Жил на свете рыцарь вредный
А вот и лукавый прикол на тему о том, что получилось бы, если бы историю этого мира писали не победители…
Тэд Уильямс снискал международную известность своим самым первым романом — «Хвост трубой» («Tailchaser's Song»). Отличные тексты и преданность читателей — все это позволяет писателю с тех пор оставаться на самом верху списков бестселлеров, составляемых «Нью-Йорк таймс» и «Лондон санди таймс». Среди других его работ — романы «Трон из костей дракона» («The Dragonbone Chair»), «Скала Прощания» («The Stone of Farewell») и «Башня зеленого ангела», а также книги серии «Иноземье» — «Город золотых теней» («City of Golden Shadow»), «Река голубого пламени» («River of Blue Fire»), «Гора из черного стекла» («Mountain of Black Glass»), «Море серебряного света» («Sea of Silver Light»), равно как и «Война цветов» («The War of the Flowers») и «Марш теней» («Shadowmarch»). В последнее время вышли сборник «Rite» и роман «Игра теней», являющийся продолжением «Марша теней».
Писатель живет с семьей неподалеку от Сан-Франциско.
* * *
— Мам, ну, мам! — пищал Александракс из влажных глубин выстланного соломой гнезда. — Мы никак не можем бай-бай! Расскажи сказку! Про старину!
— Тихо, деточка, совсем маму оглушишь, — заворчала чешуйчатая родительница. — Посчитай овечек, если не спится.
— Я не только овечек считал, и пастухов тоже, — отозвался птенчик. — А они такие вку-у-усные, никак не бай-бай… Мам, ням-ням охота…
— Ням-ням? А кому я говорила, чтобы так быстро не заглатывал того грязнулю с фермы? Кому без конца повторяю — жуй как следует, жуй как следует? Ты, деточка, на самом деле кушать не хочешь, ты просто обманул свой животик, потому что слишком жадно глотал. Скажи спасибо, у тебя только одной голове не спится, а не нескольким, как у некоторых из наших предков. Так что полезай-ка обратно и быстренько на боковую…
— Мам, а мы все равно ну никак не бай-бай! В животике бурчит, и крылышки хлоп-хлоп хотят! Ну расскажи сказочку, м-м-м-ма-а-ам! Чтобы нам ай и ой, а потом бай-бай! Про те времена, когда еще водились такие длинные, такие страшные рыцари…
— Рыцари? Чтобы ты с перепугу вовсе сон потерял? Да вымерли они все давным-давно. А вот некоторым летунчикам, которые никак в две дырочки сопеть не хотят, сейчас ка-ак будет…
— Ну, мам, хоть одну сказочку, самую ма-аленькую… Про прадедушку Александракса! Он ведь жил в те ужасные времена, когда те жуткие рыцари…
— Жить-то жил, только он был умный и посиживал в своей уютной пещерке, а не якшался со всякими лязгающими монстрами. Хотя тут ты прав, мой птенчик-дракончик, был один случай…
— Расскажи! Расскажи!
Мама вздохнула, выпустив тучу искр.
— Ну ладно, маленький. Свернись в клубочек и слушай внимательно, а сам знай помалкивай и не вздумай перебивать.
Так вот, как я не раз уже с гордостью повторяла, твоего прадедушку все вокруг хвалили за осмотрительность и здравый ум. Он не безобразничал, как другие, и в особенности не повторял ошибок некоторых распутников, похищавших принцесс. Ибо твой прадедушка знал, что это верный путь к неприятностям. Обязательно явится какой-нибудь рыцарь, одетый в блестящие скорлупы и с острой стальной царапалкой в кулаке.
О, то были воистину жестокие дни, когда за любым холмом, за любым поворотом дороги можно было напороться на рыцаря, готового выскочить с копьем наперевес и ни за что ни про что пырнуть им какого-нибудь маминого сыночка! Вот поэтому твой мудрый прадедушка и довольствовался работницами да крестьянками… ну, еще время от времени пухленькими священниками, валявшимися с перепою в воскресный вечер у церкви, после усердной службы. Не то чтобы он совсем не поглядывал на принцесс и всяких знатных девиц, но приходилось учитывать, что пролетарии в те времена были дешевы — в одном месте можно было взять хоть с десяток, и только потом дракону приходилось искать новое пастбище. И твой прадедушка это очень хорошо знал. Он не делал ошибок. Он даже при скудном свете звезд с первого взгляда отличал разодетую купчиху от герцогини, из-за которой можно угодить в большую беду, и, хватая первую, далеко облетал вторую. Тем не менее он, как и все мы, задумывался, что же делало человеческую принцессу такой привлекательной и такой вкусной. Почему их защищали так отчаянно и упорно? Может, они были особо сливочными и сочными или хрустели как-то по-особенному? Может, у них особый «букет», как выражаются наши французские соплеменники? Или неповторимый цветочный аромат, которым не могут похвалиться пропахшие дымом селянки? Или, думалось ему, тут вообще нечто совершенно иное, чего не постигнешь, пока самолично не сжуешь хоть одну?..
Но даже в такие моменты слабоволия и блудомыслия папа твоего дедушки понимал, что идти на поводу у жадности слишком опасно, поскольку лакомые принцессочки надежно оберегались в каменных замках и других сохранных местах. Вот ему и оставалось лишь мечтательно поглаживать брюшко, поскольку осмотрительным и осторожным редко перепадают счастливые, они же глупые, случаи.
Только, мой ящереночек, лучше было бы твоему прадедушке вовсе выкинуть подобные мысли из котелка и не позволять ему варить лишнего, потому что в один не самый прекрасный день Вожделение и Случай все-таки встретились, поженились и родили приплод, имя которому было — Прискорбие.
Я к тому, что дедуле твоего папы все-таки попалась однажды принцесса, за которой не усмотрели.
Дочка короля голокожих была костлявой и безмозглой, об этом без толку говорить, это подразумевается. И еще она слишком гордилась своей белой и чистой кожей, что в итоге и стало причиной ее падения (вообще-то, как ты вскоре убедишься, это был скорей взлет). У нее была одна придурь — она любила ночами покидать теплую постельку и вылезать из окна прямо на крышу замка. Там она принимала лунные ванны, подставляя ночному светилу свои тощие прелести. Эта дурочка полагала, будто такие процедуры полезны для кожи — придают-де гладкость. (Может, конечно, оно и так, хотя, во имя Когтистого, кому в здравом уме нужна гладкая кожа?.. После этого уже не удивляет, что в наши дни люди стали так редко встречаться. Здравого ума им определенно недоставало!)
Как бы то ни было, в ту ночь она только-только растянулась на крыше в одной ночнушке, и надо ж было случиться, что как раз в это время твой прадедушка крыланил домой, промахнувшись по кабатчику из ближнего городка и оставшись, таким образом, без тартара на ужин. И надо же — как раз увидел внизу эту самую принцессу, разлегшуюся на крыше, точно лакомая мясная тушка на прилавке мясника! Тут-то и оставило его все здравомыслие. Он живо спикировал вниз, подхватил принцессу и живо помчался домой, в родную пещеру, мысленно уже составляя меню — всякие там панировки из хлебных крошек и нежный запеченный гарнир… И тут, можешь себе представить, принцесса как-то высвободила ногу и, не переставая ругаться нехорошими словами, ка-а-ак пнула твоего прадедушку прямо в животик! Сделала ему бо-бо. А если бы попала чуть ниже… Да-да, глупенький, у драконов в те времена все было точно так же устроено. Нет, малыш, постоянного ущерба твой прадедушка не претерпел. Откуда я знаю? А откуда еще, по-твоему, дедушка мог появиться?..
Ну ладно. Суть в том, что прадедушка был так потрясен и обижен столь неожиданным покушением на святое, что выпустил безмозглую принцессу, и она полетела прямо вниз, а там было за сотню воздушных саженей, и внизу — сосновый лес. Так что приземлилась она, понятное дело, в несколько потрепанном виде. И весьма мертвой.
