Из старинной матросской песни

Владимир Шигин

Чесменский бой

 

 

Астрель, ТРАНЗИТКНИГА, Москва 2003г

АННОТАЦИЯ.

Исторический роман Владимира Шигина «Чесма» по­священ событиям русско-турецкой войны 1768-1774 гг. Центральное место занимает описание знаменитого Чес­менского боя, победа в котором принесла всемирную славу российским флотоводцам А. Г. Орлову, Г. А. Свиридову, С. К. Грейгу и другим.

Владимир Шигин

ЧЕСМА

ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН

.

БСЭ.М.,1978г.,т.29.

ЧЕСМЕНСКИЙ БОЙ — морское сражение 26 июня (7 ию­ля) 1770 г. во время русско-турецкой войны 1768—1774 гг. в бухте Чесма в Хиосском проливе Эгейского моря. Дейст­вовавший в Архипелаге русский флот в составе 9 линей­ных кораблей, 3 фрегатов и 1 бомбардирского корабля под командованием графа А. Г. Орлова (фактически ко­мандовал адмирал Г. А. Спиридов) 24 июня (5 июля) атаковал в Хиосском проливе северо-западнее Чесмы ту­рецкий флот (16 линейных кораблей, 6 фрегатов, 6 ше­бек, 13 галер, 32 галиота) под командованием капудан-паши Хасан-бея. В бою был потоплен флагманский турецкий корабль, вместе с которым взорвался и русский линейный корабль «Евстафий», после чего турецкий флот в панике укрылся в Чесменской бухте под прикры­тием береговых батарей, где был блокирован русским флотом. В ночь на 26 июня (7 июля) Спиридов выдвинул к входу в бухту авангард под командованием контр-адми­рала С. К. Грейга (4 линейных корабля, 2 фрегата, 1 бомбардирский корабль), который открыл артиллерийский огонь зажигательными снарядами и поджег ряд турецких кораблей. Затем были пущены в атаку 4 брандера, из ко­торых один под командованием лейтенанта Д. С. Ильина поджег турецкий линейный корабль. Распространивший­ся пожар охватил другие турецкие корабли, и весь турец­кий флот сгорел, кроме 1 линейного корабля и 5 галер, ко­торые были захвачены русскими. Турки потеряли свыше 10 тысяч человек, русские — 11 человек убитыми. Рус­ский флот завоевал полное господство в Эгейском море.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Эскадра поднимает паруса

Глава первая

Как политическая пословица сказует о государствах, мор­ского флота не имущих, что те токмо одну руку имеют, а имущие флот — обе...

Петр I

То было время кровавой конфедератской смуты. Вре­мя, когда с южных рубежей нашего Отечества готовились к походу на Москву турецкие полчища, подстрекаемые Версалем. Россия не желала той войны, но она приняла вызов...

Шел декабрь 1768 года. Завершив морскую кампа­нию, корабельный Балтийский флот разоружался в га­ванях, готовясь к зимовке. Корабли спускали вымпела. Командир Кронштадтского порта вице-адмирал Григо­рий Андреевич Спиридов работал у себя в каюте, подпи­сывая рапорта о солонине, тулупах, дровах. Однако мысли его были далеко от этого. Адмирал понимал, что России предстоят долгие годы борьбы за выход к Черно­му морю, и его волновал вопрос, какая роль уготована в нынешней войне флоту. Но пока у командира порта бы­ло лишь составление нудных докладов о состоянии су­дов, консилии по поводу и без повода да всевозможные хозяйственные дрязги. От этих дел на душе адмираль­ской было в тот вечер пусто и тоскливо. Спиридов оки­нул взглядом салон: обитые золотой замшей переборки, вечно заваленный картами стол, графин, втиснутый на­мертво в штормовое гнездо, бронзовый канделябр да продавленный диван черного сафьяна — приевшаяся за долгие годы обстановка. Отложив в сторону перо, он в раздумье глянул в окно: за стеклом растекался дождь. С вахты били склянки.

«Пять пополудни», — отметил про себя адмирал.

В дверь негромко постучали. Затем еще и еще. Не вы­держав, заглянули.

— Ваше превосходительство! Курьер из Петербурга!

— Зови! — Спиридов повернул голову.

Через минуту перед ним стоял в щегольски завитом парике и белом парадном мундире генеральс-адъютант адмиралтейств-коллегии Селифонтов.

— Вам пакет от коллегии! — Курьер протянул кон­верт, щедро обляпанный сургучными печатями.

Небрежно надорвав пакет, адмирал пробежал гла­зами по бумаге и, вздохнув, отложил ее в сторону. Ha завтра его вместе с командующим Кронштадтской эс­кадрой контр-адмиралом Сенявиным вызвали в засе­дание.

Свечи, нагорев, едва моргали. За окнами быстро тем­нело...

Поутру, захватив Алексея Сенявина, Спиридов от­правился в столицу. От Кронштадта до Петербурга путь недолгий, всего несколько часов хорошего хода под па­русами. Адмиральский катер легко рассекал мутную рябь залива, лавируя меж первых льдин. Коротая время, Спиридов покуривал трубку и вспоминал события недавнего времени.

Ветераны петровских баталий, дожившие до шести­десятых годов восемнадцатого века, стали свидетелями возрождения российского флота. Созданная «для приве­дения флотов в должное состояние» комиссия явилась венцом деятельности целого поколения русских моря­ков. Возглавившие ее работу адмиралы Мордвинов, Льюис, Нагаев и Милославский взялись за дело флот­ского переустройства серьезно*. Семен Мордвинов, мозг комиссии, на первом же заседании заявил:

— Задачу нашу вижу в изыскании мер к тому, чтобы сделать и во всегдашней исправности содержать флот наш!

А вскоре представил он отчет о состоянии судов и пор­товых сооружений. Почитали адмиралы бумагу, грустно покачали париками. Все предстояло начинать почти сызнова.

Достигнув к середине двадцатых годов восемнадцато­го века расцвета, Балтийский флот внушал своей гроз­ной мощью уважение и страх многим европейским дер­жавам. Но умер Петр, и зачахло его любимое детище*. О моряках забыли совсем. Когда же они докучали просьба­ми, отвечали сердито:

— Житья от вас, флотских, не стало. Ступайте себе да служите с Богом!

И уходили, матерясь, морские волки Петра Алексее­вича, глуша обиду и боль сердец своих в кабаках.

— Эх, кабы жив был государь!

— Эх, кабы немчуру треклятую под зад да назад!

— Давай, половой! Лей, не жалей, нонче флотским на Руси делать нечего!

Потом плавать запретили и вовсе, дескать, незачем корабли понапрасну портить.

Адмиралтейств-коллегия занималась вопросами иными:

«По жалобе мичмана Мусоргского на капитан-лейтенанта Верха, поколотившего его палкой по голове до крови, в чем запирался виновный, определено исследо­вать...»

«Гардемарин Бредихин, постриженный в монахи, взятый опять на службу и определенный флигель-адъю­тантом, по его просьбе снова пострижен в монахи...»

«Писано в Гамбург о приискании шести трубачей, ко­торые на трубах бы и волторнах, так и на скрипках и го­боях и протчей подобной музыке, были искусны...»

Служение на флоте стало считаться делом постыд­ным и недостойным настоящего дворянина. Трудно себе представить, но общий оклад всех русских моряков был тогда менее оклада одной гвардейской роты!

Именно в то тяжелое время совершил акт высочайше­го патриотизма и самопожертвования капитан 1 ранга Григорий Спиридов.

Обоих своих малолетних сыновей отправил он в мор­ской корпус на полуголодный кадетский пай, на холод и порку, с твердой верой сделать из них настоящих моря­ков. Следуя его примеру, тогда же отдали сыновей в мо­ряки адмиралы Мордвинов и Нагаев. Так зарождались морские династии России.

Забвение флота продолжалось более тридцати лет, пока не настал славный год 1762.

Только что взошедшая на престол императрица Ека­терина II всерьез заинтересовалась состоянием флота. Британские агенты, имевшие особый нюх на морские де­ла, встревоженно депешировали в Лондон: «Честолюбие императрицы сделать Россию морской державой весьма сильно: в настоящую минуту ничто не занимает до такой степени ее мысли, служа в то же время выражением же­ланий народа, как стремление довести до значительных размеров морские силы России». К неутешительному выводу по состоянию флота Екатерину II привело при­сутствие ее на показательной бомбардировке крепости кораблями Кронштадтской эскадры. Результаты бом­бардировки Екатерина описала в своем дневнике так:

«До 9 вечера стреляли бомбами и ядрами, которые не попадали в цель... Сам адмирал (С. И. Мордвинов. — В. Ш.) был чрезвычайно огорчен таким ничтожеством... Надобно сознаться, что корабли походили на флот, вы­ходящий каждый год из Голландии для ловли сельди, но не на военный».

