Дебри нацистских спецслужб 22 страница

Все попытки гестаповцев склонить Хесслера к сотрудничеству закончились ничем. Видимо, он оказал на допросах физическое сопротивление, потому что его не судили, как всех остальных, а просто застрелили или забили до смерти.

Однако 8 октября[115]от его имени в Москве было получено сообщение, переданное по рации Д-6 о начавшихся в городе арестах. Но это уже была радиоигра, затеянная руководителем зондеркомиссии Панцингером. Эсэсовец сделал имеющее основание предположение, что в Берлине могут оставаться избежавшие разоблачения советские агенты, которые предупредят Москву о провалах, и решил опередить их этой радиограммой, чтобы придать большую достоверность последующим дезинформирующим Центр передачам. Панцингер продолжал свою игру еще с месяц, пока в Москве не догадались, что рация захвачена.

Первая достоверная информация о берлинской трагедии докатилась до Москвы, следовательно, и до Александра Короткова, примерно полгода спустя. В апреле 1943 года на советско-германском фронте попал в плен племянник Арвида Харнака Вольфганг Хавеманн (оперативный псевдоним «Итальянец»). Его арестовали 26 сентября 1942 года на службе в разведшколе. Содержали Хавеманна в тюрьме Шпандау, но допрашивали в гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. Следователи не сумели доказать принадлежность Хавеманна к «Красной капелле», однако на всякий случай командование освободило его от занимаемой должности и отправило штрафником на Восточной фронт.

От «Итальянца» руководители советской разведки и узнали об арестах по крайней мере основных руководителей и самых знаметных фигур берлинских групп. Правда, «Итальянцу» ничего не было известно о процессах над ними и, тем более, вынесенных приговорах. Однако он нисколько не сомневался, что подавляющее большинство приговоров — смертные.

Хавеманн рассказал, что на одном из допросов 5 или 6 октября ему предъявили для опознания фотографию круглолицего человека с короткой стрижкой, даже на черно-белом отпечатке явно рыжеватого. Действительно, «Франц» выглядел именно так, как описал его «Итальянец». Надо полагать, что Хавеманну устроили бы с ним настоящую очную ставку, если бы… если бы Хесслер был жив. Видимо, к 5 октября он уже был убит.

В деле Барта до сих пор много неясного. Гестаповцы не выявили его местоприбывание в Берлине, но установили каким-то образом настоящую фамилию и приготовили ловушку. В Берлине жила семья Барта — жена и маленький сын. Воспользовавшись болезнью жены Барта, гестаповцы поместили ее под жестким надзором в частную клинику на Ноллендорф-штрассе. Как они и рассчитывали, Барт, не выдержав, то ли пришел к себе домой, то ли позвонил по телефону. Узнав от соседей, что жена госпитализирована, он отправился к ней в клинику, где и был арестован 9 сентября.

В отличие от Хесслера, Барт не выдержал интенсивных допросов на Принц-Альбрехтштрассе и дал согласие участвовать в радиоигре с Москвой. Впоследствии Барт утверждал, что в первой же передаче дал сигнал, что работает под контролем нацистских спецслужб. На его беду неопытный радист в Центре сигнал попросту не понял…

Как бы то ни было, Москва была введена в заблуждение. Вначале «Беку» был передан по радио пароль для связи с Куммеровым. В декабре он передал в Москву, что дважды звонил «Фильтру» безуспешно, на третий раз жена ответила, что Куммеров призван в армию. На самом деле Ганс Куммеров, его жена Ингеборг, Эрхард Томфор и его жена Гертруда были арестованы в ноябре.

4 декабря «Беку» сообщили пароль и условия связи с «Брайтенбахом» — Вилли Леманом.

Повторилась та же история, что с Куммеровым.

11 декабря в Москве получили радиограмму: «Бек» якобы разговаривал с «Брайтенбахом», но тот на встречу не явился. «Бек», мол, перезвонил на следующий день, подошла жена, сказала, что мужа нет дома. На этом радиоигра завершилась.

Уже после войны Александр Коротков со своими сотрудниками разыскал в Берлине жену Лемана Маргарет, которая жила в своей старой квартире. Она рассказала, что в декабре 1942 года ее муж, как обычно, отправился утром на службу, но домой так и не вернулся. Нет, в те дни ей никто не звонил. Спустя некоторое время Маргарет сообщили, что Вилли якобы направлен в секретную командировку. Много позже, один из сослуживцев мужа намеком дал ей понять, что его нет в живых.