Твоему прадедушке, однако, подумалось, что из охлажденной принцессы может получиться деликатес не хуже, чем из парной. Он подобрал тушку и благополучно донес до пещеры, где обитал. В те времена он был холост и совсем одинок, потому что твоя прабабуля еще оставалась делом весьма далекого будущего. Некому было приветствовать его там, некому было разделить с ним… Впрочем, именно это ему и нравилось, старому самовлюбленному скряге… Да, таким он был даже в те давно заплесневевшие времена… Словом, он прибыл домой, заранее обливаясь слюнями и предвкушая, как сейчас отведает самую первую в своей жизни принцессу… И вот тут у его порога — бубух, бабах, треск, блям и гром! А потом кто-то его окликает таким страшным голосом, что поврежденная часть прадедушкиного тела совсем съежилась, прячась внутри!
«Эй, ты, там, зловредная тварь! — кричал этот голос. — Похититель принцесс, истребитель девственниц, проклятие нашего королевства! Выходи, подлый трус! Выходи и сразись с сэром Либограном Неуклонным!»
Да, деточка, это был рыцарь. И крупный притом.
От его ужасного крика твой бедный прадедушка похолодел до самого кончика хвоста, точно задница ледяного дракона. Он всячески старался избегать неприятностей, но даже и ему доводилось слышать об этом самом Либогране, рыцаре могучем, ужасном и неописуемо вредном. Ибо тот был, пожалуй, величайшим убийцей драконов своего времени. И к тому же — невероятным занудой.
«Да-да, этоя — Либогран! — ревет вредный рыцарь, и на твоего прадедушку нападает дрожь. — Я убил Аласалакса Железночешуйного и Бирбанга Летучемышекрылого, я истребил дурнославного Черного Червя с Нехорошего луга, я расстроил все непотребные планы Фубарга Огнеметателя…»
И так далее без конца, в том же духе. Такой некролог драконов зачитал, что твой прадедушка положительно готов был погибнуть если не от ужаса, то от скуки — уж точно. Но каким образом он мог заставить его замолчать?.. И вот тут его взяла врасплох совершенно неожиданная идея. (Не забудем, малыш: он был совсем молодым драконом и не слишком привык думать; такая привычка в те времена считалась очень опасной.) Он тихонько наведался в дальний уголок пещеры и принес принцессу, которая, будучи, как мы знаем, несколько потрепана при падении, все же выглядела вполне прилично для мертвой двуногой. И выставил ее на свет, сам прячась в тени и управляя ею, точно куклой, так, чтобы рыцарь мог видеть.
«Принцесса! — вскричал Либогран. — Твой отец прислал меня спасти тебя из лап поганого монстра! Не пострадала ли ты?»
«О нет! — пропищал твой прадедушка самым тонким и пронзительным, совсем принцессиным голосом. — Ни в коем случае! Этот благородный дракон вел себя как истинный джентльмен, и я сюда явилась по своей собственной воле. Так что теперь я тут поживу, дошло? Короче, не вздумай никого убивать, канай в темпе домой и доложи папане, что я тут устроилась, как хорошо присосавшийся чешуйный клещ…»
Тут надо сказать, что рожа у рыцаря была широкая, как свиной окорок, и точно так же не омраченная никакой хитростью и коварством.
«Ваше высочество, ты точно в этом уверена? — спросил он, уставившись на принцессу. — Что-то вид у тебя немножко помятый и грязный, как будто ты сквозь сосновые ветки летела…»
«Какую чепуху ты несешь, сэр глупый рыцарь! Что ты вообще себе позволяешь? — немножечко нервно пропищал твой прадедушка. — Да, я немножко полазила по деревьям, я от этого тащусь. Там-то я и повстречала этого учтивого и со всех сторон клевого дракона — так вышло, что мы с ним качались на ветках одного и того же дерева, тра-ля-ля-ля! И вот он любезно пригласил меня к себе домой, в этот пещерный чертог, куда я и проследовала без всякого принуждения, по своей собственной воле, где и оттягиваюсь…»
Так и продолжался их разговор, мой малыш. Твой прадедушка из шкуры вон лез, отвечая на бесконечные вопросы вредного истребителя драконов. Он, может, даже и добился бы отбытия ужасного рыцаря, но, увы, самую чуточку переусердствовал, описывая от имени принцессы, как она собиралась повеселиться. В какой-то момент он так ее тряхнул, что у нее голова отвалилась.
Из нее получилась очень скверная марионетка. Твой прадедушка чуть не помер от натуги, устраивая, чтобы эта кукла поймала свой набалдашник и приделала его обратно на шею, — не забудь, что при этом он должен был еще и оставаться невидимым!
«Ой, ой, хи-хи-хи! — заверещал он как можно более тонким и легкомысленным голоском, ловя подставку для короны, норовившую укатиться. — Я всегда говорила, ее надо приделать покрепче, а то однажды она всенепременно отвалится, и вот вам пожалуйста — взяла и спрыгнула со стебелька. Надо будет поосторожней причесываться…»
Сэр Либогран Неуклонный только буркалы вытаращил при виде столь странного зрелища.
«Ваше высочество, — проговорил он наконец, — а ведь сдается мне, кто-то тут не вполне честен со мной…»
«Что-что? — быстренько, по-драконьи, соврал твой прадедушка. — По-твоему, принцесса уже и голову случайно потерять не моги без того, чтобы тотчас не подвергнуться оболваниванию и остракизму?»
«Вот теперь я вижу, — пророкотал сэр Либогран тоном оскорбленного в лучших чувствах, — что передо мною не та, которую я прибыл освободить. Скорее уж здесь бывшая принцесса, да притом в весьма плачевной кондиции. И я незамедлительно войду, дабы искоренить повинного в этом червя, отбить тело несчастной и увезти его ради честного погребения!»
При этих словах, малыш, твой прадедушка уразумел, что его обман накрылся медным тазом. Он тогда бросил костлявые останки на скалистый склон и заскулил самым тоненьким, отчаянным, повинным голоском:
«Ой, добрый сэр рыцарь, только не трогай нас, ну пожалуйста! Верно, ваша принцесса самую чуточку мертвенькая, только мы в этом не виноватые! Она померла от ужасненькой болезни, которую так легко подхватить в драконьих пещерах. Бедняжечка подцепила ее, померла и чуть без головы не осталась, и все это в считаные мгновения. И я, добрый сэр рыцарь, пошел на хитрость только ради того, чтобы такой здоровский парень, то бишь ты, не погиб от той же заразы!»
Некоторое время рыцарь перемалывал сказанное твоим прадедушкой в убогой мельнице, которую приматы называют рассудком, а потом сказал:
«Что-то не верится мне в такие болезни, от которых у принцесс отваливаются головы, а к ночным рубашкам липнут сосновые иголки и смолистые ветки. Отважусь предположить, дракон, что это ты запорол ее насмерть вечнозелеными сучьями, а теперь пытаешься отвадить меня, запугав опасностью для моей собственной жизни. Но к несчастью для тебя, подлый убийца, я готов шагнуть в самые челюсти смерти, дабы исполнить свой долг и поквитаться с тобой за сосновую погибель этой несчастной. Итак, невзирая на опасность для себя лично, я твердо намерен исцарапать твои чешуи. Готовься же к встрече с моим бесскверным клинком…»
И так далее без передыху.
«Во имя Когтистого, — сказал себе твой прадедушка, — вот уж зануда так зануда! Кого угодно насмерть языком уболтает…»
И при всем том он не сомневался, что сэр Либогран, этот самовлюбленный болтун, словами не ограничится, но очень даже скоро перейдет к делу. Собственная шкурка, любимая и такая родная, отнюдь не успела ему надоесть, и, желая еще некоторое время удержать ее на себе, папа папы твоего папы решился еще на один изобретательный ход.