Новосозданная комиссия работала полным ходом. Энергичные адмиралы не щадили ни себя, ни других. Определяли новые штаты, строили верфи, закладывали корабли*. Обновили и сам состав коллегии. Старых и немощных безжалостно разогнали, оставили только молодых да толковых. Императрица Екатерина II, ста­раясь дать флотоводцам самостоятельность, заявила ад­миралам:

— Что служба флотская знатна и хороша, то всем из­вестно, но, насупротив того, столь же трудна и опасна, почему более милость и почтение заслуживает. На все преобразования даю вам мильон двести тыщ рублей еже­годно, но более не просите. Как тратить их, думайте са­ми, на то вы во главу флота поставлены*.

А чтобы адмиралам много думать не пришлось, при­ставила Екатерина к коллегии генерал-поручика и ка­мергера Ивана Григорьевича Чернышева, лично ей хо­рошо известного.

Сесть-то в кресло граф Иван сел и из генерал-поручи­ков в вице-адмиралы по указу переделался, но грамот­нее от этого в деле моряцком никак не стал. Однако, бу­дучи человеком умным, выход граф все же нашел. Дела морские оставил он за Мордвиновым, а сам занялся во­просами политическими, в которых чувствовал себя как рыба в воде...

За воспоминаниями незаметно промелькнуло время. Катер входил в Неву. Ветер поменялся на противный, и гребцы теперь что есть силы налегали на весла. На набе­режной адмирал пересел в поджидавший его возок. По­тянулись по сторонам прямые, будто очерченные штур­манской линейкой, петербургские улицы. Плавно качались кожаные рессоры. Вот наконец и арочный проезд Адмиралтейства. Над каменной башей в вышине, распу­стив паруса-крылья, парил золоченый кораблик. Терри­тория Адмиралтейства была сплошь изрыта каналами, застроена мастерскими и складами. Пушечные станки и такелаж, компасы и рангоут — все изготовляло Адми­ралтейство. У среза воды высились остовы будущих ко­раблей.

Поднимаясь по мраморной лестнице, столкнулся Спиридов с пожилым офицером в видавшем виды камзо­ле. Шагнул было мимо.

- Здоров, Гриша! Али не признал?

Обернулся вице-адмирал — и остолбенел: перед ним стоял Ваня Синд, друг юных мичманских лет. Только черным от пройденных дорог стало лицо да разбежались по нему во все стороны глубокие морщины, будто трещи­ны от удара. Обнял друга Спиридов, расцеловал трое­кратно.

- Здравствуй! — сказал. — Откуда ты?

- С берегов Восточного.

- Надолго ли в столицу?

- Через несколько дней в путь обратный.

Синд спешил сдавать привезенные бумаги в архив, Спиридов — в заседание, и друзья договорились встре­титься вечером.

Когда вице-адмирал вошел в совещательную залу, все были в сборе, поджидая лишь графа Чернышева. Негромко переговариваясь промеж собой, адмиралы обсуждали последнее донесение кавторанга Креницы-на о ходе экспедиции по камчатским рекам*, рассужда­ли о недавних случаях морского разбоя на Каспии*, од­нако более всего разговор шел, конечно же, о войне с Турцией.

Вокруг огромного, в форме якоря, стола нервно рас­хаживал худой и болезненный вице-президент коллегии Семен Мордвинов, хмуро поглядывая на окно, где нудно жужжала последняя осенняя муха. Небрежно расчесанный парик да усталые, в красных прожилках глаза гово­рили о бессонных адмиральских ночах. Завидев Спири-дова, Мордвинов жестом подозвал его к себе и без всяких вступлений принялся чинить обстоятельный допрос о состоянии Кронштадтской эскадры.

Еще неделю назад участвовал граф Иван Чернышев в секретном совещании по поводу разрыва отношений с Высокой Портой. Помимо Чернышева и его брата Заха­ра, на нем присутствовали императрица, Григорий Ор­лов да вице-канцлер князь Голицын. На совещании бы­ло решено, что необходимо создавать сильную флоти­лию на Дону и Азовском море. Иван Чернышев задачи будущей флотилии резюмировал так:

— Для завоевания моря Азовского, а затем для напа­дения на Керчь с Таманью и овладения оными. Дабы зунд Черного моря получить в свои руки, а тогда уже пойдем до самого царьградского канала и устья дунай­ского!

На должность командующего флотилией имелось два достойных кандидата — адмиралы Спиридов и Сеня-вин*. Первый из них знал Дон и Азовское море как свои пять пальцев, воевал в тех местах ранее изрядно. Второй был моложе, честолюбивее, Дон тоже знал неплохо, а в делах хозяйственных мог заткнуть за пояс любого. Да и фамилия сенявинская на флоте российском всякому из­вестна. Когда-то царь Петр говорил об отце Алексея На­уме Сенявине:

— Прилежание и верность превосходят1

То же теперь можно было сказать и о сыне. Против кандидатуры Спиридова категорически высказалась Екатерина, и выбор был остановлен на флагмане Крон­штадтской эскадры.

— Уж коли решили ставить Сенявина на Донскую экспедицию единогласно, — подвела итог азовскому во­просу императрица, — то прошу всех вас сего ревностно­го флагмана снабжать всем, в чем только он может иметь нужду и надобность.

Затем слово взял дотоле молчавший Григорий Орлов:

— Есть у нас с братом Алексеем задумка необычай­ная! Ежели нам отряд корабельный к Геллеспонту от­рядить в виде вояжа, чтобы турок пугнуть хорошенько диверсиею да эллинов на восстание против османов поднять. Но боюсь, не доплывут флотские, перетонут дорогой.

К мысли своей, высказанной в этот день впервые вслух, фаворит пришел давно, бывая по делам службы в конторе опекунства иностранцев и беседуя там с выход­цами из Греции. О том же писал ему находившийся в Италии Алексей Орлов, главный автор этого проекта.

Екатерина вздохнула:

— Тут, друг мой, думать крепко надо, чтоб перед всем миром не осрамиться! Сие есть дерзкая политическая акция, доселе неслыханная! Так ли Иван Григорьевич?

Чернышев, застигнутый врасплох, заявил честно:

— Матушка, ничего не могу сказать тебе сейчас. Вот соберу адмиралов, обмыслим мы все, тогда и доложу по всей форме и расчету, а без оного сие просто авантюр будет.

Императрица помолчала, затем подняла на Черны­шева свои голубые, близорукие глаза:

— Проделывали ведь мы вояж фрегата «Надежда Благополучия» до брегов италийских весьма удачно, но целый флот посылать дело иное. Вопрос сей надобно всем нам обмыслить государственно. Мы должны взве­сить все до мелочей!*

Совещание продолжалось, и чем дольше члены высо­кого совета говорили, тем больше обнаруживалось, что о Греции и о самих греках они не имеют практически ни­какого представления. Невероятно, но это исторический факт.

Вице-канцлер князь Голицын, напряженно морща лоб, вспомнил, что греки по вере своей есть православ­ные христиане. А сама императрица после некоторого раздумья припомнила древнюю Спарту:

— Сии греки — потомки воинственных спартанцев, и доблесть оных должна быть им присуща...

Повторно совет по «греческому проекту» Григория Орлова собрался спустя неделю. За окнами уже стояла холодная балтийская осень, моросил дождь, и ветер но­сил по булыжникам мостовой последние листья.

Теперь разговор шел уже по-деловому, с обсуждением всех тонкостей проекта. Прежде всего послушали Голи­цына, сообщившего о состоянии различных народов, желающих по единоверию идти под российский ски­петр. Далее горячо говорили Григорий Орлов и Захар Чернышев. Его брат Иван больше отмалчивался. Не те­ряя времени понапрасну, Захар тут же подал императ­рице проект об учреждении особого греческого легиона. Против проекта и в целом против греческой затеи выска­зался лишь президент иностранной коллегии Никита Иванович Панин, приглашенный Екатериной на это со­вещание. В своих убеждениях Панин был тверд:

— Идея сия сумасбродна и погибельна для нас по са­мой своей сути!