Лемана арестовали негласно на улице сотрудники другого отдела, лично с ним незнакомые и понятия не имевшие, за что и кого они взяли. Никаких сообщений об аресте сделано не было, сохранился лишь единственный документ, вернее, запись о его препровождении в тюрьму. Власти, видимо, были настолько потрясены фактом, что один из старейших и далеко не рядовых сотрудников гестапо много лет связан с советской разведкой, что придали этому событию статус государственной тайны особой важности. Лемана расстреляли без суда. Есть предположение, что ни Мюллер, ни даже Гиммлер не решились поставить об этом в известность Гитлера.

Что же произошло с Бартом? Уверенный, что в Москве его сигнал приняли и спасая свою семью и маленького сына от репрессий, он дал согласие сотрудничать с гестапо под кличкой «Брауэр». Довольно быстро в Москве все же поняли, что Барт схвачен, но решили, что он на самом деле совершил акт измены.

Находясь в последние месяцы войны в Саарбрюкене, Барт явился в штаб американской воинской части, вошедшей в город, и заявил, что он советский разведчик. При первой возможности американцы передали Барта представителям Красной Армии.

25 июня 1945 года Роберт Барт был арестован. На следствии он упорно повторял, что передал сигнал, означающий, что работает под контролем, потому был уверен, что в Центре правильно воспримут его передачи как дезинформацию гитлеровских спецслужб. Надо полагать, что «Бек» говорил правду, иначе невозможно объяснить, зачем он добровольно пришел к союзникам, сообщил, кто он такой, что и определило его передачу советским властям. Ведь мог же остаться…

Убедить скорое следствие Барту-«Беку» не удалось.

12 ноября 1945 года Особое совещание при НКВД СССР (при НКГБ СССР Особого совещания не было) приговорило Роберта Барта к расстрелу. 23 ноября того же года приговор был приведен в исполнение.

12 февраля 1996 года решение Главной военной прокуратуры Роберт Барт был реабилитирован…

Но вернемся в 1942 год. На Принц-Альбрехтштрассе целая команда следователей непрерывно вела допросы арестованных. Многих допрашивали с «пристрастием», особенно Шульце-Бойзена, Харнака, Куммерова, Шумахера[116].

Чтобы избежать попыток, двое арестованных — Иоганн Зиг и Зерберт Грассе — покончили жизнь самоубийством. Необычайно сильный физически слесарь-механик Вальтер Хуземан схватил допрашивающего его Фридриха Панцингера и едва не выбросился вместе с ним в открытое окно, эсэсовцы сумели удержать его буквально в последнюю секунду.

Гестаповцы установили, что Куммеров передал русским схему новейшей системы наведения истребителей на цель в ночное время и чертежи авиабомбы последнего образца, а также, что он выводил на своем предприятии из строя приборы для радиопеленгации. Поэтому его подвергали особенно изощренным мучениям, вплоть до того, что на его глазах казнили на гильотине жену Ингеборг. Куммеров трижды пытался покончить с собой — один раз вскрыл вены стеклами разбитых очков, а затем проглотил осколки. В тюремном госпитале хорошие немецкие врачи из системы СССР спасли ему жизнь. Через несколько недель его обезглавили на гильотине…

Жестоко пытали также Ильзу Штебе и Рудольфа фон Шелиа, с организациями «Старшины», «Корсиканца» и «Старика» не связанными (если не считать, что Курт Шульце помогал Гансу Коппи ремонтировать рации), но арестованных вместе с ними. Молчание «Альты» спасло жизнь по меньшей мере трем ее товарищам, в том числе Герхарду Кегелю.

19 декабря 1942 года в задании имперского военного суда на Вицлебенштрассе, 4-10 состоялся суд над первой группой арестованных по делу «Красной капеллы». Обвинение поддерживал назначенный по настоянию Геринга главный прокурор военно-воздушных сил оберсткригсгерихтрат[117]доктор Манфред Редер.

К смертной казни были приговорены Харро и Либертас Шульце-Бойзен, Арвид Харнак, Курт и Элизабет Шумахер, Хорст Хайльман, обер-лейтенант Герман Гольнов, Ганс Коппи и Джон (Иоганнес) Грауденц. Графиня Эрика фон Брокдорф была осуждена на 10 и Милдред Харнак на 6 лет заключения.

