О БЕДНОМ КОЩЕЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО 11 страница

Пришел черед пентаграммы. Поднять руку на Рыся-Два я не посмела и после долгих поисков обнаружила в кустах его давно почивший аналог. Порошочек вышел с душком, да и куртка у меня теперь как-то странно попахивала, а ужин прошел в обстановке подозрительного принюхивания. Под конец Ховел даже велел служанке взять свечу и обойти столовую в поисках издохшей где-то крысы. Я старательно делала вид, что ничего не чувствую, но, кажется, мне не поверили. Вал так вообще на другой конец стола пересел… хорошо хоть от комментариев воздержался.

Размер пентаграммы не имел особого значения. Главное – сохранить пропорции книжного рисунка. Сначала я начертила ее мелком на полу, потом присыпала линии порошочком и тщательно выровняла ножом черные треугольнички углов. Встала в центре, как раз поместившись. Закрыла глаза, обхватила себя руками за плечи, прижав книгу к груди, и, беззвучно шевеля губами, начала по памяти читать заклинание. Не дословно, пропуская по две-три строчки или по ходу добавляя новые. Стихотворную середину, написанную кровью, я вообще проскочила. И палец надрезать не стала, напротив — хорошенько убедилась, что на руках нет свежих царапин, а на одежде – засохших пятнышек крови, своей или чужой. Незачем дразнить, потом захочешь – не отвяжешься.

Комната, несмотря на два канделябра с горящими свечами, начала погружаться в сумрак. И одновременно проявляться сквозь закрытые веки. В углах шевельнулись серые тени, лохматыми дымками поползли к пентаграмме и закрутились вокруг меня по восходящей спирали, не смея пересечь границ невидимого столба со звездчатым основанием. Я инстинктивно втянула голову в плечи, поджала локти. Н-да, надо было пошире начертить, не халтурить. Но чем размашистее пентаграмма, тем больше погрешность заклятия и сложнее контролировать потоки силы.

А лезло из нее – ого-го! Третий уровень, не ниже. В дыму стали мелькать черные пиявочные тела, послышалось вкрадчивое, леденящее кровь шипение, невнятные шепотки, надрывное поскуливание. Фанатичного некроманта-самоучку они ввели бы в благоговейный экстаз, но лично я не получала от них никакого удовольствия. Потому что слишком хорошо знала, чего от них ждать. Да, обратиться к черной магии проще всего, тут даже дара особого не надо. Беда в том, что она запросит за так любезно предоставленную силу…

И если госпожа Залесская опрометчиво шагнула в заманчиво распахнутую дверь, мне вполне хватило заглянуть в окошко.

Черные твари меня не видели, но чуяли, и это их заметно раздражало. Показалась ощеренная безглазая морда, посопела, поскоблила зубами по защитному столбу и разочарованно отвильнула в сторону. Нет, дорогие мои, ничего мне от вас не надо, а значит, и даров не предвидится…

Впрочем, просто стоять и любоваться я тоже не собиралась. Пентаграмма, не получив крови, выпивала мою магическую силу с жадностью заморенной лошади, дорвавшейся до ведерка с водой. Я торопливо покрутила головой, выискивая нацыгу, Ага, вот и она. В преломлении пентаграммы все предметы реального мира казались размытыми и колеблющимися, вокруг живых существ возникало неяркое свечение, нацыга же выглядела как сгусток тьмы, окутанный тончайшей алой сетью. Сложив пальцы щепотью, я метнула в нее белую искру – одну-единственную, но и ее хватило с лихвой. Сеть вспучилась, полыхнула и разлетелась на сотни быстро тающих клочьев.

Крошка хлеба, брошенная в кишащий мальками пруд, не вызвала бы большего ажиотажа. Твари рванулись ко мне со всех сторон, разозленные не столько результатом внезапной атаки, сколько наглостью невидимой ведьмы. А кому было бы приятно, если бы какой-то шутник, проходя мимо окошка корчмы, метко плюнул через него в тарелку с супом одного из клиентов? Разумеется, вышибалы с яростными воплями бросились вдогонку, но так и не опознанный мерзавец свернул за угол и был таков.

