Поп, попадья, поповна и батрак
Собрался поп нанимать себе работника, а попадья ему и приказывает:
— Смотри, поп, не нанимай похабника; у нас дочь невеста!
— Хорошо, мать! Не найму похабника. Поехал поп, едет себе путем-дорогою,
вдруг попадается ему навстречу молодой парень, идет пешком — шажком.
— Здравствуй, батька!
— Здравствуй, свет! Куда Бог несет?
— Хочу, батька, в работники наниматься.
— А я, свет, еду искать работника; наймись ко мне.
— Изволь, батька!
— Только с тем уговором, свет, чтоб по-соромски[92] не ругаться.
— Я, батька, отродясь не слыхивал, как и ругаются-то!
— Ну, садись со мной; мне такого и надо.
А поп ехал на кобыле; вот он поднял ей хвост и указывает кнутовищем на кобылью п…ду.
— А это что, свет?
— П…да, батька!
— Ну, свет, мне эдаких похабников не надо; ступай, куда хочешь!
Парень видит, что дал маху, делать нечего, слез с телеги и стал раздумывать, как бы ухитриться да надуть попа. Вот он обогнал попа стороною, забежал вперед, шубу свою выворотил и опять идет навстречу:
— Здравствуй, батька!
— Здравствуй, свет!
— Куда Бог несет?
— Да вот, батька, иду наниматься в работники.
— А я, свет, ищу себе работника; иди ко мне жить, только с уговором: не ругаться по-соромски; кто из нас выругается по-соромски, с того сто рублей! Хочешь?
— Изволь, батька, я и сам терпеть не могу таких ругателей!
— Ну, хорошо! Садись, свет, со мною. Парень сел, и поехали вместе в деревню.
Вот поп отъехал маленько, поднял у кобылы хвост и показывает кнутовищем на п…ду:
— Это, свет, что такое?
— Это тюрьма, батька!
— Ай, свет, я такого и искал себе работника.
Приехал поп домой, вошел с батраком в избу, задрал у попадьи подол, показывает на п…ду пальцем:
— А это что, свет?
— Не знаю, батюшка! Я сроду не видывал такой страсти!
— Не робей, свет! Это тоже тюрьма.
Потом кликнул свою дочь, заворотил ей подол, показывает на п…ду:
— А это что?
— Тюрьма, батюшка!
— Нет, свет! Это подтюрьмок.
Поужинали и легли спать: батрак взлез на печь, собрал поповы носки, надел их на х…й обеими руками и закричал во все горло:
— Батька! Я вора поймал! Дуй скорей огня.
Поп вскочил, бегает по избе, словно бешеный.
— Не пускай его, держи его! — кричит батраку.
— Небось, не вывернется.
Поп вздул[93] огонь, полез на печь и видит: батрак держится руками за х…й, а на х…й надеты носки.
— Вот он, батюшка, бишь, все носки твои заграбастал; надо наказать его, мошенника!
— Что ты, с ума, что ли, спятил? — спрашивает поп.
— Нет, батька, я не люблю ворам потачку давать[94]; вставай, мать! Давай-ка его, мошенника, в тюрьму сажать.
Попадья встала, а батрак ей:
— Становись-ка скорей раком!
Делать нечего, стала попадья раком, батрак и зачал ее осаживать. Поп видит, дело плохо, и говорит:
— Что ты, свет, делаешь? Ведь ты е…ешь!
— А, батька! Уговор-то был по-соромски не ругаться; за-плати-ка сто рублев!
Пришлось попу раскошеливаться; а работник оть…б попадью, держит х…й в руках да свое кричит:
— Этого тебе, каналья, мало, что ты в тюрьме сидел, еще в подтюрьмок посажу тебя! Ну-ка, голубушка, — говорит поповне, — отворяй подтюрьмок!
Поставил и ее раком да зачал осаживать по-своему. Попадья накинулась на попа:
— Что ты смотришь, батька! Ведь он нашу дочь е…ет!
— Молчи, — говорит ей поп, — за тебя заплатил сто рублей, не прикажешь ли заплатить и за нее столько же! Нет, пускай делает что хочет, а я ничего говорить не стану!
Отработал батрак поповну как нельзя лучше. Тут поп и прогнал его из дому.
Поп и мужик[95]
Жил мужик с женою. Только ему пришла нужда ехать в Москву; что делать: жена беременна» а ехать надо.
— Ладно, — говорит он жене, — я поеду в Москву, а ты живи без меня поскромнее да повоздержаннее.
Сказал и уехал. А дело-то было великим постом. Баба говела и пошла к попу на дух. Баба-то была собой хороша. Вот поп ее на духу и спрашивает:
— Отчего у тебя брюхо велико?
