другому человеку. Ни наказание, ни награда, как видим, не могут изменить её поведения; не может изменить его, очевидно, и знание. "Я" и "ты" продолжают существовать. Она никогда ясно не сознаёт, что "я" – это "ты", что наблюдающий есть наблюдаемое. Её любовь – это её вырождение; её наслаждение – это её мука; боги её идеалов – это её губители. Её свобода – это её собственная тюрьма; она обучена жить в этой тюрьме, делая её только более удобной, более приятной. У тебя только одна голова, заботься о ней, не разрушай ее.
to be there. As one walked there one afternoon there was suddenly an abnormal silence; the birds stopped chattering, the monkeys were absolutely still and everything seemed to be holding its breath. One stood still. And as suddenly, everything came to life; the monkeys were playing and teasing each other, birds began their evening chatter and one was aware the danger had passed.
In the woods and groves where man kills rabbits, pheasants, squirrels, there's quite a different atmosphere. You are entering into a world where man has been, with his gun and peculiar violence. Then the woods lose their tenderness, their welcome, and here some beauty has been lost and that happy whisper has gone.
You have only one head and look after it for it's a marvellous thing. No machinery, no electronic computers can compare with it. It's so vast, so complex, so utterly capable, subtle and productive. It's the storehouse of experience, knowledge, memory. All thought springs from it. What it has put together is quite incredible: the mischief, the confusion, the sorrows, the wars, the corruptions, the illusions, the ideals, the pain and misery, the great cathedrals, the lovely mosques and the sacred temples. It is fantastic what it has done and what it can do. But one thing it apparently cannot do: change completely its behaviour in its relationship to another head, to another man. Neither punishment nor reward seem to change its behaviour; knowledge doesn't seem to transform its conduct. The me and the you remain. It never realizes that the me is the you, that the observer is the observed. Its love is its degeneration; its pleasure is its agony; the gods of its ideals are its destroyers. Its freedom is its own prison; it is educated to live in this prison, only making it more comfortable more pleasurable. You have only one head, care for it, don't destroy it.
Так легко отравить[3] её.
У него всегда удивительным образом отсутствовала дистанция между ним и деревьями, реками и горами. Это свойство не было в нём искусственно развито: вы не можете развивать подобные вещи. Между ним и другим человеком никогда не было стены. Как ни относились к нему, что ему ни говорили – это, по-видимому, никогда не ранило его, как никогда не коснулась и лесть. Так или иначе, он был этим совершенно не затронут. Он не был отстранившимся, отчуждённым, но был подобен водам реки. У него было так мало мыслей, а когда оставался один – мыслей не было вовсе. Его мозг был активен, когда он говорил или писал, в другое же время был спокоен и активен без движения. Движение есть время, а активность временем не является.
Эта удивительная активность, без направления, по-видимому продолжается и во сне, и в бодрствовании. Он часто пробуждается с этой активностью медитации; нечто похожее продолжается большую часть времени. Он никогда не отвергал её и не призывал. Как-то ночью он проснулся полностью пробуждённым. Он сознавал, что в его голову, в самый её центр входило нечто, подобное огненному шару, некий свет. Он как бы со стороны наблюдал это в продолжение значительного времени, словно это происходило с кем-то другим. Это не было иллюзией, чем-то таким, что вызывает ум в своём воображении. Начинался рассвет, и сквозь неплотно сдвинутые занавески он мог видеть деревья.
Сентября 1973
Это всё ещё одна из самых прекрасных долин. Она со всех сторон окружена холмами, покрыта апельсиновыми
It's so easy to poison it.
He always had this strange lack of distance between himself and the trees, rivers and mountains. It wasn't cultivated: you can't cultivate a thing like that. There was never a wall between him and another. What they did to him, what they said to him never seemed to wound him, nor flattery to touch him. Somehow he was altogether untouched. He was not withdrawn, aloof, but like the waters of a river. He had so few thoughts; no thoughts at all when he was alone. His brain was active when talking or writing but otherwise it was quiet and active without movement. Movement is time and activity is not.