Я открыла глаза. Представляю, как они там сейчас распутываются! Ничего, пошипят немного и успокоятся! Им-то я никакого ущерба не нанесла, а суп клиент уже оплатил, так что пусть сам с нахалом разбирается. Если рискнет, конечно.

Нацыга стояла на том же месте, все так же выжидательно таращась на меня. Теней она не видела, звуков не слышала, да и прошло не больше минуты. Поди теперь докажи, что действительно колдовала, а не вздремнула стоя! Впрочем, что-что, а производить впечатление на клиентов я умела…

Над пентаграммой всколыхнулось зеленое пламя, нещадно чадя и источая печально знакомый запашок.

– О, силы тьмы, зла, смерти и хаоса! Взываю к вам! – с чувством провыла я, возводя глаза к потолку. Сил тьмы и иже с ней там не наблюдалось, но я все равно изобразила неподдельный восторг от успешной взывания. – Слышите ли вы свою презренную слугу?

Силы слышали и даже проревели в ответ что-то одобрительное. Звуковыми иллюзиями я тоже владела в совершенстве. Нацыга внимала не менее благоговейно, чем какой-нибудь селянин в темной палатке ярмарочной гадалки.

Наклонившись вперед, я резким движением выдернула у нацыги ус. Ошеломленная тварь только взвизгнула, даже не попытавшись отпрянуть или цапнуть меня за руку. Сосредоточенно поплевав на ус, я величественным жестом бросила его в огонь.

– Кровь к крови, тлен к тлену! Как волос дымом, и заклятие прахом!

Запах не то чтобы усилился, но приобрел настолько мерзопакостный оттенок, что только профессиональная гордость не позволила мне броситься вон из комнаты, зажимая нос. Нацыга тоже как-то подозрительно взгрустнула, сведя глаза в кучку и судорожно сглатывая. «Хорошего помаленьку», – торопливо решила я и, сделав еще несколько пассов (от которых содрогнулись шкафы и словно бы невзначай распахнулись ставни), поскорее завершила «обряд». Огонь угас, напоследок выплюнув тройную порцию дыма.

– Все, – гордо сказала я, с небрежным видом разгоняя дым книгой. – Заклятие снято!

Уж и не знаю, чему нацыга обрадовалась больше – вожделенной свободе или свежему воздуху. Больше не обращая на меня внимания, она развернулась к окну, изготовившись для прыжка.

– Не так быстро. – Я звучно захлопнула книгу, и она черной пылью развеялась у меня в руках. – Уж не думала ли ты, что я так просто отпущу на волю кровожадного монстра? Теперь ты подчиняешься мне, тварь!

От злобного шипения заложило уши, нацыга разозленной кошкой прижала уши и сгорбила спину, когтями впиваясь в доски от бессильной ярости.

– И с тем повелеваю, – невозмутимо продолжала я, – убирайся отсюда! Чтобы духу твоего… вашего… через минуту здесь не было! И не смейте возвращаться ни для охоты, ни для мести. Ослушание – смерть.

Нацыга неожиданно оскалилась-ухмыльнулась, приглаживая вздыбленную шерсть.

«А ты умнее, чем кажешься».

– Стараюсь, – с непроницаемым лицом парировала я.

«Хорошо… Этот приказ, по крайней мере наполовину, совпадает с моими желаниями. Но прощаться я, пожалуй, не стану. Так что до следующей встречи, ведьма!»

– Приятно было познакомиться, – буркнула я, но в комнате уже никого не было.

* * *

– И все-таки, цыпа, зачем ты ее отпустила? – Тролль, не выдержав, отобрал у меня злосчастную воблу и одним рывком ободрал с нее присохшую шкурку, над чем я безуспешно билась уже несколько минут.

– Еще неизвестно, кто кого отпустил. – Я протянула руку за рыбкой, и стало заметно, как меленько дрожат мои пальцы. Где Вал раздобыл целую связку сушеных окуньков и маленький бочонок пива, я предпочла не спрашивать. Все равно назад туда, откуда спер, не понесет. Только аппетит мне угрызениями совести подпортит.