«Ну хорошо, — сказал он рыцарю, — ты прижал меня к стенке. Самая что ни есть правдивая истинная первопричина, по которой я не могу допустить тебя в свою пещеристую нору, состоит в том, что иначе, хочу я того или нет, мне придется исполнить три ужасно ценных твоих желания! Ибо я — уникальнейшее и незапамятнейшее существо, волшебный дракон желаний. Скажу тебе даже больше: твоя принцесса и оказалась-то вся в иголках, покуда карабкалась сюда ко мне, ради того чтобы вытребовать у меня исполнения тех самых желаний, а я из последних печенок удерживал дверь, в которую она со всей дури ломилась. Она и башку-то себе повредила, когда, не слушая моих уверений, что я, типа, весь вымотался от долгого перелета и не гожусь для исполнения всяких разных желаний, — так она хвать, понимаешь, свою корону и ну меня бить, чтобы я был посговорчивее. Грубая, короче, принцесса попалась, вроде бы тощенькая, а силы!.. Да и корона, похоже, туговато сидела, вот она шейку себе и поломала, пока ее стаскивала, отсюда и безжизненность, и прискорбная безголовость…»
Выкатив такую зубодробительную версию, деточка, твой прадедушка сам увлекся собственной выдумкой и продолжил:
«Тем не менее, хоть я и отбивался от венценосной охотницы до желаний, во имя чести моих червемагических собратьев, коли уж тебе удалось взять меня тепленьким, сэр Либогран, прямо в моем логове, — что ж, знать, придется исполнить тройку вышеупомянутых желаний, только не ее, а твоих. Но законы магии требуют, чтобы, прошептав оные желания мне на ушко, ты убрался бы как можно подальше, самое лучшее — в другую страну, и не приставал ко мне больше, дабы я мог невозбранно предаться неторопливой магии претворения, а она порой столь медлительна, что произнесение и воплощение желаний разделяют иногда целые годы…»
Либогран долго-долго стоял, погруженный в раздумья, и в итоге сказал:
«Надо мне убедиться, что я вполне правильно тебя понял, червь. Стало быть, ты утверждаешь, будто являешься волшебным драконом желаний и, алкая исполнения неких желаний, несчастная принцесса утратила свою жизнь? Я же, значит, должен шепнуть тебе свои три желания и убраться, желательно в тридевятое королевство, чтобы ты мог наилучшим образом их исполнить?»
«Твоя проницательная прозорливость сравнима лишь с державным блеском твоей брони и телесной мощью, присущей тебе, о сэр, — с готовностью ответствовал твой прадедушка, мой малыш, ибо ему подумалось, что он таки отвертится от участи шашлыка на копье этого безжалостного ездока. — Тебе остается лишь назвать оные желания, и я со всей возможной быстротой облеку их плотью реальности…»
Но сэр Либогран медленно покачал пивным котлом, сидевшим у него на плечах.
«Ты в самом деле за дурака меня держишь, тварь?»
«Ну, не за всамделишного дурака, — отвечал папенька твоего дедули, мой птенчик, ибо все еще пытался отделаться веселым чириканьем. — Конечно, твой вид не столь продвинут, как мы, Draco Pulcher, но я первым готов утверждать, что, будучи пусть и второстепенным творением Когтистого, вы все же…»
«Выходи наружу, дракон, выходи, подлый трус, и я тебе покажу, в чем мое желание состоит!»
Но твой прадедушка, конечно же, не торопился.
«Выйти? — осведомился он. — Наружу? Это с какой еще стати?»
«Потому, — ответствовал двуногий носитель лязгающих доспехов, — что я словами объяснять не очень умею, я лучше делом тебе покажу…»
И твой прадедушка, делать нечего, выполз из своих пещерных глубин, надеясь так или иначе отвадить вредного рыцаря. Еще он надеялся, что, лишившись вкуснейшего ужина всей своей жизни, все-таки сумеет разыскать на полу пещеры хоть несколько кусочков принцессы и употребить их как чипсы или тосты. Но стоило ему выползти из логова на дневной свет, как жестокий сэр Либогран ухватил твоего предка огромной латной рукавицей за самое горлышко и своим ужасным мечом смахнул бедному, ни в чем таком не повинному дракону головушку.
Вжик! Нет, не так.
Вжжжжик!
И, совершив столь вражественное предательство, рыцарь подобрал ободранный о ветки торс принцессы и укатившийся череп, а потом — тыдых-тыдых! — ускакал в сторону замка, где горевали ее королевственные папа и мама, не знавшие, что скоро им придется горевать еще куда как побольше…
— Но как такое могёт быть, мамочка? — всхлипнул маленький Александракс. — Как же так, если он насовсем убил прадедулю? Как тогда появились дедуля и папа, ну и я тоже?
— Тише, тише, закрой ротик и не гундось, мой малявочка. Я разве говорила что-нибудь про убийство? Сэр Либогран всего лишь голову снес твоему прадедуле, а убить его не убил. Ты разве не помнишь, что твой предок был из породы двухголовых драконов?
Так вот, когда происходил весь этот ужас, одна из двух его голов, так уж вышло, чувствовала себя нехорошо, и он всю ночь и полдня держал ее под крылом, чтобы она вернее поправилась. Таким образом, Либогран Неуклонный даже не подозревал о существовании этого добавочного отростка. Иначе он и ее отделил бы от шейных позвонков, как и первую. Ну а так уцелевшая голова вскоре очнулась и стала как новенькая. (Надо отметить, что и отрубленная голова со временем выросла заново, только осталась чуть-чуть маловатой, временами глупо улыбалась и несла махровую чушь типа: «Говорю вам, все кончится хорошо!» и «Даже быть номинированным — уже почетно!» и всякое такое.)
Во главе своей последующей жизни — ох, ему больно отдалась бы такая фраза в те дни, когда он, покалеченный, отращивал себе новую голову! — он поставил нерушимые ценности. Он не отказывал себе в былом веселье, любил погонять пахарей или подхватить пастуха… Но никогда более не заглядывался на девственниц, вылезавших на крыши, и вообще на что-либо, хоть отдаленно разившее тлетворным ароматом аппетитной принцессы. Он сделался истинной опорой общества, женился на твоей прабабке… Ах, что за церемония была, говорят! Чтобы должным образом попотчевать всех гостей, три окрестных графства лишились крестьянского населения. После чего они с прабабушкой жили долго и счастливо…
— Мам, мам! Ну а что с этим, как его… ужасно вредным рыцарем, сэром Либограном, этим маньяком-драконоубийцей? Он что, тоже потом жил долго и счастливо и жертва кровавого преступления не преследовала его по ночам?
— В те времена, мой маленький змееныш, для нас существовала только та справедливость, которую наводили мы сами. Сэру Либограну никогда не предъявили бы претензий никакой король и никакой суд.
— Так неужели он умер ненаказанным?
— Ну не то чтобы… Однажды вечером твой прадедушка возвращался домой после свидания с твоей будущей прабабушкой и, пролетая мимо какого-то замка, присмотрелся к флагам на его башнях и понял, что под ним не просто так замок, а обиталище сэра Либограна. Он тихо спустился на крышу и некоторое время сидел на каминной трубе, желая обогреть мягкое место (там, далеко внизу, горел в очаге огонь, посылая вверх по трубе наиприятнейший жар). А потом влез в трубу и спустился по ней в главный камин замка.
— Закрыв выход дыму!
— Именно так, ящереночек. И все домочадцы Либограна, сколько их было, вывалились наружу, в холодную ночь, плача, кашляя и отмахиваясь от едкого дыма, а твой прадедушка, захлебываясь смехом, незамеченным улетел прочь. Замок Либограна пришлось опустошить и проветривать много недель — и это в самое морозное время года, а сам рыцарь провел остаток своих дней в беспощадной войне с замковыми голубями, ибо так и не уразумел, что за выходку учинил твой прадедушка в его камине, и обвинил птичек в заговоре против своей персоны: они-де собрали все свое гуано и вывалили в трубу, пытаясь его извести. И всего через несколько лет, гоняясь по крыше замка за голубем с ловчей сетью и охотничьим копьем, сэр Либогран поскользнулся и загремел оттуда прямо в сад. Напоровшись в полете на собственный шампур, он так и провисел на нем несколько дней — понимаешь ли, прислуга решила, что хозяин соорудил новое пугало…
— Ура, мамочка, гип-гип ура! Так он, наверное, был самым последним из охотников на драконов? Это оттого, что он на своей колючке повис, нам их не нужно больше бояться?
— Нет, роднулечка. Мы больше их не боимся оттого, что они нас видеть не могут. За века, минувшие с тех времен, их постигла ужасная чума, именуемая цивилизацией. Эта всеобщая зараза лишила их способности видеть половину живых существ этого мира и до неузнаваемости исказила их воспоминания о былом. Дай-ка я тебе открою самый страшный секрет… — И она наклонилась, чтобы шепнуть в нежное ушко отпрыска: — Сегодня, когда мы выхватываем из их среды толстого купца или тощую, но зато пряную старую деву, люди даже заподозрить не могут, что плачевную судьбу исчезнувших следует возложить на нас, на драконов. Вместо нас они обвиняют какое-то страшилище, которое пугает их даже больше, нежели мы…
— Что за страшилище, мамочка? — на всякий случай захныкал Александракс. — Ой, ой, я ужасно боюсь, но ты все равно мне скажи! Что, по-твоему, их тогда убивает? Кошмарный людоед? Прожорливая человекоядная мантикора?..
