Глава 65 Константин Алексеевич
Послышался шум открываемой двери. Кто-то раздевался в коридоре, снимал калоши, сморкался.
– Папа пришел, – сказал Слава.
Продолжая сморкаться в большой носовой платок, Константин Алексеевич вошел в комнату. Всегда красные, его щеки были теперь пунцовыми от мороза. Плохо повязанный галстук обнажил большую медную запонку на смятом воротничке. Маленькие, заплывшие глазки смотрели насмешливо и добродушно.
– Ага, пионеры! – приветствовал он мальчиков. – Здравствуйте. – Он поздоровался за руку с каждым, в том числе и со Славой. – Мы ведь сегодня с тобой еще не виделись.
Вслед за Константином Алексеевичем вошла домработница Даша и начала накрывать на стол.
Константин Алексеевич вымыл руки, повесил полотенце на спинку стула и сел за стол. Слава перевесил полотенце в спальню и вернулся в столовую.
– О чем беседовали? – Константин Алексеевич заметил лежащий на столе конверт, взял его в руки, начал рассматривать. – «Петроград, адресный стол…» Кого это вы разыскиваете?
– Так, одного человека. – Слава забрал у отца письмо и спрятал в карман.
– Ну-ну, дела секретные! – засмеялся Константин Алексеевич, отщипывая и жуя хлеб. – Так о чем беседовали? О чем разговор?
– Мы, папа, о разных специальностях говорили. Кто кем будет, – ответил Слава.
– Гм! Ну и что же, кто куда?
– Мы так… неопределенно… просто разговаривали…
– Все же… – Константин Алексеевич посыпал суп перцем, хлебнул. – Все же?
– Я музыкантом буду, а они… – Слава показал на ребят, – пусть сами скажут. Вон Генка говорит, что комсомолец не может быть музыкантом.
– Я этого не говорил, – запротестовал Генка.
– Как не говорил? Вон Миша слыхал.
– Значит, вы меня не поняли. Что я сказал? – Генка посмотрел на Константина Алексеевича. – Я сказал, что, кроме музыки, надо иметь еще какую-нибудь специальность, чтобы быть полезным… – Генка слукавил совершенно обдуманно, потому что хорошо знал главный предмет разногласий между Константином Алексеевичем и Славой.
– Ай да Генка, – сказал Константин Алексеевич, – молодец! Вот об этом и мы со Славой часто беседуем. Специальность обязательно надо иметь. В жизни нужно на ногах стоять твердо. А там – пожалуйста, хоть канарейкой пой.
– Все же я буду музыкантом, – сказал Слава.
– Пожалуйста, кто тебе мешает! Бородин тоже был как будто неплохим композитором, а ведь химик… А? Химик… – Константин Алексеевич отодвинул тарелку, вытер салфеткой губы. – Необязательно быть именно химиком. Можно и другую специальность избрать, но чтобы ремесло было настоящее.
– Разве музыка, театр, живопись, вообще искусство – это не ремесло? – возразил Слава.
– Только ремесло это такое… воздушное. – Константин Алексеевич пошевелил в воздухе пальцами.
– Почему же воздушное? – не сдавался Слава. – Разве мало людей искусства прославили Россию: Чайковский, Глинка, Репин, Толстой…
– Ну, брат, – протянул Константин Алексеевич, – то ведь гиганты, титаны, не всякому это дано. – Он помолчал, посмотрел на Мишу. – Ну, а что Миша скажет по этому поводу?
– Я согласен со Славкой, – сказал Миша. – Если он хочет быть музыкантом, то и должен учиться на музыканта. Вот вы говорите: он должен получить специальность. Значит, он пойдет в вуз, станет инженером, а потом это дело бросит, будет музыкантом. Зачем же он тогда учился, зачем на него государство тратило деньги? На его месте мог бы учиться кто-нибудь другой. У нас ведь не так много вузов.
– М-да… – Константин Алексеевич задумчиво крошил хлеб. – Да… Не сговориться, видно, мне с вами… Я ведь человек старой закалки.
Он встал, заходил по комнате.
– Я ведь и сам не бирюк, понимаю. В молодости в спектаклях участвовал, чуть было актером не стал… Вот и жена у меня актриса. Я понимаю, молодость – она всегда жизнь за горло берет. – Он шумно вздохнул. – Да здесь дело совсем в другом…
Он придвинул к столу стул, одернул скатерть, опять прошелся и продолжал:
– Ведь и мне когда-то было четырнадцать лет. А кругом жизнь – дремучий лес. И моя мать, помню, все меня жалела: как, мол, ты один пробиваться будешь… «Пробиваться»! Слово-то какое! – Он рассек кулаком воздух. – Пробиваться!!! Биться!!! Вот как… Я молод был, думал: «Ага, вот хорошее место есть, доходное, как бы мне его заполучить», а он, Миша, говорит: «Ты, Слава, зря в вузе места не занимай, на этом месте другой может учиться…» Другой. А кто этот другой? Иванов? Петров? Сидоров? Кто он? Родственник его, приятель? Да нет! Он его и в глаза не видел, он его не знает и знать не хочет… Ему важно, чтобы государство еще одного инженера получило. Вот он о чем печется.
– Разве это плохо? – улыбнулся Слава.
– Я не говорю, что плохо. – Константин Алексеевич молча прошелся, потом остановился против Генки. – Вот, Генка, разбили они нас… А?
– Почему это «нас»? – возразил Генка. – «Вас», а не «нас».
– Как это так? – искренне удивился Константин Алексеевич. – Ведь ты только что поддерживал мою точку зрения?