– Но ты же подчинила ее себе!

– Ты в это веришь? – Я поперхнулась смехом, а заодно и пивом. – Будем надеяться, она тоже. Видишь ли, Вал, в отличие от госпожи Залесской, я не приносила жертв и не заключала сделок, а моей магической силы хватило только на разрушение заклятия. Так что я блефовала и была безумно рада, когда эта тварь избавила меня от своего милого общества.

Пару минут мы сосредоточенно грызли добротно просоленных рыбешек, наслаждаясь погожим деньком в теньке под цветущей липой. С пригорочка великолепно просматривались как село, так и особняк, в ворота которого как раз заходила очередная девушка с корзиной. Я заверила Ховела, что нападения больше не повторятся, и он активно наверстывал упущенное. Дамы оказались не робкого десятка, и, похоже, репутация зубастого чудища только добавила господину Залесскому притягательности.

– Но у тебя был меч и пара секунд, пока она не опомнилась! – Мысль об уплывшем из рук гонораре не давала троллю покоя.

Я философски пожала плечами:

– Возможно. Хотя сомнительно. Но что бы я тогда делала со второй, вернее, вторым?

Тролль вытаращился на меня не хуже нацыги:

– Не, цыпа, я знаю, что у страха глаза велики, но чтобы в них еще и двоилось…

Я привычно пропустила его шуточку мимо ушей и невозмутимо продолжала:

– То она пытается выманить меня из дома и убить, а когда я попадаюсь ей прямо в ляпы, выпускает и удирает. Потом опять подкарауливает в лесу. Тогда-то я и заподозрила, что их двое. Госпожа Залесская связала заклятием Тамеллы одну из них, самку, заставив ее поселиться в особняке под видом служанки. Ревнивая тетка велела нацыге радикально решать проблему посторонних дам, чтобы раз и навсегда отвадить их от непутевого муженька. Вздумай нацыга ее ослушаться, она погибла бы на месте. Так что, сцепив клыки, ей пришлось подчиниться. Первую оставшуюся на ночь девушку Ховел проводил до порога, а выйти за ворота нацыга не могла, ей только и оставалось, что рявкнуть гостье вслед, перепугав до смерти. Вторую она убила сама, но от злости, что выполняет человеческий приказ, даже не прикоснулась к телу. Нас она не тронула…

Тролль скептически фыркнул, и я поспешно поправилась:

– Ну, почти не тронула, так как под определение развратных девиц мы явно не подходили. Но на воле у нее остался друг. Это он выл в лесу, тоскуя и подбадривая ее. Убить ненавистную бабу он не мог, подруга умерла бы вместе с ней. А тут еще в доме появляется нанятая Ховелом ведьма, которая безбоязненно разгуливает по ночам и беседует с пастухами на предмет окрестной нежити. Ясно, что она наверняка заинтересуется валяющимися посреди лестницы трупами. Чего доброго, еще слуг начнет проверять, а днем нацыги куда менее проворны и устойчивы к магии. Тогда он попытался защитить подругу хотя бы от меня, причем так, чтобы подозрение не пало на нежить. Ну, каталась я ночью на гробу, провалилась в волчью яму, с кем не бывает… Похоже, в конспектах нацыг напротив раздела о ведьмах тоже стоит пометка «лучше не связываться». Особенно с целым Ковеном, который немедленно отрядит в село десяток вооруженных до зубов магов-практиков со специально обученными собаками, и тогда пленной нацыге точно придет конец.

– Но Ховел и слуги в один голос уверяли, что вся челядь работает здесь не меньше года! – спохватился Вал.

– Заклинание забвения. Оно было во второй книге. Госпожа Залесская не такая уж бездарь, как я думала, хотя до настоящей ведьмы ей далеко.

– А сама-то? – досадливо поморщился тролль. – Только и сумела, что вслед нацыге платочком помахать!

– Ерундовый из тебя наемник, Вал, – беззлобно сказала я, отставляя кружку и растягиваясь на травке, руки за голову.

