Интерлюдия VII РљРђРќРђР› ВАСИЛИСКА 6 страница

 

Море превратилось в кладбище. На воде плавают мертвые тела. Они двигаются вместе с волнами и течениями, словно исполняя танец смерти. Они испускают облачка крови, похожие на чернильные выделения спрутов. Море видоизменяет их — внутренности разворачиваются, образуя подобие коралловых зарослей, оторванные лоскуты кожи превращаются в плавники, сквозь которые торчат обломки костей.

Флорин замерз, движения его замедленны. Он, поднимаясь, видит женщину, которая еще шевелится. Она слишком слаба, чтобы всплыть, но еще не мертва. Он поворачивает к ней в безмолвном ужасе и тащит ее за собой наверх, но, прежде чем они добираются до поверхности воды, движения женщины переходят в предсмертные судороги, и Флорин отпускает ее. Он вдруг понимает, что вокруг него повсюду происходит движение, что — насколько хватает глаз — идут на дно люди, что он не может им помочь, что они слишком слабы и уже не выживут. Куда бы он ни посмотрел, он видит их жуткие, отчаянные движения, и тогда он вдруг словно отчуждается от всего происходящего; перед ним уже не люди, хепри, какты, струподелы и хотчи, а лишь нескончаемое бессмысленное повторяющееся движение, медленное, направленное вниз, словно Флорин смотрит на медленно погибающих в струях дождя насекомых.

На поверхность он выбирается в спокойный миг — стрельба в самой гуще того, что было армадским флотом, на мгновение затихла. Он видит, как со страшным грохотом разламываются корабли, переворачиваются, извергая чад и пламя, шипят, погружаясь в холодную воду, увлекают за собой на погибель экипажи.

Флорин сопротивляется. Он не в состоянии думать словами. Вокруг него начинают рваться снаряды, и вода превращается в кровавое месиво костей и металла.

 

Воздух вспыхивает искрами. С кробюзонских кораблей летят иликтро—магические стрелы, катапульты метают бочки с едкой кислотой. Но теперь немногие армадские суда, хотя и потрепанные, наносят ответные удары.

Они выпускают снаряды размером с человека: те ударяются о борта кробюзонских дредноутов, вспарывают их, и металл расцветает рваными цветами. Кробюзонский флот оказался в радиусе действия пушек с деревянных кораблей, которые просачиваются между вражеских судов и палят. Снаряды оставляют вмятины на броне, пробивают трубы, разламывают в щепы пушечные лафеты.

Воздушная флотилия во главе с «Трезубцем» добралась до кробюзонского флота. Они начинают спорадическую бомбардировку противника — пороховыми бомбами мехами с нефтью, которые раскрываются в полете и проливаются липким огнем, тяжелыми дротиками и ножами. Аэронавты ведут прицельный огонь по капитанам и канонирам врага. Жар от взрывов раскачивает дирижабли и уносит их в стороны.

Армадские корабли продолжают двигаться. Они стреляют и приближаются к врагу, взрываются, переворачиваются, горят, но продолжают приближаться, их экипажи упрямо ведут свои суда на дредноуты.

 

В воздух поднимается мельтешащее черное облако.

Кробюзонские маги, сконцентрировав энергию от аккумуляторов и своих собственных тел, оживляют стаю големов — неуклюжих тварей из проводов, кожи и глины, уродливых, топорно сделанных. Когти у них как спицы зонтика, а глаза пустые и прозрачные. Безумно хлопая жуткими крыльями, они взмывают в воздух. Они сильны, как обезьяны, безмозглы и настойчивы.

Они хватают армадских аэронавтов за колени, расцарапывают на них кожу, раздирают мышцы, разрывают на части баллоны, и те, теряя воздух, падают на палубы.

Големы тучей поднимаются с палуб кробюзонских кораблей и бросаются на пилотские кабины, на иллюминаторы армадских воздушных судов, разбивают стекла, протыкают ткань. Многие из них падают, пронзенные пулями и мечами, и они еще в воздухе распадаются на свои безжизненные составные части, но десятки големов остаются в воздухе, изматывая аэронавтов противника.

 

Воздух над сражающимися флотами кажется плотным, как вода. Он вязкий и тяжелый от пороховых газов из стреляющих пушек, огнеметов и катапульт, от теряющих высоту дирижаблей с пробитыми баллонами, от хищных големов, кровавого тумана и копоти.