Но императрица уже все для себя решила и теперь са­ма с жаром нападала на строптивца:

— Одна наша морская диверсия, с подкреплением ее маинскими портами для морского убежища, уже сама по себе довольна привести Высокую Порту в ужас и по­трясение!

После слов таких остался у президента иностранной коллегии последний, но весьма веский довод:

— Каково англичане отнесутся к проекту орловско­му, то нам еще не ведомо, а ведь шкадре балтической плыть мимо их берегов придется?

— Над этим, Никита Иванович, я и сама все время ду­маю, но ведь многое здесь будет зависеть от нас с вами!

Екатерина подошла к набычившемуся Панину и заго­ворщически подмигнула.

— Конечно, ваше величество, я сделаю все, что смо­гу! — с неохотой согласился хитромудрый политик.

— А вы, Иван Григорьевич, — обратилась императри­ца уже к младшему Чернышеву, — представьте мне са­мый подробный мемуар о предполагаемой эскадре от адмиралтейств-коллегии да поспешайте, дело не ждет!

На том и закончили.

С того времени Иван Чернышев покой и сон потерял. И так думал и эдак, с глазу на глаз совещался с Мордви­новым. Но как они не крутили, а получалось одно — по­сылать в южные воды эскадру надо, да не простую, а ли­нейную, чтобы можно было противодействовать огром­ному турецкому флоту.

С чисто военной точки зрения задуманная экспеди­ция была бы серьезным ударом в спину Высокой Пор­ты. Политических выгод в случае успеха предприятия Россия тоже получала немало. Но Екатерину II волно­вало главное: как отнесутся европейские державы к проходу мимо их берегов русского флота? Не будет ли каких угроз и запретов? Сможет и захочет ли союзная Англия противостоять враждебно настроенной к Рос­сии Франции? Помимо союзнических обязательств Ве­ликобритании по «Северному аккорду» расчет был и лично на нового английского посла в Санкт-Петербурге лорда Каскарта, находившегося под очарованием Ека­терины, которую не в меру впечатлительный посол именовал в своих депешах не иначе как «совершенная Дидона».

Увлеченный своей идеей, Григорий Орлов немедлен­но пригласил лорда к себе во дворец. Изложив суть дела, Орлов спросил посланника прямо:

— Да или нет?

Каскарт мгновенно переменился в лице: куда вдруг девалась недавняя восторженность и романтичность... Ответил холодно:

— На подобные дела у меня нет полномочий, но обе­щаю вам, граф, что, как только будет ответ, я сразу же уведомлю о нем ваше правительство...

На том и расстались.

Ответ из Лондона пришел, на удивление, быстро. Ми­нистр Рочфорд давал своему послу указание вырвать у русских за проход эскадры как можно больше выгод. Разговор об условиях прохода лорд Каскарт попытался было продолжить с Григорием Орловым, в политичес­ких делах не искушенным. Но Екатерина этот ход пре­дусмотрела. Английского посла пригласил к себе сам Никита Панин. Разговор шел в словах крепких...

В своем донесении Каскарт писал: «Я сказал ему (Па­нину) с той откровенностью, на которую меня вызвали его выражения, что считаю себя обязанным относительной Англии, чем ей самой о том известно; затем я пояснил причину, побудившую к высылке эскадры в Архипелаг, опасения, возникшие в Англии, касательно возможного оборота тамошних дел...»

Панин нажимал, Каскарт отчаянно сопротивлялся, сам нанося колкие ответные удары. Граф Никита Ивано­вич настаивал, чтобы Англия поддержала русскую эска­дру своим флотом, как и положено настоящему союзни­ку. Услыша это, посол сразу же замахал руками:

— Что вы, что вы! Господин президент и не представ­ляет, как нам трудно. Британия переживает сегодня нелучшие времена. Волнения в Америке, голод в Ост-Ин­дии, трон подвергается сильнейшим нападкам со сторо­ны палаты лордов и парламента, а палата общин вызы­вает ненависть народа. За десять последних лет у нас сменилось семь министерств!

— Хорошо! — остановил посла Панин. — Все это я знаю. Меня интересует сейчас иное — на что мы можем твердо рассчитывать?

— Новая война сегодня Британии не по силам, — гнул свое Каскарт, — но мы готовы оказать вашей эска­дре всемерную помощь. Мы предоставим вам свои гава­ни и доки, обеспечим продовольствием и материалами, снабдим морскими картами и дадим хороших лоцма­нов. Ведь вашей эскадрой интересуется сам Георг Тре­тий...

Теперь уже английский посол, перейдя в наступле­ние, выгадывал своей стране все новые и новые уступки в торговле. Буквально впившись в Панина глазами, он загибал один за другим пальцы, подсчитывая трудности английских купцов. Наконец Панину надоело.

— Торгуетесь, как лавочник! — рявкнул он по-русски и уже на английском добавил: — Все! Больше ничего ус­тупать не будем! Решайте, лорд, да или нет!

И Каскарт, поморщив лоб, ответил:

-Да.

В своем послании министру иностранных дел Англии Рочфорду лорд Каскарт написал следующее: «Честолю­бие императрицы сделать Россию морской державой весьма сильно; в настоящую минуту ничто не занимает до такой степени ее мысли... как стремление довести до значительных размеров морские силы России, о чем я вовсе не сожалею, ...невозможно, чтобы Россия сдела­лась соперником, способным внушить нам зависть как военно-морская держава, и я всегда рассматривал подоб­ные виды России весьма для нас счастливыми, ибо до тех пор, пока это будет выполнено, она должна будет за­висеть от нас и держаться за нас...» Касаясь выгод, кото­рые Англия могла бы извлечь для себя от похода рус­ской эскадры в Средиземное море, английский посол пи­сал: «В случае ее успеха успех этот лишь увеличит нашу силу, а в случае неуспеха — мы утратим лишь то, что не могли иметь».

Вскоре из Лондона был получен положительный от­вет британского правительства на возможность прохода русских эскадр мимо английских берегов. Сразу же по­сле этого в Петербурге начались переговоры, которые велись весьма интенсивно. Григорий Орлов, однако, от непосредственного участия в них был отстранен Екате­риной II, ввиду полного отсутствия дипломатических способностей. На переговорах русскую сторону пред­ставлял Н. И. Панин, английскую — лорд Каскарт.

Обстановка на переговорах складывалась весьма непросто. В бумагах Панина, относящихся к тем дням, то и дело встречаются такие записи: «торгуются как невос­питанные лавочники», «торгаши», «ведут дело по-тор­гашески» и т.д.

Английская позиция была следующей: получить при минимуме затрат и забот о русских эскадрах максимум выгод от их пребывания в Средиземном море. При этом Каскарт, отвергая требования русской стороны о союз­нической помощи, ссылался то на трудности британ­ской экономики в связи с последствиями Семилетней войны и непопулярности палаты общин в народе, то на волнения в американских колониях и голод в Индии. Для лучшего понимания тона и духа переговоров весь­ма характерно письмо Каскарта министру Рочфорду от 30 июня 1769 года: «Я сказал ему (Панину. — В. Ш.) с той откровенностью, на которую меня вызвали его вы­ражения (?), что Ее Величество имеет более оснований считать себя обязанной относительно Англии, чем ей са­мой о том известно(?!); затем я пояснил причину, побу­дившую к высылке эскадры в Архипелаг, опасения, воз­никшие в Англии касательно возможного оборота та­мошних дел и намерения ее, в последствии которого, в случае если бы один из флотов встретил неприятеля в ли­це нейтральной державы (под «нейтральной державой» имелась ввиду Франция. — В.Ш.) и был действительно атакован в присутствии нашей эскадры, то последняя не осталась бы праздной зрительницей подобного наруше­ния нейтралитета... Речь эта достигла желаемого дейст­вия. Он (Панин. — В. Ш.) сказал, что передаст мои слова императрице...»

В конце концов договоренность в переговорах была достигнута. Лорд Каскарт, подводя итог принятому со­глашению, не без самодовольства доносил в Лондон: «Кажется ничто не произвело такого сильного и прият­ного впечатления, как согласие короля с мнением импе­ратрицы относительно ее флота и той формы, в которой это соглашение было согласовано».

Сообщения за август — сентябрь 1768 года из Первой наступательной армии генерала Голицына под Хотином:

«22 августа. Утром по мосту у селения Алай-бей пере­правилось до четырех тысяч турок, которые немедленно были обращены в бегство стремительным штыковым ударом. Неприятель потерял при этом более 500 чело­век. У нас же убито 18.