– Это еще почему?

– Настоящий профессионал способен трезво оценивать свои силы. Две нацыги были мне не по зубам. Ну убила бы я одну, а толку? Вторая бы из мести все село за ночь вырезала. Сначала надо было поймать ее, а это работа по плечу только полудюжине опытных некромантов. Конечно, я сообщу о нацыгах в ближайшее отделение Ковена Магов, но сомневаюсь, что из этого выйдет какой-нибудь толк, даже если в Замостье направят кого-нибудь для проверки. Думаю, нацыги уже далеко отсюда. И знаешь, Вал, я в чем-то им даже благодарна. Они мне доказали одну вещь…

– А именно? – заинтересовался тролль, ибо я не торопилась отвечать, разомлев на солнышке.

– Что верность без кольчужных трусов все-таки существует. Хотя бы у нацыг.

Вал со вздохом (напоминающим о лишних проблемах, клане и дубине) подлил себе пива.

– А как же госпожа Залесская?

– Она уже получила свое. Черпать силы из тьмы – сложное и опасное занятие, куда охотнее она вытянет твои. Хорошо, если ревнивой женушке удалось отделаться десятью годами жизни, о чем она очень скоро узнает. Надеюсь, это отобьет у нее интерес к практической магии. А пока, уверена, она и так поостережется колдовать, обнаружив исчезновение книги вместе с тварью. И будет сидеть тише воды, ниже травы, каждую ночь ожидая хриплого воя под окошком.

– Думаешь, долго высидит? – скептически хмыкнул наемник. – Недельку-другую подрожит и снова за свое возьмется.

Не возьмется, – усмехнулась я фирменной ведьминской улыбкой, ласковой до жути. – В стрехе над ее комнатой уйма щелей, куда можно засунуть горлышко от винной бутылки. Главнее, нужную тональность подобрать. А осень ветреную обещают…

Тролль одобрительно хохотнул, запрокинул кружку и тут же, закашлявшись, отставил:

– Глянь, цыпа, легка на помине!

Со стороны леса показался маленький сизый голубок, целеустремленно работающий крыльями. Не сбиваясь с прямой линии, перед домом Залесских он резко снизился и юркнул в окошко голубятни. Не прошло и минуты, как за забором началось столпотворение. Кто-то поспешно мел двор, в клубах пыли, как в пожарном дыму, с воплями метались слуги. Хрипло лаяли цепные псы, негодующе блеяла коза, за рога изгоняемая с любимой хозяйской клумбы, звенела частью отмываемая, частью разбиваемая посуда. Зеленый вымпел торопливо полз вниз, полуодетые девицы с визгом и хохотом выбегали из ворот, как вспугнутые мыши из дырявого мешка с зерном.

– Пора идти. – Наемник, опираясь на ствол дерева, медленно поднялся. Я не стала предлагать ему руку – этот жест обернулся бы жесточайшим оскорблением. Помощь от женщины, фе! Так низко тролли никогда не падали. – До села не подкинешь?

– Без проблем. И пожалуй, даже раскошелюсь на пару серебрушек, если составишь мне компанию до Жабок.

– С чего бы это?

– За охрану гроба. Я уже отчаялась воссоединить его с этой окаянной бабкой, может, вдвоем нам повезет больше?

– Заметано, – ухмыльнулся Вал.

Поднимаясь, я машинально кинула взгляд на свою правую руку. Тонкое серебряное колечко на безымянном пальце, две переплетающиеся веточки плюща и стилизованная волчья морда с сапфировыми глазами.

Он будет ждать меня.

И я обязательно вернусь.

Но, пожалуй, немножко попозже. Ведь лето только начинается, а полнолуние уже закончилось!

НЕЗВАНАЯ ГОСТЬЯ

Дорога, дорога, дорога… Тучи пыли, гривки пожухлой травы вдоль обочин, острые грани камней, безжалостно сбивающих лошадиные копыта. Узкая утоптанная полоска, вызубренная до последней кочки, заезженная до тягостной скуки. Минуем березовую рощицу, невысокий холм, заброшенный жальник, перескочим через намытую талой водой канавку – и на горизонте покажутся развалины старого замка, поравнявшись с которыми можно увидеть расшатанный частокол вокруг маленькой, затерянной среди полей и низеньких перелесков, деревеньки.

