Играй же еще, Фигрин Д’ан! 6 страница
В кантину вошел джедай.
Это был не поддающийся описанию пожилой человек с седой бородой, в потертом изношенном и насквозь пропыленном плаще. Его сопровождал юнец из фермеров, судя по одежде и взгляду, по его манере озираться и такому же, как у Ночной лилии, страху и восхищению перед Большим городом… и по двум дроидам, от сердечников которых у Тревагга защипало в рожках. И тут все началось.
– Эй ты! Мы таких вот не обслуживаем!
– Что? – растерялся мальчишка.
Потертый робот-секретарь рядом с ним выглядел растерянным, несмотря на лишенное мимики лицо.
– Твои дроиды! – рыкнул бармен. – Пусть обождут на улице. Таких мы не обслуживаем. У нас тут приличный бар для органических существ, а не заправочная станция.
Сидящий в нескольких шагах от них Тревагг согласился от всего сердца. И без них было трудно сохранять ясность мысли, когда с одной стороны его тормошила Ночная лилия, мягкая, беззащитная и смешливая, а с другой – волнами накатывали темные вибрации убийц.
– Вам лучше остаться у флаера, – спокойно произнес мальчик. – Не нужно напрашиваться на неприятности.
Излишняя вежливость, по мнению Тревагга. Ц3ПО только выглядел человекообразным, а Р2Д2 таковым даже не притворялся.
Тем временем старик уже добрался до стойки и теперь о чем-то шептался с престарелым монастырским пилотом. Готал прислушался, но музыка заглушала слова. Еще больше мешал негромкий мягкий голос Ночной лилии, в котором слышались незнакомые нотки. Она раз за разом спрашивала, действительно ли он так глубоко любит ее.
– Конечно, люблю. Разумеется, – убеждал Тревагг, следя, как старик-джедай заводит разговор уже с вуки.
Он посчитал, что можно оставить наблюдение на некоторое время, и повернулся к спутнице, сжал ее ладони в своих.
– Ночная лилия, ты значишь для меня… все. Все на свете.
Ее губы округлились в беззвучном ошеломлении. Она глядела ему прямо в глаза.
– Просто невероятно, что мы могли встретиться вот так просто, что ты вдруг пришел в мою жизнь…
Он прикинул, удастся ли удрать на минутку, вызвать полицию. Но нет, если он хотел получить деньги, нужен был посредник. Ускользнуть, связаться с Юбом Вегну… нет, сначала поговорить с наемником на случай, если Балу сам выследил старика.
Вспышка эмоций, иррациональная ярость и агрессия пьяного обрушились неожиданно, и почти сразу начался шум. Повернувшись, Тревагг к своему ужасу увидел, как зловещий доктор Эвазан решил схватиться с фермерским юнцом и уложил его с первого же удара. Бармен Вухер нырнул под стойку с воплем:
– Никаких бластеров в моем заведении!
Кто-то схватился за оружие.
Взрыв ощущений в рожках Тревагга по силе не уступал песчаной буре. Одно гладкое движение, и в руках старика оказался словно идущий из ниоткуда пронзительно яркий луч света. Точный удар, и отрубленная конечность со стуком упала на пол. Крови практически не было. Ночная лилия издала пронзительный визг ужаса. И тишина – не от шока, из осторожности, когда каждый участник заново оценивает ситуацию.
Квартет вновь завел музыку. Возобновились разговоры. Раненого повели куда-то вглубь кантины. Маленький помощник Вухера, Накхан, больше известный как продавец быстрой еды на рынке, унес руку. Старый джедай поднял своего юного спутника и ушел вместе с вуки к столу, за которым их ждал темноволосый кореллианин со шрамом на подбородке. Тревагг осознал, что в него вцепилась напуганная Ночная лилия, и все инстинкты разом взревели, что сейчас самое время начать победное наступление. К сожалению, самое время было и послушать, дотянуться до четверки всеми чувствами, обостренной сосредоточенностью охотника вычленить каждое сказанное слово.
– Тебе нужно что-нибудь для успокоения, цветок мой, – объявил готал, высвобождаясь из объятий дрожащий девушки, и, не дожидаясь ответа, пошел к стойке.