Каждое движение исполнено жуткой медлительности, торжественной осторожности. Кажется, что каждый удар мечом или кулаком, каждая пуля, вошедшая в глаз и кость, каждая вспышка огня, каждый взрыв судна были заранее спланированы.

Кошмарная постановка.

 

Сквозь мглу Флорин видит днища вражеских кораблей и сотни окружающих их предметов — мечущиеся спиралевидные суда, одноместные подлодки из раковин гигантских моллюсков. Армадские субмарины рассеивают маленькие суденышки, пробивают железные борта дредноутов, выныривают из воды, как киты.

Внезапно Флорин оказывается на поверхности, в открытой воде, среди мечущихся рыболюдей Баска, принявших его в свои ряды. Он тянет щупальце и хватается за хитиновую поверхность одной из вражеских субмарин. Он видит маленький стеклянный иллюминатор, видит внутри человека, который с ужасом смотрит на него, думая, что сошел с ума и это дико орущее лицо ему только мерещится — лицо кробюзонца в воде, выкрикивающее ему проклятия на его собственном языке; вот это существо поднимает короткое оружие и стреляет в него.

Снаряд пробивает стекло и ударяет в лицо кробюзонскому моряку. Мощный зубец раскалывает ему челюсть, пробивает основание черепа и пришпиливает его к спинке сиденья. Флорин Сак смотрит на убитого им человека, нет, пока не убитого, потому что рот его еще дергается от судорог и ужаса, а море устремляется в пробитое суденышко и приканчивает моряка.

Флорин устремляется назад, дрожа всем телом и гребя ногами; он не может оторвать взгляд от умирающего, от раковины, которая, заполняясь водой, начинает вращаться и падать на дно.

На палубах кораблей, на поверхности моря лежат тела и оторванные конечности убитых, словно это клочки обгоревшей бумаги, разбросанные огнем повсюду.

Флорин Сак охотится на людей.

Вокруг него тонут суда. Его окружают умирающие, прибывшие из города, который когда—то был его домом. Кровь брызжет из их ран, они открывают в беззвучных пузырящихся криках рты. Они ушли у лее слишком глубоко, и на поверхность им не выбраться. Никому из них уже не суждено вдохнуть воздуха.

Флорина внезапно начинает рвать — блевотина подступает к его горлу и вырывается наружу. У него кружится голова, он теряет ощущение времени, становится словно пьяный или спящий, будто происходящее вокруг — не на самом деле и становится воспоминанием, еще не закончив происходить.

(Под ним проплывают темные странные существа, и он думает, что это его товарищи, рыболюди, но тут же понимает, что ошибся.

Они исчезают, а у Флорина нет времени, нет спокойного мгновения, чтобы поразмыслить, кто они такие.)

 

Сражение продолжается судорожными рывками. Разорвано РЅР° части СЃСѓРґРЅРѕ СЃ часовым РїСЂРёРІРѕРґРѕРј РёР· Книжного РіРѕСЂРѕРґР°, разлетаются его внутренности — шестеренки, массивные спиралевидные пружины Рё мертвые тела хепри. РњРѕСЂРµ РІРѕРєСЂСѓРі СЃСѓРґРѕРІ РёР· Джхура стало РІСЏР·РєРёРј РѕС‚ живицы, вытекшей РёР· тел кактов. Там, РіРґРµ Р±РѕРјР±С‹ разрывают РЅР° части струподелов, фонтаны РёС… РєСЂРѕРІРё сворачиваются РЅР° глазах, образуя шрапнель РёР· струпьев. Тела хотчи раздавлены корпусами СЃСѓРґРѕРІ.

Звери, вызванные армадскими шаманами—креями, падают своими шипастыми телами на кробюзонские корабли и утягивают моряков в воду, где раздирают их на части неожиданно сильными зубастыми челюстями. Но их слишком много, а потому управлять ими трудно, и они становятся опасны даже для тех, кто их вызвал.

В висящем над морем дыму армадские снаряды находят армадские палубы, а кробюзонские стрелы и пули пробивают тела кробюзонских солдат.

 

В другом времени, уже вдали от битвы, люди смотрят вверх и видят небо, солнце сквозь красные облака, сквозь воду, сквозь пленку крови — их собственной и других. Некоторые лежат там, где упали, умирая, зная, что солнечные лучи — это последний свет, какой им суждено увидеть.

Солнце стоит низко. До сумерек, пожалуй, не больше часа.

 

Два лучших военных паровых корабля Армады уничтожены. Еще один сильно поврежден, его кормовые пушки скрючились, как парализованные конечности. Десятки пиратских кораблей и малых катеров затонули.

