ЧАСТРВТОРРђРЇ СОЛР12 страница

Недалеко от входа в сад (двери в склоне холма) в сырых сумерках неторопливо прогуливались Беллис и Сайлас.

Они побывали на каждом из четырех судов парка. Народу среди лесной зелени почти не было. Беллис, потрясенная, остановилась на носовом судне и указала вдаль — за границы садов и восстановленные ограждения палубы туда, где в сотне футов от них проходили границы города. Там она увидела причаленную «Терпсихорию». Канаты и цепи, державшие ее, были совсем новыми. Свеженаведенные мостки соединяли ее с остальной частью города. На главной палубе виднелась деревянная платформа — строительная площадка для будущих домов.

Так вот и расширялась Армада, принимая новых жителей, — захватывала добычу, переоборудовала ее, перестраивала по своему образу и подобию, как это делает безмозглый планктон.

Беллис не испытывала никаких чувств к «Терпсихории», презирая тех, кто мог привязываться к кораблям. Но, увидев, что последнее звено, связывающее ее с Нью—Кробюзоном, так беззастенчиво и просто ассимилируется Армадой, Беллис погрустнела.

Их окружала странная смесь вечнозеленых деревьев с лиственными. Беллис и Сайлас шли мимо сосен, мимо черных и корявых дубовых и ясеневых ветвей, сбросивших листву. Старые мачты воспаряли над кронами, словно древнейшие из деревьев леса, одетые в кору из ржавчины и размахивающие косматой листвой оборванного такелажа. Беллис и Сайлас шли под их сенью, под сенью леса, мимо поросших травой неровностей, в которых мелькали маленькие иллюминаторы и двери, где каюты были погребены под землей. Черви и обитатели нор двигались под битым стеклом.

Увитые плющом трубы парохода исчезли из виду, когда Беллис и Сайлас вошли в самую гущу деревьев, невидимую с окружающих кораблей. Они шли по петляющим тропинкам, которые неизменно возвращались к своему началу, что зрительно увеличивало пространство парка. Горбатые обтекатели выглядывали из травы, рядом с ними выросли кустики куманики; корни и ветки обволакивали лебедки и замысловато обвивались вокруг перил трапов, поросших мхом и ведущих в пустые холмы. Под стрелой грузового крана, превратившегося в бесформенный каркас Беллис и Сайлас присели среди зимнего пейзажа и выпили вина. Пока он рылся в своей маленькой сумке в поисках штопора, Беллис увидела торчащий из его кармана блокнот. Она вытащила его и вопросительно посмотрела на Сайласа, а когда тот утвердительно кивнул, открыла страницы.

Она увидела список слов — наброски человека, изучающего чужой язык.

— Большая часть здесь из Дженгриса, — сказал он.

Она медленно переворачивала страницы, испещренные существительными и глаголами, и наконец добралась до раздела, похожего на дневник, где датированные записи были сделаны скорописью, которую она не могла разобрать — слова здесь сводились к двум—трем буквам, а пунктуация вообще отсутствовала. Она увидела цены на товары, неразборчивые описания самих гриндилоу, производящие неприятное впечатление карандашные наброски существ с громадными глазами и зубами и неясной формы конечностями, а также плоскими угреобразными хвостами. Она увидела прикрепленные к страничкам гелиотипы, сделанные наспех и, видимо, при плохом освещении, — нечеткие коричневатые пятна, обесцвеченные и испачканные водой. Изображенные на них чудовищные фигуры выглядели еще более ужасающе из—за шероховатости и посторонних примесей на бумаге.

Она увидела сделанную от руки карту Дженгриса, испещренную стрелами и подписями, а также другие карты — окружающего Дженгрис моря Холодный Коготь, погруженных под воду гор и долин. Несколько страниц было занято тщательно выправленными изображениями крепостей Гриндилоу: они были выполнены в разных цветах в зависимости от материала — гранита, кварца, известняка. Увидела Беллис и наводящие на размышления наброски машин, оборонительных сооружений.

Сайлас наклонился над ней, давая пояснения по ходу дела.

— Это вот ущелье к югу от города, — сказал он. — Оно ведет к горам, за которыми находится море. А вот эта башня, — (какой—то мазок неправильной формы), — библиотека кож, а это — емкости с сальпами.

На следующих страницах были нацарапаны схемы пещер, туннелей, каких—то когтистых устройств, механизмов, напоминающих замки и шлюзы.

