СОРОК ДЕВЯТАЯ», ИЛИ ПОЛЕ БИТВЫ БУМАЖНЫХ СОЛДАТ

Когда солнечным днём идёшь по факультетским коридорам, залитым до краёв светом через огромные, устремленные во внешний мир окна, кажется: вот он, наш родной журфак – весь как на ладони, и нет уже в нём для тебя никаких тайн.

Но они есть. И были. Кто-то, конечно, ещё помнит, как на рубеже 1970-80-х годов неприметно, сбоку от кафедры истории русской журналистики и литературы, затаилась обитая тёмным дерматином (чтоб не пропускать ни звука!) дверь – без табличек и надписей, только мелом на ней были выведены цифры – «49».

Даже позднее, когда аудитории стали считать по-другому, и дверь получила номер «207», всё равно говорили: «Надо бы заглянуть в сорок девятую…».

Знали о существовании этой странной двери и о том, что за ней, в основном, те, кому полагалось: сотрудники кафедры зарубежной литературы и журналистики и студенты-международники старших курсов.

Официально безымянная дверь вела в «Лабораторию по изучению зарубежной печати», но было у этой лаборатории и название, более соответствовавшее эпохе, – «спецхран».

Для «немногих посвящённых» там таилось поистине «царское раздолье», сравнимое разве что с представлениями рядовых сограждан о «сотой секции» ГУМа: на полках совершенно свободно лежали подшивки «Монд», «Фигаро», «Таймс», «Франкфуртер альгемайне», «Коррьере делла сера», «Интернэшнл Геральд трибюн»… – крупнейшие «буржуазные издания» (словосочетание, бывшее тогда в ходу). Их названия то и дело мелькали в репортажах зарубежных корреспондентов ТАСС, и неизменно с отрицательным оттенком; они были на слуху у политически подкованных соотечественников, но сами газеты, подобно Чудищу из «Сказки об Аленьком цветочке», оставались невидимыми.

Однако для тех, кто тогда занимался на факультете зарубежной журналистикой, эти газеты были главными «бумажными оппонентами» (поездки за рубеж скорее являлись исключением, а не правилом). Отмеченные характерной особой печатью «главного спецхрана» на Ленгорах, их отдельные номера иногда и не доходили до нас: бывало, слишком многое себе позволяли «буржуазные акулы пера» против «оплота мира на Земле» – товарищи цензоры читали газеты не менее внимательно, чем научные сотрудники.

В общем, был за заветной дверью в шкафах «иной мир», для проникновения в который требовалось не только прилично знать иностранный язык, но и получить допуск.

В небольшой отдельной каморке здесь постукивал телетайп– чудо техники того времени – приносивший новости со всего мира. Помню, как из рук в руки в декабре 1980 года передавался длинный кусок телетайпной ленты «Убийство. Три части. Нью-Йорк. От корреспондента ТАСС» – о гибели Джона Леннона.

Безжалостно «разоблачительные» строки, написанные строго в духе времени, все равно воспринимались трагически:*

«Вот уже несколько дней из всех сенсаций в Америке главная – убийство в Нью-Йорке бывшего основателя и участника популярного английского ансамбля «Биттлз» Джона Леннона.

Раздув это происшествие до размеров суперсенсации, американские газеты, в том числе самые «респектабельные», отводят целые полосы статьям о жизни этого известного певца, поэта и композитора. Радиостанции и телевизионные компании взахлеб расписывают детали убийства, мусоля страницы биографии Леннона, изгаляясь в выискивании подробностей о его убийце…

Однако за раздуваемой американской печатью шумихой вокруг убийства Леннона явно проступает не что иное, как элементарное стремление нажиться на его смерти… Сам факт убийства Леннона является для США ничем не примечательным, обыденным делом. Он стал лишь 701-й жертвой вооруженного нападения, совершенного за этот год в Нью-Йорке - из-за процветающего в США культа насилия, свободной продажи огнестрельного оружия…»

Так вот, в этой длинной, с высоченными, как во всех старых зданиях потолками, заставленной тёмными, придававшими ей какую-то особую мрачность шкафами «комнате не для всех» лучшие умы и сердца кафедры зарубежной журналистики и литературы сражались с «буржуазной идеологией и пропагандой» – …с неизменными ножницами в руках: Юрий Яковлевич Орлов против западногерманских «Зюддойче цайтунг» и «Франкфуртер альгемайне»; Наталья Валентиновна Урина против итальянских «Мессаджеро» и «Коррьере делла сера»; Юрий Викторович Попов против бельгийской «Суар» и швейцарской «Журналь де Женев»; Людмила Васильевна Шарончикова против французских «Монд» и «Фигаро»… Кстати, тёплая шаль, великодушно принесенная в «сорок девятую» Людмилой Васильевной для всех, не раз была востребована «на поле боя» – особенно зимой: в спецхране, этом детище «холодной войны», временами становилось действительно невыносимо холодно. Не помогали даже различные «манипуляции» с батареями нашего «народного умельца» Вячеслава Ефимовича Аникеева, зато очень порадовала как-то под Новый год настоящая ёлочка, мастерски укрепленная им при помощи катушек от телетайпных лент.

