Дебри нацистских спецслужб 10 страница

Неотступной тенью за Богданом Кобуловым следовал его младший брат Амаяк — красивый, внешне даже обаятельный, отличавшийся от брата не только стройностью фигуры, но и полным отсутствием каких-либо способностей. По сравнению со многими другими ответственными сотрудниками, Амаяк считался человеком образованным: он закончил пять классов средней школы и курсы счетоводов. Этого оказалось достаточным, чтобы назначить его первым замнаркома НКВД Украины, а затем и резидентом в Берлин!

Начальником важного Главного транспортного управления (ГТУ) Берия сделал также своего давнего сослуживца Соломона Мильштейна.

Начальником второго по значению областного управления НКВД — Ленинградского поехал Сергей Гоглидзе, наркомом НКВД Белоруссии в Минск — Лаврентий Цанава.

Начальником 5-го отдела ГУГБ (что уже прямо касалось Короткова и его коллег) Берия, как уже говорилось ранее, сделал некоего Владимира Деканозова — толстого коротышку, с круглой лысой головой, с вечно брезгливым выражением лица. Деканозов ровно ничего не смыслил ни в разведке, ни в контрразведке, хотя прослужил в органах много лет. Зато изрядно поднаторел в неусыпной борьбе с «врагами народа».

По счастью, в должности начальника разведки Деканозов пробыл недолго. В 1939 году был смещен с поста наркома иностранных дел СССР Максим Литвинов, известный своей приверженностью к идее коллективной безопасности в Европе, как единственной возможности противостоять гитлеровской агрессии. Наркомом иностранных дел был назначен по совместительству глава Советского правительства Вячеслав Молотов. Сталин и Молотов совместно решили «укрепить» Наркоминдел, то есть беспощадно изгнать оттуда всех сотрудников, в том числе полпредов, разделяющих позицию Литвинова или даже просто подозреваемых в этом. С этой целью в НКИД на пост заместителя наркома был откомандирован… Деканозов. Видимо, в инстанциях решили, что после кратковременного пребывания на посту руководителя внешней разведки, Деканозов стал крупным специалистом и в сфере внешней политики[41].

В результате бурной деятельности Деканозова в Наркоминделе, его центральный аппарат и кадры советских представительств за рубежом подверглись второму за последние годы жестокому разгрому.

После ухода Деканозова в НКИД Берия сделал, как показало время, безошибочный выбор, назначив на должность начальника разведки Павла Фитина.

Павлу Михайловичу было тогда всего тридцать два года. До направления по партийной разнарядке на учебу в Центральную школу НКВД и курсы при Школе особого назначения он, инженер-агроном по гражданскому образованию, был заместителем главного редактора сельскохозяйственного издательства. Талантливый, эрудированный человек, Фитин, возможно, оказался лучшим начальником внешней разведки после легендарного Артузова. Его заместителем стал тоже молодой, но уже признанный ас разведки Павел Судоплатов, обладавший опытом нелегальной работы за рубежом. Это он, Судоплатов, совсем недавно уничтожил в Роттердаме главаря Организации украинских националистов (ОУН), преемника Симона Петлюры Евгена Коновальца, а сейчас по устному приказу, полученному в присутствии Берии лично от Сталина, готовил совместно с Леонидом Эйтингоном операцию «Утка» по ликвидации в Мексике Льва Троцкого.

Берия переговорил с Фитиным о Короткове. Тот, на основании изученных документов, а также бесед с сотрудниками, знавшими Александра лично, дал ему положительную характеристику. На самом деле нарком уже принял для себя решение восстановить дерзкого сотрудника. Но этим разговором с начальником разведки он как бы возлагал на того ответственность за Короткова в дальнейшем. Таковы уж были правила игры. Фитин их прекрасно знал, но при всей своей внешней скромности и обходительности, был человеком твердых убеждений, ответственности не боялся, равно как и высказывать собственное мнение.

А дальше происходит нечто совершенно уж фантастическое. В конце 1939 года «штрафника» Короткова на два месяца направляют в… загранкомандировку в качестве «дипкурьера» центрального аппарата НКИД. А именно — в Данию и Норвегию. И почему-то никто в руководстве не опасается, что он станет «невозвращенцем», хотя бы из-за обиды.