— А это что такое? — спросила Беллис, и Сайлас, увидев, на что она смотрит, рассмеялся.

— Это зачатки гениальных идей… Что—то в этом роде, — сказал он и улыбнулся.

Они сидели спиной к высоким пням, а может быть, это были полуприсыпанные землей компасные нактоузы. Беллис убрала блокнот обратно. Ей все еще было не по себе, но она наклонилась и поцеловала Сайласа.

Он мягко ответил ей, и тут в ней проснулась страсть, и она сильнее прижалась к нему. На мгновение она отпрянула и с мрачным выражением на лице посмотрела на Сайласа, их взгляды встретились — в его глазах читались удовольствие и неуверенность. Беллис пыталась понять его, проникнуть в подоплеку его действий и реакций, но не смогла.

И хотя она была раздосадована, но в глубине души понимала, что его противоречия — отражения ее противоречий. Его и ее озлобление (на Армаду, на это нелепое существование) соединились. И она испытывала необычайное облегчение и удовольствие от того, что они разделяют это чувство, пусть и холодное.

Она взяла его лицо в ладони и крепко поцеловала. Он срастно ответил. Когда его руки обхватили ее, а пальцы — начали гладить и ласкать волосы, она отодвинулась, взяла его за руку, потащила за собой по извилистым тропинкам парка на левый борт, к ее дому.

Они оказались в ее комнате, и Сайлас молча и недвижно смотрел, как Беллис раздевается.

Она набросила свою юбку, блузку, жакет и трусики на спинку стула и, распустив волосы, осталась голой в слабом свете из окна. Сайлас вышел из оцепенения. Его одежды полетели на пол как попало. Он снова улыбнулся Беллис, та вздохнула и тоже наконец улыбнулась, хотя и неодобрительно, но, кажется, впервые за несколько месяцев. С этой улыбкой она неожиданно ощутила укол стыда, но с той же улыбкой это чувство быстро прошло.

Они уже давно перестали быть детьми — любовь была для них не в новинку. Они не стеснялись и не суетились. Она подошла и оседлала его со страстью и заученной грацией. И когда она сделала это, когда приняла в себя его плоть, когда он освободил руки от ее хватки, он знал, как управлять ею.

Пылкие, без любви, но не без радости, умелые, нетерпеливые. Беллис снова улыбнулась, дыхание ее участилось, а потом она кончила, испытав нестерпимое облегчение и наслаждение. Когда она улеглась на свою узкую кровать, показав Сайласу, как именно ей нравится заниматься любовью и узнав о его предпочтениях, она скосила на него взгляд. Глаза его были закрыты, на коже выступил пот. Беллис заглянула внутрь себя и убедилась, что по—прежнему одинока, что по—прежнему ненавидит это место. Она удивилась бы, почувствовав что—то иное.

И все же, все же. При всем том. Она снова улыбнулась. Ей стало лучше.

 

Три дня Флорин провел в кабинете хирурга, привязанный к деревянному столу; он чувствовал, как башня и корабль медленно двигаются под ним.

Три дня. Он совершал едва заметные движения, шевелясь в своих путах, легонько раскачиваясь направо и налево.

Большую часть времени он пребывал в вязких эфирных снах.

Хирург был добр к нему, давал ему максимально безопасные порции наркоза, и потому Флорин находился на грани сознания. Он бредил, обращаясь к себе и к хирургу, который кормил его и утирал, как ребенка. Когда выдавалась свободная минута или час, врач сидел с ним, разговаривал, не подавая виду, что нелепые и пугающие ответы Флорина бессмысленны. Флорин выплевывал слова или молчал, плакал или посмеивался — накачанный наркотиками, горячечный, вялый, безразличный, погружающийся в глубокий сон.

Когда хирург сказал Флорину, как все будет, тот побледнел. Снова лежать обездвиженным, привязанным, пока будут перестраивать его тело. Его преследовали воспоминания о пенитенциарной фабрике — мучительные, подернутые наркотическим бредом.

Но хирург мягко объяснил ему, что некоторые операции абсолютно необходимы: потребуется перепланировка его внутренностей на уровне мельчайших блоков. Ему нельзя будет двигаться, пока атомы и частицы его крови, легких, мозгов не найдут своего нового места и не зафиксируются в альтернативных комбинациях. Пока что он должен оставаться неподвижным и проявлять терпение.

Флорин согласился — он заранее знал, что согласится.

