От дневников - к "Аргонавтам": конец "бури", начало "натиска"?

Упомянутый выше фрагмент о "Новом гуманизме" является одним из самых цитируемых, когда речь идет о методе социальной антропологии. И тем не менее далеко не всегда пишущие о Малиновском признают, что основателю этой научной дисциплины удалось достигнуть намеченной в дневниках цели. Постмодернистское переосмысление основ антропологической науки потребовало, чтобы субъективный опыт, наподобие того, что оказался запечатлен Малиновским в его приватных записках, не был потом похоронен в потайном ящике письменного стола, - а был бы так или иначе (вопрос, конечно, всегда состоит в том - "как?") включен в текстовые конструкции, выносимые на суд публики.

Один из самых знаменитых текстов, благодаря которым в 80-х годах в англоязычном мире возобновился интерес к автору "функционалистского метода" принадлежит перу выдающегося антрополога наших дней Джеймса Клиффорда и озаглавлен "О создании своего этнографического образа: Конрад и Малиновский" (1986). Сравнение судьбы антрополога с судьбой писателя правомерно, по мнению автора, постольку, поскольку "переломный момент" в биографии Джозефа Конрада обнаруживает параллелизм с периодом, охватывающим путешествие Малиновского на Тробрианские острова (документом чего стал дневник 1914-1918 гг.) и написание им первого своего "классического" (как в смысле значения, так и в смысле стиля) произведения: Аргонавтов Западного Тихого Океана" (1922). В судьбе же Конрада подобную роль играет история создания "Сердца темноты": "роман был написан в 1898-99 гг, как раз тогда, когда он решился вести жизнь писателя; в этом смысле книга эта как бы оглядывается на начало этого процесса, на последнее, наиболее авантюрное путешествие Конрада". Заканчивая жизнь путешественника и начиная жизнь писателя, Конрад ставит перед собой проблему правды и лжи: "Хотя поначалу Марлоу /главный герой и рассказчик "Сердца темноты"/ "чурается лжи", он, однако, научается лгать - создавать частичные фикции культурной жизни, необходимые для общения внутри социума" ³⁸. Так вот, по мнению Клиффорда, тот же выбор стоял и перед Малиновским: преобразовать мрачный, сумбурный, неоднозначный опыт своей жизни на Тробрианах (=дневники) в "частичные фикции культурной жизни" (=книги). Иначе говоря, решиться на "ложь во имя спасения", к которой необходимо прибегнуть, если хочешь, чтобы твой опыт был коммуникативен для других членов общества. "Этнограф" (под коим именем выступает Малиновский в своих книгах) - это идеал ученого: вдумчивый друг туземцев, при этом никогда не забывающий о принципах научности. Куда же девался ипохондрический герой дневников? Борьба между этими двумя "я" сказалась в экстравагантном стиле поведения профессора Лондонской школы экономики, который "как очаровывал, так и раздражал современников": "Малиновский давал волю своим "славянским" крайностям, его откровения по поводу самого себя и своей работы были гиперболизированы и таинственно пародийны… Характер у него был театральный и в то же время подлинный, это была поза, и тем не менее - поза аутентичная" ³⁹.

Уже и в самом дневнике можно прочесть историю назревающего перелома, особенно теперь, когда можно сравнить тробрианские дневники с более ранними. Так, можно заметить, что первые записи, сделанные в тропиках, отмечены резким спадом от метафизических вопросов к объективистским описаниям природы, событий (в большинстве своем представляющихся автору неинтересными) и своего физического соотвествия (или, скорее, несоотвествия) экзотическому климату. Давняя система ценностей реконструируется в тробрианских дневниках постепенно, и скорее в остаточном виде

"Конкретная формула жизни: "Unite with her, beget children, write books, die" /англ. - соединись с ней, породи детей, напиши книги, умри/ - что все это по сравнению с космическими амбициями? Завладеть морем, звездами, и вселенной - или по крайней мере объять мыслью?", - пишет Малиновский 9 марта 1918 года. И тем не менее все определенней приближается именно к этой "конкретной формуле".