— Нет, ящереночек, эта тварь еще хуже. Ни один дракон ее никогда не видал, но люди дали ей имя, и это имя — Статистика!
— Да сохранит нас Когтистый от такого жуткого ужаса… — испуганно пропищал чешуйчатый птенчик.
— Ну, это всего лишь бессмысленная человеческая выдумка, как и прочий их вздор, — успокаивающе промурлыкала мать. — Пустая, как выеденные доспехи давно разгрызенного и переваренного рыцаря. Не бойся, ее не надо бояться… Вот и показала сказка свой хвостик, спи теперь, усни, мой нежнокрылый сыночек, баюшки-баю!
— Я попробую, — сказал он, сворачиваясь в клубок, и зевнул. — Только бы рыцари не приснились… Не приснятся ведь, мам?
— Ни в коем случае, мой маленький выползок. Тебе не надо больше бояться этих ходячих громыхалок и лязгалок. Спи, родной, все хорошо, я за тобой присмотрю…
Ее желтые глаза с любовью смотрели на отпрыска. Скоро пещеру огласило нежное погромыхивание драконьего храпа…
Гарри Тартлдав
Разуй глаза
Хоть он и работает в иных направлениях фантастики, а в фэнтези — лишь постольку-поскольку, Гарри Тартлдав по праву считается на сегодняшний день одним из наиболее выдающихся авторов жанра альтернативной истории, возможно наиболее влиятельным со времен Л. Спрэга де Кампа. Можно даже сказать, что жанр альтернативной истории во многом обязан своей популярностью именно бестселлерам Гарри Тартлдава, каждый выпуск которых расходится, как горячие пирожки.
Перу Тартлдава принадлежат такие альтернативно-исторические романы, как «The Guns of the South», где описывается совершенно иной исход американской Гражданской войны — здесь она результат деятельности вооруженных путешественников во времени. Следует назвать также сериал «Мировая война» («World War»), где в ход Второй мировой войны вмешиваются воинственные пришельцы; сериал о Василии Аргиросе, описывающий приключения в альтернативной Византийской империи («Агент Византии»); сериал о Симе, где европейские путешественники открывают Северную Америку, населенную вместо индейцев гуманоидами (сборник «Different Flesh»), роман «The Two Georges» в соавторстве с Ричардом Дрейфусом о мире, в котором Война за независимость так и не произошла, и еще немало увлекательных альтернативно-исторических сценариев. Тартлдав также является автором двух многотомных сериалов в этом жанре — Видесского цикла и сериала о Криспе. Он издавал книги «Лучшее в альтернативной истории XX века», «Лучшая военная фантастика XX века» и много чего еще.
В 1994 году писатель был удостоен премии «Хьюго» за произведение «В Низине» («Down in the Bottomlands»). Тартлдав родился в Калифорнии, получил степень доктора философии в области византийской истории и опубликовал научный перевод одной из византийских хроник девятого века. Он проживает с супругой и домочадцами в Канога-парке, штат Калифорния.
А здесь он показывает нам, как можно умудриться не заметить нечто важное буквально под носом. Хуже — можно вообще отказаться смотреть…
* * *
Киости глядел на юг. Туда же, куда глядели все прочие волшебники и ученые Муссалмийской империи. Сквозь прогалину между деревьями — на горы, отмечавшие, так сказать, спинной хребет жаркого континента. Даже теперь, когда в здешних низинах царило душное и потное лето, на высочайших пиках этих гор лежал снег. И две белые вершины, расположенные поблизости одна от другой, курились паром. Или это был дым?.. Киости покачал головой. Далекие вершины казались близкими соседками, но в действительности их разделяло множество миль.
В прежние дни муссалмийские карты горной страны содержали предостерегающую пометку: «ЗДЕСЬ МОГУТ ВОДИТЬСЯ ДРАКОНЫ!» Киости, бывший тогда учеником, видел множество таких карт. Некоторые были оригиналами, другие — копиями, воспроизведенными согласно закону подобия, с тем чтобы обеспечить доступ к ним широкой ученой общественности. Но пометка всюду оставалась одной и той же. Сослагательное наклонение никогда не менялось на изъявительное.
Ныне, однако, наступила иная эпоха. Если в здешних тропических горах и впрямь водились драконы, муссалмийцы желали об этом знать. А если не водились — империя желала в том убедиться. Если нынешняя экспедиция не обнаружит вообще ничего или даже выяснится, что там никогда ничего и не было, барды, без сомнения, все равно наплодят сказок. Киости до этого не было особого дела: пусть их, если охота. Барды и легенды о древних временах — это одно. А вот беспокойство военачальников, тревоги высших сановников — совсем другое…
Киости не особенно верил, что исследователи вправду обнаружат драконов. Он полагал, что драконы являлись всего лишь фигурой поэтической речи, заимствованной из богатой мифологии бледных, тощеньких коротышек — коренного населения континента. Тем не менее право на ошибку Киости за собой оставлял. Но даже если он был прав и там отродясь не водилось огнедышащих громадных червей — почем знать, что именно отыщет там экспедиция?
Один из проводников-туземцев указал вперед, на далекие горы.
— Драконы ли ваша это ищете там? — спросил он на ломаном языке, почесывая под набедренной повязкой. Другой одежды у него не имелось. Это обстоятельство, вкупе с неправильным, чуждым грамматике муссалмийским, заставляло Киости полагать, что туземец был не слишком умен.
— Да, Штоджей, мы собираемся искать там драконов, — ответил волшебник примерно так, как ответил бы слабоумному ребенку.
Штоджей не обиделся, по крайней мере, ничем этого не показал. Туземцы давно успели понять — если выдать имперцам свой гнев, может произойти что-нибудь нехорошее. И маленький бледный человек лишь сказал:
— Ваша это иди горы, ваша это находи там драконы.
— Поглядим, — снисходительно отозвался Киости.
Спрашивается, что знал обитатель джунглей о горах? Что вообще он мог о них знать?
Штоджей проговорил что-то еще, но Киости не очень расслышал, что именно. Мимо неторопливо прошла туземная девушка или молодая женщина, ее нагие груди болтались, подпрыгивая на каждом шагу. Здешние женщины не отличались в лучшую сторону от своих мужчин. Оно и понятно, особенно если учесть гадостный климат. Тем не менее Киости не был единственным муссалмийцем, у которого от вида туземцев глаза лезли на лоб. Отнюдь, отнюдь.
По имперским стандартам местные женщины считались весьма доступными. Помнится, кто-то намекал на это Киости еще до плавания на юг. Кто именно, волшебник теперь припомнить не мог, но тот человек явно знал, о чем толкует. Киости улыбнулся, вспомнив об этом.
— Ну что? Мы готовы?
Это говорил барон Тойво, отвечавший за всю экспедицию. Он состоял в Имперской академии в Тампере, недалеко от столицы, и был близок к императорской семье. Но даже без учета этих обстоятельств перечить ему определенно не стоило. Он был рослым, очень сильным и обладал весьма крутым нравом. Киости нисколько не удивлялся тому, что барону очень редко говорили «нет».
Тойво снял широкополую соломенную шляпу и помахал ею из стороны в сторону.
— Тогда вперед!
И они двинулись вперед, готовые или не очень — какая разница?
Муссалмийская власть простиралась до самого подножия гор. Это совсем не означало, что имперцы попадались в джунглях на каждом шагу. Большинство муссалмийцев, которые вообще туда отправлялись, либо пускались в путь с пустыми руками, в надежде что-то приобрести, либо успевали в чем-нибудь напортачить — и весьма успешно сами обращались в ничто.
Экспедицию, двигавшуюся на юг, передавали с рук на руки — от племени к племени, от одного клана к другому. Несколько медяков, горстка стеклянных бус, парочка дешевых заклинаний — вот и вся плата. Была ли она достаточной? Здесь, в тропических лесах, все перечисленное считалось богатством.