– О, – протянул Генка, – это когда было!.. – и отошел в сторону.
– Единственного союзника потерял… – развел руками Константин Алексеевич. – Ну, а ты сам кем собираешься быть?
– Я пойду во флот служить, – объявил Генка.
– У него семь пятниц на неделе, – засмеялся Слава, – полчаса назад он собирался в фабзавуч, а теперь во флот.
– Сначала в фабзавуч, а потом во флот, – хладнокровно ответил Генка.
– Так, так. Ну, а ты, Миша?
– Не знаю. Я еще не решил.
– Он тоже в фабзавуч собирается, – крикнул Генка, – я знаю, а потом поступит в Коммунистический университет!..
– Брось ты, Генка! – перебил его Миша.
– Да, – покачал головой Константин Алексеевич, – далеко вы прицеливаетесь… А я думал, Миша, ты будешь девятилетку кончать.
– Не знаю, – нехотя ответил Миша, – маме трудно…
– Его не отпустят, – сказал Слава, – он первый ученик.
– Учиться буду вечерами… – сказал Миша. – Очень многие комсомольцы днем работают, а вечером учатся. В общем, там видно будет.
Он посмотрел на часы, обрамленные бронзовыми фигурами. Взгляд его поймал мгновенное движение большой стрелки, дернувшейся и застывшей на цифре «девять». Без четверти двенадцать. Мальчики стали собираться домой.
– Ну-ну, – весело сказал Константин Алексеевич, пожимая им на прощанье руки, – а на меня не сердитесь. Уж я-то желаю вам настоящей удачи.
Глава 66 Переписка
Пришел ответ адресного стола. «На ваш запрос сообщаем, – говорилось в нем, – что для получения справки об адресе нужно указать год и место рождения разыскиваемого лица».
– Поди знай, где и когда родилась эта самая Мария Гавриловна! – сказал Генка. – Нет, надо ехать в Питер.
– Успеем в Питер, – сказал Миша, – а этот ответ – чистейший бюрократизм и формализм. Напишем секретарю комсомольской ячейки.
Они сочинили такое письмо:
«Петроград, адресный стол, секретарю ячейки РКСМ. Дорогой товарищ секретарь! Извините за беспокойство. Дело очень важное. До войны 1914 года в Петрограде, на улице Мойке, дом С. С. Васильевой, проживали гражданин Владимир Владимирович Терентьев, его жена Ксения Сигизмундовна и мать Мария Гавриловна. Пожалуйста, сообщите, живут они там или куда переехали. Не все, конечно, потому что Владимир Владимирович взорвался на линкоре, а мать и жена, наверно, живы. Мы уже запрашивали, но от нас требуют год и место рождения, что является чистейшим бюрократизмом. Вам, как секретарю РКСМ, нужно обратить на это самое серьезное внимание и выжечь каленым железом.
С пионерским приветом Поляков, Петров, Эльдаров».
Ребята отправили письмо и стали дожидаться ответа.
Приближался конец первого полугодия. Ребята много занимались, да и в отряде хватало работы. Не было почти ни одного свободного вечера. Работа в подшефном детском доме, занятия в мастерских Дома пионеров, сбор звена, заседание учкома, комсомольский день (мальчики уже не пропускали ни одного открытого собрания ячейки), кружки занимали всю неделю. А в воскресенье с утра проходил общий сбор отряда. Кроме того, Мишино звено переписывалось с пионерами Хемшица в Германии, пионерами Орехово-Зуевского района и с краснофлотцами.
А ведь надо было еще раза два-три в неделю побывать на катке.
Ребята приходили на каток вечером, торопливо переодевались на тесных скамейках и, став на коньки, несли свои вещи в гардероб. Коньки деревянно стучали по полу, этот дробный стук речитативом выделялся в общем шуме раздевалки, окутанной клубами белого морозного воздуха, врывающегося с катка через поминутно открываемые двери.
Взрослые конькобежцы раздевались в отдельной комнате. Они выходили оттуда затянутые в черные трико. Ребята с почтительным восхищением шептали: «Мельников… Ипполитов… Кушин…»
Пятна фонарей освещали снежные полосы на льду. По кругу двигались катающиеся, странные в бесцельности своего движения. Они двигались толпой, но каждый ехал сам по себе, в одиночку, парами, перегоняя друг друга. Новички ехали осторожно, высоко поднимая ноги, неуклюже отталкиваясь и двигаясь по инерции.
Все ребята ездили на «снегурочках», «нурмисе», и только один Юра Стоцкий – на «норвежках».
Одетый в черный вязаный костюм, он катался только на беговой дорожке, нагнувшись вперед, заложив руки за спину, эффектно удлиняя чрезножку на поворотах. Всем своим видом он показывал полное пренебрежение к другим ребятам.
Миша и Слава не обращали внимания на Юру, но Генка никак не мог спокойно переносить Юрино высокомерие и однажды, выехав на круг, попробовал гоняться с Юрой. Генка ездил на коньках очень хорошо, лучше всех в школе, но разве мог он на «снегурочках» угнаться за «норвежками»! Он позорно отстал от Юры на целых полкруга.
После этого случая все начали дразнить Генку. Ездили за ним и кричали:
– Эй, валенки, даешь рекорд!
Генка с досады перестал посещать каток, по улицам на коньках тоже не бегал. Он ходил мрачный и однажды объявил Мише и Славе, что приглашает их прийти к нему в субботу на день рождения. Мальчики удивились:
– С собственным угощением?
– Угощение мое, подарки ваши.