Ничего не изменилось за последние полгода. Даже колдобины те же, только глубже стали. И так же упрямо тычет острым носом в землю, под ноги верстовому столбу, перекосившаяся и почерневшая от дождей дощечка с надписью «Тихие Россохи». Я не касалась поводьев, но кобыла привычно остановилась у столба, с легким удивлением изучая указатель подземной деревеньки. Заостренные, чутко настороженные ушки лошадки напоминали рожки бесенка.

– Ну что, Смолка, узнаешь родные места? – иронично спросила я, с нескрываемым удовлетворением разглядывая указатель сквозь щелку между лошадиными ушами, как в прицел арбалета.

Моя трепетная любовь к деревне Тихие Россохи не поддавалась логическому объяснению. Родилась и выросла я за десятки миль отсюда, обучалась еще дальше, и мои визиты в эту часть Белории носили эпизодический, но бурный характер.

– Заехать надо бы, – то ли думая вслух, то ли обращаясь к лошади, вполголоса заметила я. – Ну, ну, не бей копытом, без тебя знаю.

Я приподнялась на стременах и вгляделась в расцвеченный закатом, припорошенный алыми облачками горизонт. К вечеру жара спала, даже поднялся легкий ветерок, но надежды на дождь не было ни малейшей.

– Сомневаюсь я, Смолка, что меня там помнят, любят и ждут, – продолжала я диалог с конскими ушами. – Помнить-то, конечно, помнят… но не любят и тем более не ждут. Ибо в последний раз мы покидали эту славную деревушку при большом скоплении народа, искренне надеющегося, что оный никогда нас больше не увидит. Впрочем, эти милые люди так же страстно желали предать меня забвению и при позапрошлом… и позапозапрошлом… и даже поза-позапоза… в общем, восемь визитов подряд. Как ты думаешь, они исправились и, раскаявшись в своем нехорошем поведении, встретят нас хлебом-солью и цветами под твои копыта?

Смолка отрицательно фыркнула и, прервав изучение указателя, оглянулась на всадницу.

– Ладно, хочется верить, что эти суеверные невежды перевоспитались и прониклись уважением к специалистам магических искусств… в любом случае у меня в карманах пустовато, а «Тихие Россохи» всегда оправдывали наши финансовые ожидания, верно? Э, Смолка?

Лошадь, как мне показалось, укоризненно вздохнула, и опять-таки без понуканий тронулась с места.

Мне сразу показалось, что на улицах как-то пустовато, особенно за моей спиной. Хлопки ставней и сухой клекот дверных щеколд напоминали шелест осыпающегося рядочка из костяшек, опережая меня на три-четыре двора.

Когда я подъехала к корчме, деревня казалась вымершей от чумы, набега скальных троллей или в преддверии визита сборщика налогов. Истошный рев ребенка на задворках соседнего дома сливался с воем собак вдоль улицы.

Приятно удивленная вниманием к своей скромной особе, я спешилась у порога корчмы, привязала Смолку к коновязи и неторопливо вошла в дружественное заведение, полное тружеников полей и прилавков, то бишь селян и заезжих купцов.

Еще не смолк висящий над дверью колокольчик, как в корчме началось столпотворение, словно ее порог переступила не миловидная девушка лет двадцати, а банда разбойников с ржавыми ятаганами в гнилых зубах.

Взывая ко всем известным святым и изрыгая проклятия всем известным демонам, посетители корчмы тщились одновременно покинуть ее через окна, бестолково пихаясь локтями.

Спустя минуту просторное помещение опустело. Лишь три гнома за дальним столиком смерили меня оценивающими взглядами и вернулись к прерванной трапезе, да невозмутимый корчмарь продолжал равнодушно протирать стойку замусоленным полотенцем.

Я вежливо кашлянула. Корчмарь оторвался от созерцания узоров на столешнице, неторопливо встряхнул полотенце и заученным жестом перекинул его через локоть.