Двумя днями раньше в этой же палате имперского военного суда были приговорены к смертной казни Ильза Штебе и Рудольф фон Шелиа.

Приговоры подали на утверждение Гитлеру. Фюррер приказал казнь в отношении Шульце-Бойзена, Харнака, Шумахера, Грауденца и фон Шелиа осуществить через повешение. Остальным — через обезглавливание на гильотине. Исполнение приговора в отношении Гольнова фюрер по каким-то соображениям временно отложил[118]. Прочитав же раздел о мере наказания Милдред Харнак и Эрике фон Брокдорф, он пришел в ярость и приговор отменил. Их судили повторно через две недели, на этот раз судьи послушно выполнили волю фюрера и приговорили обеих женщин к казни.

Задолго до войны Герман Геринг восстановил в Германии средневековый способ казни: палач отрубал осужденному голову огромным топором-секирой на плахе. С ростом числа смертных приговоров этот способ оказался малопроизводительным. Тогда вспомнили об изобретенной в XVIII веке гильотине. В тюрьмах Германии было сооружено 19 гильотин, в том числе в берлинской тюрьме Плетцензее. С их помощью приведение в исполнение смертных приговоров было поставлено на поток. Сама казнь занимала всего 11 секунд! Из сохранившихся документов, к примеру, известно, что в тюрьме Плетцензее палач Реттгер в марте 1943 года казнил 114 человек, в мае — 124 человека, в сентябре — 324, в мае следующего, 1944 года, 115 человек, в июле 99 человек… Тюремные власти были по-немецки экономны. Большинство гробов они заказывали на тридцать сантиметров короче обычных, поскольку останки обезглавленных занимали меньше места, чем тела умерших или повешенных.

22 декабря 1942 года в специально оборудованном «доме смерти» тюрьмы Плетцензее, где имелись и виселицы, и гильотина, были повешены Шульце-Бойзен, Харнак, Шумахер, Грауденц, фон Шелиа и обезглавлены другие осужденные.

Жена Ганса Коппи Хильде на момент ареста была беременна. Ей позволили 27 ноября 1942 года родить в женской тюрьме на Барнимштрассе, 10 сына, названного в честь отца Гансом[119]. Хильду Коппи судили 20 января 1943 года и казнили 5 августа 1943 года вместе с Гансом Куммеровым, Адамом Кукховом, Одой Шотмюллер и другими.

Тюремным священником в Плетцензее был Геральд Пельхау. В 1963 году в Западном Берлине вышла его книга воспоминаний «Порядки в среде преследуемых». Вот что он писал:

«Когда день казни был определен, осужденного за сутки или за несколько суток помещали в особую камеру: камеру смертников. В тюрьмах Плетцензее и Бранденбург внизу находились камеры, превращенные в камеры смертников. Уже сам факт перевода в эту камеру давал знать осужденному еще до официального уведомления, что его час пробил.

Камеры смертников в Плетцензее были маленькие и холодные, ибо батареи замуровали в стену. Это должно было предотвратить попытки самоубийства… Освещение было тусклое. Лампа находилась в отверстии для вентиляции над дверью и еле-еле светила. Свет не гасили никогда, чтобы можно было наблюдать за заключенными все время…

В Плетцензее гильотина стояла в специальном бараке[120]для казней, который находился во дворике для прогулок в середине общего комплекса тюремных зданий. Барак представлял собой помещение без окон площадью примерно восемь на десять метров, стены барака были кирпичные, пол — цементный. Из него вела дверь в морг, расположенный в конце барака. В морге лежали штабелями деревянные ящики для трупов…

Барак был разделен на две части черным занавесом, который при помощи специального приспособления быстро раздвигался и задвигался. В заднем, меньшем, помещении стояла гильотина, скрытая занавесом. В передней, большей, части барака находился стол судьи.

В последние полчаса перед казнью приговоренным в камерах заламывали руки за спину и заковывали в наручники, затем раздевали до пояса. На казнь узник шел в деревянных сандалиях. Женщин стригли наголо, чтобы шея у них была открыта…

Осужденного, закованного в наручники, с обнаженным торсом вели в барак. После прочтения приговора в присутствии свидетелей прокурор, повернувшись к палачу, произносил сакраментальную фразу: «Палач, приступайте к выполнению своих обязанностей».