Киости успел испытать нужду в целительном заклинании, чтобы избавиться от болезненной и раздражающей хвори, которая привязалась к нему через несколько дней путешествия, после того как он переспал с одной из полуодетых местных красоток. Не все местные болезни легко поддавались заклинаниям, разработанным имперцами, но эта скоро отступила, и Киости вздохнул с облегчением.
Чем дальше путешественники продвигались на юг, тем реже попадались туземцы, понимавшие муссалмийский. Один из волшебников, хитроумный лингвист по имени Сунила, соорудил колдовской словарь, до некоторой степени работоспособный. По крайней мере, с его помощью объясняться было легче, чем жестами. Барон Тойво, конечно, бранился, поскольку словарь действовал не идеально, но бранился вполсилы, а значит, не так уж сильно сердился.
— Сегодня ночью берегитесь цалдариса, — сообщила одна из последних групп туземцев, которую они встретили. Самое главное слово сообщения магический словарь не расшифровал.
— Объясните мне, что такое этот… цалдарис? — терпеливо переспросил Киости, сам чувствуя, как изуродовал незнакомое слово. — На что он похож? Что он делает?
Туземец, с которым он беседовал, охотно пустился объяснять. При этом он не избегал кровавых подробностей. Вскоре Киости усвоил, что цалдарис был какой-то разновидностью вампира. Среди муссалмийцев немедленно начались разговоры, для которых словарь Сунилы вовсе не требовался.
По крайней мере половина считала, что маленький светловолосый человечек в клочке ткани на бедрах всего лишь старался их запугать либо просто делился собственными суевериями. Благо дома, в империи, вампиры были существами столь же легендарными — даже мифическими, как выразились бы скептики, — сколь и драконы.
Те же, кому по душе были тайные знания, выуживали из кладовых памяти средства, способные остановить вампира. Называли чеснок, розы, солнечный свет. Туземец, предупредивший путешественников, охотно согласился с этим последним. О розах ему ничего не было известно. На тропическом континенте росли цветы всех оттенков радуги, но обыкновенных роз здесь не видали. И о чесноке туземец слыхом не слыхивал. Его соплеменники пользовались иными специями. Один из поваров дал ему понюхать пряности, привезенные имперцами. Судя по жуткой гримасе, которую скорчил беловолосый, он предпочел бы вампира.
Муссалмийцы его мнения не разделяли. Кое-кто, прежде чем забраться под одеяло и натянуть сетку от комаров, натерся измельченным чесноком. Киости принадлежал к числу тех, кто от этого воздержался. Он не слишком верил в вампиров. Но даже если они вправду существовали, он полагал, что северная пряность действительно остановит тропического кровососа…
На другое утро его разбудили солнечные лучи. Никто не потревожил его во сне. И туземных носильщиков. И его соотечественников, натершихся чесноком. И тех, кто не натирался… За исключением одного картографа по имени Реландер. У него обнаружились два прокола на горле, а на лице застыло странное выражение спокойного удовлетворения. Из всех трупов, которые когда-либо видел Киости, Реландер выглядел самым довольным…
Возможно, это оттого, что он все еще лежал в тени. Когда наконец до него добралось солнце, его черты исказились, а кожа начала съеживаться. Подобное следовало бы назвать невозможным, но Киости наблюдал это собственными глазами, с трудом сдерживая рвоту. И он понимал: Реландер, может, и был трупом, но умер не до конца.
Чтобы убедиться в окончательности его смерти и утвердить Реландера в качестве мертвеца, муссалмийцы вбили ему в сердце деревянный кол. Повар сунул зубчик чеснока ему под язык. А потом, оставленное на свирепом тропическом солнцепеке, его тело разложилось с неестественной — или, правильнее сказать, сверхъестественной? — быстротой.
— Да умиротворят его боги, — сказал барон Тойво.
— Да будет так, — хором отозвались прочие муссалмийцы.
Туземцы наблюдали за тем, что они проделывали над несчастным Реландером и его бренными останками. Киости никак не мог истолковать выражение лиц светловолосых людей. Вот тот, кто предупредил исследователей о цалдарисе, что-то сказал соплеменникам на своем языке. Словарь Сунилы в этот момент не работал, но Киости и так догадался, что говорил коротышка. Что-то вроде: «Я же им говорил!», если только муссалмийский волшебник правильно его понял.
Все без исключения, как туземные носильщики, так и северные исследователи, только рады были покинуть место лагеря, в котором несчастный Реландер встретил свою безвременную кончину.
— Допускаю, что вампир не станет преследовать нас, — с надеждой проговорил барон Тойво. — Допускаю также, что мы не встретим больше этих гнусных созданий…
Надежда — это, конечно, неплохо. По мнению Киости, куда лучше была надежда, помноженная на знание. Призвав на помощь Сунилу, он перевел сказанное бароном для одного из носильщиков.
— Может быть, и так, — ответил тот, и голос его был серьезен. — Но цалдарис успел понять, что вы, чужестранцы, — легкая добыча. Почему бы ему не навестить вас снова, когда придет время кормиться?
Муссалмийцы в целом считали коренное население тропического материка взбалмошным и глуповатым народцем. Но по мнению Киости, этот почти голый носильщик высказывался логично, словно школьный наставник. Пускай он и работал за медяки и побрякушки, но глупцом не был уж точно.
Шагая через джунгли к далеким горам, где могли таиться, а могли и не таиться драконы, Киости все время оглядывался через плечо… Вампир никак не мог и не должен был передвигаться при дневном свете, но тем не менее… После того как они вброд пересекли речку, он почувствовал себя немного уверенней. Текучая вода тоже считалась неодолимым препятствием для кровопийц, ведь правда же?..
Когда все выбрались на сушу, Сунила обнаружил пиявку, повисшую у него на ноге и успевшую раздуться от крови.
— В этой проклятой стране что ни тварь, то кровосос, — зарычал маг, прижигая пиявку горящей веткой, чтобы отвалилась, и перевязывая сочившуюся ранку на ноге.
— Пиявки и в империи водятся, — сказал ему Киости.
— Там и других охотников до крови полным-полно, — ответил Сунила. — Доводилось тебе встречать сборщиков налогов, разгуливающих при дневном свете?
Киости рассмеялся. Впрочем, если судить по выражению лица мага-лингвиста, тот отнюдь не шутил.
Солнце опустилось за горизонт. Исследователи разбили лагерь, не дожидаясь заката. Тропические сумерки быстро сменила темнота. После ужина Киости натерся чесночным порошком, от которого отказался накануне. Он хотел надеяться — он молился, чтобы это помогло. В колбасках, которые они ели на ужин, тоже было полно чеснока. Набив ими желудок, он почувствовал некоторое облегчение.
Однако все его надежды рассеялись как дым, когда, проснувшись посреди ночи, он при ярком лунном свете увидел прямо над собою цалдариса. Луна здесь светила куда ярче, чем где-либо еще в Муссалмийской империи, но глаза неупокоенного существа были двумя темными провалами, не источавшими ни блика, ни искорки… Впрочем… разве не угадывались там, в черной глубине, две багрово светившиеся точки? Они казались страшно далекими — вероятно, так выглядит адское пламя, увиденное с небес.
— Ты мой, — раздался шепот вампира.
Магический словарь Сунилы сейчас не работал, но Киости понял. Хотя тварь говорила вовсе не по-муссалмийски.
— Я твой, — согласился волшебник, выдыхая чесночные пары прямо в нависшую над ним физиономию.
Черты цалдариса исказились — почти как у мертвого Реландера, когда до него добралось солнце. Стало быть, чеснок ему очень не нравился. Но не настолько, чтобы остановить. И если свет в глазах был призрачным, едва различимым, то клыки сверкнули в лунном серебре весьма даже материально. Киости прекрасно знал, куда именно они были нацелены. И он ждал, прямо дождаться не мог этой секунды…
«Дерись! Беги! Рази его заклинанием!» — призывал крохотный уголок его разума, избежавший совращения. Весь остальной рассудок с охотой принимал то, что должно было сейчас произойти. Киости даже вспомнил, каким довольным и спокойным выглядел Реландер, когда его обнаружили.