 

В первый день, когда Флорин погрузился в глубокий хемический и магический сон, хирург вскрыл его.

Он сделал глубокие прорези по сторонам шеи Флорина, потом сдвинул кожу и наружные ткани, отер кровь, которая потекла из обнаженной плоти. Пока сочились кровью обнаженные куски мяса, хирург переключился на рот Флорина. Он сунул в него металлический инструмент, похожий на долото, и вонзил инструмент в ткань горла. Вращая и подавая его вперед, хирург проделал отверстия в стенках.

Следя, чтобы Флорин не захлебнулся кровью, которая бежала у него изо рта и горла, хирург создал в его теле новые проходы. Канавки связали заднюю часть ротовой полости Флорина с отверстиями в его шее. В тех местах, где за его зубами и чуть ниже были проделаны прорези, хирург окольцевал их мышцами, загоняя ткани на нужное место с помощью магии, стимулируя связки малыми иликтрическими разрядами.

Он поддерживал огонь, который приводил в действие громоздкое аналитическое устройство, и заправлял в него перфокарты, собирая информацию. Наконец он прикатил и поставил рядом с операционным столом емкость, в которой находилась накормленная снотворным треска, и с помощью загадочного здоровенного аппарата, напичканного клапанами, гуттаперчевыми трубками и проводами, подключил обездвиженную рыбу к телу Флорина.

Гомеоморфные хемикалии, введенные РІ РјРѕСЂСЃРєСѓСЋ РІРѕРґСѓ, подаваемую РІ жабры трески, направлялись затем РІ рваные порезы, проделанные РІ теле Флорина. Рыбу Рё человека связывали РїСЂРѕРІРѕРґР°. РҐРёСЂСѓСЂРі, приборматывая заговоры, поколдовал над вибрирующим аппаратом (РѕРЅ РЅРµ любил биомагию, РЅРѕ методику Рё осторожность соблюдал), Р° потом принялся массировать кровоточащую шею Флорина. Через отверстия Рё РІ местах, РіРґРµ кожа была снята, начала сочиться РІРѕРґР°.

В течение большей части ночи процедура повторялась, между тем как операционная легонько раскачивалась на воде. Хирург время от времени засыпал, периодически проверяя, как продвигаются дела у Флорина и у медленно умирающей трески, подвешенной на пучке магических нитей, которые продлевали ее жизнь. При необходимости он повышал давление, менял установки мелко откалиброванных приборов, добавлял хемикалии в подкачиваемую воду.

В эти часы Флорину снилось, что он задыхается (и, не понимая, что происходит, он открывал и закрывал глаза).

С восходом солнца хирург отключил рыбу и Флорина от установки (треска мгновенно умерла, тело ее высохло и сморщилось). Врач вернул на место отогнутые куски кожи на шее Флорина, осклизлые от сгустков крови. Он разгладил их, и пальцы его наливались мощью по мере того, как раны закрывались.

Флорин оставался без сознания (опасности, что он придет в себя, не было благодаря наркотикам), а хирург надел на его рот маску, прищипнул нос пальцами и начал осторожно закачивать в пациента морскую воду. Прошло несколько секунд, но никакой реакции не было. Потом Флорин зашелся в сильном приступе кашля, разбрызгивая воду. Хирург замер над ним, готовый в случае чего отпустить нос пациента.

Потом Флорин затих. Он все еще не пробуждался, а его надгортанник и трахея сузились, препятствуя проникновению морской воды в легкие. Хирург улыбнулся, когда увидел, что вода начала течь из приделанных Флорину жабр.

Поначалу она сочилась неторопливо, в ней виднелись кровавые сгустки, струпья. Но потом стала чистой, жабры задвигались, регулируя поток, и вода полилась на пол равномерными струйками.

 

Он пришел в себя позднее, в голове был туман, и он не понимал, что произошло, но энтузиазм хирурга передался и ему. Горло ужасно болело, и он уснул снова.

 

Но самое трудное уже было позади.

Хирург подрезал веки Флорина, вживил ему прозрачные мигательные перепонки, взятые у каймана, питомца одной из городских ферм, и соответствующим образом измененные. Он ввел Флорину клеточные жизнеформы, которые, не причиняя вреда, стали в нем разрастаться, взаимодействовать с организмом, делая потовые выделения более маслянистыми, чтобы Флорин мог согреваться в воде и свободнее в ней скользить. В основании ноздрей хирург привил небольшой узел мышц и нити сухожилий, чтобы можно было перекрывать нос.