— Согрешила, батюшка, жила с мужем, сделалась тяжела, а теперича он в Москву уехал.
— Как в Москву?
— Да, батюшка.
— А долго ль проездит?
— Почти с год.
— Ах он, мошенник, заделал ребенка и недоделал; вить это смертный грех! Делать нечего: я твой отец духовный и должен тебе доделать, а за хлопоты приноси-ка три холста!
— Сделай божескую милость, — просит баба, — избавь от смертного греха, доделай, а ему, мошеннику, как приедет из Москвы, все глаза выцарапаю!
— Ну, свет, рад послужить тебе; а то грешно, коли до его приезда станешь носить младенца!
Так дело-то и обделалось.
А поп был женатый, и у него были две дочери; вот он и боится, как бы попадья про его шашни не узнала. Хорошо. Приехал мужик из Москвы, а жена его уж давно родила; только что входит он в избу, баба и напустилась на него:
— Ах ты, сукин сын, мошенник! Наказывал мне жить воздержаннее, а сам у меня ребенка заделал да недоделал, так и уехал! Спасибо еще, батюшка поп мне его доделал, а то что бы я стала делать?
Мужик догадался, что дело неладно, и говорит себе: "Погоди, я его, долгогривого колухана, обтяпаю!"[96]
Случилось, в одно время летом поп служил обедню, а дом его был подле самой церкви. Мужик собирался ехать в поле на пашню, и понадобилась ему борона, а у попа их было три. Мужик пошел к попу в церковь и стал просить борону. Поп рад всячески ему угодить, чтоб только до попадьи не довел его шашней, боится отказать и говорит:
— Возьми хоть все три!
— Да без тебя, батюшка, не дадут; скричи [97] попадье-то хоть из окошка, чтоб все три дали.
— Хорошо, свет, ступай.
Мужик к попадье пришел и говорит:
— Матушка! Батюшка велел вам всем трем мне дать…
— Что ты, свет, с ума, что ли, сошел?
— Спроси его хоть сама; ведь он мне сейчас приказывал.
Попадья и кричит попу:
— Поп! Ты велел нам дать мужику?
— Да, да, все три дайте.
Делать нечего, стали давать мужику по очереди: он начал с попадьи, а кончил меньшой поповною и воротился домой. Как только пришел поп от обедни, попадья и давай его ругать:
— Ах ты, черт, колухан! С ума, что ли, спятил! Всех дочерей перепортил; ну меня одну уж так и быть бы, а то всех трех велел ему отделать.
Поп хвать себя за бороду и побежал к мужику:
— Я тебя в суд потащу, ты моих дочерей перепортил!
— Не сердись, батька! — говорит мужик. — Ты любил чужих ребят доделывать, да еще за труды холстом брал; вот теперь мы с тобой поквитались.
Помирились поп с мужиком и стали жить большими приятелями.
Поросенок
Жил-был в одном селе поп, толоконный лоб, у него была дочка, да такая уродилась прекрасная, что любо-дорого посмотреть. Вот и нанял поп себе батрака: детина ухарский! Живет у попа месяц, и другой, и третий. На ту пору у богатого мужика на деревне родила баба; приехал мужик и зовет попа окрестить младенца:
— Да милости просим, батюшка, пожалуйте вместе с матушкой, не оставьте!
А поповская порода на чужое добро лакома, за чужим угощеньем обосраться рада. Вот поп запряг кобылу и уехал с попадьей на крестины, а батрак остался дома вместе с поповною. Захотелось батраку есть, а в печи-то у попадьи было припасено два жареных поросенка.
— Послушай, что я скажу, — стал говорить он поповне, — давай съедим этих поросят, вить попа с попадьей дома нету!
— И то давай!
Он сейчас достал одного поросенка, и съели его вдвоем
— А другого, — говорит он попадье, — давай я запрячу тебе под подол, чтоб наши не нашли, да после сами и съедим! А когда поп с попадьей спросят про поросят — заодно скажем, что кошка сьела!
— Да как же ты под подол спрячешь?
— Уж не твое дело! Я знаю как.
— Ну, хорошо, спрячь!
Он велел ей нагнуться, поднял подол, да и давай прятать своего сырого ей в п…ду.
— Ах, как хорошо ты прячешь! — говорит поповна. — Да как же я его оттуда выну?
— Ничего, помани только овсом, он и сам выйдет!