Чем занимался Коротков в названных странах, неизвестно. Часть документов не сохранилась, часть и по сей день не подлежит оглашению.

Но кое-какие выводы из самого факта поездки, для нас существенные, сделать все же можно:

1. В эти самые месяцы как раз началась и развернулась злополучная советско-финляндская «Зимняя война». А эти государства — соседи Финляндии, близкие ей не только по географии, но и по «скандинавскому духу». Значит, командировка Короткова как-то связана с войной.

2. Всего через полгода и Дания, и Норвегия были оккупированы Германией и, возможно, кое-какая информация, пускай и смутная, об их планах Гитлера просочилась наружу, что не могло не насторожить советскую разведку.

3. Задание, полученное Коротковым, можно с уверенностью утверждать, было важным. Иначе руководство наркомата не пошло бы на такой риск — посылать за кордон «неблагополучного» сотрудника, поскольку никого другого, по причинам много раз уже отмеченным, под рукой просто не имелось.

4. С заданием Коротков справился успешно. Иначе по возвращении он не был бы повышен в должности: стал заместителем начальника 1-го отделения 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР. Говоря современным языком, его полностью «реабилитировали», в итоге, в его послужном отсутствует почти годичный перерыв. Весь 1939 год Коротков проходит по анкетам как оперуполномоченный и старший оперуполномоченный названного отдела. Более того (и это весьма существенно), в конце 1939 года он был переведен из кандидатов в члены ВКП(б).

У Александра хватило здравого рассудка никогда и никому не рассказывать о письме, направленном наркому. Это было опасно. По-настоящему опасно.

Коротков уже кое-что понимал в аппаратных играх. Особенно опасных, когда они разыгрываются в аппарате НКВД, а весовые категории участников далеко не равны. В конце концов, ему нет дела, какими мотивами руководствовался нарком, изменив свое решение. Важно, что это произошло. Лучшее, что он теперь может делать, — это работать, просто добросовестно работать и делать вид, что ничего особенного не случилось…

 

Последнее мирное лето

 

1940 год складывался для Александра Короткова удачно. Он был не только восстановлен на службе в НКВД, но даже повышен в должности. Это означало, что из категории «оперов», то есть основных «рабочих лошадок», он сам перешел в категорию начальства. Существовало негласное положение, по которому должность сотрудника в центральном аппарате ведомства приравнивалась к должности двумя ступеньками выше в областном управлении. Иначе говоря, в случае перевода на периферию Коротков был бы там начальником отдела разведки. И это при том, что специальное звание у него было относительно невысокое — лейтенант государственной безопасности, соответствующее званию капитана в Красной Армии. Обычно должность заместителя начальника отделения занимали старшие лейтенанты и капитаны госбезопасности, так что последующие два звания Коротков мог уже получить как бы само собой. Должность позволяла.

Теперь Александр имел представление о работе агентурной сети НКВД во всей Германии с включенной в нее Австрией, а также в «протекторате Богемии и Моравии» и оккупированной Польше.

Естественно, его политический и оперативный кругозор значительно расширился, поскольку он теперь напрямую общался с новым начальником разведки Павлом Фитиным, его заместителем Павлом Судоплатовым и даже, хотя, разумеется, значительно реже, с первым заместителем наркома и начальником ГУГБ Всеволодом Меркуловым. Кроме того, Коротков получил возможность в пределах своей компетенции знакомиться с материалами и указаниями, поступающими из так называемых директивных органов, или, по тогдашнему жаргону, инстанций, то есть правительства и ЦК партии.

Общение с коллегами из других отделений, присутствие на совещаниях, контакты с сотрудниками немецкого отделения (вскоре преобразованного в отдел) контрразведки способствовали пониманию не только текущих отношений с Германией и ее союзниками, но и общей ситуации на политической карте Европы.

А она, эта ситуация, сводилась к констатации очевидного факта: началась большая война.

Гитлер выжал из Мюнхенской капитуляции все, что мог, и даже более того: при попустительстве «великих западных демократий» проглотил Чехословакию, занял Польшу, заодно прихватил у Литвы Мемель (Клайпеду). В ходе «странной войны» оккупировал большую часть Франции, Бельгию, Норвегию, Данию, Голландию, угрожал вторжением на Британские острова.