Только тогда резким движением палач отдергивал занавес. Никогда не забуду этот скрежущий звук. В ярком электрическом свете стояла гильотина.

Осужденному следовало встать рядом с вертикально стоящей доской с выдолбленной на уровне головы впадиной. В ту же секунду помощники палача опрокидывали его вместе с доской, которая была прикреплена на шарнирах, и сразу же поворачивалась на девяносто градусов. Таким образом, осужденный молниеносно оказывался в таком положении, когда его голова попадала прямо под нож гильотины. «Искусство» помощников палача заключалось в том, чтобы заранее определить рост жертвы. Палач нажимал на кнопку. Нож со свитом опускался, голова осужденного падала в подставленную корзину. И палач с такой же торопливостью задергивал занавес, страшная картина исчезала. И опять от скрежущего звука мороз продирал по коже. Став по стойке «смирно», палач выкрикивал: «Господин верховный прокурор, приговор приведен в исполнение!»

Казни проходили с интервалами в три минуты и обставлялись с мрачной торжественностью. Палач был одет в визитику, три его помощника — в черные костюмы. Присутствовавший неизвестно для чего член Верховного апелляционного суда (какие уж там апелляции!) был в красной тоге, прокурор в черной мантии, священник в черной сутане, чиновники из министерства юстиции — в зеленых вицмундирах, тюремный врач — в белом халате. На столе судьи стояли два высоких канделябра и распятие.

Присутствующие гости — да-да, на казнь приглашали гостей, и это приглашение считалось весьма почтенным! — тоже должны были сесть в мундирах. На выдаваемых им пригласительных билетах, в частности, было указано: «на месте казни немецкое приветствие не отдается».

Осужденным тоже кое-что предписывалось заранее: чтобы они держали себя «спокойно и сдержанно».

Однажды, уже в 1943 году, выяснилось, что четырех заключенных казнили по ошибке. Ответственного за это чиновника «серьезно предупредили».

К высшему остается добавить, что палач Реттгер получал за каждого казненного хорошие деньги. Не оставались без вознаграждения и надзиратели, препровождавшие осужденных из камеры к месту казни. За один такой вывод им выдавали…восемь сигарет.

За время следствия по делу «Красной капеллы» трое арестованных покончили жизнь самоубийством. Сорок девять человек были казнены — в том числе восемнадцать женщин и Эмиль Гюбнер… 80 лет!

Сорок человек были осуждены к различным срокам тюремного заключения, несколько сосланы в штрафные роты на Восточный фронт.

Прежде чем покинуть камеру внутренней тюрьмы гестапо, перед отправкой в «дом смерти» Плетцензее, Харро Шульце-Бойзен написал прощальное стихотворение и спрятал его в щель в стене. Об этом он сказал сокамернику, тоже смертнику. Тот, в свою очередь, сообщил о записке перед своей казнью новому соседу… Этот человек остался жив. После войны он пришел к руинам здания на Принц-Альбрехтштрассе и отыскал предсмертное послание «Старшины» людям:

 

Сирены вой в тумане

И стук дождя в стекло,

Все призрачно в Германии,

А время — истекло…

Да, жизнь была прекрасна…

За горло смерть берет,

Но смерти неподвластно,

Что нас влекло вперед.

Не убеждают правых

Топор, петля и кнут.

А вы, слепые судьи, —

Вы не Всевышний суд.

 

…Минуло свыше четверти века. Наконец-то Советское правительство по согласованию с правительством Германской Демократической Республики (переговоры проходили достаточно долго и отнюдь не при полном единодушии) приняло решение отметить государственными наградами героев антифашистского подполья.

В конце 1969 года был опубликован Указ президиума Верховного Совета СССР.

Орденом Красного Знамени были награждены Арвид Харнак, Харро Шульце-Бойзен, Адам Кукхоф, Ганс-Генрих Куммеров, Ильза Штебе.

Орденом Отечественной войны 1-й степени: Карл Беренс, Альебрт Хесслер, Гюнтер Вайзенборн, Курт Шульце, Курт Шумахер, Элизабет Шумахер, Милдред Харнак, Ион Грауденц, Эрика фон Брокдорф, Ингеборг Куммерова.

Орденом Отечественной войны 2-й степени: Ганс Коппи, Хильде Коппи, Хорст Хайльман, Клара Шабель, Эльза Имме, Эмиль Хюбнер, Станислаус Везолек, Фрида Везолек.