Поверх задорного ритма музыки и гула толпы он прислушивался к разговору. Задержавшись у бара, выхватил из общего фона обрывок: «…в систему Алдераана…» и почувствовал, как в венах его вскипает адреналин. Сейчас или никогда. Какое-то время спустя он расслышал слова старика: «…две тысячи вперед и еще пятнадцать, когда доберемся до Алдераана». Треваггг вздохнул с облегчением. Значит, есть еще время, пока они не получат наличные. Вероятно, будут продавать флаер, о котором упоминал юнец, или дроидов, или все вместе. Оставался вопрос с Балу.
Темноволосый кореллианин и вуки на убийство не нанимались, это ясно. Тревагг предположил, что они контрабандисты. Шиставанен увлекся яростной перепалкой с лампроидом, чье ментальное излучение заставило Тревагга отшатнуться и держаться подальше. От курильщика исходил такой холод, виделась такая беспросветная черная пропасть, что Фелтиперн не решился подойти к нему близко. Оставался родианец…
– Док девяносто четыре, завтра раненько утром, – произнес кореллианин.
А старик повторил:
– Девяносто четыре.
Тревагг вернулся к столу с напитками для себя и Ночной лилии; своей спутнице он принес двойной с «пилюлей любви», которую предусмотрительно сунул в карман перед выходом из кабинета. Вухер содрал бы три шкуры за эту таблетку. И теперь у него будет время, много времени.
Богатство, думал готал. И красавица у него в объятиях, негромко воркующая о любви. Возможно, он даже купит ей билет в первый класс. В конце концов, это меньшее, что он может сделать для малышки.
Он не удивился и даже не слишком расстроился, когда явились штурмовики. Он даже ощутил желание отчитать их, оглядывающих все закутки, потому что, разумеется, старик и парнишка давно исчезли отсюда. Как и – какое совпадение! – несколько других посетителей, включая курильщика трубки. Главное, родианец все еще был на месте. Тревагг снял руку с мягкой талии Ночной лилии, чтобы пощупать кошелек со специально принесенными деньгами. Он слышал, что нынешняя цена одной жизни – тысяча кредиток. Приятно будет избавиться от препятствия на пути. Балу не отберет у него законную награду.
К несчастью, как только Tревагг поднялся, чтобы подойти к родианцу, тот сам встал из-за стола, и смена ауры подсказала, что вот это – настоящий охотник, подкрадывающийся к добыче… которой оказался темноволосый контрабандист с Кореллии. Недолгое препирательство, и добыча пристрелила охотника…
Ночная лилия вновь вскрикнула и вцепилась в Тревагга; помощник Вухера бросился охранять останки безвременно почившего, когда контрабандист бросил на барную стойку монету: «…я тут намусорил» и ушел со своим приятелем-вуки. Спустя краткий миг оркестр заиграл мелодию, не сбившись с такта.
Раздраженный еще и тем, что шиставанен тоже решил покинуть заведение, готал обнял взволнованную и томящуюся подругу. Это уж чересчур. Когда он свяжется с Юбом Вегну, чтобы передать городскому префекту информацию о старике и мальчишке и предложение перехватить их на рынке подержанных флаеров, он упомянет и о дополнительной сотне кредиток, и о необходимости избавиться от Балу. Соревнование есть соревнование, даже если наградой шкура этого старика.
А пока что, думал Тревагг, скользя ладонью по трепещущей ароматной чувственной плоти, которую судьба швырнула ему прямо в руки, у нас есть эта девочка, и надо отыскать свободную комнату в гостинице Мос Айсли, и насытиться тем, что, по ее мнению, станет началом прекрасного брака – ну и дура! – и, что актуальнее, наиболее сладкой добычей двух сегодняшних охот. И провожая подвыпившую Ночную лилию по купающейся в золоте и тенях улочке космопорта, он думал о том, что он, может, и отошел от дел, но остался неплохим охотником, в конце концов.
* * *
Из-за суматохи, причиной которой стало прибытие имперских войск в Мос Айсли с заданием отыскать пару дроидов, неожиданных слухах о резне, устроенной Народом Песка на удаленной ферме, и перестрелки в доке девяносто четыре, закончившейся неразрешенным взлетом фрахтовика, никто не нашел тела Фелтиперна Тревагга до следующего полудня.
– Разве ему не сказали? – изумился бармен Вухер, которого помощник Балу привел в гостиницу на опознание.
– Сказали – что? – Балу перестал тыкать в деку.