29 августа. С рассветом неприятель начал по мосту переходить на нашу сторону реки и выстраиваться для генеральной атаки. В седьмом часу турки открыли паль­бу и атаковали конницей, но были отбиты артиллерией полковника Мелисино и бежали так стремительно, что опрокинули стоявшую позади пехоту. В конце 8-го часа неприятель атаковал вновь, завладел двумя нашими пушками и окружил полки Санкт-Петербургский и 4-й гренадерский. Но генерал Салтыков, собрав разрознен­ные отряды, отбил турок и освободил оба полка. Несмо­тря на ярость, неприятель всякий раз был отражаем. Атакованный нашей кавалерией, он растерялся и по­том, осознав свое бессилие, бросился врозь, спасаясь кто где может. Кавалерия наша преследовала неприятеля и тем еще более довершила его совершенное поражение.

6 сентября. Отряды полковников Кашкина, Сухоти­на, Игельстрема, Кречетникова и Вейсмана атаковали турецкое предмостное укрепление у крепости Хотин и выбили неприятеля оттуда штыковым ударом. Урон ту­рок — в несколько тысяч человек. Наши потери — 94 че­ловека.

Все решила энергичная деятельность Алексея Орло­ва, и прежде всего его особое положение в отличие от других, гораздо менее влиятельных эмиссаров. Следует отметить, что письма с наиболее своими смелыми «про­жектами» Орлов слал на имя своего брата-фаворита, чтобы уже через него влиять на решения императрицы. Помимо этого Алексей Орлов в донесениях не скупился на обещания, так в одном из своих первых писем из Ита­лии он с уверенностью заявлял: «Труд сей будет для нас очень мало стоить, чтоб повести греков против турчан и чтоб они у меня в послушании были. К весне будем иметь войско в сорок тысяч».

В другом письме на имя брата Григория Алексей Ор­лов рисует еще более захватывающую перспективу: «Ес­ли ехать, так уж ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых из-под ига тяжко­го... Вы ступайте с одного конца, а я с другого зачал». Подобные письма были для Екатерины II как нельзя кстати, и она обращает самое пристальное внимание именно на Грецию. О принятии своего решения она неза­медлительно сообщает Алексею Орлову: «Мы сами уже... помышляли о учинении неприятелю чувствитель­ной диверсии со стороны Греции, как на твердой земле, так и на островах Архипелага (имелись ввиду острова Эгейского моря. — В. Ш.), а теперь и тем более...»

По изначальному плану прежде всего предполагалось согласовать время прибытия эскадры в Средиземное мо­ре с началом восстания маниотов и сфационов.

Самой эскадре предлагалось первоначально сосредо­точиться у мыса Матапан, островов Кандия и Цериго, а затем, установив связь с повстанцами, следовать в Эгей­ское море.

Первый, самый внезапный и решительный, удар предполагалось нанести высадкой десанта на Коринф­ский перешеек, отделяющий полуостров Морею от мате­риковой Греции. Этим предполагалось обеспечить преж­де всего быстрое освобождение Морей, а также невоз­можность проникновения туда турецких войск. Для это­го безымянный автор предполагал занять Коринфскую крепость, а затем, усилив ее артиллерией и укрепив до­полнительно, удерживать от неприятельских нападений любой ценой.

Второй, еще более ошеломляющий удар, по мысли ав­тора, должен был быть нанесен по Салоникам. Отряд русских судов с большим десантом на борту должен был, действуя аналогично «Коринфской операции», высадить десант у Фермопил, чтобы затем, укрепясь там, на­глухо перекрыть туркам доступ в Грецию и тем самым обеспечить там полный успех восстания.

Изложенный проект поражает своей стремитель­ностью, смелостью и масштабностью и, безусловно, при его хотя бы даже частичном выполнении туркам нано­сился бы удар такой силы, от которого они не скоро мог­ли бы опомниться.

Однако события повернулись иначе, и от столь дерз­кого плана пришлось отказаться.

Граф Чернышев не вошел, а вбежал в залу, отбросил в кресло шляпу и трость. Гордо вскинув голову, он огля­дел собравшихся:

— Господа адмиралы и кавалеры, в связи с войной ту­рецкой велено государыней возродить флотилию для действия на море Азовском, а после завоевания оного и на море Черном!

Речь Чернышева вызвала всеобщее ликование. Адми­ралы кричали «виват», жали друг другу руки.

Иван Чернышев политик тонкий: чтобы до времени не будоражить необычной средиземноморской першпек-тивой адмиралов, начал он заседание с того, что было давно уже на уме у каждого, оставляя главный вопрос на потом. Когда первые восторги улеглись, прикинули чле­ны коллегии сроки приготовления флотилии. Затем ре­шали голосованием, кому доверить пост командующего. Хитрый Чернышев сразу же предложил кандидатуру Сенявина, не забыв прибавить, что тот рекомендован на сей пост самой государыней.

Гидрограф Нагаев лишь пожал плечами:

— Уж коли матушка решила, чего тут обсуждать. Лешка Сенявин кандидатур подходящий!

Голосовали единогласно. Лишь старый Льюис, скло­нившись к уху рядом сидевшего Нагаева, прошипел ядо­вито:

— Двинули кверху этого проходимца, а за какие, спрашивается, заслуги?

Но Нагаев не поддержал, отмахнулся:

— Будет тебе, как порешили, так и порешили.
Алексей Сенявин, сухощавый и подтянутый, встал во весь рост. О своем предполагаемом назначении на новую должность он уже знал, так как третьего дня имел сек­ретную беседу с императрицей. Заявил контр-адмирал без лишних слов, что костьми ляжет, а через три года выйдет с новостроенным флотом в море Азовское, а там и далее двинет*.

Слыша речи такие смелые, покачал напудренными буклями отставной адмирал Милославский, бурча недо­верчиво:

— Вот ведь как нынче такие дела решаются. Раньше бы уж точно с полгода заседали, а тут раз — и флот стро­ить в полчаса. Да возможно ли такое?

В конце концов было решено следующее:

«1. Употребить оной коллегии всевозможное старание примыслить род вооруженных военных судов...

2. К рассуждению и сочинению в силу сего указа при­звать вице-адмирала Спиридова и контр-адмирала Сеня-вина, ибо первый в нужных местах сам был, а второму действовать...»

После этого председательствующий на заседании Се­мен Мордвинов объявил перерыв.

Алексей Сенявин принимал поздравления, как вы­нужденные, так и искренние. Подошел поздравить своего помощника со столь почетным назначением и Григорий Спиридов. Пожал руку.

— Григорий Андреевич, у меня к вам просьба, — не­громко, почти шепотом, произнес Сенявин.

— Давай! — улыбнулся вице-адмирал.

— Поднатаскали бы вы меня по особливостям тамош­ним, вам ведь в тех краях, почитай, все знакомо.

— Хорошо, душа моя, за этим дело не станет, лишь бы на пользу пошло!

Отобедали в соседней зале. Выпили по маленькой для аппетита. Неторопливо похлебали ухи стерляжьей, затем похлебку из рябцов с пармезаном и каштанами. На каштаны особо налегал Мордвинов.

— Эка жалость, что в наших краях сей фрукт не про­израстает! — говорил, сожалея.

Не зря, видно, шесть лет на французском флоте прак­тиковался по молодости лет.

После каштанов подали к столу печенку, в меду размо­ченную, да цыплят обжаренных. Водку пили по-стари­ковски, корочками хлебными закусывали. Поев, набили трубки...

После перерыва вновь председательствовал Мордви­нов. Адмиралы дружно утвердили штаты новой флоти­лии, прикинули, сколько денег и припасов потребуется на всю экспедицию.

Когда со всем этим покончили, слово попросил Чер­нышев. Дельно и коротко изложил он свои мысли на плавание к берегам эллинским.

— Цель сей экспедиции, — сказал, — в том, чтоб произвести диверсию и беспокоить турок в той части их владений, где они менее всего могут опасаться напа­дения.

Страсти разгорелись мгновенно. Взбудоражились члены адмиралтейств-коллегий: шуточное ли дело, куда замахнулись.

— Не осилим мы плавания к агарянам до моря Мидитерранского!* — кричал, раскрасневшись, толстый Льюис. — Многие за моря покушались, да не многие во­рочались!