И наконец, хирург проделал самую простую часть операции, хотя ее результаты и бросались в глаза более всего. Между пальцами Флорина он натянул перемычки — кожистые ткани, которые он вживил ему под кожу. Он удалил пальцы на ногах и привил вместо них пальцы рук, взятые у мертвеца, отчего Флорин стал похож на обезьяну. Потом он натянул перемычки между этими вновь ожившими пальцами, так что Флорин стал меньше похож на обезьяну и больше — на амфибию.

Врач искупал Флорина, омыл его морской водой, отчего тот стал чистым и прохладным; Флорин спал, а щупальца его шевелились во сне.

 

На четвертый день Флорин пришел в себя полностью и окончательно. Он больше не был привязан, мог свободно двигаться, действие хемикалии закончилось.

Он медленно сел.

Тело его болело. Не то слово — агонизировало. На него накатывались волны боли, которые отдавались в его сердце. Его шея, его ноги, его глаза — проклятье! Он увидел свои новые пальцы на ногах и на мгновение отвернулся — воспоминание об ужасе, пережитом на пенитенциарной фабрике, вернулось к нему, но вскоре ушло, и он снова посмотрел на свои ноги («Опять гной», — не без юмора подумал он).

Он сцепил свои новые пальцы, потом медленно моргнул и увидел, что перед глазами, прежде чем они закрылись веками, мелькнуло что—то прозрачное. Он втянул больше воздуха в саднящие от воды легкие и закашлялся. Легкие откликнулись болью — хирург предупреждал об этом.

Флорин, невзирая на боль, слабость, голод и нервное возбуждение, улыбнулся.

Подошел хирург, а Флорин продолжал ухмыляться, что—то бормотал себе под нос и легонько потирал себя.

— Мистер Сак, — сказал хирург, и Флорин повернулся к нему, протянул к нему трясущиеся руки, словно пытаясь обнять его, обменяться с ним рукопожатием.

Щупальца Флорина тоже зашевелились, пытаясь синхронно с руками вытянуться в воздухе, слишком разреженном для них. Хирург улыбнулся.

— Поздравляю, мистер Сак, — сказал он. — Операция прошла успешно. Теперь вы — земноводное.

И тут (они не смогли сдержаться, да и не пытались) оба громко расхохотались, хотя смех отдавался болью в груди Флорина, а хирург толком не понимал, что же здесь смешного.

 

Осторожно ступая, он прошел по Книжному городу и Саргановым водам и оказался у себя дома, где обнаружил Шекеля: тот ждал его в чистых, как никогда прежде, комнатах.

— Ну, ты и молодец, — сказал он, стесняясь Шекеля. — Здорово постарался.

Шекель хотел обнять его на радостях, но Флорин добродушно отстранился — тело его все еще болело. Они тихо проговорили до позднего вечера. Флорин осторожно расспросил об Анжевине. Шекель рассказал, что читает с каждым днем все лучше и лучше, ничего особенного больше не случилось, вот только потеплело — разве Флорин не почувствовал?

Да, почувствовал. Они двигались на юг почти с такой же скоростью, с какой дрейфуют континенты, но буксиры тащили их непрерывно вот уже две недели, и они, вероятно, ушли миль на пятьсот к югу (пока что они шли так медленно, что перемещение было незаметно), и по мере приближения к умеренным широтам зима понемногу отступала.

Флорин показал Шекелю, что прибавилось к его телу, что изменилось, и Шекель поморщился, глядя на эти странные, воспаленные штуковины, но в то же время исполнился благоговения. Флорин пересказал ему все, что объяснил хирург.

— Вы будете уязвимы, мистер Сак, — говорил он. — И хочу вас предупредить: даже когда все будет в порядке, некоторые из надрезов и отверстий могут, заживая, затвердеть. Они могут превратиться в шрамы. Я вас прошу в этом случае не огорчаться и не разочаровываться. Шрамы — это не раны, Флорин Сак. Шрам — это зажившее место. После ранения шрам восстанавливает ваше тело.

 

— Он говорит, что я смогу вернуться на работу через пару недель, — сказал Флорин. — Если буду тренироваться и все такое.

Но у Флорина было преимущество, о котором не знал доктор: он никогда не учился плавать, а значит, ему не нужно было переучиваться — с неловких и неэффективных махов—гребков переходить на волнообразные движения обитателя подводного мира.