От цалдариса ощутимо разило могилой. Интересно, где он прятался от рассвета и до заката? Почему туземцы давным-давно не отловили его и не предали окончательной смерти? Самое время задуматься об этом, в то время как длинные клыки придвигались все ближе…
А потом, ни с того ни с сего, клыки мгновенно исчезли. И страшные глаза вместе с ними. И все лицо, отмеченное аскетической красотой… Правда, теперь, когда Киости больше не мог видеть его, оно сразу перестало казаться ему красивым. Наоборот, ничего страшнее он совершенно точно в жизни своей не видал. Все дело было в заклятии, которое это существо на него наложило, — а ведь он сам был магом!
— Помоги нам! Прокляни его! — раздался хриплый голос Сунилы.
Киости запоздало сообразил, что заклятие цалдариса рассеялось не вполне. И глаза его скрылись из виду не потому, что оно куда-то убралось. Их просто закрыл большой черный мешок, который Сунила и один из светловолосых коротышек накинули вампиру на голову. И теперь они сражались, точно два демона, пытаясь удержать своего жуткого пленника, не давая ему вырваться и бежать. Или, хуже того, вырваться, пустить в ход свое странное могущество и поквитаться.
Когда разум Киости вернулся к своему обычному состоянию, маг тут же произнес собственное заклятие. А он попал в эту экспедицию не в последнюю очередь потому, что являлся отличным фиксатором — одним из ведущих в империи. Живые образцы, которые он фиксировал своими чарами, оставались совершенно свежими и почти живыми долгие годы, десятилетия, а может быть, и века. Имея при себе такого специалиста, участники экспедиции были избавлены от необходимости таскать увесистые и неудобные для переноски кувшины с формалином (который был еще и дьявольски дорог) или крепким спиртом (который не отличался дороговизной, но слишком уж часто использовался для целей, весьма далеких от фиксации образцов).
Киости еще не приходилось метать заклинание, которое наталкивалось бы на подобное сопротивление! Правда, он до сих пор ни разу еще не пытался заморозить существо, живое либо неупокоенное, которое обладало бы собственной разумной волей. И мало ли какие побасенки ходили о фиксаторах и о девушках, которые отваживались их отвергать! Киости всегда считал подобные россказни чепухой, а теперь вполне в том убедился. Все могущество волшебника ушло на то, чтобы хотя бы замедлить посягательства на него вампира!
Впрочем, этого оказалось достаточно. Заклинание дало возможность Суниле и туземцу — а с ними и Киости, выпутавшемуся наконец из одеял, — сперва не дать цалдарису сбросить с головы мешок, а потом и спутать его, чтобы не удрал.
Невзирая на заклятие и веревки, он продолжал отчаянно биться, силясь вырваться на свободу. Это было довольно жуткое зрелище. Он двигался словно человек в глубокой воде. Или в пучине кошмарного сна. Киости продолжал смотреть. Это… создание как-никак едва его не убило, и он, в свою очередь, желал увидеть его конец. Киости был не единственным зрителем. Вместе с ним за судорогами цалдариса наблюдали ученые из экспедиции. Совершенно бесстрастно, чисто из научного интереса. По крайней мере, так они утверждали.
Мало-помалу небо на востоке стало бледнеть, потом его окрасил рассвет, а звезды начали гаснуть. Золотую луну точно выбелило мелом. Цалдарис в своем непроницаемом мешке начал кричать. Это был громкий, тонкий, отчаянный крик. Он не мог видеть света, но явно знал, что вскоре должно было произойти. И он боялся.
И вот наконец, по прошествии времени, которое казалось одновременно и незначительным, и нескончаемо долгим, из-за восточного горизонта выбралось солнце. Его лучи озарили вершины деревьев и пустились в путь вниз по стволам, чтобы наконец коснуться земли и связанного вампира. Тот вновь закричал и стал двигаться чуть быстрее, но все же недостаточно быстро.
Первый луч коснулся стянутой веревкой руки… И рука не просто сморщилась и пожухла, как лицо убиенного Реландера. Она вспыхнула самым настоящим огнем. Миг — и вампира целиком охватило пламя. Яростное и очень горячее, словно на хороших сухих дровах. Жар был такой, что Киости пришлось отвернуться. А запах… Киости заливался слюной, и в то же самое время его едва не тошнило, вот так.
Все завершилось очень скоро. Огонь почти не оставил золы, да и та в основном была от мешка и веревок. Поднялся утренний ветерок и унес прочь все до последней крупицы. Казалось, цалдарис и вовсе никогда не существовал… Но если так, почему тогда умер Реландер?
— Ладно, — грубым голосом сказал барон Тойво. — Двигаемся дальше на юг.
По мере того как местность поднималась к предгорьям спинного хребта тропического континента, густые джунгли сменились более разреженными лесами, а те, в свою очередь, — саваннами. Дни стояли по-прежнему жаркие, спасибо и на том, что отступила надоевшая сырость. Ночи больше не были душными. Они стали сперва прохладными, а потом и откровенно зябкими. Мухи еще донимали путешественников, а вот комарье пропало. Киости по ним отнюдь не скучал.
Не многие муссалмийцы прежде них забирались так далеко на юг. Магический словарь Сунилы трудился без отдыха. Как и прежде, он неплохо выручал путешественников, но его возможностей хватало далеко не всегда.
Одно туземное племя, заметив рослых смуглых чужаков, пересекавших его территорию, даже не стало тратить время на расспросы и переговоры, предпочтя немедля напасть. О чем практически сразу и пожалело. Копья, стрелы и примитивные заговоры голых колдунов были далеко не ровня магии и оружию муссалмийцев. Горстка спасшихся светловолосых разбойников удрала во все лопатки, завывая от ужаса, а с неба уже неторопливо спускались голошеие стервятники, готовые заняться теми, кто пал…
Стервятники? Да. Но Киости вглядывался в ярко-синий небосвод, высматривая гостей покрупнее. Некоторые легенды гласили, что драконы были от четырех до десяти раз крупнее самого большого пернатого трупоеда. Другие сказания наделяли драконов еще более крупными размерами. А были еще и третьи, которые… Ну, Киости даже не пытался усматривать в них хоть какую-то истинность. У некоторых сказителей воображения было явно в избытке. Столько, что они сами с ним не справлялись.
Тем не менее туземцы умудрились ранить двоих муссалмийцев. Успех невеликий, но барон Тойво был раздражен и разгневан. Барон в принципе не возражал против утраты ученого, укушенного ядовитым гадом или съеденного полосатым хищником, превосходившим домашнюю кошку, примерно как вымышленные драконы превосходили стервятников. По мнению Тойво, дикие животные были естественным источником опасностей, поджидавшим исследователя неведомых земель. Но чтобы какие-то южные дикари даже при самых благоприятных условиях сумели пролить кровь муссалмийцев?! Этого он перенести не мог.
Воображаемые драконы… Они снились Киости по ночам, он бредил ими и наяву. Тем более что на глаза постоянно попадались то стервятники, то ястребы, то вороны, то еще какие-то длинношеие птицы, бегавшие на двух ногах и ростом превосходившие даже муссалмийцев. Какой-то ученый нахал в насмешку поименовал этих последних «воробышками». Кто именно, Киости так и не выяснил. Тем не менее хватило одного дня, чтобы название успело прилипнуть.
Мясистые «воробышки» стали очень неплохим источником пищи. Плоть у них была красная, точно говядина, которую напоминала на вкус. А яйца они откладывали такие, что всего две штуки обеспечивали едой всю экспедицию, если, конечно, у поваров хватало терпения их готовить.
С уважением созерцая разбитую скорлупу, Киости сказал:
— Вот так посмотришь, и кажется, что из подобного яйца вполне мог бы вылупиться дракон…
— Если что-то легко вообразить, это ничего еще не говорит об истинности, — хмыкнул в ответ Сунила. — Я тоже думаю, что мы здесь преследуем тени. Если нам вообще суждено хоть что-то найти, думаю, мы обнаружим какую-то большую змею. Или гигантскую ящерицу. Поживем — увидим… А все остальное сделают пересуды тех, кто и близко к твари не подходил!
— Иные утверждают, будто примерно таким образом люди выдумали богов, — сказал Киости, указывая на курящиеся вершины далеко впереди. — По-твоему, что это такое, если не дыхание богов?
— И правда, что бы это могло быть? — сухо отвечал маг-языковед. — На самом деле я такой же точки зрения держусь, не при жрецах будь сказано. И, согласен, с драконами точно та же история.