Орденом Красной Звезды: Роза Шлезингер. Ода Шоттмюллер, Анна Краус, Эрхард Томфор, Рихард Вайсенштайнер.

Все названные в Указе подпольщики, за исключением Гюнтера Вайзенборна, были казнены в 1942–1943 годах. Находившийся в гитлеровском концлагере Вайзенборн был освобожден в конце войны войсками Красной Армии. Он стал известным драматургом, и радиообозревателем. Но и Гюнтер Вайзенборн не дождался высокой награды: он скончался в Берлине в марте 1969 года.

Еще четыре разведчика-антифашиста были тогда же награждены орденом Красного Знамени (один из них посмертно) закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР.

Автор имеет возможность сегодня назвать две фамилии из этого закрытого Указа:

Это Герхард Кегель, и Рут Вернер (Кучинская). Легендарная «Соня», соратница Рихарда Зорге, ставшая после войны в ГДР известной писательницей. Это был ее второй орден Красного Знамени.

Сегодня их уже нет в живых.

 

Запад есть Запад, Восток есть Восток…

 

Новый, 1943-й, год наши люди встречали — нет, не с радостью, какая уж тут радость, когда в каждый дом или уже пришла «похоронка», или ее с тоской ждали каждодневно, но с известным облегчением и надеждой. Основанием для того был очевидный успех в гигантском сражении на Волге и Доне, вошедшим в историю двадцатого века под названием «Сталинградская битва», хотя завершилась она лишь 2 февраля 1943 года.

Такой победы Красная Армия в этой войне еще не одерживала, равно как вермахт — не терпел подобного поражения. За 200 дней и ночей непрерывного огня враг потерял в общей сложности (убитыми, ранеными, плененными и пропавшими без вести) около полутора миллионов человек, а также огромное количество танков, самолетов, орудий и прочей военной техники. В плен попали около 91 тысячи солдат и офицеров. В том числе 23 генерала и один генерал-фельдмаршал, командующий окруженной группировкой Фридрих Паулюс. Фельдмаршальские скрещенные жезлы на витые погоны были присвоены ему фюрером за несколько дней до капитуляции. В радиограмме по сему поводу Гитлер напоминал Паулюсу, что еще ни один германский фельдмаршал не сдавался в плен противнику. Увы, Паулюс не внял намеку-предостережению и нарушил традицию… Из пленных генералов особый интерес советской разведки, в частности, немецкого ее отдела, следовательно, Александра Короткова, вызвал командир 51-го корпуса генерал от артиллерии[121]Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах. Но о нем — позже.

Для обитателей Лубянки 1943 год ознаменовался очередной реорганизацией и иными новациями. Поначалу сотрудникам органов госбезопасности присвоили новые, унифицированные звания, идентичные общевоинским, но с добавлением слова «госбезопасности». Сотрудники-офицеры (это слово стало широко, пока еще полуофициально, употребляться вместо термина «командир» и на фронте, и в тылу) от сержанта ГБ до капитана ГБ стали по-армейски именоваться от лейтенанта и, соответственно, выше, до подполковника госбезопасности. Майоры ГБ в основном стали полковниками госбезопасности. Старшие майоры ГБ тоже в основном получили новое звание — просто комиссара госбезопасности, без ранга.

Одновременно в вооруженных силах были введены новые знаки различия — золотые, серебряные и полезные (из ткани защитного цвета) погоны. Нововведение не всем пришлось по душе — ветераны гражданской войны недовольно морщились, вспоминая, как некогда «рубали беляков — золотопогонников». Молодые, однако, погоны одобрили. Новые мундиры и гимнастерки с погонами выглядели куда шикарнее, чем старого образца, со скромными «кубарями» и «шпалами» в петлицах. И уж совсем не скрывали самодовольства многие комиссары: они получили погоны генеральского типа, с «зигзагами» и соответствующим числом звезд — от одной до четырех. Генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Берия теперь носил погоны почти такие же, как Маршалы Советского Союза.

Что же касается капитана ГБ Александра Короткова, то он в одночасье превратился в подполковника госбезопасности. Вместо трех «шпал» в петлицах ему теперь были положены золотые погоны с двумя синими просветами и двумя звездочками. Впрочем, он очень скоро получил очередное звание полковника. Гимнастерки и кители теперь шили нового покроя — отложной воротник с петлицами исчез, его заменил высокий стоячий.