Таким манером уважил ее батрак так славно, что она сразу
и сделалась беременною. Стало у нее брюхо расти, стала она поминутно на двор бегать: у нее в брюхе шевелится-то ребенок, а она думает — поросенок; выбежит на крыльцо, поднимет ногу, а сама сыплет на пол овес, да и манит: "чух, чух, чух!" — авось выйдет! Раз как-то и увидал это поп и стал с попадьей думать: ведь непременно дочь-то брюхата, давай-ка спросим у нее, с кем ее лукавый стрес?
Призвали дочку:
— Аннушка, поди сюда! Что это с тобой, отчего ты отяжелела?
Она смотрит в оба и молчит; что такое, думает, меня спрашивают.
— Ну скажи же, отчего ты забрюхатела?
Поповна молчит.
— Да говори же, глупая! Отчего у тебя пузо велико?
— Ах, маменька, ведь у меня в животе поросеночек, мне его батрак засадил!
Тут поп ударил себя в лоб, кинулся за батраком, а того и след давно простыл.
Суд о коровах
В одной деревне жил-был поп да мужик; у попа было семь коров, а у мужика только одна, да хромая. Только поповы глаза завистливы; задумал поп, как бы ухитриться да отжилить у мужика и последнюю корову: «Тогда было бы у меня восемь!» Случился как-то праздник, пришли люди к обедне, пришел и тот мужик. Поп вышел из алтаря, вынес книгу, развернул и стал читать серед[98] церкви:
— Послушайте, миряне! Аще кто подарит своему духовному пастырю одну корову — тому Бог воздаст по своей великой милости: та одна корова приведет за собой семеро!
Мужик услыхал эти слова и думает: «Что уж нам в одной корове! На всю семью и молока не хватает! Сделаю-ка я по писанию, отведу корову к попу. Может, и впрямь Бог смилуется!»
Как только отошла обедня, мужик пришел домой, зацепил корову за рога веревкою и повел со двора к попу. Привел к попу:
— Здравствуй, батюшка!
— Здорово, свет! Что хорошего скажешь?
— Был я сегодня в церкви, слышал, что сказано в писании: кто отдаст своему духовному отцу одну корову, тому она приведет семеро! Вот я, батюшка, и привел к вашей милости в подарок корову.
— Это хорошо, свет, что ты помнишь слово Божие: Бог тебе воздаст за то седьмерицею. Отведи-ка, свет, свою корову в сарай и пусти к моим коровам.
Мужик свел свою корову в сарай и воротился домой. Жена ну его ругать:
— Зачем, подлец, отдал попу буренку? С голоду, что ли, вам пропадать, как собакам?
— Эка ты дура! — говорит мужик, — разве ты не слыхала, что поп в церкви читал? Дождемся, наша корова приведет за собой еще семь; тады похлебаем молока досыта!
Целую зиму прожил мужик без коровы. Дождались весны: стали люди выгонять в поле коров, выгнал и поп своих. Вечером погнал пастух стадо в деревню; пошли все коровы по своим дворам, а корова, что мужик попу подарил, по старой памяти побежала на двор к своему прежнему хозяину; семеро поповых коров так к ней привыкли, что и они следом за буренкою очутились на мужицком дворе. Мужик увидал в окошко и говорит Своей бабе:
— Смотри-ка, ведь наша корова привела за собой целых семь. Правду читал поп: Божие слово завсегда сбывается! А ты еще ругалась! Будет у нас теперича и молоко, и говядинка.
Тотчас побежал, загнал всех коров в хлев и накрепко запер. Вот поп видит: уж темно стало, а коров нету, и пошел искать по деревне. Пришел к этому мужику и говорит:
— Зачем ты, свет, загнал к себе чужих коров?
— Поди ты с Богом! У меня чужих коров нет, а есть свои, что мне Бог дал: это моя коровушка привела за собой ко мне семеро, как помнишь, батька, сам ты читал на празднике в церкви.
— Врешь ты, сукин сын! Это мои коровы.
— Нет, мои!
Спорили-спорили, поп и говорит мужику:
— Ну черт с тобой, возьми свою корову назад; отдай хоть моих-то!
— Не хошь ли кляпа собачьего!
Делать нечего, давай поп с мужиком судиться. Дошло дело до архиерея. Поп подарил его деньгами, а мужик холстом; архиерей и не знает, как их рассудить.
— Вас, — говорит им, — так не рассудишь! А вот что я придумал! Теперь ступайте домой, а завтра кто из вас придет раньше утром ко мне, тому и коровы достанутся.
Поп пришел домой и говорит своей матке-попадье:
— Ты смотри, пораньше меня разбуди завтра утром!
А мужик не будь дурак, как-то ухитрился, домой не пошел, а забрался к архиерею под кровать. «Здесь, — думает себе, — пролежу целую ночь и спать не стану, а завтра рано подымусь— так попу коров-то и не видать!» Лежит мужик под кроватью и слышит: кто-то в дверь стучится. Архиерей сейчас вскочил, отпер дверь и спрашивает:
— Кто такой?
