ЧАСТРВТОРРђРЇ СОЛР3 страница

Он не понимал, почему морская вода лечит его щупальца.

Со времени их имплантации по прихоти судьи из Ныо—Кробюзона (это наказание, согласно какой—то снисходительно—аллегорической логике, предположительно соответствовало тяжести его преступления, но осталось для него непроницаемой тайной) они висели как омертвелые зловонные конечности. Флорин поставил эксперимент, попытавшись надрезать их, но имплантированные нервы откликнулись обжигающей болью, и он чуть не потерял сознание. Но кроме боли, в щупальцах не было ничего живого, а потому он обмотал их вокруг туловища, как двух разлагающихся питонов, и постарался о них забыть.

Однако, погрузившись в соленую воду, они начали двигаться.

Различные мелкие инфекции прошли, Рё теперь щупальца были прохладны РЅР° ощупь. После трех погружений, Рє полному недоумению Флорина, щупальца начали двигаться Рё РІРЅРµ РІРѕРґС‹.

Он выздоравливал.

После нескольких недель погружений щупальца дали знать о себе по—новому, а их присоски теперь могли прикрепляться к ближайшим поверхностям. Флорин учился двигать ими по своей воле.

 

В сумятице первых дней после прибытия Флорин бродил по кварталам, не веря своим ушам и глазам, — торговцы и бригадиры предлагали ему работу, говоря на языке, который он очень быстро начал понимать.

Когда он подтвердил, что по профессии механик, чиновник администрации порта Саргановых вод смерил его жадным взглядом и на простейшей соли, помогая себе жестами, спросил, не хочет ли он сделаться ныряльщиком. Научить механика нырять было легче, чем научить ныряльщика тому, что знал Флорин.

Научиться дышать нагнетаемым сверху воздухом и не поддаваться страху в маленьком душном шлеме было нелегко, как не сразу далось умение двигаться не слишком резко, чтобы тебя по инерции не отбрасывало назад. Но Флорин научился наслаждаться этой замедленной жизнью, вихревой прозрачностью воды, видимой через стекло. Теперь у него была работа, похожая на прежнюю, — накладывать заплаты, ремонтировать, перестраивать, ковыряться в мощных механизмах. С той лишь разницей, что теперь, вдали от грузчиков и кранов, ему приходилось работать под толщей воды, а наблюдали за ним угри да рыбы, которые трепыхались в потоках, рожденных за много миль оттуда.

 

— Я ведь тебе говорил, что эта, как ее там, Хладовин работает в библиотеке?

— Говорил, — ответил Флорин.

Они с Шекелем ели под навесом на причалах, а потоп вокруг них продолжался.

Шекель пришел на причал вместе с группкой оборванцев от двенадцати до шестнадцати лет. Все остальные, насколько мог судить Флорин, были местными уроженцами, и тот факт, что они приняли в свою компанию чужака, привезенного сюда насильно, да к тому же с трудом изъясняющегося на соли, говорил об умении Шекеля приспосабливаться к окружающей среде.

Мальчишки оставили Шекеля одного, чтобы он разделил трапезу с Флорином.

— Мне нравится эта библиотека, — сказал он. — Мне нравится туда ходить, и вовсе не потому, что там работает эта тетка.

— Есть РјРЅРѕРіРѕ чего, гораздо хуже, чем чтение, РІРѕ что Р±С‹ ты РјРѕРі вляпаться, — сказал Флорин. — РњС‹ закончили С…СЂРѕРЅРёРєРё Раконога, теперь ты Р±С‹ РјРѕРі найти РґСЂСѓРіРёРµ истории. Почитал Р±С‹ РёС… РјРЅРµ, для разнообразия. Как Сѓ тебя дела — уже одолел алфавит?

— Ну да, буквы разбираю, — неопределенно ответил Шекель.

— Ну, тогда тебе и карты в руки — иди, поговори с этой холодной дамочкой, пусть посоветует, что читать.

Некоторое время они ели молча, наблюдая за группой местных креев, поднявшихся из своих подводных сот.

— А как там — внизу? — спросил наконец Шекель.