Была ли последующая карьера британского ученого тем блистательным участием в "маскараде жизни", которого так страшился молодой Малиновский? Стала ли последняя запись от 18 июля 1918 года - "Так по-настоящему, нет у меня никакого характера", - его окончательным приговором самому себе, после которого он уже не возобновлял борьбу за единство личности и вполне сознательно ограничился "частичными фикциями культуры", лишь изредка позволяя себе сарказм по отношению к своей фигуре "Архи-Функционалиста"? Возможна ли вообще реинтеграция личности после того индивидуалистического переворота, который принес с собой рубеж XIX-XX веков? Или такая реинтеграция всегда будет фикцией (игрой со множеством таких фикций)?

Когда в 1967 году впервые на английском языке была опубликована часть дневников Малиновского, их мрачный мир казался непримерим с уравновешенным, светлым и стройным миром, который встает в его книгах, задуманных как свидетельство об органическом совершенстве туземной культуры, а также того, что эта чужая культура может быть понятна и доступна человеку извне. Тогда, 35 лет назад, эти книги на какое-то время должны были показаться даже не "ложью во спасение", а просто ложью. Сегодня, пожалуй, мы уже способны увидеть в них другое: признав на страницах дневника свое личное поражение в борьбе за "прямую линию" и "единство характера", Малиновский не отказывается от своего идеала, переселяя его на страницы своих книг под видом мифического "Этнографа". Читая сегодня "Дневник" Малиновского вместе с его "Аргонавтами Западного Тихого Океана", можно услышать не только разлад, но и созвучие этих текстов. Услышать то, как человек, поставивший себя на службу реальности, конкретики, наконец, науки, - стремится, тем не менее, пропитать свое дело теми метафизическими ценностями, которые с юности составляли его внутреннюю суть.

Автор благодарит польский фонд "Касса им. Юзефа Мяновского" за стипендию, предоставленную для работы над темой.

Комментарии

1. A.Miciska. Nota wydawnicza. // S.I.Witkiewicz. 622 upadki Bunga czyli Demoniczna kobieta. PIW, Warszawa 1996. S-475.

2. Кстати, и само состояние рукописи "622 упадков Бунга", хранящейся в архиве вроцлавской библиотеки "Оссолинеум", свидетельствует, что вторая и третья части романа не были в чести у его создателя, и что только первая часть переписана в том виде, чтобы могла быть зачитываема.

3. В 1934 г. Малиновский надиктовал свою биографию (в третьем лице), в которой выразился о своем решении так: "Как его друг и земляк Джозеф Конрад, Малиновский пришел к выводу, что, если уж быть антропологом, то следует быть антропологом британским" (цит. по: G.Kubica. Wstp. In: B.Malinowski. Dziennik w cisym znaczeniu tego wyrazu. Wydawnictwo Literackie, Kraków 2002. S.17).

4. Поистине стечением обстоятельств является то, что в эпоху перемен Виткевич и Малиновский вступили буквально вместе: молодой антрополог предложил другу присоединиться к путешествию, что было продиктовано не столько действительной потребностью экспедиции в художнике, сколько желанием помочь ему пережить трагедию - самоубийство невесты. В Австралии, в дни, когда пришла весть о войне, произошла ссора друзей, после которой Виткевич отправился в Петербург, чтобы вступить в царскую армию, а оставшийся на антиподах Малиновский записал в своем дневнике: "Первого сентября начинается новая эпоха в моей жизни: самостоятельная и одинокая экспедиция в тропики" (запись от 20.09.14). Свою ссору с другом многих лет он сравнивал не больше не меньше как с разрывом Ницше и Вагнера (запись от 2.11.14).

5. Прежде всего на комплекс "тробрианских монографий": "Аргонавты Западного Тихого Океана", 1922; "Преступлениеи обычай в обществе дикарей", 1926; "Сексуальная жизнь дикарей в северно-западной Меланезии", 1929; "Кораловые сады и их магия", 1935.