Киости кивнул.
— Не удивлюсь, если в итоге именно так все и окажется. Зато сколько нового мы узнали! Встретили гадкого вампира, вкусных «воробышков»… Как знать, на что мы еще натолкнемся, пока наверх будем лезть? Ничего из этого мы бы так и не увидели, если бы продолжали сидеть дома, в империи.
— И ты не оказался бы на волосок от смерти, если бы мы остались в империи, — напомнил Сунила.
Это была святая правда, но Киости предпочитал поменьше думать о ней.
— Как там выразился, — сказал он, — тот старинный поэт? «Человек ищет себе богов и, ища, находит…» — ну или как-то похоже сказано. Главное — это то новое, что мы в нашей экспедиции почерпнем.
— Полагаю, ты прав, — проговорил Сунила с видом человека, идущего на существенные уступки. Однако потом он улыбнулся. — За то время, что мы здесь, я настолько улучшил свой волшебный словарь! Он же создан побеждать по-настоящему чужестранные языки, такие, которых внутри империи больше не водится. Там у нас давно уже все по-муссалмийски болтают, а родные языки скорее так, на вторых ролях.
— Сомневаюсь, чтобы мои прадедушка с прабабушкой очень хорошо его знали, — сказал Киости. — А я, со своей стороны, ни бум-бум в их клановом диалекте. И даже не хочу в нем разбираться. Когда все на одном языке говорят, оно даже как-то и проще…
— Здраво мыслишь, — похвалил Сунила.
Надо полагать, он сходным образом смотрел на вопрос.
— Сижу вот и гадаю, — поделился Киости, — во что следующее мы влипнем?
— Если бы дело шло к полнолунию, я предположил бы, что появятся оборотни, — ответил Сунила.
— Какие-то твари и так по ночам хрустят костями и так завывают в траве, что поневоле задумаешься насчет оборотней. Или о целом племени буйнопомешанных, — ответил Киости. — По-моему, ни они, ни те большие полосатые кошки еще никем не описаны.
— Хоть ради бедного Антти стоит надеяться, что боги на небесах все-таки есть, — вздохнул Сунила. Антти был ученым, которого убила гигантская полосатая кошка. — Но я, — продолжал маг-лингвист, — вполне понимаю разницу между тем, на что я надеюсь, и тем, во что я действительно верю. Так вот, я надеюсь, что драконов мы все же разыщем… — Он развернул ладони. Дома, в империи, маги вели спокойную и удобную жизнь, но и у него, и у Киости ладони были бугристые от мозолей. — Неважно, на что я в данном случае надеюсь. Важно, во что я верю…
Чем выше в предгорья, тем тоньше был слой плодородной земли на сплошном зеленовато-сером камне. Трава и кусты упорно цеплялись корнями, где только могли. Среди редкой растительности шныряло мелкое зверье. Одни животные напоминали кроликов, другие — очень мелких оленей. На высоких местах сидели своего рода часовые, принимавшиеся пронзительно верещать при виде опасности.
Временами, однако, опасность подкрадывалась незамеченной, и зверьки попадали на обед то ястребу, то змее. Киости представил среди удачливых охотников дракона, бросающегося с небес, и покачал головой. Голодному дракону эти мохнатые комочки были что ягодки крыжовника. Даже если сказители порядком-таки привирали относительно их размеров.
Внезапно сторожевые зверьки запищали все разом и буквально посыпались со своих пригорков. Не заметив кругом ничего необычного, Киости задумался о причине, но в следующий момент и сам издал встревоженный крик, ибо под ногами содрогнулась земля. Он успел подумать о том, не примерещилось ли ему, и еще, что мог угодить в неловкое положение… Однако одновременно с Киости закричало пол-экспедиции, и смущаться ему не пришлось.
Сколько продолжалось землетрясение? Вероятно, не долго. И особенно сильным его назвать было нельзя. Людям, впрочем, показалось, что длилось оно бесконечно. Рядом обрушилось несколько скал, а с западной стороны донеслось низкое громыхание — там произошел оползень. Птицы с пронзительными криками взвились в воздух. Удушливой тучей заклубилась пыль…
К тому времени, когда Киости худо-бедно прокашлялся и протер от пыли глаза, туземные носильщики успели побросать поклажу и со всех ног бежали вниз по склону к большой ровной площадке. Не то чтобы Киости им не сочувствовал. Вполне даже сочувствовал. Вот только замену им в этих бесплодных местах муссалмийцам взять было негде.
Поэтому Киости вместе с Сунилой и бароном Тойво сделал все, чтобы уговорить туземцев вернуться. Те не желали ничего слушать. И тогда Тойво заявил со всей прямотой:
— А теперь вспомните, что мы сделали с племенем, которое напало на нас. Вздумаете удрать — значит, поведете себя как наши враги. И мы будем с вами поступать как с врагами.
Иные из светловолосых коротышек угрюмо направились обратно, к только что брошенным ящикам и узлам. С остальными оказалось непросто совладать даже барону. Во главе упрямцев оказался мужчина со шрамом на лице, звали его Гальванаускас. Он что-то произнес на своем непонятном наречии.
— Когда пранис шевелится во сне, дела людей утрачивают значимость, — истолковал волшебный переводчик Сунилы.
Нельзя сказать, чтобы это внесло полную и окончательную ясность.
— Что такое пранис? — являя, как ему самому казалось, необычайное терпение, поинтересовался Киости.
«Бестолковый чужеземец», — внятно говорил взгляд Гальванаускаса. Киости как-то больше привык сам бросать на туземцев подобные взгляды, а не получать их от дикарей. Как выяснилось, пранисом шрамолицый называл дракона. Чтобы бестолковые чужеземцы верней его поняли, Гальванаускас указал пальцем вперед, туда, где вулканический кратер все так же курился тоненькой струйкой дыма, и объявил:
— Ноздря праниса!
Киости, Сунила и барон Тойво дружно расхохотались. Гальванаускас смотрел на них с видом оскорбленного достоинства, но имперцам не было особого дела.
«А я-то гадал, во сколько раз преувеличивают сказители, — подумал Киости. — Тут же сущее дыхание бога! Ну не совсем, но почти…»
Барон Тойво, по своему обыкновению, сразу перешел к делу.
— Слушай сюда, — рявкнул он, обращаясь к туземцам. — Если вы, трусливые лодыри, немедленно не вернетесь к работе, вы у меня мечтать будете, чтобы на вас свалился дракон! Дошло?
Дошло, конечно. Благодаря словарю Сунилы. Упорство Гальванаускаса и его дружков было сломлено, но прежде, чем окончательно сдаться, они еще для вида поспорили.
— Пусти в ход свое заклятие еще раз, хорошо? — попросил Киости Сунилу.
Коллега-волшебник кивнул, и фиксатор подошел к Гальванаускасу, который возвращался к брошенной поклаже с самым отрешенным видом, опустив голову. Поймав его взгляд, Киости указал ему на вторую гору, дымившую вдалеке. Теперь, когда экспедиция подобралась к хребту, от первой вершины ее отделяла добрая четверть горизонта.
— Полагаю, — сказал он, — ты станешь утверждать, будто это вторая ноздря дракона?
На сей раз, судя по взгляду, шрамолицый усмотрел у него долю здравого рассудка. Не полный дурак, так, полудурок. Вслух Гальванаускас ответил:
— Да. Именно так.
Когда муссалмийцы, сопровождаемые вконец помрачневшими носильщиками, забрались еще выше, они заметили впереди каких-то белоснежных животных, ловко прыгавших по кручам.
«Горные козы», — подумал Киости.
Действительно, в горах на территории империи водились подобные козы. Однако у этих созданий не имелось пары рогов, расположенных вблизи глаз. Зато у каждого посередине лба торчал единственный рог. А хвосты вместо коротких и вздернутых были длинными, струящимися. Единороги! Иное название этим существам подобрать было трудно.
Как и драконы, единороги в империи проходили скорее по ведомству воображения и фантазий. Однако здесь, на тропическом континенте, единороги ничуть не стеснялись показываться на глаза… в отличие от драконов — по крайней мере, на сегодняшний день. Один из ученых, Улуотс, принес Киости нечто бесформенное, завернутое в тряпку.
— Не окажешь ли любезность зафиксировать это для меня, чтобы я мог исследовать его не торопясь и там, где у меня будут инструменты получше?