– Как всегда? – лениво поинтересовался он. – Телятина с боровиками в горшочке, салат и кружку простокваши?

Я кивнула, бросила ему серебряную монетку. Сонливость с корчмаря будто ветром сдуло – он перехватил денежку в воздухе тем неуловимо-быстрым и метким движением, каким кошка ловит мотылька.

Выбрав столик почище, я села, устало откинувшись на спинку стула. Гномы, казалось, уже забыли о моем эффектном появлении и громко, непринужденно болтали под пивко.

– …а сия рыжая девка, что народишко одним ликом распугала, – ведьма человеческая, наглая и вредная зело, – разглагольствовал тот, что постарше. Его голос показался мне смутно знакомым, заставив приглядеться внимательнее, – Колдует знатно, деньги за свои веды требует агромадные, зато если уж взялась за дело – нечисть на корню изничтожит, никому спуска не даст.

Второй гном что-то спросил – вероятно, о причине паники: ну ведьма и ведьма, дело обычное, мало ли их шляется по трактам, снадобьями да чарами приторговывает. Первый расхохотался.

– Да потому, – загремел он раскатистым басом, – что как ни наведается она в Россохи, как ни сотворит волшбу свою поганую, так местный дайн ужаснется дару ее бесовскому, силами прнхожанскими ведьму изловит, да и предаст ее смерти лютой… А она через пару месяцев снова заявляется, зубы скалит, о работе справляется… Святоша почешет-почешет маковку, да и наймет ее. А потом опять в набат бьет, ха-ха! Уж и топили ее, и сжигали, и коньми разрывали – все нипочем…

– Ланс-э-Двар, чему ты молодежь учишь? – вступила я в разговор, наконец-то припомнив имя гнома. – Почтительней надо с Магистром практической магии, с уважением, а ты… наглая… вредная… поганая… Ты же не человек, к чему эти глупые суеверия, которыми невесть почему обросла моя профессия? Кто тебе кольчугу заговаривал от копья, меча, ножа, арбалетной стрелы и ржавчины, а? Разрывной клинок ковать – это божье дело, а защищать от него – бесовское? Ну-ну…

– Да ладно тебе, дева, – мирно прогудел Ланс вполоборота ко мне. – Это ж я так, для красного словца. А супротив тебя лично я ничего не имею, напротив – всяческое мое к тебе расположение…

Тут подоспел мой заказ, и, хотя гном не прочь был поболтать, я лишь укоризненно, но беззлобно покачала головой и приступила к трапезе.

Говядину в корчме готовили мастерски – один поваливший из открытого горшочка запах стоил уплаченных за ужин денег. Я успела съесть большую часть и выбрать из меньшей все боровики, когда перед моими глазами развернулось второе действие знакомой комедии.

Низенький, плешивый священнослужитель, укутанный в серую рясу по самые сандалеты, решительно переступил порог корчмы, выставив перед собой внушительных размеров крест. При необходимости им можно было орудовать не хуже дубины. Бормоча молитвы, призванные очистить сие славное заведение от нечисти в моем лице, дайн начал обходить корчму вдоль стен, помахивая дымящимся кадилом. Гномы, продолжая трепать языками, досадливо отгоняли от лица разводы приторного курения.

Корчмарь, не спрашиваясь, повернул краник пивной бочки и, наполнив высокую резную кружку, со свистом пустил ее по стойке. Смекалистый и расторопный мальчишка-разносчик в последний момент изловил ее на лету и поставил на мой столик.

Замкнув круг, дайн обвел помещение цепким взором наблюдающего за отарой волка и, словно только что меня заметив, подскочил и отшатнулся, заслоняя лицо крестом.

– Ведьма! – рявкнул он, обличающе ткнув в мою сторону дрожащим от праведного гнева перстом.

– Добрый вечер, дайн Эразмус! – невнятно пробормотала я с набитым ртом. – Присаживайтесь, не стесняйтесь…

– Бесовское отродье! – продолжал дайн, все возвышая голос. – Как посмело ты вновь объявиться в добром селении, силой Икорена, бога истинного, оберегаемом от всяческой мерзопакости вроде тебя?