Из дредноутов Нью—Кробюзона погиб только «Поцелуй Дариоха». Остальные получили повреждения, но продолжают сражаться.

Кробюзонский флот одерживает победу. Клин из катеров, броненосцев и подлодок пробился сквозь армадский строй и теперь направляется к городу, до которого остается всего несколько миль. Беллис в большой телескоп на «Гранд—Осте» смотрит, как они приближаются.

«Гранд—Ост» — крепость в сердце города.

— Мы будем сражаться! — кричит Утер Доул окружающим его бойцам, снайперам на мачтах.

Никто и не предлагает ничего другого. Никто не предлагает подстегнуть аванка и бежать.

 

Кробюзонские корабли подвергаются артиллерийскому обстрелу с «Сорго» (но не отвечают на огонь, как заметила Беллис, — не хотят повредить вышку). Они теперь так близко, что уже можно разглядеть палубные надстройки — мостики, башни, поручни, пушки — и бойцов, которые готовятся, проверяют оружие, жестикулируют, строятся в боевые порядки. Над палубой висит запах кордита, и глаза у Беллис слезятся. Начался огонь из стрелкового оружия.

Этот рейд хорошо организован. Нападающие не высаживаются беспорядочно в кормовой части города — они сохраняют стреловидный строй и направляются прямо к бухте, образованной судами вокруг «Сорго». Кробюзонцы целенаправленно прокладывают себе путь к «Гранд—Осту».

Беллис отшатывается от релинга. Палуба под крышей, на которой она находится, забита армадцами, изготовившимися к схватке. Она понимает, что оказалась в ловушке — путь ей перерезает поток защитников города, и бежать уже поздно.

Одна ее часть хочет кричать от радости, обращаясь с шальным приветствием к прибывшим кробюзонцам. Но Беллис знает, что они нимало не заинтересованы в том, чтобы отвезти ее домой, что им все равно — жива она или умерла. Она в отчаянной неуверенности, она не знает, кому желать победы в этой схватке.

Она делает шаг назад и вдруг понимает, что словно столкнулась с кем—то, ощущает какое—то движение воздуха, чувствует, как кто—то быстро отступает с ее пути. Ее охватывает паника. Она тут же поворачивается, но никого не видит. Она одна над этим людским кишением.

Она смотрит вниз на мельтешащих там вооруженных мужчин и женщин и вдруг видит Утера Доула. Он абсолютно спокоен.

 

Под выстрелы кремневых ружей кробюзонцы высаживаются на Армаду. Там, где противники вступают в рукопашную, начинается самое жестокое кровопролитие. В передних рядах идут армадские какты — перед кробюзонцами встает строй их массивных, поросших колючками тел. Какты рассекают врагов мощными ударами своих боевых топоров.

Но и среди кробюзонцев есть какты; а еще среди кробюзонцев есть стрелки из дискометов, которые запускают вращающиеся чакри: те не хуже топоров вонзаются в растительные мускулы и кости кактов, обрубая конечности, дробя волокнистые черепа. На наступающих судах есть и маги, которые соединяют руки и посылают молнии темно—мерцающего несвета в массу армадцев.

Кробюзонцы теснят армадцев.

Теперь вокруг приподнятой платформы, на которой находится Беллис, сгрудились кробюзонские бойцы. Она парализована страхом. Часть ее хочет броситься к ним, но она выжидает. Она не знает, чем все это закончится. Она не знает, что будет делать.

И опять рядом с ней на платформе кто—то есть. Это чувство отступает и снова возвращается.

С монотонной и кровавой неизбежностью кробюзонские бойцы расширяют плацдарм, занятый ими на палубе «Гранд—Оста».

Люди в форме приближаются к Утеру Доулу с кормы, с правого и левого бортов. Но он ждет. Вокруг него падают убитые; враги теснят армадцев, обрушивая на них удары клинков и тучи пуль.

Беллис смотрит на Утера Доула, и вдруг он, окруженный быстро наступающими теперь врагами, пистолетами, ружьями, кривыми мечами, начинает двигаться.

Он издает крик — долгий вой, дикий, но музыкальный, который постепенно приобретает форму и становится его именем.

— Доул! — кричит он, повторяет эти звуки, растягивает их наподобие охотничьего клича. — Доооуууул! В И он получает ответ. Сражающиеся вокруг него на палубе армадцы подхватывают клич, и имя Доула эхом разносится по кораблю. Кробюзонцы пытаются окружить его, загнать в угол, но он наконец контратакует.