Он никогда не питал приязни к готалу, но такой смерти он не пожелал бы никому. Того, видимо, умело выпотрошили с помощью длинного острого ножа.
Поскольку взгляд у Балу не сделался осмысленным, Вухер добавил:
– О х’немтхе.
– Девушка, с которой он был. Она х’немтхе.
– Ночная лилия? – изумился Балу.
Девочку он помнил, та была слишком напугана окружением – и слишком ослеплена чарами Тревагга, чтобы тронуть хотя бы волосок на голове готала.
– Так вот как ее звали! – выкатил глаза бармен. – Ну, все тогда ясно.
Собралась небольшая толпа. Разумеется, никого от имперских штурмовиков и тем более от охраны префекта. Балу не мог не заметить Накхара, который вручил помощнику коронера несколько кредиток. О них он решил не расспрашивать.
– М’иийоум, Ночная лилия, плотоядный цветок, кормится небольшими грызунами и насекомыми, что пытаются пить ее нектар, – сказал бармен, разглядывая запачканную темным простыню, которой коронер укрыл то, что осталось от бедолаги Тревагга. – После спаривания женщины х’немтхе потрошат самцов язычками, те острые, точно бритвы. Эти бабенки сильнее, чем кажутся. У них на каждую самку приходится по двадцать самцов, вот и выкручиваются. Похоже, их мужчины считают, что любовный акт того стоит. Я видел их вместе в кантине, но не думал, что Тревагг настолько потерял голову, что прыгнет к девчонке в постель.
– Вечно хвастал, какой он великий охотник, – задумчиво произнес Балу, давая дорогу помощникам коронера, которые выносили тело из вонючей, запачканной кровью комнаты. – Кто бы мог подумать, что он не почует угрозу.
– А как? – бармен сунул свои крупные руки за пояс и вышел следом за офицером на улицу. – Для нее-то это тоже был акт любви.
Он пожал плечами и процитировал старую иторианскую пословицу, популярную в некоторых секторах космоса:
– Н’игинг мтт’уне внед «исобек» к’чув «йсобек» .
Что в вольном переводе гласило: «То, что на одном языке означает “любовь”, на другом может значить “обед”».
Дэниел Кейс Моран
Имперский блюз
Деваронская байка
[8]
Мне кажется, что казнь повстанцев, с первого до последнего, не заняла у нас и пяти минут.
У них не было ни единого шанса на Девароне. Мой родной мир слабо заселен даже самими деваронцами и не имеет политического значения; но он находится рядом с Центром. Рядом с Императором, да холодеет он с миром. Меня звали Кардуе’cаи’Маллок, третий в роду, носящий это имя; деваронец и капитан деваронской армии.
Кардуе служили в деваронской армии в течение шестнадцати поколений – еще с Войны клонов, когда никто и подумать не мог, что Республика когда-нибудь падет. Армейский образ жизни устраивал меня, а я – армию; кроме напряжения, которое я испытывал, имея дело с имперскими властями, и отвращения от того, что деваронские войска во время Восстания находились под имперским командованием, в остальном жизнь была терпимой.
Шестнадцать поколений военной службы закончились тем днем, когда мы выбили повстанцев из-под Монтеллиан Серрата. До этого я полгода жил не снимая брони, теперь же этот момент наконец настал.
Монтеллиан Серрат был основан еще до того, как мой народ обрел возможность путешествовать к другим звездам, и существует до этого дня. Вернее, существовал до этого дня. Закрепиться там было тактической ошибкой повстанцев, впрочем, ожидаемой. Я провел ночь, наблюдая бомбардировку ветхих городских стен, с первыми лучами солнца я дал приказ прекратить обстрел, предоставив повстанцам шанс сдаться. Они приняли мое предложение, сложили оружие у разрушенных стен на краю города и вышли единой колонной. Всего их было около семи сотен, мужчин и женщин.
Я согнал их всех в наспех построенный загон и выставил охрану. У меня были причины опасаться, что пленных попытаются освободить: в половине дня пути к югу другая группа повстанцев все еще оказывала сопротивление.
После того как они сдались, мы сравняли город с землей. Империя должна была продемонстрировать, насколько прискорбной ошибкой является укрывательство мятежников.
После полудня пришел новый приказ. Повстанцы, как предполагалось, начали движение на север, и мои войска должны были перехватить их. Оставлять какую-либо стражу для охраны пленников не предполагалось.