— Конечно, я ведь ради этого сюда и приехал, — ответил Киости. Но, не удержавшись, в свою очередь поинтересовался: — Э-э, а что это такое?
— Помет единорога, — не без гордости пояснил Улуотс. И добавил: — Еще не остывший!
— Какая прелесть, — пробормотал Киости.
— И правда, — сказал Улуотс. — Благодаря тебе я буду уверен, что работаю со свежим образцом. Я к тебе бегом прибежал, как только нашел…
— Какая прелесть, — повторил Киости.
Он давно уже постановил себе никого не судить за излишний энтузиазм. Это давало некоторую надежду, что и другие в случае чего не станут его судить. Он метнул заклятие, которое требовалось ученому, и Улуотс ушел осчастливленный.
Собирать какашки единорогов было несложно. Заполучить одного из производителей этих какашек оказалось не в пример тяжелее. Это были чуткие и осторожные существа, так что ни муссалмийцам, ни туземцам не удавалось подобраться вплотную.
— Должно быть, белобрысые паршивцы охотятся на них при малейшей возможности, — сказал барон Тойво. — Иначе бы эти твари так от нас не шарахались!
Его явно раздражало, что ничтожные местные, по всей видимости, утоляли голод мясом единорогов. Гнев барона можно было понять, ведь это обстоятельство мешало гораздо менее ничтожным (по крайней мере, сами они так считали) имперцам заполучить образец.
— Кабы не потребовалась девственница для приманки, — сказал Сунила.
По крайней мере, дома, в империи, существовало такое поверье.
— Правое ухо барона не подойдет? — предположил Киости, благо Тойво стоял достаточно далеко и вдобавок спиной к ним. А значит, не разберется, кто над ним подсмеивался. Глядя, как налился кровью затылок барона, Киости понял, что его расчет оправдался.
После этого в игру включились другие ученые. Кто-то предложил левое ухо Тойво вместо правого. Еще один, явно видевший, какое добро собирал для науки Улуотс, упомянул иную часть анатомии барона. Это предложение сразу отклонили, усомнившись в наличии девственности. Затем всякая сдержанность была отброшена, и премудрые ученые муссалмийцы принялись хихикать, точно стайка напроказивших школьниц.
Гальванаускас и другие туземцы-носильщики только таращили глаза на своих работодателей, понимая едва ли половину происходившего. О единорогах им было известно намного больше, чем муссалмийцам. Если бы дело обстояло иначе, им не избежать бы беды. Притом что пустопорожних сказаний, которые не грех и забыть, у них не водилось…
Киости именно на сей счет и задумался, пока его соотечественники состязались в изобретении непристойных шуток. Размышления навели его на выводы, для осознания которых понадобилось некоторое время. Лишь на следующий день Киости обратился к Суниле:
— Поможешь переговорить с Гальванаускасом кое о чем?
— Словарь я сейчас запущу, — кивнул маг-лингвист. — Но лишь богам известно, получится ли у вас разговор…
— Ну-у… есть такое дело, — согласился Киости. — Что ж, ты, главное, сделай, что сможешь…
И они вместе направились туда, где расположился предводитель носильщиков.
— Если бы ты решил добыть единорога, — обратился к нему Киости, — что бы ты предпринял?
Гальванаускас задумался. По крайней мере, у Киости создалось такое впечатление. Глаза туземца оставались незамутненными, точно голубое небо. И такими же непроницаемыми. В конце концов Гальванаускас проговорил:
— Я бы посадил несколько охотников в засаду. А потом спугнул единорога таким образом, чтобы он пробежал мимо них и они смогли его подстрелить.
— Неплохо, — также после некоторого раздумья сказал Киости. Вытащил из поясного кошеля крупный медяк, на котором красовались оба подбородка позапрошлого императора, и вручил Гальванаускасу. — Спасибо.
У Гальванаускаса поясного кошеля не имелось. Как, собственно, и пояса. Он засунул медяк куда-то в набедренную повязку. Киости не удержался от мысли, что монетка должна была неминуемо выпасть, но туземца это, похоже, не беспокоило. Гальванаускас произнес фразу, истолкованную магическим словарем как «весьма щедро». Киости лишь много позже задумался, а не было ли иронии в этих словах.
Но издевался Гальванаускас или нет, а только придуманный им охотничий план был явно лучше всего, что успели на тот момент изобрести муссалмийцы. Барон Тойво тоже этому удивился, когда Киости ему рассказал.
— А эти белобрысые, оказывается, хитрованы, — сказал предводитель экспедиции.
Потом, правда, оказалось, что «лучший план» еще не значит «хороший». Спугнуть единорога было легко. Спугнуть единорога таким образом, чтобы он ринулся мимо определенного места, где засядут несколько муссалмийцев, оказалось попросту нереально. Единороги вприпрыжку убегали куда хотели, а вовсе не туда, куда их направляли охотники.
— Нас сюда послали драконов разыскивать, — с чопорным видом заявил барон Тойво. — А не время попусту тратить, гоняясь за единорогами!
— Но единороги, но крайней мере, точно здесь есть, господин, — сказал Киости. — В то время как драконы… — И он кивнул в сторону вершины, дымившей впереди. Теперь, в непосредственной близости, она уходила в небеса существенно выше, чем казалось при первом взгляде из джунглей. — Говорят, это нос одного из них. То есть даже не весь нос, а одна ноздря…
— Так ты не веришь, что мы в самом деле что-то найдем? — ощетинился Тойво.
Его неудовольствие было почти зримым, словно иглы у дикобраза.
— Важна не находка, а поиск, — снова процитировал Киости древнего поэта. — Сам посмотри, сколько нового мы обнаружили, отправившись за драконами! Тропического вампира и полосатых котов, потом «воробышков», а теперь еще и единорогов! Да люди, не попавшие к нам в экспедицию, до конца дней своих будут об этом жалеть…
— Мы приехали сюда искать не что попало, а конкретно драконов, — сказал барон Тойво. — Ты их здесь где-нибудь видишь?
— Нет, господин. Но я уже увидел уйму всего важного и интересного и знаю, что ничего из этого не встретил бы, не отправься мы сюда искать драконов, — ответил Киости. — Как по мне, ради познания чего-то нового любой предлог хорош…
— Мне. Нужен. Дракон, — глядя вверх, в сторону тихо курившегося кратера, отчеканил барон. — Настоящий дракон, чтоб ему! А не байки голых туземцев, которым не до конца потухший вулкан сойдет за драконью ноздрю!
Киости тоже не отказался бы заполучить настоящего живого дракона, но пренебрегать ради этой цели всем тем, что он реально мог получить, ему не хотелось. Как и самому барону Тойво, конечно. Разница между ними состояла лишь в том, что барон склонен был жаловаться, не получая желаемого. А Киости просто постигал ранее неведомое — драконов или нет, не так уж важно — и тем был счастлив. И по его мнению, настойчивость барона, вполне соответствовавшая размаху его мечтаний, была так же глупа, как и болтовня дикарей о драконьих ноздрях.
Примерно через неделю одуряюще безрезультатных попыток заставить единорогов бежать куда надо, муссалмийцы всего за полтора дня добыли целых четыре животных. Это привело к еще более жарким, чем прежде, спорам среди ученых. Например, о том, следовало ли причислять единорогов к роду лошадей или они были все-таки ближе к козам? Самцы оказались непарнокопытными, самочки же — парнокопытными, что, конечно, отнюдь не способствовало выяснению истины. Когда же кто-то из исследователей вскрыл тушу убитого единорога, сделанные при этом открытия породили новую волну дискуссий.
— А может, единороги вовсе не лошади и не козы, — предположил Киости, обращаясь к Суниле. — Может, они суть нечто совершенно своеобычное: просто единороги…
Лингвист закатил глаза.
— Что за нелепое замечание! — сказал он. — Попробуй выскажи его тем, кому положено в таких вещах разбираться, и обе стороны тебя в клочки разорвут.
— Скажи мне что-нибудь такое, чего я и так не знаю, — усмехнулся Киости.
Специалисты его профиля тоже не дураки были схватиться в непримиримой вражде, и это, конечно же, относилось и к коллегам Сунилы. Однако наблюдать, как представители другой науки дерутся, точно крабы в ведерке, без смеха он не мог.