Надрывая жилы, ярился сенатор Милославский, ку­лаками по столу грохоча:

— Красен посул, да тощ, вилами по воде писан!
Взвешивая все за и против, хмурил кустистые брови гидрограф Нагаев:

— В теориях-то оно все хорошо, а вот что практик по­кажет?

За плавание горой встали Мордвинов, Спиридов да азовский командующий Алексей Сенявин. Особенно ж злился на чересчур осторожных соратников всегда спо­койный и сдержанный Мордвинов. Дальнее плавание было давней мечтой этого сгорбленного болезнями ад­мирала. Когда-то, более двадцати лет назад, счастье ед­ва не улыбнулось ему, но поход тот отменили, и мечта навеки осталась мечтой*. Конечно же, адмирал Семен Мордвинов и сердцем и душой был за! Вслух он изъяс­нялся так:

— Сие путеплавание есть дело многотрудное, но вер­ное, а потому кто супротив оного выступает, того измен­ником почитать надлежит!

Перекричав всех, попросил атенции Иван Чернышев:

— Эскадру, ежели мы к согласию придем, велено го­сударыней изготовлять к плаванию немедля. Что ре­шать будем?

Большинством голосов члены коллегии проголосова­ли отправить в Средиземное море и далее, в греческие и архипелагские воды, эскадру крепкую с деташаментом сухопутного войска, с парком артиллерии и другими во­енными снарядами.

— Теперь надлежит решить, кого во главу предприя­тия сего ставить будем, — не давая опомниться адмира­лам, напирал Чернышев.

Члены коллегии приумолкли. Думали сосредото­ченно.

Поразмыслив немного, поинтересовались у графа, ка­кие даны будут флагману полномочия и не приберет ли всю власть фаворитов брат Алесей Орлов, что сейчас на берегах италийских «болезни лечит».

Чернышев пожал плечами, ответить он ничего не мог. Льюис, большой и грузный, вытирал ладонью вспо­тевший от треволнений лоб:

— Старые мы на такое. Кабы пораньше дело было, и я бы решился, а сейчас какой с меня флагман, дышу едва...

— Предлагаю вице-адмирала Спиридова, — подался вперед розовощекий Нагаев, — и не стар еще, и опыт не­малый!

Нагаева поддержали остальные:

— Во, во! Лучше Григория Андреевича на сей пост у нас поставить некого.

Чернышев с Мордвиновым кивали одобрительно. Но Спиридов отказался наотрез:

— Не пойду! Не хочу на побегушках у Орловых со­стоять.

— А ежели свобода полная в действиях государыней будет дана? — уныло поинтересовался Чернышев, раз­досадованный таким поворотом дела.

— А вот когда будет дана, тогда и разговор будет! — встал из-за стола Спиридов.

— Ладно, Гриша, не кипятись, мы еще с государыней все обсудим, — остановил его Мордвинов, — а пока ж мой тебе ордер таков: осмотреть и отобрать суда, в плава­ние годные, а далее поглядим.

В Кронштадт Спиридов возвращался вместе с Иваном Синдом, которого он пригласил на пару дней погостить. Расположившись в кормовой каюте, пили друзья шарт­рез, годы юные вспоминая. Когда-то, в самом начале со­роковых годов, бегали они мичманами глазеть на знаме­нитого Витуса Беринга. В то время и посчастливилось Ивану попасть в новую экспедицию командора. Чего только не пережил на своем веку бравый беринговец Ва­ня Синд: кораблекрушения и землетрясения, голодные зимовки на необитаемых островах и смерть друзей, но были еще и неповторимые мгновения открытий. И ради этого стоило жить. Лишь недавно завершил он очеред­ное плавание к американским берегам, открыл остров, назвав его именем Святого Матвея, и сейчас привез в Санкт-Петербург отчеты об экспедиции, журналы и кар­ты. Отчитается — и снова туда, к себе, на самый край России, где дрожит земля и вздымаются волны Велико­го океана.

— Значит, скоро дороги наши разбегутся вновь: ты к берегам восточным, а я к средиземноморским. — Спири­дов был грустен и задумчив.

— Да ну? — Синд чуть не выронил трубку изо рта. — Тебя уже и с флагманом поздравить можно?

— Рано, да и не знаю, радоваться мне назначению се­му или печалиться?

— Что ты, Гриша, ведь о плавании таком мечтать только можно, это же на века!

— Знаю, потому и сомневаюсь, — Спиридов вздох­нул, — а душа на простор, Ваня, ой как просится!

И, подсев ближе, он обнял друга. Впереди прямо из воды вздымались форты Кронштадта. Еще ничего не бы­ло решено, все еще только начиналось...

16 декабря 1768 года Екатериной II был подписан се­кретный высочайший указ адмиралтейств-коллегий, гласивший: «Из адмиралтейской коллегии немедленно подать рапорт: 1-е, сколько она к будущей весне кораб­лей и прочих судов надежно в море нарядить может, ка­кой бы вояж ни был предписан; 2-е, заложенные здесь и у города Архангельского 4 корабля поспеют ли к буду­щей кампании, и буде не поспеют, то зачем именно». Именно 16 декабря 1768 года можно считать датой на­чала подготовки Первой Архипелагской экспедиции русского флота. А 24 января 1769 года в своем рескрип­те об этом решении императрица уведомила А. Г. Орло­ва: «Сверх всего сего имеем мы еще в виду по предложе­нию брата вашего генерал-фальдцейхмейстера (Г. Г. Ор­лова. — В. Ш.), отправление эскадры нашей в средизем­ное море, ежели только возможность к тому предста­вится...»

Итак вопрос об организации Архипелагской экспеди­ции был решен положительно.

Тогда же об окончательном решении организации морской экспедиции был оповещен пребывающий в Ита­лии Алексей Орлов — автор сего необычайного для рос­сиян проекта.

Сообщения за сентябрь — октябрь 1768 года от Первой наступательной армии генерала Голицына под Хотином:

9 сентября. Посланные вплавь ни правый берег Днес­тра казаки донесли, что турки отступили от крепости. Переправившись к Хотину, мы нашли крепость со всех сторон запертой, влезли на стену и водрузили знамя на главном бастионе. Крепость была пуста. Причиной столь внезапного бегства было возмущение войска по­стоянно претерпеваемыми поражениями.

21 сентября. Отрядом арнаут подполковника Карази-на изгнаны турки из Бухареста, там же захвачен госпо­дарь Валахии князь Григорий Гику. При Галаце пленен господарь Молдавии Маврокордато.

29 сентября. На рассвете шеститысячный отряд ту­рок атаковал наш форпост при деревне Шербешти и ок­ружил его. Гарнизон форпоста штыками пробил себе до­рогу и вышел из окружения, а соединившись с гренадер­ским батальоном и гусарами, обратил неприятеля в бег­ство. Турки приписывают победу себе. Абды-паша — на­чальник турецких войск в Брангове — получил за это де­ло звание сераскира Молдавии и множество орденов. С нашей стороны за одержанную победу награжден орде­ном Св.Георгия полковник Фабрициан.

Глава вторая

В случае боя должен капитан... не токмо сам мужественно против неприятеля биться, но и людей к тому словами, а паче дая образ собою побуждать, дабы мужест­венно бились до последней возможности.

Из «Морского устава 1721 года»

Сразу же после Рождественских праздников 1769 го­да капитан 1 ранга Степан Хметевский принимал под свое начало корабль с необычным, но звучным именем «Не тронь меня». Быстро прошло назначение, весело представление, и окунулся капитан с головой в самую гущу дел.

А дел хватало. Линейный корабль — это вершина ко-, раблестроительной мысли. Многосотенный экипаж и де­сятки тяжелых орудий, громада дубового корпуса и мач­ты, упирающиеся в небеса. Содержание подобных испо­линов под силу не каждой державе, зато уж в баталиях жестоких с лихвой оправдывают они все затраты.

Чудовища, что крепости громят,

Ниспровергают стены вековые —

Левиафаны боевых армад...

Линейные корабли — это ферзи на шахматных досках морских войн. А потому и быть капитаном линкора на русском флоте — почет особый, и доверяется пост этот лучшим из лучших по именному указу императрицы.

Нового командира «Не тронь меня» капитанская среда приняла не сразу. Российский флот не так уж ве­лик, и все друг друга понемногу знают. О Хметевском давно ходила молва как о честном, смелом и толковом офицере.

— Этот в клеотурах никогда не бывал! — говорили уважительно.