В приказе не говорилось ничего более определенного… но все было и так ясно.
Казнь состоялась в середине дня. Я выстроил охранников полукругом и приказал открыть огонь по повстанцам внутри загона. Меньше чем через пять минут вопли прекратились, и я мог быть уверен, что в живых не остался никто.
Хоронить трупы не было времени.
Мы выступили к югу навстречу следующей битве.
* * *
Для того чтобы окончательно подавить Восстание на Девароне потребовалось почти полгода. Даже неудачные мятежи длятся долго и изматывают. Когда все было кончено, я подал в отставку. Вначале вышестоящее начальство, все человеческой расы, не могло решить, принять ее и позволить мне быть убитым моими соплеменниками, которые перестанут опасаться, что я под защитой имперской армии, или отказать и казнить меня как изменника, за то, что я ее потребовал.
Как я помню, лично мне было все равно.
Но меня отпустили.
Я исчез. Ни мое имперское начальство, ни семья и друзья, которых я оставил, и кто жаждал заполучить мои рога, никогда больше не увидели ни меня, ни мою музыкальную коллекцию.
* * *
Прошло время.
* * *
За полгалактики от Деварона, на маленькой планете Татуин, в портовом городе Мос Айсли, в забегаловке, затерявшейся недалеко от центра пыльного душного города, я смотрел сквозь пустой стакан и улыбался своему старому другу Вухеру.
Это была миролюбивая улыбка. Деваронцы сильнее различаются по половому принципу, чем большинство видов. У мужчин более острые зубы, чем у женщин, они предназначены для охоты; на ранних этапах эволюции деваронцы охотились в стаях. У женщин также есть клыки, но у них есть и коренные зубы, и они могут питаться той пищей, от которой мужчины умерли бы с голоду. Изредка, примерно один ребенок из пятидесяти, рождается с обоими комплектами зубов. Я один из них. В древние времена это серьезно увеличивало шансы выжить. Деваронцы с двумя рядами зубов играли в стае роль разведчиков-одиночек. Они могли уходить далеко от своих и выживать на такой местности, на которой большинство самцов умерло бы с голоду. Связано это с культурой или с генетикой, но деваронцы с двойными зубами меньше привязаны к стае.
Сомневаюсь, что большинство деваронцев смогли бы сделать то, что я.
Внешний ряд моих зубов женский – они не острые и ничуть не выглядят устрашающе. Внутренний ряд состоит из заостренных как иглы зубов, предназначенных для того, чтобы раздирать плоть. Когда мне угрожает опасность или я чувствую гнев, внешний ряд зубов втягивается. Это делается рефлекторно, но я могу это делать и специально.
Иногда я делаю это специально. Это пугает людей… вообще-то, это пугает большинство неплотоядных, но люди – это особый случай. Целая раса всеядных существ. Разумных всеядных вообще-то не так много. У меня есть на этот счет теория: они – еда, решившая сопротивляться. В случае людей – обезьяны, слезшие с деревьев. Они так и не смогли отойти от своей наглости и, как я подозреваю, здорово нервничают по этому поводу.
(Человек однажды пытался меня убедить, что люди плотоядные. Я не стал над ним смеяться, несмотря на его коренные зубы, жалкую пару тупых резцов и такой длинный пищеварительный тракт, что мясо успевает испортиться, пока проходит по нему до конца. Будь у меня такое тело, я б предпочел быть травоядным.)
Вухер ответил обычным хмурым взглядом на мою миролюбивую плоскозубую улыбку.
– Дай-ка я угадаю, Лабрия. Со стаканом что-то не так.
Вухер – мой лучший друг на Татуине. Это приземистый, уродливый гуманоид с плохими манерами и не обладающий никакими человеческими добродетелями. Он ненавидит дроидов, а до всего остального ему, в общем-то, и дела нет. Он мне очень нравится. В его отвращении ко Вселенной есть особая духовно развитая чистота. Если бы я смог излечить его от жажды денег, он вполне мог бы обрести Благодать.
– Да, друг мой. Он перестал функционировать. Если бы ты мог починить его…
– Чем?
– Янтарной жидкостью, я предполагаю.
– Мерензанское золотое?
– По крайней мере, так написано на бутылке, – допустил я.
– Одно мерензанское золотое, полкредитки.