Короткая, но кровопролитная война СССР с Финляндией[42], хоть и завершилась вроде бы победой — Советский Союз получил Карельский перешеек с Выборгом, отодвинул границу на десятки километров и тем обезопасил Ленинград, — обнажила вопиющую неготовность Красной Армии к современной войне. Выявилась не только беспомощность высшего командования (сказались репрессии комсостава, начатые расстрелом группы маршала Тухачевского и завершившиеся избиением десятков тысяч командиров всех рангов), пренебрежение к автоматическому стрелковому оружию и минометам, но даже полная непригодность знаменитых островерхих «буденновок» в качестве зимних головных уборов личного состава — тонкое сукно не спасало уши от обморожения.

Нельзя сказать, чтобы руководство страны не сделало из той (по словам Александра Твардовского) «войны незнаменитой» никаких выводов. Бездарного Клима Ворошилова, одного из немногих, кто, по слухам, имел право обращаться к Сталину на «ты», заменили на посту наркома обороны маршалом Семеном Тимошенко. Новый нарком отличался не только абсолютно лысой головой и богатырской физической силой, но и трезвым здравомыслием в военных вопросах. Не выдержавшую суровых испытаний «буденновку» заменили на ушанку из натуральной и искусственной цигейки, навсегда вошедшую в зимнее обмундирование Красной, а затем Российской армии. Сложнее обстояло дело с укоренившимися в сознании населения и вооруженных сил шапкозакидательством («от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней!»), и перевооружения войск. Причем, речь шла не только об автоматах и минометах, но и об артиллерии, авиации, бронетанковых силах, а также самой подготовке войск к ведению боевых действий в посткавалерийскую эпоху.

Странное то было время, и странные, порой противоречивые, решения в области укрепления обороноспособности страны предпринимались высшим руководством. Впрочем, слово «руководство» весьма условно, никакого руководства уже давно не существовало: в стране был один-единственный руководитель, всевластный вождь, наделенный безмерной властью, какой не обладал в России ни один из царей, — Иосиф Сталин. Все остальные «вожди», как принято было до войны называть членов Политбюро, просто отвечали перед главным вождем за тот или иной отведенный им участок партийного и государственного управления, хотя по отношению к нижестоящим звеньям также пользовались почти безграничной властью. По крайней мере, до того момента, пока не падало на них недовольство, тем более подозрение Сталина. Тогда они бесследно исчезали, а на их место выплывали новые фигуры, чьи портреты полагалось носить на демонстрациях дважды в год: 1 мая и 7 ноября.

Странностей было много: с одной стороны границы СССР были отодвинуты на запад на триста-четыреста километров (к слову сказать, ни в каком «разделе» Польши СССР на самом деле не участвовал — лишь вернул себе территории Западной Украины и Западной Белоруссии, отторгнутые поляками по Рижскому договору 1921 года), что, теоретически, усиливало обороноспособность страны, но в то же время — укрепления на старой границе были ликвидированы, а вдоль новой ничего путного не возведено. В стране гением ученых, конструкторов и инженеров были созданы великолепные модели средних и тяжелых танков, истребителей и бомбардировщиков, артиллерийских орудий и систем залпового огня, какими не располагала ни одна армия в мире, причем в количестве, намного превышающим численность тех же танков и самолетов в вермахте. Увы, они не были освоены как следует личным составом из-за острейшей нехватки военных специалистов и низким качеством обучения командного состава по причине все тех же «чисток».

В руководстве продолжала иметь место явная недооценка таких новейших достижений, как радиолокация и реактивное оружие (хотя бы потому, что их, как и другую военную технику, активно продвигал еще в начале тридцатых годов маршал Тухачевский). Этого было достаточно, чтобы изобретателей отправили если не на смерть, то в тюремные конструкторские бюро НКВД, названные, вернее, прозванные «шарашками». Достаточно напомнить имени Туполева, Ощепкова, Бартини, Королева…

Высшие чины по-прежнему активно сопротивлялись массовому внедрению в войска тех же автоматов: при низкой дальности и прицельности огня они, мол, расходуют прорву патронов…