— Я, игуменья, отче!
— Ну ложись-ка спать, игуменья, на постель.
Легла она на постель; стал архиерей ее щупать за титьки, а сам спрашивает:
— Что это у тебя?
— Это, святой отче, сионские горы, а ниже— долы.
Архиерей взялся за пупок:
— А это что?
— Это пуп земли.
Архиерей спустил руку еще ниже, щупает игуменью за п…ду:
— А это что?
— Это ад кромешный, отче!
— А у меня, мать, есть грешник; надо его в ад посадить.
Взобрался на игуменью, засунул ей грешника и давай наяривать; отработал и пошел провожать мать игуменью. Тем временем мужик потихоньку выбрался и ушел домой. На другой день поп поднялся до света, не стал и умываться— побежал скорей к архиерею, а мужик выспался хорошенько, проснулся — уж давно солнце взошло, позавтракал и пошел себе потихоньку. Приходит к архиерею, а поп давно его ждет.
— Что, брат, чай за жену завалился! — посмеивается поп.
— Ну, — говорит архиерей мужику, — ты после пришел…
— Нет, владыко! Поп пришел после; нечто ты позабыл, что я пришел еще в то самое время, как ты ходил по сионским горам да грешника сажал в ад!
Архиерей замахал обеими руками.
— Твои, — говорит, — твои, мужичок, коровы! Точно твоя правда: ты пришел раньше.
Так поп и остался ни при чем; а мужик себе зажил припеваючи.
Похороны кобеля[99]
Жил-был мужик, у него был кобель. Рассердился мужик на кобеля, взял повез его в лес и привязал около дуба. Вот кобель начал лапами копать землю; подкопался под самый дуб. Так, что его ветром свалило. На другой день пошел мужик в лес и вздумал посмотреть на своего кобеля, пришел на то место, где привязал его, смотрит: дуб свалился, а под ним большой котел золота. Мужик обрадовался, побежал домой, запряг лошадь, да опять в лес; забрал все деньги и кобеля посадил на воз. Воротился домой и говорит бабам:
— Смотрите, угождайте у меня кобелю всячески! Коли не станете за ним ходить да не будете его кормить — я с вами по-своему разделаюсь!
Ну, бабы стали кормить кобеля на убой, сделали ему мягкую постель, холят его всячески! А хозяин никому, кроме кобеля, и не верит: куда ни поедет — ключи завсегда повесит кобелю на шею. Жил-жил кобель, заболел да околел. Вздумалось мужику похоронить кобеля со всею церемонией; взял он пять тысяч и пошел к попу:
— Батюшка! У меня помер кобель и отказал тебе пять тысяч денег с тем, чтобы ты похоронил его по христианскому обряду.
— Ну это хорошо, свет! Только в церковь его носить не надо, а похоронить можно! Приготовляйся, завтра приду к выносу.
Мужик изготовился, сделал гроб, положил в него кобеля, а наутро пришел поп с дьяконом и дьячками в ризах, пропели что надо и понесли кобеля на кладбище, да закопали в могилу. Дошло у попа до дележа с причтом[100]; он и обидел дьячков, мало им дал, вот они просьбу на него к архиерею: так и так, дескать, похоронил кобеля по-христиански. Архиерей позвал к себе попа на суд.
— Как ты смел, — говорит, — хоронить нечистого пса?
И посадил его под арест. А мужик взял десять тысяч и пошел к архиерею попа выручать.
— Ты зачем? — спросил архиерей.
— Так и так, — отвечает мужик, — помер у меня кобель, отказал вашему преосвященству десять тысяч денег да попу пять!
— Да, братец, я слышал про то и посадил попа под арест: зачем он, безбожник, как нес кобеля мимо церкви — не отслужил по нем панихиды!
Взял архиерей отказанные[101] кобелем десять тысяч, выпустил попа и пожаловал его благочинным[102], а дьячков сдал в солдаты.
Жадный поп
Жил-был поп, имел большой приход, а был такой жадный, что великим постом за исповедь меньше гривенника ни с кого не брал; если кто не приносил гривенника, того и на исповедь не пустит, а зачнет страмить[103]:
— Экая ты рогатая скотина! За целый год не мог собрать гривенника, чтобы духовному отцу за исповедь дать. Ведь он за вас, окаянных, Богу молится!
Вот один раз пришел к этому попу на исповедь солдат и кладет ему на столик всего медный пятак. Поп просто взбесился.
— Послушай, проклятый, — говорит ему, — откуда ты это выдумал принести духовному отцу медный пятак? Смеешься, что ли?