– Да так… мимо проезжало… деньги кончились, – искренне призналась я. – А вы как поживаете? Покойники смирно лежат? Вурдалаки с прошлой зимы не появлялись? Полна ли кружка с пожертвованиями, из которой вы будете мне платить за работу, которая, как я вижу по вашим глазам, найдется для меня и в этот раз?

Дайн Эразмус еще немного постоял с обличающе вытянутой дланью, потом вздохнул, махнул рукой (Эх! Была не была, где наша не пропадала!), поддернул рясу и сел напротив меня, положив крест на соседний столик.

Я удовлетворенно кивнула, отпивая глоток густой, холодной простокваши. Работа была. И деньги – тоже.

– Значит, так, – совершенно нормальным, деловым тоном начал дайн, неторопливо прихлебывая пиво. – Завелось у нас на пруду чудо невиданное, злобное и прожорливое, четырех детей за неделю под воду утянуло и слопало, только обувка на берегу осталась. Каковой участи и тебе, ведьма, искренне желаю… но лишь опосля убиения чудища оного.

– Кикиморы, что ли?

– Кикиморы! – фыркнул дайн, стирая пивные усы. – Да кикимору мы бы с божьей милостью и железными цепами живенько отучили добрую паству изничтожать. За каждую кикимору ведьмам поганым платить – пожертвований не наберешься!

– А за чудище наберетесь? – живо заинтересовалась я. – И сколько?

Дайн подумал, посчитал в уме, закатив глаза на засиженный мухами потолок, и назвал цену. Я удвоила, чем удостоилась замысловатой анафемы.

– …да будет пламя преисподнее столь же неутолимо, сколь алчность чародейская! – закончил Эразмус.

Я мысленно поаплодировала и сбросила три монеты.

Дайн накинул два.

Пронзительный лай прервал наш торг на самом интересном месте. Маленькая кривоногая собачонка рыжей масти злобно бросалась на невесть чем ей не угодившие Смолкины бабки. Моя лошадка терпела до первого укуса. Потом она выпростала морду из кормушки с овсом и уставилась на шавку немигающими змеиными глазами. Когда песик, от страха присевший на задние лапы, сообразил, на кого осмелился поднять голос, было поздно – кобыла молниеносно бросилась вперед и вниз.

Хрустнули позвонки. Короткий визг оборвался булькающим всхрипом.

Втянув клыки и запрокинув голову, Смолка сделала несколько судорожных глотательных движений… черный ком натужно прошел по ее горлу, встопорщив шерсть, и… все. Собачонка исчезла. Облизнувшись, лошадь удовлетворенно вздохнула и снова опустила морду в кормушку.

Пробормотав молитву и сотворив сложный знак надо лбом, Эразмус так и не смог оторвать вытаращенных глаз от мирно жующей кобылы.

– По рукам? – ловя момент, настойчиво потребовала я.

– По рукам, – рассеянно подтвердил дайн, протягивая ладонь мерзкой ведьме.

На какой сумме мы сошлись, он вспомнил только по дороге к пруду, и на меня, а заодно и на Смолку, обрушилась еще одна анафема.

– Вот это – тот самый пруд? – не выдержала я. – Да вы с ума сошли, Эразмус! В нем жабе икру метать зазорно!

Дайн угрюмо фыркнул, одергивая рясу.

Пруд… нет, широкая лужа, саженей пять в ширину, загаженная по берегам домашней птицей, отороченная хилым камышом, грязная и мутная, производила отталкивающее впечатление. Прогретая солнцем вода источала сладковатый гнилостный душок. Десяток белых упитанных уток важно пересекали пруд то вдоль, то поперек – три гребка туда, два обратно.

– Смейся, смейся, ведьма, – проворчал дайн. – А я посмеюсь, когда по утренней зорьке найду твои сапожки, ровненько стоящие у воды. И твои подковы, кровожадный демон!

Смолка ехидно заржала, выскалив клыки. К'яардов никогда не подковывали – по известной причине.