This strange activity, without direction, seems to go on, sleeping or waking. He wakes up often with that activity of meditation; something of this nature is going on most of the time. He never rejected it or invited it. The other night he woke up, wide awake. He was aware that something like a ball of fire, light, was being put into his head, into the very centre of it. He watched it objectively for a considerable time, as though it were happening to someone else. It was not an illusion, something conjured up by the mind. Dawn was coming and through the opening of the curtains he could see the trees.
TH SEPTEMBER 1973
It is still one of the most beautiful valleys. It is entirely surrounded by hills, filled with orange
рощами. Много лет назад среди деревьев и фруктовых садов было лишь несколько домов, но теперь их стало много больше; дороги теперь шире, движение транспорта возросло, прибавилось шума, особенно в западной части долины. Но холмы и высокие пики всё те же, они не тронуты человеком. В горы ведёт множество тропинок, и можно бесконечно взбираться по ним. Там встречаются медведи, гремучие змеи, олени, а однажды встретилась рысь. Рысь оказалась впереди, она спускалась по узкой тропе, мурлыкая, тёрлась о скалы и стволы невысоких деревьев. Из глубокого ущелья дул слабый ветер, поэтому к рыси можно было подойти совсем близко. Она поистине наслаждалась собой, радуясь своему миру. Её короткий хвост торчал кверху, заострённые уши выпрямились вперёд, её желтовато-коричневая шерсть была блестящей и гладкой. Рысь совершенно не подозревала, что кто-то следовал за нею на расстоянии около двадцати футов. Мы спускались по тропе друг за другом почти целую милю, и ни один из нас не издал ни малейшего звука. Это было по-настоящему красивое животное, лёгкое, как тень, и грациозное. Перед нами бежал ручей, и, не желая испугать зверя при подходе к ручью, человек прошептал доброе приветствие. Рысь, даже не оглянувшись, – это было бы пустой тратой времени, – с быстротой молнии исчезла из виду. Всё же мы были друзьями довольно значительное время.
Долина полна благоухания цветов апельсиновых деревьев, почти одурманивающего, особенно ранним утром и в вечерние часы. Этот аромат наполнял комнату, долину и каждый уголок этой местности, и благословение бога цветов веяло над этой долиной. Летом здесь бывало очень жарко, и это придавало долине какие-то особые черты. Когда ты приезжал сюда много лет назад, здесь была изумительная атмосфера; в меньшей степени она всё ещё здесь. Люди портят её, как портят они почему-то
groves. Many years ago there were very few houses among the trees and orchards but now there are many more; the roads are wider, more traffic, more noise, especially at the west end of the valley. But the hills and high peaks remain the same, untouched by man. There are many trails leading to the high mountains and one walked endlessly along them. One met bears, rattle snakes, deer and once a bob cat (a lynx). The bob cat was there ahead, down the narrow trail, purring and rubbing himself against rocks and the short trunks of trees. The breeze was coming up the canyon and so one could get quite close to him. He was really enjoying himself, delighted with his world. His short tail was up, his pointed ears straight forward, his russet hair bright and clean, totally unaware that someone was just behind him about twenty feet away. We went down the trail for about a mile, neither of us making the least sound. It was really a beautiful animal, spritely and graceful. There was a narrow stream ahead of us and wishing not to frighten him when we came to it, one whispered a gentle greeting. He never looked round, that would have been a waste of time, but streaked off, completely disappearing in a few seconds. We had been friends, though, for a considerable time.
The valley is filled with the smell of orange blossom, almost overpowering, especially in the early mornings and evening. It was in the room, in the valley and in every corner of the earth and the god of flowers blessed the valley. It would be really hot in the summer and that had its own peculiarity. Many years ago, when one went there, there was a marvellous atmosphere; it is still there to a lesser degree. Human beings are spoiling it as they seem to spoil