Недостаточно готовой оказалась к грядущим событиям и внешняя разведка. В годы массовых репрессий из-за рубежа были отозваны несколько десятков опытных резидентов, в том числе и нелегалов. Многие из них, якобы завербованные спецслужбами тех стран, в которых они работали, были расстреляны. Остальные либо оказались в тюрьме, либо, в лучшем случае, уволены. Случалось, что такой бывший разведчик устраивался на работу в какое-либо издательство, или на радио (выручало владение иностранными языками), а потом его все-таки арестовывали. Так произошло с уникальным разведчиком, свободно владевшим двумя десятками языков, обладавшим к тому же поразительными артистическими способностями, Дмитрием Быстролетовым, отпрыском одной из ветвей графов Толстых, давших России двух знаменитых и одного великого писателя. Быстролетов с одинаковым успехом мог выдавать себя, к примеру, в одной стране за родовитого венгерского графа, а в другой за международного гангстера. Разнообразие и блестящие способности позволяли ему одинаково уверенно чувствовать себя и работать в любом географическом районе.

Беспощадные и необоснованные репрессии не только обескровили кадры оперативных сотрудников, но самым печальным образом сказались на местной агентуре, особенно в Европе. Многие агенты, сотрудничавшие с советской разведкой на сугубо идейной основе (а именно на их высокой мотивации и зиждилась сила создаваемой десятилетиями агентурной сети) прервали связи с Москвой из-за вполне объяснимого разочарования.

Особенно тяжело все это сказалось на разведывательной работе в нацистской Германии. И без того трудное положение усугубило указание директивных органов свернуть ее до минимума после заключения «Пакта Молотова — Риббентропа». Была утрачена связь с самыми ценными агентами, располагающими уникальными разведывательными возможностями.

К середине 1940 года послепактовая эйфория в высших инстанциях стала постепенно ослабевать, а затем и вовсе улетучилась[43]. Уже и сам Сталин понимал, что войны с Германией не миновать, и в этом был прав, однако, к сожалению, словно убеждая себя, укреплялся во мнении, что ему удастся оттянуть ее года на два, а то и на три, а за это время он завершит перевооружение Красной Армии и вообще подготовит страну к неизбежным испытаниям военного времени.

Когда германский военный атташе ночью 22 июня 1941 года разбудил дуче телефонным звонком и сообщил, что Германия объявила войну СССР, Муссолини, повесив трубку, сказав жене: «Это безумие. Это будет нашим крахом. Я думаю, что Россия сама никогда не напала бы на нас».

Как видим, ближайший союзник Гитлера даже не помышлял о том, что Германия якобы вынуждена была нанести превентивный удар…

 

Напряженно и много работая, Коротков наслаждался жизнью в Москве, словно наверстывая все то, что упустил за годы пребывания за рубежом. Весной и летом ходил с женой в театр парка «Эрмитаж» на концерты тогдашних кумиров эстрады Леонида Утесова, Вадима Козина, Изабеллы Юрьевой, в Колонный зал Дома союзов на «гвоздь сезона» — концерт джаза Эдди Рознера. Сходил с дочкой в зоопарк на Пресне и в Измайловский парк, где вдоволь покатал ее на всяких качелях-каруселях. Посмотрел, наконец, несколько фильмов в «Повторном» у Никитских ворот, что вышли на экраны за время его отсутствия.

Вдоволь наигрался в теннис и с Борисом Новиковым, и с другими партнерами. Однажды Борис указал ему на худенького парнишку, светловолосого и голубоглазого.

— Восходящая звезда, в семнадцать лет выиграл в прошлом году первенство СССР. К сожалению, спартаковец. Запомни его, далеко пойдет. Зовут Коля Озеров…

Ну и, конечно, не пропускал ни одного матча с участием московского «Динамо». Весной 1936 года динамовцы стали первыми чемпионами СССР по футболу. В следующем, 1937 году, «Динамо» повторило этот успех, более того, впервые в истории отечественного футбола сделано «дубль», завоевав не только чемпионское знамя (медали — золотые, серебряные и бронзовые были учреждены только после войны), но и Кубок СССР.

В сезоне 1939 года Павел Коротков в футбол уже не играл — лишь в хоккей[44].