Зимою Балтийскому флоту передышка: корабли во льдах, команды в казармах, столица под боком, чем не жизнь! Но Хметевский должность свою исполнял с та­кой великой ревностью, что вечерами валился замертво, а следующим утром вновь засучивал рукава. Торопился капитан корабль свой к предстоящей кампании как можно лучше изготовить, нутром чувствуя скорые пере­мены.

К капитанству шел Степан Петрович Хметевский двадцать пять лет флотской службы. Дворянства он был самого захудалого. Отец умер рано, не оставив семье ни­чего, кроме неоплаченных долгов да забытой Богом и людьми деревеньки Хомяково, что затерялась где-то в глуши лесов за Переславль-Залесским.

Вместе с ребятишками деревенскими гонял в детстве Степка к реке, по грибы да по ягоды, мчался зимой на санках с горок снежных. Когда же стукнуло ему четыр-

 

надцать годков, забеспокоилась мать — куда недоросля своего пристроить, у кого помощи искать да протекции? Был, правда, у Степки дядя развеселый и бравый, лейб-кумпанский гренадер, иногда заезжавший отойти у сес­трицы от запоев. Но на дядюшкину помощь рассчиты­вать особо не приходилось. Кроме того как пить крепко да кричать матерно, кулаками стол дубася, дядюшка приучен ни к чему не был.

Насоветовал матери отставной гвардейский капитан Роставлев, обитавший по соседству. Приковылял как-то на своей деревянной ноге:

— Ты, матушка, сдай-ка Степку своего в шляхетский корпус морской, глядишь, там и в люди выйдет!

Дело говорил ветеран баталии Полтавской — в мор­ской корпус брали самых худородных, служба флотская была не в почете. Подслушивая разговор под дверью, плакал с перепугу Степка. Шутка ли — по окиянам пла­вать! А он и речку переплыть боялся!

Но мать решила твердо, и плач уже не мог ее остано­вить. Весной того же 1744 года Степана, сына Петрова, записали в ученики Морской академии.

Шли годы. Спустя семь лет упорного труда получил он первый свой унтер-лейтенантский чин. В прусскую войну успешно откомандовал потрепанным линком «Во­логда», возил к Мемелю осадные орудия. А закончилась война — и отправили Степана Хметевского на Волгу, в далекую от моря Рыбную слободу. Грузил там усердно дубы казанские для будущих кораблей. Старался креп­ко, чуть жилы себе не надорвал; зато исполнил все доб­росовестно и в срок.

Погрузив лес, пошел Степан на барках вверх по рекам в Петербург. Но не дошел: стал лед, и пришлось зимо­вать в занесенном снегами селе Леонтьевке.

Стоял в тамошнем Новгородском уезде полк драгун­ский. Офицеры жен своих попривозили, весело было. Степан дамам нравился. Голос зычный, силы через край, сожмет ручищами — аж корсеты трещат! Ну и умный, конечно: о звездах говорит, о странах да землях, что за морями расположены, интересно — страсть! Не то что драгунские, те лишь усы крутят да в вист режут. Приглашали Степана в гости часто. Каждому приятно, чтобы у него на десяток дураков хотя бы один умник был.

Как-то на одном из вечеров познакомился он с деви­цей Шишковой. Была Маша Шишкова хороша собой: пухленькая, розовая, как колобок, на щеках ямочки — смешливая. Влюбился Степан. Походил-походил да ре­шил предложение сделать. Напудрил парик, отгладил мундир, спитым чаем почистил шляпу и, прицепив шпа­гу, с дрожью в сердце пошел.

Вытоптанная в глубоком снегу тропинка вилась над застывшей рекой. Там, где деревенская ребятня облюбо­вала себе ледовые горки, услышал он вдруг смех и визг женский. Подошел ближе — и остолбенел: каталась на санках с горы его Маша, а рядом с ней офицер драгун­ский. Офицер Машу к себе руками прижимал, а Маша хохотала без умолку. Перевернулись санки, упали дра­гун и Маша в снег, целоваться начали, Пальцы Степана невольно эфес сжали. Развернулся он и побрел прочь...

Прошел ледоход, вскрылись реки, и привел лейте­нант Хметевский свой отряд в Санкт-Петербург. С нача­лом же кампании ушел в море. А на следующий год из­брала адмиралтейств-коллегия толкового офицера в адъютанты к наследнику — великому князю Павлу Пе­тровичу. Завидовали многие: шутка ли, без всяких про­текций, а куда прыгнул! Карьер сам в руки идет, только лови момент!

Степан же пребывал в сомнении великом. Слов нет, назначение льстило, но сколь ко двору он придется — Хметевский не знал, как вести себя в высшем свете — понятия не имел, а что родом не вышел для должности такой — это уж точно!

В обязанности морского адъютанта входило помимо иных сопровождение четырнадцатилетнего генерал-адмирала в морской корпус на прослушивание курса флот­ской тактики и корабельной архитектуры. У парадного крыльца «высочайшего ученика» встречал всегда сам директор Голенищев-Кутузов, кланялся низко, пудру с парика ссыпая. Рядом караул почетный при барабанах и знамени. На знамени герб корпусный — руль и град­шток со шпагою, короной увенчанный.

Голенищев-Кутузов, усадив Павла в кресло рядом с собой, увлеченно рассказывал о своем крушении на ко­рабле «Москва», когда его носило в штормовом море от Рюгена до самой Либавы, как рубили мачты и спасались на самодельных плотах, тонули и мерли с голоду. Вели­кий князь слушал рассказы старого морского волка не дыша... Голенищев знал, чем завлечь романтичного мальчика!

Пока глава российского флота слушал уроки, Хметевский гулял по гулким коридорам, вспоминая былые кор­пусные шалости и проказы. При удобном случае загляды­вал к учителю своему Гавриилу Курганову. Курганов — знаток наук многих, ученик Ломоносова и Эйлера, воспи­татель не одного поколения русских моряков. Сиживали с ним в учительской, пили чай с вареньем вишневым, се­товали на беспорядки флотские и корпусные...

Бродя как-то по этажам в ожидании наследника, ус­лышал Степан звуки флейты. Кто-то неумело, но весьма старательно играл штуку танцевальную. Удивился ка­питан-лейтенант, вроде бы не тяготело никогда разуда­лое кадетство к музыке. Пошел посмотреть. Подойдя к одной из жилых камор, увидел кадета, сидящего на кой­ке, с флейтой в руках. Лицо у кадета простое, нос кар­тошкой. Заметив офицера, вскочил он и доложился по всей форме:

— Кадет старшей роты Ушаков Федор!

— Садись, дружок. К музыке охоту имеешь? — кив­нул Хметевский на флейту.

— Есть малость, да не всегда время свободное быва­ет, — отвечал Ушаков.

— На что же ты его тратишь, время-то? — еще боль­ше удивился адъютант великого князя, воспитанный на славных традициях корпусной вольницы.

— На то наук морских хватает! — отвечал невозмути­мый кадет.

— Ну, коли так, быть тебе, Федор Ушаков, флагма­ном знатным!* — улыбнулся Хметевский и зашагал прочь.

Иногда встречал в корпусе племянника директора, розовощекого капитана Михаилу Кутузова. Любил Сте­пан перекинуться с ним парой-другой фраз. Адъютант ревельского губернатора Гольштейн-Бекского, бывая по делам в столице, непременно заезжал к своему дядюшке и, в свою очередь, всегда был рад потолковать с прият­ным собеседником. Особой, впрочем, дружбы меж ними не было, просто встречались два симпатичных друг дру­гу человека, обменивались новостями и, пожав руки, расходились. Каждому судьба уготовила свою дорогу и место в истории...

Летом решила императрица Екатерина катать сына по Финскому заливу на яхте, к морю приучая. Обрадо­ванный таким известием, корпусный директор Голени-щев-Кутузов вручил Степану на память книжицу, им са­мим с французского переведенную. Тонкие белые листы еще пахли типографской краской. То было «Искусство военных флотов» сочинительства Павла Госта, книга, для каждого моряка нужная. Поблагодарил Хметевский генерала за столь щедрый дар, Голенищев на это отвечал мудро:

— Тебя благодарствую, что увозишь цесаревича от­ сель, глядишь, и не вернется боле!

Все лето проплавал Степан вдоль и поперек залива Финского. Надоело дозарезу, но зато за услуги оказан­ные произвел его наследник в капитан-поручики своего комнатного флота — честь немалая!

Морским адъютантом наследника императрица была не особенно довольна.