— Помилуй, батюшка! Где я больше возьму? Что есть, то и даю.
— По блядям да по кабакам носить[104] небось есть деньги! А духовному отцу одни грехи тащишь! Ты про эдакой случай хоть укради что да продай, а священнику принеси, что подобает, заодно уж перед ним покаешься и в том, что своровал, так он все тебе грехи отпустит!
И прогнал от себя поп этого солдата без исповеди:
— И не приходи ко мне без гривенника!
Солдат пошел прочь и думает: «Что мне с попом делать?» Глядит, а около клироса стоит поповская палка, а на палке висит бобровая шапка. «Дай-ка, — говорит сам себе, — попробую эту шапку утащить». Унес шапку и потихоньку вышел из церкви да и прямо в кабак. Тут солдат продал ее за двадцать пять рублей, припрятал деньги в карман, а гривенник отложил для попа. Воротился в церковь и опять к попу.
— Ну что, принес гривенник? — спросил поп.
— Принес, батюшка!
— А где взял, свет?
— Грешен, батюшка! Украл шапку да продал за гривенник.
Поп взял этот гривенник и говорит солдату:
— Ну, Бог тебя простит, и я тебя прощаю и разрешаю.
Солдат ушел, а поп, покончивши исповедовать своих прихожан, стал служить вечерню; отслужил и стал домой собираться, бросился к клиросу взять свою шапку, а шапки-то и нету: так простоволосый и домой пришел. Пришел и сейчас послал за солдатом. Солдат спрашивает:
— Что угодно, батюшка?
— Ну скажи, свет, по правде, ты мою шапку украл?
— Не знаю, батюшка, вашу ли украл я шапку, а только такие шапки одни попы носят, больше никто не носит.
— А из которого места ты ее утащил?
— Да в нашей церкви висела она на поповской палке, у самого клироса.
— Ах ты, сукин сын, такой-сякой! Как смел ты уворовать шапку у своего духовного отца?
— Да вы, батюшка, сами меня от того греха разрешили и простили.
Сказка о том, как поп родил теленка[105]
Жил-был поп да попадья. У них был казак[106] по имени Ванька; только житье у них казаку было не очень-то хорошее: больно скупа попадья была. Вот однажды поехал поп с казаком по сено, верст за десять. Приехали, наклали воза два. Вдруг пришло к сену стадо коров. Поп схватил хворостинку и давай за ними бегать; прогнал коров и воротился к казаку весь в поту. Тотчас вместе докончили работу и поехали домой. Было темно.
— Ванька, — сказал поп, — не лучше ли нам ночевать в деревне, хоть у Гвоздя: он мужик добрый, да у него и двор-то крытый.
— Хорошо, батюшка! — отвечал Ванька.
Приехали в деревню, выпросились ночевать у того мужика. Казак пошел в избу, помолился Богу, поклонился хозяину и сказал:
— Смотри, хозяин, когда станешь садиться ужинать, то скажи: «Садитесь все крещеные», а если скажешь попу: «Садись, отец духовный!» — то он рассердится на тебя и не сядет ужинать; он не любит, когда его так называют.
Поп выпряг лошадей и пришел в избу, тут хозяин велел жене собрать на стол и, когда все было готово, сказал:
— Садитесь, все крещеные, ужинать.
Все сели, кроме попа: он сидел на лавочке да подумывал, что его хозяин особенно просить станет, ан-то и не сбылось. Отужинали.
Хозяин отвел попа и его казака в скотницу, потому что в ней было теплее, чем в избе. Поп лег на печь, а казак ка полати. Ванька сейчас уснул, а поп все думает, как бы найти что-нибудь поесть. А в скотной ничего не было, кроме квашни с раствором. Поп стал будить казака.
— Что, батюшка, надобно?
— Казак! Мне есть хочется.
— Ну так что не ешь? В квашне тот же хлеб, что и на столе, — сказал Ванька и сошел с полатей, наклонил квашню и говорит:
— Будет с тебя!
Поп начал лакать из квашни, а Ванька как будто невзначай толкнул ее и облил попа раствором. Поп, налакавшись досыта, лег опять и скоро заснул. В это время отелилась на дворе корова и стала мычать. Хозяйка услыхала, вышла на двор, взяла теленка, принесла в скотную и пихнула его на печь к попу, а сам£ ушла. Поп проснулся ночью, слышит: кто-то лижет его языком, схватил рукою теленка и стал будить казака.
— Что опять понадобилось? — сказал Ванька.
А поп:
— Ванька! Ведь у меня на печи-то теленок, и не знаю» откуда он явился.