— Холодно, — ответил Флорин. — И темно. Темно, но… РІРѕРєСЂСѓРі РІСЃРµ светится. И РІСЃРµ такое большое. Р’РѕРєСЂСѓРі тебя РІСЃРµ такое РѕРіСЂРѕРјРЅРѕРµ — видишь только громадные неотчетливые формы. Подводные Рё РІСЃСЏРєРёРµ такие, Р° РёРЅРѕРіРґР°, кажется, видишь Рё РґСЂСѓРіРѕРµ что—то. Разглядеть РёС… толком РЅРµ можешь, Рё потом, РѕРЅРё РїРѕРґ охраной, так что близко РЅРµ подойти… РЇ видел креев РїРѕРґ РёС… трущобами. РњРѕСЂСЃРєРёС… змеев, которых РёРЅРѕРіРґР° впрягают РІ корабли—колесницы. Рыболюдей РІСЂРѕРґРµ тритонов РёР· квартала Баск. РўС‹ РёС… толком Рё РЅРµ разглядишь — так РѕРЅРё двигаются. РЎСѓРєРёРЅ Джон — дельфин. РћРЅ шеф РїРѕРґРІРѕРґРЅРѕР№ службы безопасности Сѓ Любовников. РўРѕС‚ еще тип — такой злобный, что Рё представить трудно… Рђ потом, там еще есть несколько… переделанных. — РћРЅ умолк.

— Чудно это, да? — сказал Шекель, внимательно наблюдая за Флорином. — Я никак не могу привыкнуть… — Больше он ничего не сказал.

Флорин тоже не мог привыкнуть. Место, где переделанные были равны другим. Где переделанный мог стать бригадиром, управляющим, а не оставаться всю жизнь чернорабочим.

Шекель увидел, что Флорин потирает свои щупальца.

— Как они у тебя? — спросил Шекель.

Флорин в ответ улыбнулся и сосредоточился; один из эластичных отростков чуть сжался и потянулся — словно умирающая змея — к хлебу в руке Шекеля. Мальчишка одобрительно захлопал.

На краю пристани, где выходил на поверхность крей, стоял высокий какт; его голая грудь была испещрена волокнистыми растительными шрамами. На его спине висел массивный дискомет.

— Ты его знаешь? — спросил Флорин. — Его зовут Хедригалл.

— Что—то не похоже на кактское имя, — сказал Шекель, а Флорин в ответ покачал головой.

— Он не из Нью—Кробюзона, — объяснил Флорин. — И даже не из Шанкелла. Он, как и мы, попал сюда не по своей воле. Оказался в городе больше двадцати лет назад. Он из Дрир—Самхера. А это почти две тысячи миль от Нью—Кробюзона… И знаешь, что я тебе скажу? Он просто ходячее собрание всяких историй. С ним не нужны никакие книги… Он пиратствовал на торговом судне, а потом его захватили и привезли в город. Он видел, наверное, всех, кто живет в море. А из этого дискомета он тебе волос может перерубить — классный стрелок. Он видел керагори, и людей—комаров, и неразмещенных, — да кого ни спроси. И, о боги, он умеет о них рассказать. Они в Дрир—Самхере такие рассказчики — это там настоящая профессия. Хед — один из них. Он, если захочет, может гипнотизировать голосом, ты от него будешь как пьяный и будешь слушать его истории.

Какт стоял совершенно неподвижно, дождь хлестал по его коже.

— А теперь он — аэронавт, — добавил Флорин. — Он много лет пилотировал летательные аппараты «Гранд—Оста» — разведчики и боевые суда. Он один из самых важных людей у Любовников и вообще хороший мужик. Теперь он проводит время по большей части наверху — на «Высокомерии».

Флорин и Шекель оглянулись и подняли головы. На высоте более тысячи футов над палубой «Гранд—Оста» парило в воздухе привязанное «Высокомерие» — большой искалеченный аэростат с искривленными хвостовыми стабилизаторами и двигателем, который не работал уже несколько лет. Аэростат держался на просмоленном канате, закрепленном на огромном корабле внизу, и служил для города «вороньим гнездом».

— Этому Хедригаллу нравится там, — сказал Флорин. — Он мне сказал, что в последнее время все больше любит тишину.

— Флорин, — медленно произнес Шекель, — как тебе Любовники? Я хочу сказать — ты ведь на них работаешь, слышишь, как они говорят, знаешь, кто они такие. Что ты о них думаешь? Почему ты делаешь то, что им нужно?

Флорин попытался объяснить, хотя и знал, что Шекель до конца не поймет его. Но вопрос был таким важным, что он повернулся и внимательно посмотрел на парня, с которым делил комнату (на левом борту старого железного корабля). Этот парень раньше был его тюремщиком, слушателем и другом, а теперь становился кем—то другим — вроде члена семьи.

— Я должен был стать рабом в колониях, — тихо сказал Флорин. — Любовники с «Гранд—Оста» приняли меня к себе, дали работу, платят деньги и сказали: им плевать, что я — переделанный. Любовники дали мне жизнь, Шекель, они дали мне город и дом. И я тебе скажу: что бы они мне ни поручили, у меня к ним не будет претензий. А Нью—Кробюзон пусть поцелует меня в жопу. Я гражданин Армады, житель Саргановых вод. Я учу Соль. Я подчиняюсь их законам.

Шекель недоуменно смотрел на него. Флорин был человеком медлительным, спокойным, и Шекель прежде ни разу не видел его таким возбужденным.