— Моряк он, может, и хороший, — заметила она при случае Мордвинову, — да на вид уж больно свиреп, а о манерах я уж и молчу: что слон в лавке! Поищите Павлуше кого-нибудь пообходительнее да лицом приятнее, а этого забирайте обратно.

На следующий год вырвался Хметевский из дворца, помчался на перекладных в Архангельск принимать но-востроенный фрегат и перегонять его из Белого моря в Балтийское. Дорогой остановился отобедать в одной из деревушек у местного помещика-хлебосола Куприяно­ва. Едва сели за стол, в комнату вошла девушка. Степан как глянул, так и понял — это судьба.

— Дочь моя Анна, — представил девушку хозяин.

А она стояла, не смея поднять на бравого кавторан-га своих серых глаз. Никуда Хметевский в тот вечер не уехал, дал себя уговорить и загостился, благо время сво­бодное у него еще было. Бродили вечерами они с Анной средь берез, слушали щебет птичий и стук сердец своих. Волнуясь, читал Степан избраннице своей стихи сумаро-ковские:

Мы друг друга любим, что ж нам в том с тобою?

Любим и страдаем всякий час,

Боремся напрасно мы с своей судьбою,

Нет на свете радости для нас.

С лестною надеждой наш покой сокрылся,

Мысли безмятежные отняв,

От сердец зажженных случай удалился,

Удалилось время всех забав...

Счастьем сияли огромные серые глаза девушки. Вскоре и сговорились, а на следующий год по возвраще­нии Степана из плавания и свадьбу сыграли.

Но недолгим было семейное счастье Степана Хметев-ского. Спустя год умерла при родах его любимая Аннуш­ка, и все переменилось. Осталась лишь непроходящая тоска по любимой да море, без которого не мыслил Сте­пан жизни своей.

В окне экипажной казармы, несмотря на поздний час, — свет. В капитанской каморе трое: Александр Круз» Степан Хметевский и Федор Клокачев. Все одно­кашники по выпуску из корпуса, а ныне капитаны ко­раблей. Курили они трубки, коротали время и резались в юрдон, игру карточную. Беседы вели о политике высо­кой. Больше всех, как обычно, горячился Круз, вспыль­чивый и крикливый капитан «Евстафия»:

— Как так? Татары опять в Крыму в набег подались.
А мы все глаза пучим. Щипками не больно с них ур­вешь, здесь в мах лупить надо!

— Экий ты шустрый, Саша! — крутил головой рассу­дительный Клокачев. — Пока флота на Азове не будет, не видать нам Крыма как своих ушей!

— Не о том толкуем! — сорвался в крик капитан «Ев­стафия». — Флот мало-мальски создать — года три на­до, а мы наставим пушек на суда партикулярные и ну в каперы, поди, гололобый, догони!

Сидевший подле спорщиков Хметевский молча чесал пальцем свой тяжелый подбородок, в дискуссии горячие не встревая да поглядывая, как багровеет разгорячив­шийся Круз. Клокачев, не подумавши, нарушил неглас­ную заповедь капитанской среды: с Крузом не спорь, ибо кончиться это может весьма печально и больно. Слиш­ком уж крутой был нрав у капитана «Евстафия»! Опом­нившись, Клокачев пошел на попятную.

— Правильно! — сказал примирительно. — Надо и воевать и строить одновременно!

— Понял наконец-то! — хлопнул себя по толстым ляжкам Круз. — Лишь бы дело дали. Мы поднажмем, армейские навалятся — и конец басурману. Эх, скорее бы! Надоело шляться меж островов Березовых!

— Не руби с плеча, Саша! — молвил Степан Хметев­ский, откладывая в сторону надоевшие карты. — Высо­кая политика есть дело особ высоких, без нас там разбе­рутся...

— А я в адмиралы и не мечу, — разобиделся сразу Круз, зло тараща водянистые глаза, — это вы все норовите, а мне и на моем «Евстафии» неплохо. Лишь бы де­ло побойчее дали. А что языком треплюсь, так то за дело радею! — Каперанг опять начал горячиться. Со скрипом отворилась дверь.

— Ну и кричите вы, аж на лестнице слышно. — В комнату с клубами морозного воздуха ввалился замерз­ший Яков Сухотин, капитан фрегата «Сергий».

— Опоздал, бери штрафную! — кивнул раздосадован­ный внезапным вторжением Круз.

И, наполнив до краев осмериковый мутно-зеле­ного стекла штоф, он сунул его стучавшему зубами Су­хотину:

— Хлебни, сердешный. Да и к огню садись.

— Ну, разве что по маленькой, — ухмыльнулся хитро Сухотин, поднимая тяжелый штоф. — За виктории на­ши на морях южных! — сказал он, посуду сию враз опо­ловинив.

— За какую это викторию пил? — заинтересовался сразу почуявший что-то Хметевский. — Давай, Яша, выкладывай!

— Вот что значит в столицу не ездить. Сидите здесь по берлогам и ни черта не знаете! — заулыбался отогрев­шийся немного кавторанг, сбрасывая тулуп бараний.

— Не томи, злодей, говори! — дружно задвигались за­интересованные капитаны.

Сухотин важно и не спеша откашлялся, оглядел си­девших взглядом, полным превосходства. Те, затаив дыхание, не спускали с него глаз.

— Ну, не томи! — не выдержав, застонал со своего кресла Круз. — Помилосердствуй!

— Так вот, — насытившись вниманием к своей особе, молвил наконец-то Сухотин. — С сего дня велено при­ступать к созданию Донской флотилии. Во главе экспе­диции поставлен Алексей Сенявин. Я ж к нему в помощь определен и прибыл сейчас в Кронштадт для отбора слу­жителей. А кроме всего этого, — кавторанг понизил го­лос до шепота, — велено снаряжать еще одну экспеди-цию секретную на море Средиземное против турок, чтоб туда вокруг всей Европы плыть!

— Это дело! — вскочил с места Круз.

— Садись ближе, — велели Сухотину, — завтра нач­нешь набирать, а ноне уже поздно, так что давай выкла­дывай все по порядку...

Вскоре подошли на огонек капитан Корсаков с «Евро­пы» да капитан Барш со «Святослава», заставили Сухо­тина все по новой рассказывать.

Потом подходили по одному капитаны Борисов, По­ливанов, Шубин и другие. Сухотин начинал свой рас­сказ сызнова, только теперь ему дружно помогали со­бравшиеся в каморе. Снова и снова слышались востор­женные возгласы кого-то из пришедших, и все, в кото­рый раз, радовались вместе с ним.

К утру Сухотин лишь хрипел, силясь вымолвить что-либо. А капитаны, раскатав по столу карты, взо­ру непривычные, ожесточенно водили по ним паль­цами.

Давно погас камин, нетронутой стояла водка. Сухоти­на подбадривали весело:

— Не бойся, Яша. В заботах твоих мы тебе помощни­ки, но будь другом, как же все-таки у них на коллегии дело-то было?...

Раннею весною, едва сошел лед, ушли из Кронштадта корабли и суда Ревельской эскадры. Вместе с ними по­кинул кронщтадтский рейд и линейный корабль «Не тронь меня».

Впереди была морская кампания 1769 года.

На юге тем временем шла подготовка к предстоящим сражениям. Турки укрепляли свои крепости, готовили к походу четырехсоттысячную армию.

В Крыму седлали коней, предвкушая скорую добычу, татары.

Русские армии собирались у Киева и Кременчуга. Во главе их стояли генералы Голицын и Румянцев.

Все ждали лета.

Сообщения с театра военных действий за январь — март 1769 года:

15 января. Войска крымского хана вторглись в нашу Елисаветградскую провинцию, а две партии татар на­правились из Крыма и к Волчьим водам.

16 января. Пятитысячный отряд татар у Бахмута оп­рокинут и рассеян отрядом генерал-майора Романиуса. Неприятель бежал за реку Терновку.

Февраль 1769 года. Для снабжения флотилии, назна­ченной действовать от Азова в Азовское и Черное моря, приступлено было к заготовлению в Павловске и Вороне­же судов. К весне ее императорским величеством велено заготовить и спустить по Дону к Новочеркасску до 75 су­дов разной величины с 12400 человек команд при 1035 орудиях, начиная с малого до 24-фунтового калибра.

26 февраля. В крепость Св.Дмитрия на Дону прибыл Вологодский пехотный полк под командованием гене­рал-поручика Бернеса, назначенный для предваритель­ного занятия Азова и Таганрога.