6. Историк британской антропологии Адам Купер обратил внимание, что Малиновский - творя миф о себе как о пророке - подчеркивал в своей биографии следующие моменты: "ложное начало, затем болезнь и обращение, в результате которых он покидает родину" (в юности Малиновский посвящал себя скорее точным наукам, из-за болезни должен был отказаться от карьеры физика; состояние здоровья было причиной и многочисленных путешествий Малиновского по югу Европы, северу Африки, и, наконец, двухгодичного пребывания на Канарских островах), "угроза жизни - а как иначе назвать первую мировую войну - ведущая к изоляции в дикой местности" (заметим, что казенное слово "изоляция" в данном случае возвращается к своему этимологическому корню: "isola", т.е. остров: ведь "дикой местностью" были для Малиновского острова Тробрианского архипелага), и, наконец, "возвращение с миссией", т.е. основание школы, распространение миссии через учеников (Adam Kuper. Anthropology and Anthropologists. The Modern British School. London 1983. P.10). О прагматических причинах мифологизирования Малиновским своей биографии см. также: Stocking G.W.Jr. The Ethnographer's Magic and Other Еssays on the History of Аnthropology Univ.of Wisconsin Press. Madison 1992. Р.258-259: Избравшему местом своей карьеры Великобританию, молодому ученому нужно было покончить с "маргинальностью как своего экономического положения, так и культурного статуса", одновременно выведя из числа маргинальных и саму науку, которой он себя посвятил.

7. Именно как о харизме пишут о притягательной силе профессора Малиновского его бывшие ученики; подборки воспоминаний о семинарах Малиновского см.: Raymond Firth. Malinowski as Scientist and as Man. - In: Man and Culture. An evaluation of the Work of Bronislaw Malinowski, Lonвon 1957, p.8-11; Grazyna Kubica-Klyszcz. Bronislaw Malinowski - szkic biograficzny "Lud", 1982, t.66, s.92-97.

8. B.Malinowski. Dziennik w cisym znaczeniu tego wyrazu. Wydawnictwo Literackie, Kraków 2002. (Все цитаты из дневников Малиновского даются по этому изданию, со ссылкой на даты, которые, в интересах краткости и единообразия, сведены к шести цифрам). Интересно, что первое издание дневника - перевод на английский той части, которая была написана в период поездки в тропики (B.Malinowski. A Diary in the Strict Sense of the Term. Trans. N.Guterman. New York, 1967) - при всей своей известности в антропологических кругах, не смогло дать пищи для размышлений ни "виткацологам", ни вообще литературоведам.

9. Мне приходилось писать об этом на страницах польского журнала Pamitnik literacki (2002, nr 4). Вкратце, моя гипотеза состоит в том, что впечатление от родственности между языком дневника и языком, которым разговаривают герои Виткация, возникает от того, что Малиновский обильно - и на грани пародии - использует два стилистических типа высказывания, к которым позднее не менее часто прибегал и Виткаций. Первый - "слишком короткий": лапидарность общения с продвинутым собеседником (каким является сам пишущий) превращают дневниковые сентенции в набор иероглифов. Для наблюдателя извне эти знаки душевных мук кажутся неуместно упрощенными , в то время как для того, кто их поставил, они продожают выражать целые бездны смысла… Второй - "слишком длинный": безмерно пространные описания запутанных психологических состояний, когда пишущий (а в драмах Виткация - говорящий) теряется в нагроможденных им самим образах.

10. S.I.Witkiewicz. 622 upadki Bunga czyli Demoniczna kobieta. PIW, Warszawa 1996. S.26. В дальнейшем сноски на роман Виткевича даются в тексте, с указанием аббревиатуры названия (UB) и страницы.

11. M.Komornicka. Biesy. In: Odmiecy. Gdask. 1982. S.145.

12. W.Gutowski. wiat przeciw jednostce. W krgu modernistycznych antynomii. In. AUNC. Filologia Polska XIII. Toru 1977. S.76.

13. M.Podraza-Kwiatkowska. Modopolskie harmonie i dysonansy. Warszawa 1969. S. 212.

14. M.Gowiski. Powie modopolska. Studium z poetyki historyczne. Wrocaw 1969. S.268.

15. W.Gutowski. Op.cit., s.77.

16. Казимеж Выка - первопроходец в изучении литературы Молодой Польши - выделял "отчаяный гедонизм" как одну из главных "форм чувствования", присущих эпохи, наряду со со стремлением к нирване и смерти, эсхатологией и анархизмом. (см.K.Wyka. Moda Polska. T.1: Modernizm polski. (Wyd. 3-e). Kraków. 1977.) ??. ?акже рассуждения о "гедонистическом мифе счастливого мгновения" в работе В. Гутовского "Нагие души и маски (О младопольских мифах любви)" (Gutowski, Wojciech. Nagie duszy i maski. (O modopolskich mitach mioci). Kraków 1992). Гутовский рассматривает этот миф прежде всего в том аспекте, в каком он оказывал влияние на формирование представлений о любви в эпоху "Молодой Польши"; думается, однако, что определение "интенсивного мгновения" как "гедонистического, чувственного абсолюта, эстетического оазиса, в котором человек мог бы стать неуязвимым перед лицом природы и истории" (ibid., p.16), вполне применимо и в более широком контексте.