– Итак, вы утверждаете, – я безуспешно пыталась собраться с мыслями, – что вот в этом, простите за выражение, водоеме, водится нечто, способное съесть ребенка?

– А вот переночуй на бережку – узнаешь. – Дайну явно не терпелось поскорее убраться с глаз долой.

– И переночую! – уязвленно вскинулась я.

– Приятных тебе кошмаров, – неприязненно бросил Эразмус, брезгливо перекрестил меня на расстоянии и удалился величественной поступью, то и дело оскальзываясь на кочках и подбирая рясу, пристающую к цепкими репейным головкам.

– И переночую… – пробормотала я себе под нос – уже далеко не столь уверенно.

Мне доводилось ночевать на кладбищах, в могильных склепах, чашобах и урочищах, вурдалачьих берлогах, домах с привидениями, перекрестках трех и более дорог, чистом поле, постоялых дворах (что самое ужасное, ибо заснуть там не удавалось ни до полуночи, ни после – мешали клопы и пьяное пение других постояльцев). По сравнению с ними щедро оплаченная ночевка на берегу утиного пруда казалась подозрительнее бесплатного сыра. Следовало удвоить, утроить, учетверить бдительность. Хотя… если это ловушка и дайн Эразмус надеется уничтожить меня (в девятый раз!) окончательно и бесповоротно, то он выбрал самое неудачное место для засады, – кругом, насколько хватает глаз, чистое поле с высохшей почти до основания травой. Бесшумно не подкрадешься, внезапно не выскочишь.

Нет, дайн не дурак… видно, тут что-то другое.

Присев на корточки, я почеркала землю кинжалом, набрасывая острые углы пентаграммы. Пять-шесть пассов, пара заклинаний – и во мне снова закипело беспокойное раздражение.

Что за липовую работенку всучил мне фанатичный святоша? Нет здесь никакой нечисти. Нет и не было. И никого тут не убивали за последние сто лет. Подняв с земли маленький камушек, я пробормотала формулу и кинула его в центр пруда. Бултых! Утки наперегонки рванулись за аппетитным звуком.

В висках кольнуло. Так я и знала! Два локтя в самом глубоком месте! Я искренне позавидовала буйной фантазии человека, чей не в меру болтливый язык населил пруд «злобными и прожорливыми» чудищами. Пропавших детей могли украсть разбойники, задрать упыри или бродячие собаки; наконец, они могли попросту сбежать от родителей и пристать к проходящим мимо деревни кочевникам… да мало ли что еще.

Сбивала меня с толку одна-единственная деталь – что-то не слыхала я, дабы упыри, отобедав, снимали с жертв обувь и художественно расставляли ее по берегам прудов. Да и детям без лаптей далеко не уйти.

«А, утро вечера мудренее», подумала я и стала устраиваться на ночлег.

Стемнело. Утки, потряхивая хвостами, выбрались из воды и, чинно переваливаясь и покрякивая, цепочкой потянулись в деревню.

Расстелив одеяло на охапке камыша, я подремывала, вполуха прислушиваясь к шелесту высокой травы, по которой, не отходя далеко, бродила Смолка. Ни чудищ, ни дайна во главе воинствующей толпы. Тишина и покой.

Солнце скрылось за горизонтом, как тлеющий уголь под пеплом, и тут же чья-то невидимая рука распахнула двери ночи, впуская ее холодное дыхание на притихшую землю. Ветер с шелестом пересчитал камышины, взъерошил Смолкину гриву, ледяными пальцами пробежался по моим плечам.

Неохотно поднявшись, я побрела к пруду, где, как мне помнилось, лежало у самого берега то ли полусгнившее бревно от мостков, то ли толстый сук дерева, годный на растопку. Заскучавшая лошадь увязалась следом, жарко дыша в спину.

В темноте пруд выглядел и вовсе неприглядно. Смолка понюхала воду, но пить не решилась, только вопросительно посмотрела на меня. Я развела руками – мол, и хозяйка на сухом пайке. А не найдет бревно – останется и без жареной колбасы.