На Шекеля это произвело сильное впечатление.

 

Дождь продолжался. Пассажиры «Терпсихории» по всей Армаде — те, которые не были задержаны, — пытались наладить новую жизнь.

Они спорили на цветастых яликах и баркентинах, покупали и продавали, учили Соль, кое—кто плакал, кое—кто изучал городские карты, прикидывая расстояние до Нью—Кробюзона или Нова—Эспериума. Они скорбели о своей прошлой жизни, разглядывали гелиотипы друзей и любимых.

В перевоспитательной тюрьме между Саргановыми водами и Шаддлером находились несколько десятков моряков с «Терпсихории». Некоторые кричали на своих охранников—воспитателей, пытавшихся утихомирить их, все время прикидывали, может ли тот или иной охранник помочь им бежать, размышляли, ослабнет ли их тяга к Ньо—Кробюзону, привыкнут ли они к Армаде.

«А если нет, то что с нами сделают?» — спрашивали они себя.

 

Когда Беллис прибыла в «Нереализованное время», ее прическа и макияж были сильно попорчены дождем. Она стояла, мокрая, в дверях, слушая приветствия официанта, и смотрела на него, удивленная таким приемом. Она поймала себя на такой мысли: «Словно он настоящий официант, в настоящем ресторане, в настоящем городе».

«Красноязыкий» был большим и старинным кораблем. Он был до такой степени застроен зданиями, переоборудован и переделан, что определить его тип было невозможно. Уже несколько веков он был частью Армады. На полубаке корабля остались одни руины — старые храмы белого камня, почти целиком превратившегося в прах. Они поросли плющом и крапивой, которая ничуть не отпугивала городских детей.

На улицах «Красноязыкого» можно было увидеть всякие странности — там и сям лежали горы каких—то отбросов, извлеченных из моря и словно забытых.

Ресторан был небольшим, теплым Рё полупустым; РЅР° стенах — панели темного дерева. РћРєРЅР° выходили РЅР° СЂСЏРґ кетчей Рё каноэ Сѓ пристаней РњРѕСЂСЃРєРѕРіРѕ ежа — второй гавани Армады.

У Беллис потеплело на сердце, когда она увидела, что с потолка на шнурках свешиваются бумажные фонарики. В последний раз она видела такие в «Часах и петухе», что на Салакусских полях в Нью—Кробюзоне.

Тряхнув головой, она попыталась прогнать горькую тоску. Иоганнес поднимался из—за столика в углу, делая ей знаки рукой.

 

Какое—то время они сидели, не говоря ни слова, — Иоганнес, похоже, робел, а Беллис поняла, что негодует на него — почему он так долго не давал о себе знать. Однако, подозревая, что она несправедлива к нему, Беллис погрузилась в молчание.

Она с удивлением обнаружила, что красное вино на столе — галаджи, торгового дома Предикус, урожая 1768 года. Она посмотрела на Иоганнеса широко распахнутыми глазами. Губы у нее были плотно сжаты, а потому казалось, что смотрит она неодобрительно.

— Я подумал, почему бы нам не отпраздновать, — сказал Иоганнес. — Я имею в виду, отпраздновать нашу встречу.

Вино было превосходным.

 

— Ну почему они предоставили меня… нас… самим себе? Выживи или сдохни? — спросила Беллис. Она без энтузиазма клевала поданное ей рыбное блюдо и горькую зелень, выращенную на палубах. — Я думала… я бы сказала, что это против здравого смысла — выхватить несколько сотен людей из привычной им жизни и бросить вот так на произвол судьбы…

— Нет, они не так сделали, — сказал Иоганнес — Сколько пассажиров с «Терпсихории» вы видели? Сколько членов экипажа? Вы что, забыли все эти собеседования, все вопросы, что нам задавали по прибытии? Это были тесты, — тихо сказал он. — Они выясняли, от кого можно ждать неприятностей, от кого — нет. Если они обнаруживают, что от вас одни беспокойства или вы слишком привязаны к Нью—Кробюзону… — Он оборвал предложение.

— Что тогда? — спросила Беллис— Поступают с тобой, как с капитаном?..

— Нет—нет, — тут же сказал Иоганнес. — Я думаю, они… работают с вами, пытаются переубедить. Ну вот, вы, скажем, знаете о насильной вербовке. Во флоте Нью—Кробюзона много моряков, чей морской опыт ограничивается тем, что в ночь «вербовки» они пьянствовали в прибрежной таверне. Но тем не менее, оказавшись на корабле, они становятся моряками.

— На какое—то время, — сказала Беллис.

— Верно. РЇ же РЅРµ РіРѕРІРѕСЂСЋ, что это РІ точности то же самое. Разница огромная: попав РІ Армаду, РІС‹ остаетесь здесь навсегда.