На Северную трибуну Коротков тогда ходить не любил — очень уж чинная там собиралась публика. Вполне уютно чувствовал себя на Западной, а то и на Восточной, в дни больших матчей битком набитых самыми яростными болельщиками. По окончании игры многие из них устремлялись к ближайшей пивной, расположенной сразу за выходом с Северной трибуны, этаком островке, уцелевшем от Петровского парка в ходе строительства спортивного комплекса. Тут порой до темноты продолжались споры поклонников разных команд. От знатоков со стажем можно было услышать интереснейшие футбольные байки, сомнительные по степени достоверности («А вот у англичан в одной команде вратарем играла обезьяна, шампанзе, ей никто забить не мог»), но все равно захватывающие. В этой толчее Коротков отходил душой, отвлекался от размышлений о своем ближайшем и более отдаленном будущем.

Московское «Динамо» в том сезоне уверенно, тур за туром, шло к чемпионскому званию. По-прежнему блистали Михаил Семичастный и Михаил Якушин. Новую силу нападению придал переведенный из Ленинграда неудержимый в рывке к штрафной, азартный, с сильнейшим ударом Сергей Соловьев, чем-то похожий на Григория Мелехова в исполнении популярного киноактера Андрея Абрикосова. Понравился москвичам и пришедший вместе с Соловьевым стройный, худощавый, техничный и умный на поле Николай Дементьев, очень похожий на своего знаменитого старшего брата Петра — легендарного «Пеку», только ростом повыше.

С приходом нового старшего тренера Бориса Аркадьева московское «Динамо» перешло на принципиально новый рисунок игры: нападающие (тогда их в каждой команде насчитывалось пятеро!) непрерывно менялись местами, чем смешивали все карты защитникам соперника, в то же время полузащитники стали активно подключаться к атаке. Это было новым словом в тактике футбола. В результате динамовцы не только стали чемпионами, но и установили своеобразный рекорд, одержав по ходу сезона одиннадцать побед подряд!

В «Спартаке» все так же выделялась знаменитая троица братьев Старостиных, не ведавших, что это их последний сезон, и лучший, возможно, вратарь тех лет Анатолий Акимов. В ЦДКА в полную силу заиграл форвард, ставший годы спустя легендой советского футбола — Григорий Федотов. Да и у иногородних гостей было на кого посмотреть, кем полюбоваться, чего стоил один техничный и сдержанный — не по темпераменту остальных партнеров — тонкий тактик Борис Пайчадзе в тбилисском «Динамо».

Зрительские радости помогали Короткову отвлечься от тягостных размышлений в те недели и месяцы, что он ждал ответа на свое письмо. Прекрасно понимал, что вместо ответа за ним могут однажды ночью приехать. Но никто не приехал. Просто однажды раздался телефонный звонок, ближе к вечеру, и чей-то незнакомый голос (фамилию звонивший назвал, но как-то невнятно) предложил товарищу Короткову завтра в семнадцать-ноль-ноль явиться в наркомат к товарищу Фитину. Вот и все.

Назначение Короткова с повышением в должности после периода явной опалы стало для многих полной неожиданностью. Почему это произошло, в НКВД знал лишь один человек — сам нарком Берия.

Берия быстро понял, что этот строптивый парень в доверенные опричники, вроде Богдана Кобулова или Сергея Гоглидзе, не годится, но на своей — разведывательной стезе будет работать добросовестно. Что же, его, Берию, это вполне устраивает. А то, что провел этот самый Коротков несколько месяцев в «отстойнике», вовсе неплохо. Больше стараться будет…

Разумеется, по указанию Берии сотрудники соответствующего отделения отдела кадров провели очередную (в который раз!) глубокую проверку Короткова и его жены. В который раз нашли: «По анкетным данным значится, что КОРОТКОВ А. М. был принят по рекомендации бывш. секретаря ЯГОДЫ — ГЕРСОНА, с которым был знаком по работе в «Динамо».

Преступной связи КОРОТКОВА А. М. с ГЕРСОНОМ не установлено».

Эта связь и не могла быть объективно установлена, поскольку «врагом народа» Герсон никогда не был. Но в данном случае для Короткова имело значение лишь это заключение: «не установлено». И дата: 23 мая 1940 года.

Летом 1940 года произошло важное событие международного масштаба: была, как тогда выражались, «восстановлена» советская власть в трех прибалтийских государствах. Соответственно образованы Латвийская, Литовская и Эстонская ССР, вошедшие в состав Советского Союза. Туда по приказу Берии сразу были направлены из Центра, Украины, Белоруссии мощные команды сотрудников НКВД для выявления, депортации и частично репрессирования «контрреволюционного и антисоветского элемента». Набралось этого «элемента» многие десятки тысяч человек, включая членов семей.