Я бросил монету в полкредитки на барную стойку и подождал, пока будет наполнен мой стакан. Мерензанское золотое – это нежное, изысканное зелье с тысячелетней традицией варения. Одна бутылка может запросто стоить больше сотни кредиток, в зависимости от выдержки.
Я отхлебнул из стакана и улыбнулся еще раз. Настоящее. Им удобно протирать турбины двигателей, разве что может расплавить покрытие. Я добрел до своего любимого столика как можно дальше от сцены и на целый день оставался сидеть с затычками в ушах.
В тот день я был первым посетителем. Впрочем, я с трудом припоминаю случай, когда было иначе.
* * *
Татуин – ужасная, бесполезная маленькая планетка. Единственное, что есть на ней примечательного, – это Джабба и пилоты, которых планета рождает из года в год. Ума не приложу, что заставило Джаббу выбрать Татуин в качестве базы; возможно, из-за того, что он так далеко от Центра и Империя навряд ли станет его беспокоить. Впрочем, это неважно.
Что до пилотов, Татуин – это одна большая пустыня, на которой изредка встречаются влагодобывающие фермы как на севере, так и на юге. Одна ферма занимает так много места, что, для того чтобы навещать друг друга, приходится преодолевать большое расстояние на гравицикле; их дети с юных лет учатся летать. Чтобы пройти с одного конца татуинской фермы до другого, вам потребуется целый день, а скорее всего вы просто умрете от жажды в пути.
Я ненавижу Татуин. Все еще не могу понять, зачем я тут остановился. Поначалу я думал, что это временно. Я следовал за Максой Джандовар, великой (для человека, конечно) вандфиллисткой. Я не мог ее догнать. Она была одной из полудюжины живущих музыкантов, которых я не видел и жалею об этом. Пять лет я следовал за ней по малонаселенным окраинам, планета за планетой, но все время прибывал позже на неделю, на день, а однажды, когда на меня снизошла особая Благодать, – я опоздал на полдня. Она не оставляла анонсов, не могла, конечно же. Империя не утруждала себя охотой за ней, но объяви она, куда последует дальше, по прибытии в космический порт она обнаружила бы взвод штурмовиков, поджидающих ее.
Империя не доверяет людям искусства. Особенно великим. Их не интересует политика, и они упорно говорят правду, даже когда это создает неудобства.
Максу Джандовар аррестовали на Морвогодине. Она умерла в заключении. Когда я узнал эти новости, я был на Татуине и готовился сам отправиться на Морвогодин.
Как-то вышло, что я решил остаться.
* * *
Сегодня вечером х’немте, сидящая в конце бара, выглядела скучающей и ищущей себе пару. Мне кое-кого стало жалко.
– Эй, Вухер!
Вухер взглянул на меня из дальнего конца бара.
– Да?
– Вселенская истина номер один: «Никогда не говори: Почему бы тебе не откусить мне голову? самке х’немте, которая больше тебя».
Он даже не улыбнулся. Болван.
За столиком рядом с моим два человека пытались уговорить муринского наемника помочь им ограбить бар на другой стороне Мос Айсли; я взял грабителей на заметку: нужно позвонить владельцу бара и сдать их, если тот заплатит. Однако не похоже было, что муринец собирается им помогать; только один из людей хоть как-то разговаривал на его языке, но его акцент был ужасен, а построение фраз просто бессмысленное. Я видел, что наемник с трудом воспринимает его всерьез. В какой-то момент разговора наемник, Оброн Меттло, зарычал на них, что он солдат, воин. Он упомянул некоторые из битв, в которых сражался. Я слышал о большинстве из них, так что если парень не врал, он был профессионалом.
– Эй, Вухер!
Он опять взглянул на меня из-за барной стойки.
– Да?
– Как называется тот, кто разговаривает на трех языках?
– Трехъязычный.
– Кто разговаривает на двух языках?
– Двуязычный.
– А кто разговаривает на одном языке?
Он задумался на секунду.
– Одноязычный?
– Человек.
Он почти улыбнулся, прежде чем спохватился.