17. "Проникновение в глубины психики, в те сферы, которые скрыты под поверхностью сознания, оказываются выражено через образ схождения вниз… (Глубина - это одно из ключевых слов эпохи, выступающее также в побочных формах, как, например, пропасть, бездна, пучина и т.п.)", - писала М.Подраза-Квятковска относительно поэзии эпохи Молодой Польши. M.Podraza-Kwiatkowska. Symbolizm i symbolika w poezji Modej Polski. Kraków 1975, s.229.

18. Наиболее развитыми в позднейших дневниках: 15.04.14: "Опять концепция нирваны, как безоговорочного объективизма, как убийства себя путем духовного слияния с природой", о "нирваническом объективизме" см. так же 17.05.14, 20.05.14,4.07.14, 18.11.17: "минуты, в которых драма вселенной перестает быть stage /англ. - сценой/ и становится performance /англ. - представлением/ - это минуты подлинной Нирваны"".

19. M.Komornicka. Op.cit. s. 135.

20. S.Przybyszewski. Requiem aeternam. In: Wybór pism, Wrocaw, 1966, s.45.

21. Как утверждает А.З.Маковецкий в книге "Младопольский портрет художника", творческое бесплодие является наиболее частой проблемой, вокруг которой развивается действие так называемого kunstlerroman'a, получившего в эпоху "Молодой Польши" необычайную популярность. Парадоксом "романа о художнике", таким образом, является то, что он описывает прежде всего ситуации, "в которых психические процессы, относящиеся к сфере творчества, не оставляют о себе свидетельства в каком бы то ни было произведении" (A.Z.Makowiecki. Modopolski portret artysty. Warszawa 1971, s. 77).

22. S. Brozowski. Kultura i zycie. Lwów 1907, s. 43.

23. S. Brzozowski. Legenda Modej Polski. Lwów, 1910, s. 6, 367.

24. Ibid., s.378

25. K.Irzykowski. Czyn i sowo. Lwów 1913, s. 47, 48.

26. K.Irzykowski. Czyn i sowo oraz Fryderyk Hebbel jako poeta koniecznoci. Kraków 1980, S. 534.

27. S.I.Witkiewicz. O idealizmie i realizmie. Pisma filozoficzne i estetyczne. T.3. Warszawa 1977, s. 24-25.

28. M.Podraza-Kwiatkowska. U zróde dwudziestowiecznego autotematyzmu…. S.245.

29. Пшибышевский Ст. Полн. собр. соч. в 10 т. Т.5. Критика. М. 1909 С.95

30. См. также антиномию аналитичности и непосредственности (21.2.09), понимания и "черпания, вбирания в себя полной грудью" (5.4.09).

31. Ibid., s.696.

32. Ibid.

33. Ibid., s.676. В первый раз это формулировка возникает в дневниковой записи, сделанной 21.08.12 в Закопане: "Одним из характерных моментов моей жизни тут является тема жизненной метафизики, поднятая Стасем".

34. Ibid., s.676-677.

35. Ibid., s.700-701.

36. S.I.Witkiewicz Nowe formy w malarstwie. Szkice estetyczne. Teatr, Warszawa 1974, s.138.

37. Special foreword to the third edition. In: The sexual life of savages, London 1932, p.XXIX-XXX.

38. J.Clifford. On Ethnographic Self-Fashioning: Conrad and Malinowski. In: The Predicament of Culture. Twentieth-Century Ethnography, Literature, and Art. Harvard Univ.Press, Cambridge, Mass. London 1988. Цит. по перепечатке в журнале Konteksty 2000, nr 1-4, s. 86, 88.

39. Ibid. S.90.

	University of Toronto · Academic Electronic Journal in Slavic Studies

	The Department of Slavic Languages and Literatures. © Toronto Slavic Quarterly · Copyright Information Contact Us · Webmaster: Ivan Yushin · Design Number from 34 to 53: Andrey Perensky (ImWerden, Вторая литература) · Design: Serguei Stremilov