Выполнив это «важное особое задание», сотрудники возвращались назад, отягощенные контейнерами конфискованного или скупленного за бесценок добра: вывозили мебельные гарнитуры, пианино, фарфоровые сервизы, аккордеоны, мотоциклы, непременно часы и — отрезы. Шерстяные и шелковые ткани были в те годы мерилом и залогом благополучия и достатка. Так и говорили завистливо соседи: такой-то привез шесть отрезов. Годами прели они потом в сундуках и комодах, пересыпанные нафталином. Думать о позорной грабиловке было противно и тошно. Говорить опасно.

Для обычной же московской публики присоединение прибалтийских республик (а ранее Западной Украины и Западной Белоруссии, а также Бессарабии) означало появление в магазинах новых сортов конфет, главным образом, рижских, в ярких цветастых обертках (к радости ребят коллекционирующих «фантики»), сигарет вместо привычных папирос, а на черном рынке пластинок с записями запретных Петра Лещенко, Юрия Морфесси, Александра Вертинского.

Отдела разведки, к счастью, разнарядка на Прибалтику почти не коснулась. Лишь несколько сотрудников выехали в Ригу, Таллин, Вильнюс, Каунас, чтобы обустроить в связи с изменившейся ситуацией тамошнюю агентуру. Часть особо ценных агентов удалось под видом немецких репатриантов переправить в Германию. Некоторые из этих людей успешно работали на советскую разведку до самого конца войны.

Коротков был уверен, что ему, как «полуштрафнику», работа за рубежом теперь заказана на долгие годы, остается тянуть повседневную лямку за письменным столом в центральном аппарате.

Но долго ждать не пришлось.

Летом 1940 года было наконец-то решено реанимировать старую агентурную сеть в Германии, укрепить ее и, по возможности, даже расширить.

Тут автор полагает уместным сделать некоторое отступление, чтобы немного рассказать о тех людях, с которыми в тот период пришлось работать Александру Короткову. Читателю уже известно, что начальник ГУГБ и первый заместитель наркома Всеволод Меркулов, в прошлом чекист, а затем крупный партийный работник в Грузии, которому в связи с новым назначением присвоили звание комиссара государственной безопасности третьего ранга[45], по натуре был человеком не только одаренным от природы, но и по той же природе незлобивым. Втянутый как и миллионы другого служивого люда в определенную систему, называемую сталинским режимом, он вынужден был, и не раз, принимать решения, а также исполнять приказы, которые мы сегодня называем преступными. Чтобы иметь возможность работать, исполнять подлинно государственные функции, он вынужден был идти на сделки с совестью. К тому же, как многие, а вернее, почти все коммунисты той формации, он искренне верил, что великий вождь партии товарищ Сталин всегда прав, что ради светлого будущего, для блага народа приходится совершать деяния, душа к которым вовсе не лежит… Опять же, об этом забывать негоже, даже не прямое неповиновение, а малейшее сомнение в преданности могло привести к гибели, и приводило, а человек, кроме внутреннего нравственного императива, наделен еще инстинктом самосохранения… Сознавал ли сам Всеволод Николаевич двусмысленность своего существования, эту раздвоенность? Видимо, да. Это нашло отражение в некоторых его показаниях на следствии и судебном процессе 1953

Сталин ценил Меркулова. Это, в частности, проявилось в присвоении ему в 1945 году звания генерала армии[46]— единственному из всего руководства органов НКВД и НКГБ на тот момент. Ценил, но и до конца не доверял, ибо чувствовал этот самый внутренний надлом, почему и заменил в 1946 году на посту министра госбезопасности Виктором Абакумовым, отличавшимся абсолютной преданностью вождю. Тем самым Сталин, к тому же, ограничивал влияние Берии, набравшего уж слишком большую власть. (Генералиссимус знал, что Берия и Абакумов относятся друг к другу со скрытой неприязнью.) Меркулова же переместили на важную, но ничего, в сущности, политически не значащую должность начальника Главного управления советским имуществом за границей при Совмине СССР. Заместителем Меркулова в этой должности стал старший из братьев Кобуловах — Богдан. Подобным образом Сталин отодвинул от органов госбезопасности еще нескольких ближайших сподвижников Берии.