Мы с Юрой Галустовым, тогда лаборанты, к «бумажным битвам» пока не допускались, но были их прилежными наблюдателями, а затем и «могильщиками» «буржуазной прессы» и «тассовок» – так называемых «красных листов» ТАСС (зарубежные новости – они тоже являлись «закрытой информацией»). За «тассовками» надо было каждый день лично путешествовать в здание ТАСС и расписываться в получении. Правда, иногда их привозил водитель факультетского «рафика» Николай Дмитриевич, прозванный факультетскими же остроумцами «Рафиком Дмитриевичем».

«Красные тассовки» по окончании срока их жизни резала специальная машина в типографии, но она часто ломалась, и тогда мы с Юрой, призывая на помощь международников, должны были рвать каждую бумажку на четыре части и складывать в спецмешки. С газетами же расправлялись следующим образом: полагалось вырвать их название с первой страницы и разорвать его на мелкие, «нечитабельные» кусочки, а остальное вынести на спецпомойку – в соответствии с предписанием «большого спецхрана» с Ленинских гор. Так расчищалось «поле битвы» для дальнейших «бумажных подвигов».

В «сорок девятой» готовились ежегодные обзоры «вражеских изданий» для зимних кафедральных конференций: из газет вырезалось всё, что касалось прессы, и из этих досье составлялись доклады.

Самый большой стол в «сорок девятой» – такой же, как на кафедре – всегда ожидал Ясена Николаевича Засурского (он был официальным главой лаборатории), и мы с Юрой иногда даже излишне ревниво оберегали его «личное место» от посягательств студентов, так и норовивших посидеть на месте декана.

…А в перерывах между битвами с невидимым, но упорно преследуемым по страницам газет противником велись неизменные бурные разговоры о футболе (бойцовский темперамент, оказывается, не весь уходил на «бумажные баталии»), и для меня, человека от футбола далёкого, вскоре стало привычкой просматривать турнирную таблицу, чтобы понять оттенки настроения основных посетителей «сорок девятой». И если «Спартак», «Динамо», «Зенит» в большинстве случаев оправдывали надежды своих болельщиков, то любимая команда Юрия Яковлевича Орлова «Кубань» неизменно оказывалась ниже всяческих ожиданий.

И всё-таки, конечно, не иностранные «раритетные» газеты создавали особую атмосферу «сорок девятой»; её создавали люди, в нее приходившие – обыкновенные, живые, со своими слабостями и талантами. Здесь они запросто общались, пили чай и не-чай (отмечались дни рождения, защиты и юбилеи). Помню, что на полувековой юбилей Азату Хаджи-Галиевичу Ибрагимову подарили чашку с гравировкой, значение которой сегодня уже мало кто поймет: «49 – 50», т.е. «От «сорок девятой» – на пятидесятилетие». Интересно, а помнит ли об этом он сам?

…Порой здесь звучали даже крамольные анекдоты, но тогда на телефонном диске набиралось несколько произвольных цифр, и трубку клали рядом с аппаратом – считалось, что это спасает от «прослушки»: купола Кремля грозно блестели через дорогу.

Здесь часто разгорались и настоящие шахматные баталии – эта игра была любимейшим досугом в «сорок девятой». Как-то немногословный Евгений Васильевич Круглов выиграл у признанного гроссмейстера Ибрагимова партию в шахматы, и Азат Галиевич тут же запросил реванша. А Ю.Я. Орлов, оторвавшись от очередной подшивки, заметил:

– Какие вы все пацаны! Играете не ради удовольствия, а ради выигрыша… Больше никогда не сяду с Юрой Поповым играть – вчера он проиграл, так весь покраснел. Нет, так нельзя…

В другой раз, он же, прервав бесконечную работу ножницами, задумчиво произнес:

– «…И всё просил: «Огня, огня!», забыв, что он бумажный»…

Почему-то вспомнилась ему строка из песенки Булата Окуджавы «Бумажный солдат» – иногда здесь размышляли вслух... И добавил:

– Если бы всё это иметь, когда мне было двадцать… Тогда была огромная жажда пробиться через весь этот иностранный текст…

И вот сегодня мы живём в другом мире – распахнуты настежь двери всех «сорок девятых»! Так стоит ли сожалеть о годах, потраченных на «бумажные битвы»?

Нет.

Оглядываясь, мы можем сказать: «бумажные солдаты» не зря просили огня – вряд ли в эпоху тотального интернета нас снова удастся запихнуть в какой-нибудь «спецхран». И пусть ушли в прошлое «бумажные баталии», зато по-прежнему есть те, кому сегодня двадцать лет и у кого то же неутолимое желание «пробиться через весь этот иностранный текст», но уже – не вопреки, а просто вперед, вперед – сколько хватит времени, сил и огня!

 

Елена Овчаренко (Чернодубровская), выпускница 1980 года.

 

 

* Цитирую по собственноручно сделанному списку - выносить «оттуда» что-либо запрещалось.