* * *
День тянулся медленно. Как и большинство других дней. Я пил ровно столько, чтобы мир вокруг меня казался немного размытым, и ждал пока зайдет солнце. Я чуть-чуть осмотрелся вокруг, пару раз присаживался за стойку в поисках собеседника. Я даже пару раз угостил сонного штурмовика, бывшего в увольнении. Он был пьян и больше интересовался женщинами, чем разговорами, да и сомневаюсь я, что он мог рассказать что-нибудь интересное. Но в этом-то и заключается смысл долгосрочных вложений: может быть, однажды у него появится какая-нибудь стоящая информация, если для штурмовика это вообще возможно. И тогда, может быть, он вспомнит о своем старом друге и собутыльнике Лабрии.
Торговля информацией основана на везении и вероятностности.
Не могу сказать, что мне особо везет.
* * *
Длинный Нос появился ближе к концу дня. До его появления день был отличным; у Вухера не было в тот день музыкантов, и мне ни разу не пришлось затыкать уши.
Длинный Нос хотел продать мне информацию.
Я улыбнулся ему острыми зубами из-за своего столика в самом углу.
– А, в нашем полку прибыло. Подходи.
Длинный Нос называет себя Гариндан. Я дал протокольному дроиду команду на поиск значения этого слова. На пяти разных языках это значило «Благословенный», «жженое дерево», «пыль от песчаной бури», «уродливый» и «тост». Но Длинный Нос не был похож ни на одну из тварей, говоривших на этих языках.
Длинный Нос был самым успешным шпионом в Мос Айсли. В городе, где практически каждый – шпион, это что-то да значит. Он честно платит за информацию, и иногда я ему подбрасываю что-нибудь стоящее. Иногда даже специально.
– Но, Лабрия, – пророкотал он льстивым низким голосом, – речь идет о деле, представляющем для тебя особый интерес.
– Намекни-ка.
Он покачал головой, его хобот мягко закачался у меня перед лицом. Я подавил в себе нецивилизованный порыв прибить его острым гвоздем к столу. (У меня часто появляется возможность проявить силу Благодати, когда имею дело с Длинным Носом.)
– Пятьдесят кредиток, Лабрия. Не пожалеешь.
Предложение заставило меня задуматься. Я отхлебнул золотой кислоты и пополоскал ею задние зубы. Я чувствовал, что они от этого становятся острее.
– Пятьдесят кредиток – это немало. Эти сведения можно будет перепродать?
Он задумчиво почесал свой хобот.
– Я не очень представляю кому.
Что-то представляющее интерес для меня, но не для других… Я навострил уши.
– Кто это?
– Пятьдес…
– Я заплачу. Кто на планете?
– Фигри…
Я вскочил со стула:
– Огненный Фигрин Д’ан на Татуине?
Он прохрипел:
– Все… смотрят…
Я оглянулся. Действительно, так и было. Посетители удивленно смотрели на меня во все глаза. Я отпустил Длинного Носа, и они отвернулись.
– Извини. Я разнервничался.
Он потер горло:
– Тебе нужно подстричь когти.
– Уж я думаю.
Он сел обратно, но я был слишком возбужден.
– Группа с ним?
– Пятьдесят кредиток.
Ворчание начало вырываться у меня изнутри. Я вытащил пятидесятикредитную купюру и бросил в протянутую руку. Стараясь, чтобы мой голос не сорвался на рычание, я спросил:
– Кто?
– Они играют для Джаббы.
– Все?
– «Модальные узлы».
– Это они, – сказал я, не в силах сдержать возбуждение в голосе. – Дойкк На’тс на физззе, Тедн Дахаи и Икабель Г’онт на фанфарах, Налан Чил на бандфилле, Тек Мо’р на оммни.
– Ага, так их зовут.
Ничего себе.
Величайший джиз-бэнд во всей Галактике приехал в город. Я ушел раньше чем обычно, как только на улице стемнело. Вухер кивнул мне на прощанье.
– До завтра, Лабрия.
Я кивнул в ответ и вышел наружу в душную ночь.
* * *
«Лабрия» – это очень грубое слово на моем родном языке. Дословно оно переводится как «холодная еда», но человеческий язык не передает смысла и выразительности.
Клянусь рогами, я не понимаю людей. Уже почти двадцать лет я живу среди них. Чем же они ругаются! Все их бранные слова связаны с сексом, экскрементами и религией.
Я никогда их не пойму.
* * *
В Галактике четыреста миллиардов звезд. У большинства есть планеты; примерно половина из которых пригодна для жизни. На каждой десятой из них зародилась собственная жизнь, и на одной из тысячи из них жизнь достигла разумных форм.