Меркулов симпатизировал Короткову, и когда нарком сменил в отношении к нему гнев на милость, счел возможным не только назначить вчерашнего штрафника на ответственную должность, но спустя недолгое время снова направить за кордон.

Павел Михайлович Фитин был, можно смело утверждать, самым порядочным человеком в должности начальника внешней разведки после расстрелянного в августе 1937 года Артура Христиановича Артузова. Работать с ним сотрудникам 5-го отдела было одно удовольствие.

Фитин был человек мыслящий, доброжелательный, имевший по каждому вопросу самостоятельное мнение и, уважавший мнение не только вышестоящих начальников, но и подчиненных. Этих деловых и человеческих качеств Фитина с лихвой хватило, чтобы Абакумов, придя к власти, переместил Павла Михайловича, уже генерал-лейтенанта, на должность, по сравнению с занимаемой им все тяжелые годы войны, даже не третьестепенную — заместителя начальника Свердловского областного управления МГБ[47].

Вернувшись в Москву, великолепный профессионал, заслуженный организатор отечественной разведки работал… директором фотокомбината Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС).

 

Непосредственный руководитель Короткова начальник немецкого отделения Павел Журавлев был на несколько лет старше и Фитина, и, тем более, самого Александра. В отделе о нем ходили легенды как о блистательном разведчике. По тем временам у Павла Матвеевича было хорошее образование: он успел закончить в Казани классическую гимназию и два курса медицинского факультета университета.

До 1925 года Журавлев работал в губчека, потом был переведен в Москву, в ИНО. Много лет под фамилией Днепров (оперативный псевдоним «Макар») прослужил в Литве, Чехословакии и Италии, где лично осуществил вербовку ряда ценных агентов.

В 1938 году, вернувшись в Москву, Журавлев возглавил ставшее ключевым немецкое отделение разведки. Впоследствии его направили в длительную командировку в страну, игравшую особую роль, — Иран, где в последний период своего пребывания он был временным поверенным в делах[48].

У Журавлева Коротков научился множеству профессиональных премудростей, вплоть до оценки эффективности и целесообразности различных методов ухода от наружного наблюдения. Но главное — он учился у Журавлева мыслить. Павла Матвеевича отличала склонность к глубокому анализу поступающей из разных разведточек порой противоречивой информации. Это было тем более важно, что тогда в разведке не существовало специализированного, профессионального аналитического подразделения, работающего на строго научной основе. Первый такой информационный отдел, вернее, поначалу, группу организовал именно Журавлев. Его единомышленницей в этом вопросе была Зоя Ивановна Рыбкина, высокая красивая блондинка, которая в иных ситуациях вполне могла бы сойти за киноактрису. Тогда она имела звание младшего лейтенанта госбезопасности (что соответствовало званию старшего лейтенанта в Красной Армии) и занимала должность помощника начальника отделения. Ранее Рыбкина успешно работала с нелегально в Германии[49].

Яркой фигурой в разведке был заместитель Фитина Павел Судоплатов, несмотря на относительную молодость, уже старый чекист. Он несколько лет работал в Западной Европе с нелегальных позиций, проявив при этом недюжинные способности и мастерство разведчика.

Судоплатов был умен, находчив, умел находить общий язык и с начальством, и с подчиненными. Летом 1940 года он выполнял особо секретное задание, которое получил лично от Сталина — готовил вместе со своим близким другом и многолетним сослуживцем, опытнейшим разведчиком-нелегалом и боевиком Наумом Эйтигоном очередное покушение на Льва Троцкого, завершившееся убийством последнего. Об этой операции в центральном аппарате НКВД кроме Берии, присутствовавшего при разговоре Сталина с Судоплатовым, знали от силы три-четыре человека.

Впоследствии Короткову пришлось несколько раз работать в непосредственном общении с Судоплатовым. Поначалу они прекрасно ладили друг с другом. Судоплатов не мог не оценить высокие профессиональные достоинства Короткова, но потом между ними словно кошка пробежала: на смену взаимной симпатии пришла явная неприязнь. Почему — трудно сказать по прошествии стольких лет, тем более, что их обоих уже нет в живых. Для расхождений могли быть и серьезные причины, а, возможно, и пустяшные поводы. В жизни всякое случается.