6 марта. Взяв в прибавок к Вологодскому полку 1000 донских казаков, Вернее подступил к Азову, и так как крепость эта была оставлена турками еще гораздо преж­де, то она и была занята нашими войсками без выстрела.

Из Восточной тайной экспедиции:

Зима 1768—1769 годов. Произведя обследование Аляски (Аляксы) и открыв ряд островов, суда Восточной экспедиции стали на зимовку. Галиот «Святая Екатери­на» под командованием начальника экспедиции капита­на 2 ранга Петра Креницина — у острова Унимак, а гу-кор «Святой Павел» под началом капитан-лйтенанта Михаила Левашова — у острова Уналяска в бухте, на­званной им в честь своего судна. В отчете о зимовке Ле­вашов писал: «Пищу худую имели и малую, а от стужи и дождя нигде не сыскать покою». К концу зимовки от цинги и прочих болезней умерло шестьдесят пять чело­век. Исследования продолжались...

 

Глава третья

Собирайтесь-ка, матросушки,

да на зеленый луг

Становитесь вы, матросушки,

во единый вы во круг,

И думайте, матросы, думу крепкую.

Заводи-ка вы да песню новую,

которую пели вечор,

Да на синем море.

Мы не песенки там пели — горе мыкали.

Горе мыкали — слезно плакали...

Из старинной матросской песни

Боцманская должность на флоте — одна из самых хлопотливых. Надлежит боцманам содержать в целости канаты и якоря, анкер-штоки и буи. Отвечают они за от­дачу и выборку якорей, содержание мачт, производят разводы на вахты и работы. Да мало ли обязанностей у корабельного боцмана!

Боцман Евсей, что с «Не тронь меня», на флоте уже за тридцать лет. За это время, наверное, только что у черта на рогах не побывал! Рекрутом в Минихскую кампанию воевал под Азовом. Две тяжкие раны там получил. Не­сколько лет спустя тонул на фрегате «Гектор» у Гогланд-ского рифа*. Позднее отважно сражался со шведами на праме «Дикий бык» в Аландских шхерах*. В войну с пруссаками дрался под Мемелем, ходил в кольбергский десант, опять был ранен. На пути домой еще раз попал в крушение, на этот раз на корабле «Астрахань»*. Всякое было на долгом веку Евсея, пока до боцманской дудки Дослужился.

Евсея весь флот знает, и он всех. С новым капитаном «Не тронь меня» тоже судьба раньше сводила. Перегоня­ли они несколько лет назад фрегат «Гремящий» из Ар­хангельска в Кронштадт. Знал Евсей, что Хметевский только с виду суров, на самом же деле душа-человек: линьки с мордобоем не жалует, зато о последнем матро­се рачится, как о сыне родном. Таких капитанов на фло­те по пальцам пересчитать можно.

Евсей драться тоже не любил, хотя кулаки имел увесистые. Самого по молодости лупили — это да, бы­ло дело, и в минуты откровенной беседы боцман с удо­вольствием демонстрировал желающим свой щерба­тый рот. Вот, мол, как в старину-то было, не то что нынче!

Всю зиму Евсей с малой частью команды на корабле. За ним, что за дитем, каждодневный уход нужен.

В апреле остальная команда на корабль перешла, а в начале марта и рекрутов в пополнение прислали. При­нимал вновь прибывших Евсей. Осмотрел их с внимани­ем и недоволен остался. Рекруты как рекруты — рожи глупые, а в глазах тоска и страх.

— Ну, — сказал им, — новая жисть нонче для вас на­чинается. Учиться всему будете заново: и ходить, и по дереву лазать, и говорить. Вот ты кто таков? — ткнул он пальцем в грудь тщедушного веснушчатого парня.

— Я-то? — шмыгнул тот простуженным носом. — Васька, Митрофана Никонова сын.

Евсей махнул рукой безнадежно:

— Не Васька, Митрофанов сын, ты будешь отныне, а самый что ни на есть служитель флота российского! И все запомните, — обернулся он к испуганно жавшимся рекрутам, — что вы теперь не Васьки да Ваньки, а рус­ские матросы!

Построив по ранжиру, повел Евсей новоявленных матросов по черному весеннему льду на корабль. Прон­зительный ветер рвал с голов треухи и завертывал полы дырявых армяков.

На корабле рекрутов встретил дежурный офицер в ба­раньей шубе и надвинутой по самые уши треуголке. Мельком оглядел прибывших, кликнул писаря да лека­ря — осмотреть, нет ли болезни или заразы какой.

Пришли, осмотрели и записали.

Затем одежду каждому выдали. Чего там только не было: рубахи и порты, башмаки и сапоги, кафтаны со штанами на подкладке холщовой да на подкладке сукна сермяжного, бастроги, шапки и даже по галстуку пыш­ному впридачу.

Повеселели немного рекруты: ишь-то богатство ка­кое! Однако надевать ничего не позволили, а повели на берег в баню. Лупцевали там себя рекруты вениками бе­резовыми, из шаек окатывались до одури. Кричали при­баутки, друг перед дружкой храбрясь:

— С гуся вода, с тебя худоба, на густой лес да на боль­шую воду!

После баньки накормили сытно. Щей густых дали и каши овсяной с маслом коровьим. Затем уж и по местам приписным развели.

Рекрута Ваську Никонова определили к громадной 30-фунтовой пушке, что стояла в самом нижнем доке. Глянул он на нее — и дух захватило! Шутка ли, такое страшилище: голова в дырку в лазит...

К пушке привел Ваську веселый рябой канонир. По­хлопав ладонью по казеннику, приободрил:

— Ничего, матрос-удалец что огурец какой вырастет! Здеся отноне будет тебе и дом, и поле бранное на всю твою жисть! Всему обучайся прилежно, лодыря не корчь, но и вперед не суйся, знай всему черед! Разумей одно: кто в море побывал, тот и лужи не боится.

Остаток дня пролетел для Васьки в тумане. Что-то заучивал, где-то ходил. Наконец рябой канонир Леха Ившин сообщил, что пора и ко сну. Спустившись на свою палубу, развесил Васька по примеру Ившина кой­ку и, едва раздевшись, провалился в тяжелый сон. Про­тивно пищали по углам наглые корабельные крысы, но Васька их не слышал. Снилась ему родная изба на Псковщине, отец усталый, с большими руками, сни­лась сестра, смешливая балаболка, худенькая и жал­кая. Мать сидела рядом и горестно причитала, гладила его по голове...

Тишину оборвал пронзительный свист дудки.

— Подъем! Койки вязать и умываться! — кричал, све­шиваясь в люк, страшный боцман Евсей.

Ничего не соображающий Васька спросонья никак не мог попасть в штанину портов.

— Живее, живее, — подгонял его уже вязавший свою койку Ившин, — на флоте мух не ловят!

Начинался новый день, начиналась морская жизнь рекрута Васьки Никонова...

Рекрут — это еще не матрос, еще много пота пролить и мозолей нажить надобно, чтобы стать им. Сразу же с приходом в команду поступает рекрут под опеку «дядь­ки» — старого, опытного матроса, верой и правдой отба­рабанившего на флоте полтора десятка лет. «Дядька» отвечает за рекрута головой — это и понятно: рекрут он и есть рекрут. Ничего не умеет и не понимает, а боится, почитай, всего.

Перво-наперво выучивает рекрут, как зовут его «дядьку», а потом — отделенного и капрального унтер-офицеров, ротного, капитана, а затем — флагманов и уж после всего зубрит длинные и непонятные титулы и зва­ния особ августейшей фамилии.

Торжественно перед строем принимают рекруты присягу на верность престолу и Отечеству. Свежий ве­тер треплет флеры офицерских треуголок и бороду ко­рабельного иеромонаха. Дрожа от волнения, кладут ре­круты левую руку на Евангелие, правую поднимают с двумя простертыми перстами. Слова присяги тяжелы и суровы:

— «И должен везде и во всех случаях интерес... госу­дарства престерегать и охранять, и извещать, что про­тивное услышу, и все вредное отвращать...»

Целуют рекруты крест православный и в строй стано­вятся. Все, теперь им с флота назад пути нет! А учеба на­стоящая только начинается.

Матрос должен знать и уметь многое. Изучить ком­пас: что это за штука и зачем нужна; вязать многие узлы хитрые; грести на шлюпке; травить якорь в крепкий ве­тер и действовать при орудиях. Если определен рекрут в марсовые, должен он, помимо всего прочего