— Вот еще что выдумал! Сам родил теленка да и говорит: не знаю, откуда взялся.
— Да как же это так могло статься? — спрашивает поп.
— А вот как: помнишь, батюшка, как мы сено клали, мала ли ты бегал за коровами! Вот теперь и родил теленка.
— Ванька! Как бы сделать, чтобы попадья не узнала?
— Давай триста рублев, все сделаю: никто не узнает!
Поп согласился.
— Смотри же, — говорит казак попу, — ступай теперь тихонько домой да надень вместо сапог мои липовки[107].
Только что ушел поп, казак тотчас к хозяину:
— Ах вы, ослы! Ведь не знаете того, что теленок попа съел, оставил только одни сапоги; ступайте посмотрите.
Напуганный мужик обещал казаку триста рублей, чтобы обделал дело так, чтобы никто про это не узнал. Ванька все обещался сделать, взял деньги, сел на лошадь и поскакал за попом. Нагнал его и говорит:
— Батюшка! Теленка-то хозяин хочет привести к попадье да сказать, что ты его родил!
Поп еще больше испугался и набавил Ваньке сотнягу: только обделай все тихонько.
— Ступай себе, все сделаю! — сказал казак и поехал опять к мужику.
— Ведь попадья сойдет с ума без попа, тебе худо будет! Этот простофиля дал казаку еще сотнягу:
— Только обмани попадью да никому не сказывай!
— Хорошо, хорошо! — сказал казак; приехал на погост, содрал с попа денежки, отошел от него, женился и стал себе поживать да добра наживать.
Духовный отец
Пришел великий пост: надо мужику идти на исповедь к попу. Завернул он в кулек березовое полено, обвязал его веревкою и пошел к попу.
— Ну, говори, свет, в чем согрешил? А это у тебя что такое?
— Это, батюшка, белая рыбица, тебе на поклон принес!
— Ну, это дело хорошее! Чай, замерзла?
— Замерзла, все на погребе лежала.
— Ну, когда-нибудь растает!
— Я пришел, батюшка, покаяться: раз стоял за обеднею да бзднул.
— Что это за грех? Я и сам один раз в алтаре перднул. Это ничего, свет! Ступай с Богом.
Тут начал поп развязывать кулек: смотрит, а там березовое полено.
— Ах ты, бздун проклятый! Где ж белорыбица-то?
— Х…я не хочешь ли, пердун эдакий.
Поп и цыган[108]
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был цыган, у него был отец-старик. Крепко старик заболел, лежит в постели, а сын ходил-ходил за ним, да потом и бросил. Что отец ни попросит у него — пить або. что — цыган будто не слышит, только думает, как бы поскорее помер.
— Э, сынку, сынку, — говорит отец, — ты вже не став мене и за батька почитати, а
я же тебе на свит родыв! А сын ему отвечает:
— Серу твоего батька! Ты не мене робив[109], а свою душу солодыв[110]. Полезай ты к матери в сраку, то я, батько, и тебе перероблю.
Отец вздохнет и промолчит. Пришло время, помер старик. Одели его и положили на лавке: лежит покойник, борода у него длинная; накурили в избе ладаном, все готово; пошел цыган за попом:
— Здравствуй, батиньку!
— Здорово, цыган! Что скажешь?
— Мой батька помер, пиды похорони.
— Невжели помер?
— Помер, легкой ему опочывок[111]! Лежит на лавке как Спас и бородку свою распас: мосьмпло по хатоньке походити и на его билое тило посмотрити. Да кажись, батиньку, он и просвятится[112], бо так и пахнет от него ладаном!
— Что же, цыган, есть у тебя деньги — за похороны заплатить?
— За шо тоби деньги платить? За тое стерво, шо лежит на лавки, черной, як головешка, а вытаращив зубы, як бешена собака? Дай ще тоби за него деньги платити! Пожалуй, не приходь хоронить, я тоби приволоку его за ноги: шо хошь, то и роби з ним, хоть соби на вечину капти да жры.
— Ну ладно, ладно, — говорит поп, — сейчас приду да похороню.
Воротился домой цыган, вслед за ним пришел и поп. Тут отпели цыганова отца, положили в гроб, снесли на кладбище и, похоронили.
— Невжли ты, — говорит поп цыгану, — нисколько не заплатишь мне за своего отца? Тебе грешно будет!
— Ах, батиньку! — сказал цыган. — Сам знаешь, яки у цыгана деньги: було трошки[113], усе потратив на поминки, а ты, батиньку, повремени до ярмарки, добуду денег, отдам тоби!
— Ну, хорошо, свет, подождать можно.
Началась ярмарка, поехал цыган в город лошадьми менять[114]. Поехал и поп по своим делам. Вот и попадается цыган попу навстречу.