Короткову с его гвардейским ростом и спортивным сложением новая форма очень шла, особенно когда полковникам вместо шапок-ушанок положили каракулевые папахи. А вот упитанному сверх всякого приличия Богдану Кобулову и многим другим комиссарам пришлось туго. У того же Богдана Кобулова жесткий воротник так врезался в короткую жирную шею, что тройной подбородок и щеки непристойно свисали. Верховному Главнокомандующему Иосифу Сталину по его просьбе, в виде исключения, стали шить мундиры с неуставным отложным воротником, украшенным шинельного типа длинными петлицами. Новации коснулись и наград. Ордена Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», ранее носимые на винтах, теперь стали изготовлять подвешенными на пятиугольных, как до революции, колодках, обтянутых муаровыми лентами, присвоенных данному знаку отличия цветов. Самый «ходовой» в войну орден Красной Звезды теперь положено было носить на правой стороне груди. Был учрежден и новый орден — Отечественной войны двух степеней. Его тоже носили на правой стороне. Он считался ниже ордена Красного Знамени, но выше Красной Звезды.

Для отличавшихся генералов и офицеров были учреждены особые полководческие ордена Суворова, Кутузова и Александра Невского. Все как должное восприняли, что платиновым орденом Суворова I степени № 1 был награжден Георгий Жуков[122].

Ордена и медали теперь полагалось носить только по парадным случаям и праздничным дням, в будни их заменяли орденские планочки, обтянутые ленточками соответствующих цветов. Фронтовики, однако, по-прежнему носили свои награды всегда, справедливо полагая, что не каждому из них суждено дожить до какого-либо парада, ну, а праздником можно было считать каждый день, если не убило и не ранило…

По случая Сталинградской победы, должно быть, Сталин вдруг расщедрился на чины для высшего начальствующего состава НКВД. Всеволоду Меркулову присвоили звание комиссара госбезопасности первого ранга, Виктору Абакумову, Богдану Кобулову, Сергею Круглову, Ивану Серову и Василию Чернышеву — звание комиссара госбезопасности второго ранга. Разумеется, это что-то да значило. Вскоре все объяснилось: 14 апреля 1943 года НКВД СССР снова был разделен на два наркомата — НКВД СССР и НКГБ СССР. Лаврентий Берия остался наркомом НКВД. Всеволод Меркулов второй раз стал наркомом госбезопасности.

Начальники Первого и Второго управлений теперь НКГБ, то есть, разведки и контрразведки, остались прежние — теперь уже комиссары госбезопасности третьего ранга Павел Фитин и Петр Федотов. По-прежнему возглавлял Четвертое управление (диверсионно-разведывательная работа на оккупированных немцами территориях) Павел Судоплатов, также комиссар госбезопасности третьего ранга.

Слава Богу, реорганизация не коснулась положения дел в подразделениях — все сотрудники среднего звена остались при своих (правда, обновленных) званиях, должностных окладах, пайках и… кабинетах. Никому не потребовалось никуда переезжать. Поменяли лишь в спешном порядке служебные бланки, печати и удостоверения личности…

 

С началом Великой Отечественной войны, особенно после гибели берлинских и иных групп, объединяемых ныне наименованием «Красная капелла», поток информации непосредственно из Германии сильно обмелел, превратился в еле журчащий ручеек. Но это вовсе не означало, что работы у отдела, руководимого Александром Коротковым, поубавилось. Скорее наоборот. Приходилось изыскивать новые пути и методы проникновения в секреты «третьего рейха», планы командования вермахта, выяснения состояния экономики вообще и военной промышленности Германии, в частности.

Автор берет на себя смелость утверждать, что в какой-то степени теперь на немецкий отдел работали многие советские разведчики, действующие в странах-союзницах Германии (Венгрии, Италии, Болгарии, Румынии и других), странах, оккупированных немцами, той же Франции, в нейтральных государствах, в первую очередь Швейцарии и Швеции. Ценная информация поступала, к примеру, из весьма отдаленной от Германии Аргентины. В какой-то мне, очень выборочно, делились разведывательной информацией и наши союзники — Великобритания и США.

В предвоенные годы Коротков изрядно поколесил по Европе, но и представить не мог, что ему, специалисту по Германии, придется выполнять важные задания руководства в Азии, к тому же в самом отсталом ее регионе — на Среднем Востоке. Точнее, в Афганистане и Иране (так с 1935 года стала называться Персия).