 

Внезапно в каждой его руке появляется по пистолету, выхваченному из кобуры на бедре, Доул поднимает их и стреляет в разные стороны — каждый выстрел в лицо атакующему. Потом он с разворота швыряет пустые пистолеты (люди вокруг него словно застыли неподвижно), и они, крутясь, летят по воздуху с большой скоростью, поражая одного из наступающих в горло, а другого — в грудь; у Доула в руках тем временем оказывается по кремневому пистолету, и он опять стреляет одновременно (и только теперь падают две его первые жертвы), заставляя двух кробюзонцев уродливо корчиться — один из них мертв, другой умирает, а Доул снова превращает огнестрельное оружие в метательные снаряды, сбивающие врагов с ног.

Каждое движение Доула доведено до совершенства — безупречное, отточенное, ничего лишнего, все по кратчайшему пути.

Люди вокруг него начинают кричать, но на них напирают сзади их товарищи. Они неторопливо надвигаются на Доула, который вдруг оказывается в воздухе: ноги под ним согнуты, он крутится среди града пуль. Он стреляет из новых пистолетов и снова швыряет оружие в лица наступающим, после чего приземляется на палубу. Вот у него в руке последний пистолет, и он переводит его с одного лица на другое, все в корчах, потом стреляет, подпрыгивает и швыряет пистолет в сторону, одновременно ударом ногой — прием из фут—боксинга — разбивая нос наступающего какта, и тот падает на подпирающих его сзади товарищей.

Беллис замерла, она смотрит, учащенно дыша. Во всех других местах бой уродлив — движения случайные, хаотичные, глупые. Она приходит в ужас оттого, что Доул может сделать схватку красивой.

Он снова замер на мгновение — кробюзонские солдаты перегруппировываются и окружают его. Он среди врагов. И тут в воздухе мелькает керамический меч, похожий на отполированную кость.

Первый удар меча точен и настолько быстр, что его невозможно увидеть, — меч, перерубив шею врага, мелькает среди струй живицы, хлынувшей из раны умирающего какта. Но теперь Утер Доул оказывается в тесном кольце, и он снова выкрикивает свое имя. В нем не чувствуется страха, он меняет позу и тянется рукой к поясу, чтобы запустить мотор и включить Меч возможного.

 

Раздается щелчок, точно разряд РІ РІРѕР·РґСѓС…Рµ, потом слышится РіСѓР». Беллис РЅРµ может уследить Р·Р° правой СЂСѓРєРѕР№ Доула. РћРЅР° словно мерцает, вибрирует. РћРЅР° существует РІРЅРµ времени.

Доул двигается (танцует) и поворачивается лицом к толпе атакующих. С легким обезьяньим изяществом уводит он назад свою мельтешащую левую руку и с потрясающей быстротой поднимает правую.

Его меч расцветает.

Его меч множится, он ликует, он поет на множество голосов. У Доула тысяча правых рук, наносящих удары в тысяче направлений. Тело его двигается и напоминает поразительно сложное дерево, его правые руки повсюду в воздухе — материальные и призрачные.

Некоторые из них почти не видны, некоторые едва заметны. Все они двигаются со скоростью Доула, все держат его меч. Они попадают внахлест, проходят друг сквозь и жалят в том месте, куда опускаются. Доул наносит удары слева направо и справа налево, вниз и вверх, он колет, отражает и яростно рубит — все это одновременно. Сотня клинков отражает все атаки его противников, неисчислимо больше безжалостно атакует.

Его меч рассекает и разрубает врагов, те падают, получая множество чудовищных ран. Доул наносит удары, вокруг него бьют невероятные фонтаны крови и криков. Кробюзонцы охвачены ужасом. Несколько секунд они смотрят, как падают их товарищи — окровавленные, умирающие. А Утер Доул снова движется.

Он выкрикивает свое имя, он поворачивается, прыгает, раскручивается над врагами, как пружина, наносит удары ногами, вращается, не прерывает движения, и, куда бы он ни обратился, повсюду собирает жатву Меч возможного. Доул окружен, защищен почти—мечами, спрятан за ними, его серые доспехи едва видны за полупрозрачной стеной его собственной атаки. Он похож на призрак, на бога мщения, на убийственный, остро заточенный ветер. Он идет сквозь строй бойцов, высадившихся на его корабль, и оставляет за собой кровавый туман и умирающие тела; на палубе везде валяются отрубленные конечности и куски плоти. Его доспехи из серых стали красными.