— Послушай, цыган, — напоминает поп, — время тебе деньги отдать!
— Якие деньги? За шо тоби отдавать?
— Как за что? Я твоего батька схоронил.
— А тож мене и треба![115] Я скилько ни ищу своего батька, нияк не могу найтить: чужие батьки лошадьми миняют, а мого нема[116], а се ты, псяча-козляча твоя борода! Похоронив мого батьку!
Ухватил попа за бороду, повалил на землю, вытащил из-за пояса кнут и начал его отжаривать:
— От тоби, псяча-козляча борода! Хоть здохны, да роды мого батька, а то задеру кнутом!
Насилу поп вырвался из цыганских рук, да давай Бог тягу! С тех пор полно спрашивать[117] с цыгана денег.
Загони тепла
Жил-был мужик; у него было три сына: два умных, а третий дурак. Стал он их спрашивать:
— Дети мои любезные! Чем вы меня под старость будете кормить?
Старшие братья сказали:
— Работою.
А дурак по-дурацки и отвечал:
— Чем тебя больше кормить, как не х…ем!
На другой день старший сын взял косу и пошел косить сено;
идет дорогою, попадается ему навстречу поп.
— Куда идешь? — спрашивает поп.
— Ищу работы, где бы сена косить.
— Поди ко мне, только с уговором: я дам тебе сто рублей, если моя дочь не пересикнет того, что ты накосишь за день, а коли она пересикнет — не заплачу тебе ни копейки, "Где ей псресикнуть!" — думает парень и согласился. Поп привел его на полосу:
— Вот здесь коси, работник!
Парень сейчас же начал косить и к вечеру накосил такую кучу, что страшно посмотреть. Но поповна пришла и пересикнула. Пошел он домой, как не солоно хлебал! Со средним братом случилось то же самое. Ну пошел и дурак.
— Дай-ка, — говорит, — я пойду, поищу своему х…ю работы.
Взял косу и идет; попадается ему навстречу тот же самий поп и зазвал его к себе работать с таким же уговором. Начал дурак косить; прошел одну линию, скинул портки и стал раком. Тут пришла старшая попова дочь и спрашивает:
— Работник, что же ты не косишь?
— Подожди, дай мне тепла в жопу загнать, чтоб зимою не мерзнуть.
— Загони и мне тепла, пожалуйста, а то мы зимой в гости ездим — всегда зябнем.
— Становись раком: заодно загонять!
Она стала раком, а дурак вздрочил махалку, да как хватит ей в п…ду и давай загонять тепло; до тех пор загонял, что с нес аж пот градом льет. Как его забрало, он и говорит:
— Ну, будет с тебя, хватит на одну зиму!
Она побежала домой и сказала двум своим сестрам:
— Ах, душечки сестрицы! Как славно мне работник тепла в жопу загонял, с него и с меня даже пот лил!
И эти туда ж побежали; дурак и им загнал тепла на зиму А сена накосил он так, самую малость, только три раза прошел Приходит поп со старшей дочерью и хвастает:
— Ступай, работник, лучше заранее домой: моей дочери этого не трудно пересикнуть!
— А вот посмотрим!
Поп велел своей дочке сикать; она подняла подол, как сикнет, да прямо себе за чулки.
— Вот видишь, — сказал дурак, — а тоже хвастаешь.
Поп в досаде послал за меньшими дочерьми.
— Коли и эти не пересикнут, — говорит поп, — то я даю тебе с каждой по сту[118] рублей!
— Хорошо;
Но и средняя и меньшая поповны только себя обоссали Дурак сорвал с попа триста рублей, пришел к отцу и говорит:
— Вот вам х…ева работа! Посмотрите, сколько денег!
Жена слепого
Жил-был барин с барыней. Вот барин ослеп, а барыня и загуляла с одним подьячим. Стал барин подумывать, не блядует ли с кем жена, и шагу не даст ей без себя сделать. Что делать? Раз пошла она с мужем в сад, и подьячий туда же пришел. Захотелось ей дать подьячему. Вот мужик-то слепой у яблони сидит, а жена свое дело справляет, подьячему поддает. А сосед ихний смотрит из своего дома из окна в сад, увидал, что там строится[119]: подьячий на барыне сидит — и сказывает своей жене:
— Посмотри, душенька, что у яблони делается. Ну что как теперь откроет Бог слепому глаза, да увидит он, что тогда будет? Ведь он ее до смерти убьет.
— И, душенька! Вить и нашей сестре Бог увертку дает!
— А какая тут увертка?
— Тогда узнаешь.