Афганистан был предметом острой заинтересованности немецких спецслужб еще при кайзере Вильгельме II. Собственно говоря, сам Афганистан Гитлеру был ни к чему. Но его обуревала бредовая идея: захватив эту страну, перевалить через горных хребет Гиндукуш и вторгнуться в Индию. Был и такой вариант: ворваться отсюда же в советские республики Средней Азии. Бред? Конечно, но — опасный бред, как и вообще любой другой, если в основе заложено агрессивное устремление.

Надо помнить, что после разгрома американского флота в Перл-Харборе, захвата Французского Индокитая и Бирмы, Япония овладела военной инициативой на огромном тихоокеанском театре боевых действий и реально угрожала Британской Индии с востока. Теоретически нельзя было отбрасывать возможность соединения германских и японских войск на Индостане. Прогнувшись к югу, ось Берлин-Токио окружила бы Советский Союз по всей протяженности его сухопутных и морских границ (если не считать ничего не значащей при данных обстоятельствах границы по кромке Северного Ледовитого океана). Неосуществимые бредни, как давно известно человечеству, вовсе не делали их безобидными…

На западной границе Индии с Афганистаном англичане контролировали лишь несколько горных проходов, имеющих особо важное стратегическое значение. Остальная приграничная территория оставалась как бы «ничейной землей». По обе стороны границы здесь с незапамятных времен жили воинственные племена восточных пуштунов. Эти племена признавали лишь собственные традиционные законы и религиозные установления. Колонизаторов-англичан они ненавидели, с властью центрального правительства Афганистана в Кабуле не считались. Восстания пуштунов против англичан были явлением столь же обычным и частым, как землетрясения в Японии.

Самым влиятельным и буйным из всех племенных вождей был предводитель вазиров Мирза Сеид Али-хан, чья ставка находилась в местности Иппи. Говорили, что он в одночасье способен собрать армию численностью от двадцати до ста тысяч воинов. Хватило бы оружия. Именно оружием (или деньгами для приобретения оного) и намеревались обеспечить его немцы. Слухи о силе Али-хана вовсе не были обычным восточным бахвальством или преувеличением: когда его воины в апреле 1942 года осадили форт Дата-хел, англичане вынуждены были перебросить на помощь окруженному гарнизону свыше трех тысяч солдат, при этом они потеряли семь танков и три самолета. Форт они разблокировали, но нанести поражение армии мятежного вождя так и не сумели.

В переписке с германской миссией в Кабуле Али-хан называл себя «Факиром из Иппи», под этим именем он и вошел в историю. Именно на крупное восстание вазиров под водительством «Факира из Иппи» и рассчитывали немцы, полагая, что оно отвлечет на себя значительные силы английских войск, что облегчит немецким десантным частям пробиться на юго-восток и соединиться с японцами в районе индийско-бирманской границы.

Одновременно с восстанием пуштунов немцы намеревались спровоцировать мощные антианглийские выступления в самой Индии. Здесь они рассчитывали на некоего Субхаса Чандру Боса, возглавлявшего самые непримиримые круги индийских экстремистов. Бос рассчитывал в своей вооруженной борьбе с англичанами опереться на военных союз с Германией при поддержке Японии и Италии. К чему такой союз мог бы привести в случае успеха, Бос, что свойственно всем экстремистам, даже не задумывался.

Афганистан был (и остается по сей день) одной из самых бедных стран в Азии, следовательно, и в мире. Сколь-либо серьезная промышленность там отсутствовала, то же самое можно сказать о путях сообщения и средствах связи. Сельское хозяйство застыло почти на первобытном уровне.

Немцы умело воспользовались этой ситуацией. Они предоставили Афганистану крупный и выгодный кредит, построили в стране несколько важных мостов и гидростанций, текстильную фабрику и сахарный завод, даже бойню. Немцы же соорудили единственную на весь Афганистан железную дорогу протяженностью в… шесть километров. Локомотивные бригады, конечно, были из немцев. В стране прочно обосновалась известная «Организация Тодта» — ее силами велось все дорожное строительство. Дороги планировались и прокладывались (как в свое время автобаны в Германии) с дальним прицелом: для быстрой переброски войск к границам британской Индии в случае открытия боевых действий. Советская легальная резидентура в Кабуле доподлинно установила, что все ответственные сотрудники «Организации Тодта» в Афганистане были кадровыми разведчиками.