— Я это слышала уже тысячу раз, — медленно проговорила Беллис. — Но что вы скажете о флоте Армады? О креях внизу? Вы думаете, они тоже обречены оставаться здесь навсегда? Если бы так оно и было на самом деле, если бы никто отсюда не мог вырваться, то жить здесь могли бы только местные.

— По всей видимости, да, — сказал Иоганнес. — Городские пираты уходят в плавание на несколько месяцев, может, даже на год. Во время своих путешествий они заходят в другие порты, и наверняка кто—нибудь пользуется этим, чтобы сбежать. Уверен, в мире можно встретить немало бывших обитателей Армады… Но дело в том, что в команды набирают частично людей преданных, а частично — тех, кого будет не жалко, если они убегут. Они почти все уроженцы Армады, и редко кому из насильно завербованных удается получить разрешение. Нам с вами и надеяться нечего попасть на такое судно. Таким, как мы, суждено всю жизнь провести в городе… Но черт бы их драл, Беллис, вы только посмотрите, кого они набирают! Ну да, моряков, конечно, пиратов — «конкурентов», порой торговцев. Но вы что думаете, Армада захватывает все суда, с которыми сталкивается? На большинстве захваченных ими судов, как на «Терпсихории», перевозили рабов. Или же это были корабли с переделанными, которых везли в колонии. Или корабли—тюрьмы. Или корабли с военнопленными… Большинство переделанных с «Терпсихории» давно поняли, что они никогда не вернутся домой. Двадцать лет… боги милосердные, да это же пожизненный приговор, и им это известно. А тут им, пожалуйста, и работа, и деньги, и уважение… Неудивительно, что они соглашаются на это. Насколько мне известно, только семь переделанных с «Терпсихории» подвергаются обработке в связи с отказом, причем двое уже давно страдают слабоумием.

«А с каких это херов, — подумала Беллис, — ты вдруг стал так осведомлен, Джаббер тебя забери?»

— Что же касается таких, как РјС‹ СЃ вами, — продолжал Иоганнес, — то РІСЃРµ РјС‹ уже знали, что уезжаем РёР· РґРѕРјР°, РёР· Нью—Кробюзона, никак РЅРµ меньше, чем РЅР° пять лет, Р° то Рё больше. Р’С‹ посмотрите, что Р·Р° разнородная компания была Сѓ нас РЅР° корабле. Думаю, лишь немногие пассажиры были неразрывно связаны СЃ РіРѕСЂРѕРґРѕРј. Конечно, прибывая СЃСЋРґР°, люди чувствуют неустроенность, удивление, замешательство, РёСЃРїСѓРі. РќРѕ РѕРЅРё понимают, что это РЅРµ конец. Разве это РЅРµ «новая жизнь», которую обещают колонистам Нова—Эспериума? Разве РЅРµ этого искало большинство РёР· нас?

«Может быть, и большинство, — подумала Беллис, — но не все. И если, прежде чем дать нам здесь полную свободу, местные власти захотят убедиться, что мы тут пообвыклись и смирились, то, боги знают — я знаю, — они ведь могут ошибиться в своих оценках».

— Вряд ли они настолько наивны, что оставят нас тут без присмотра. Я удивлюсь, если они не ведут за нами пристального наблюдения и не отмечают все наши действия. Но что мы можем поделать? Это целый город, а мы в нем никто… Серьезной проблемой для них может стать только команда. Многих ждут семьи. Есть такие, кто, скорее всего, никогда не согласится признать Армаду своим новым домом.

«Только команда?» — подумала Беллис, ощущая горечь в горле.

— И что же с ними будет? То же, что и с капитаном? — сказала она глухим голосом. — Или с Камбершамом?

Иоганнес вздрогнул.

— Мне… мне сказали, что это только капитан и его первые помощники на всех кораблях, что им попадаются… Потому что этим приходится терять слишком многое и они особенно привязаны к своему родному порту…

В выражении его лица было что—то заискивающее и извиняющееся. Беллис с нарастающим раздражением осознавала, что она одна.

Она пришла сегодня сюда, рассчитывая, что ей удастся поговорить с Иоганнесом о Нью—Кробюзоне, что он разделит с ней ее тоску, что она сможет дотронуться до своих кровоточащих ран и поговорить о людях и улицах, которых ей так не хватает. А может быть, думала она, они смогут коснуться того, что все эти недели не давало ей покоя: побега.

Но Иоганнес понемногу привыкал к новым обстоятельствам. Говорил он совершенно ровным голосом, словно сообщал о вещах, которые его не касаются. Он старался прийти к соглашению с городскими властями. Он что—то нашел для себя в Армаде и даже был готов признать ее своим домом.

«Как у них это получилось? — подумала Беллис — Чем он занимается?»