На тот грех и открыл Господь слепому барину глаза; увидел он, что на его барыне подьячий сидит, и закричал:
— Ах ты, курва! Что ты делаешь, проклятая блядь!
А барыня:
— Ах, как я рада, милый мой! Ведь сегодня ночью приснилось мне: сделай-де грех с таким-то подьячим, и Господь за то откроет твоему мужу глаза, вот оно и есть правда: за мои труды Бог дал тебе очи!
Поп и западня
В одной деревне был мужик, промыслом мясник: бил он скотину да продавал говядину, а мясо-то хранил в сарае. Только в этом сарае было окно, и повадились туда лазить собаки и кошки и таскать мясо. Вот мужик и поставил в окне капкан; прибежала попова собака и попала в капкан да издохла. Жалко попу собаки, а делать нечего, купил другую и боится: как бы и эта не пропала. Думал-думал, как бы пособить горю да насмеяться над мужиком, и надумался; пришел к сараю, скинул штаны, влез на окно и ну срать в капкан. А капкан как спустится, да как схватит попа за муди — закричал он благим матом. Прибежал мужик.
— Ах, мать твою раз этак! Какой черт занес тебя сюда? Уж впрямь — дурья порода!
Сбежался народ, кое-как отцепили попа, а он тут же издох, так и повалился!
Старческий стих
Как у Спаса на Новом
Архимандрит был новый,
Строители-разорители,
Экономы-пустодумы:
Они рано нас будили,
Понемногу нам пити[120] давали.
Рассердимся мы, братия,
Не пойдем ни к обедне-заутрене,
Ни к тому ли честному молебну!
Будет нас игумен просить,
Будет кланяться.
Выкатят нам, братия,
Бочки дубовые,
Подадут нам, братия,
Ковши железные,
Размахнем, почерпнем,
По компанье обнесем.
Кому два — кому три,
Мне четыре ковша.
Кабаки возрадуются,
А пьяницы возвеселятся.
Прибаутки
Вчерашний день я по улице гулял, видел: петух топчет курицу, воробей — воробку; надели меня супругой — веселой да упругой.
— Будешь доволен, я знаю приворотный корень, да видя твою дурацкую рожу — приведу тебе козу.
— Чем же тебя благодарить, не успел киселя наварить хотел бы сварить кашу, да расклевали куры чашу.
— Где ты, сорока, была?
— Да на колу сидела.
— Да что ж ты оттуда улетела?
— Да напакостила.
— А, напакостила! Черт же те в шею, так ты и здесь напакостишь.
Был я добрый молодец, пошел к синю морю дубище-коренище рубить. Как отрубил я коренец, он ударил меня посередь яец, так вот и теперь у меня рубец. Пошел я оттедова по под[121] синим морем и зашел в кузницу: «Кузнецы, кузнецы, скуйте мне топор, крепок и востер». Взял топор и иду по пад рекою, а там прачка: я етую прачку кляпом в срачку, она в воду, я на колоду, высек из п…ды лобок и уехал на тот бок.
Стоит поп на льду, подпер х…ем бороду. Е…ена мать — дочку е…ут на лубочку[122]; лубочек вот гнется, черна п….да трется — потирается, разъе….ается. Трах, трах, трах! Е…ет старуху монах на осиновых дровах — три полена в головах.
В п…де черви завелись, немножечко проточили — три карсты проскочили. Гарнизонный капитан в п…де роту обучал. Сам на секеле[123] стоял, да и саблею махал, нигде края не достал-
Из монастыря боголюбова идут старцы станицами; впереди идет сам игумен, ничего он не гунит[124]. «Состроим же, братия, келью под елью, проторим дорожку из деревни, чтоб молодые бабы ходили, печеные яйца носили, нас, молодцов, кормили».
Задумал наш дядюшка жениться на сивой кобыле. Стали мы своего дядюшку женити в четыре свахи дубовыя, пята[125] сваха вязовая. С той радости наш дядюшка усрался, кругом говном об клался, домой пришел — не сказался.
Худо — не худо
Жернова по воде плавают, на них собака сидит, голову согнувши, хвост в жопу воткнувши, повизгивает, лапу полизывает.
— Ты ехал мимо архиерейского дома?
— Ехал: там кони поседланы, седоки посажены, в трубы играют, черт знает — кого е…єна мать величают! Говорят, архиерея на соловой кобыле венчают.
— А ростовского медведя видел? — Видел.
— Каков? — Серый!
— Какой, е…ена мать, медведь? Пошел к х…ю, не бредь! — Это волк.
— Х…й тебе в лоб! У нас волк по лесу побегивает, ушми подергивает. — Это заяц.
— Кляп ты знаешь! Это трус. — Говна тебе кус!