Это приблизительные цифры. В Галактике примерно двадцать миллионов рас. Никто, даже Империя, не может отследить их всех.
Я не имею ни малейшего понятия, сколько в Мос Айсли охотников за головами. Сотни профессионалов – я уверен. Десятки тысяч, которые, не задумываясь, занялись бы охотой, если бы награда была достаточно велика и они знали бы, где найти добычу.
За рога Мясника из Монтеллиан Серрата объявлена награда в пять миллионов кредиток. Но Деварон в половине Галактики отсюда, и на всем Татуине только с десяток знатоков в курсе, к какой расе я принадлежу. На планете есть еще два деваронца, Оксбел и Джубал. Мне, пожалуй, нравится Оксбел; однажды мы притворялись братьями, во время одного довольно запутанного дельца, которое, впрочем, не вышло так, как мы задумывали. Мы с ним совсем не похожи – его предки жили на экваторе, мои – ближе к северному полюсу, но люди, которых мы пытались обмануть, не могли увидеть разницу. Мне, пожалуй, нравится Оксбел, но я все же ему не очень доверяю. Он уехал с Деварона раньше меня, и вполне возможно, что он даже не слышал о Мяснике из Монтеллиан Серрата, но лучше не рисковать.
(У подобной осторожности есть свои недостатки. Ближайшая деваронская женщина находится на другой стороне Центра. От одной этой мысли мои рога начинают болеть.)
Большинство охотников за головами ленивы. Иначе они бы работали по-другому.
Способность к поиску не является их сильной стороной.
Я пошел домой короткой дорогой.
* * *
Смысл жизни.
У меня есть небольшое подземное жилище в двенадцати минутах быстрым шагом от забегаловки. С тех пор как я стал там жить, меня грабили дважды. В первый раз я пришел, когда дело было уже сделано; второй раз я застал грабителя. Молодого человека. Оказывается, люди на вкус так себе.
Свет зажигается автоматически, когда я открываю дверь и захожу. За дверью находится лестница, через один пролет которой начинается прохладный уютный подвал, который довольно легко охлаждать. Спирали теплообмена также включаются автоматически; из своего богатого опыта я знаю, что мне будет не уснуть, пока они какое-то время не поработают, – а по-настоящему холодно станет только к утру, когда придет пора выключать их и уходить.
В моем жилище только одна вещь представляет какую-то цену; ни один из моих воров ее, к счастью, не нашел. Для этого нужно было пройти из прихожей в кабину для сна, а из нее в ванную. Удобства были человеческого изготовления, но мне они вполне подходили. В душе нужно было нажать на покрытую кафелем стену, она отъезжала в сторону, оставляя достаточный проход, чтобы в него можно было протиснуться боком.
Я вхожу в маленькую восьмиугольную комнату. Стены не безупречные, они склонны отражать высокие частоты и поглащать низкие, так что все внутри звучит легче, чем следовало бы. Кое-что можно исправить, а с чем-то нужно просто смириться.
Дверь тихо закрывается за моей спиной. В комнате уже прохладно – она охлаждается первой в доме.
Вдоль стены расположены чипы. Некоторые из них уникальны, я уверен. Копии записей, каких больше нет ни у кого в Галактике. Некоторые из них просто редкие и очень дорогие.
У меня есть все. Точнее говоря, у меня есть понемногу ото всех. У меня есть музыка, которую имперские власти запретили поколение назад… Музыканты, наказанные за то, что они пели неправильные слова, неправильно играли неправильной аудитории, музыканты, которые просто исчезли, и те, кому посчастливилось умереть до того, как Империя пришла к власти. Здесь Макса Джандовар и Орин Мерсаи, Телиндел и Сэрлок, Лорд Кавад и Скаалайт Оркестра, М’лар’Нкаи’камбрик, Джанет Лалаша и Миракл Мерико, который умер в заключении через четыре дня, как я видел его играющим «Звездный танец» в последний раз. Древние мастера, Канг и Лубрикс, Овидо Айшара и изумительная Бруллиан Дилл.
У меня было две записи Огненного Фигрин Д’ана и «Модальных». Д’ан, наверное, лучший клооист, которого когда-либо знала Галактика. Что до Дойкка На’тса… его игра мне иногда кажется осторожной, неуверенной… Но когда разгарается огонь, он играет на физззе так же, как Джанет Лалаша в свои лучшие времена.