Интерлюдия IX Р‘РУКОЛАК 5 страница

 

На крановой стреле «Ходдлинга» (корабля—фабрики, причаленного перед носом «Гранд—Оста») тяжеловесным маятником раскачивался батискафос Саргановых вод. Он представлял собой кургузую сферу, на поверхности которой торчало множество труб и заклепок — вкрапления в особо прочной стали. Двигатель в задней части батиска—фоса напоминал турнюр. Стекло толщиной в ладонь прикрывало четыре иллюминатора и хемическую лампу.

Инженеры и рабочие на скорую руку проверяли и чинили, где надо, глубоководное судно.

Экипаж батискафоса «Ктенофор» готовился к погружению на палубе «Ходдлинга» — его члены натягивали костюмы, проверяли взятые с собой книги и рукописи. В экипаж входили: штурман — струподел по имени Чион с лицом в оспинах от ритуальных надрезов, Круах Аум (Беллис при виде его тряхнула головой — ее бывший ученик; плотно сжатый рот—сфинктер Аума подрагивал от волнения) и впереди — Иоганнес Тиарфлай, он испытывал возбуждение, гордость и испуг в равных дозах.

Выбора у него не было — только отправляться вниз потому что он лучше всех, исключая Круаха Аума, знал аванка, а там, на глубине, был нужен взгляд специалиста. Беллис знала, что Иоганнес пошел бы на это дело даже без принуждения Любовников.

— Мы отправляемся вниз, — сказал он Беллис немногим ранее, глядя на нее с тем же выражением, какое было на его лице теперь, когда он облачался на палубе «Ходдлинга». — Нам нужно посмотреть и вылечить его.

И хотя мысль о спуске внушала ему ужас, радостное возбуждение владело им ничуть не меньше.

Как ученый он весь был в предвкушении предстоящего. Беллис прозревала в нем страх — но никаких дурных предчувствий. Она помнила, как Иоганнес рассказывал ей о своем шраме — отметине, которую оставил на нем сардул. Он, конечно, был жутким трусом, но только если речь шла о человеческих отношениях. Беллис ни разу не видела, чтобы он бежал от опасности, если она была связана с его исследованиями. И теперь — перед этим опаснейшим поручением — он тоже не отступил.

— Ну что ж, — тщательно выбирая слова, сказала Беллис, — я думаю, мы встретимся через несколько часов.

Иоганнес пребывал в таком возбуждении, что даже не обратил внимания на ее размеренный голос, подчеркнутую обыденность ее тона, которые противоречили смыслу ее слов и подчеркивали грозящую ему опасность. Он наивно кивнул, неловко обнял ее за плечи и ушел.

 

Подготовка заняла немало времени. Немногие пришли в кормовую часть города — посмотреть на спуск батискафоса. Напряженная атмосфера, царившая в городе, отпугивала людей. И не то чтобы они боялись: просто за последние дни силы покинули их, наступило изнеможение.

Иоганнес поднял взгляд на немногих любопытствующих и помахал рукой, после чего забрался в кабину «Кте—нофора».

Беллис видела, как на тесном подводном суденышке задраивают люк. Она увидела, как батискафос поднимают над водой, как он головокружительно кренится, и вспомнила, что так же было в тот день, когда ее опускали в Салкрикалтор—сити. Огромный барабан на «Ходдлинге», на который был намотан усиленный кабель в резиновой оплетке, начал вращаться, а глубоководный аппарат — опускаться.

Батискафос с глуховатым плеском коснулся вод Скрытого океана и сразу же скрылся из виду. Ему понадобится не менее трех часов, прежде чем он доберется до аванка. Беллис смотрела, как расходятся круги по воде, вызванные погружением аппарата, пока не почувствовала, что кто—то стоит у нее за спиной, повернулась и увидела Утера Доула.

Она нахмурилась и застыла в ожидании. Доул несколько секунд спокойно и молча разглядывал ее.

— Вы волнуетесь за вашего друга, — сказал он. — «Гранд—Ост» на время операции недоступен, но, если хотите, можете подождать Иоганнеса там.

Он отвел ее на корму «Гранд—Оста», в маленькую каюту, иллюминатор которой выходил на «Ходдлинг» — базу батискафоса. Доул, не сказав ни слова, вышел и закрыл за собой дверь. Беллис оказалась в комнате намного более комфортабельной и лучше обставленной, чем ее собственная, а через пять минут после ее прибытия стюард принес чай, хотя Беллис и не просила.

Беллис, глядя в воду, потягивала принесенную ей жидкость. Она была ошеломлена и ничего не понимала. Она никак не могла взять в толк, почему Доул так к ней снисходителен.

 

Поначалу в крохотной сферической кабине «Ктенофора», где, сгрудившись, дышали трое, было просто тепло. Все неловко толкали друг друга, заглядывая через ноги и руки соседей в маленькие иллюминаторы.

Свет рассеивался с удивительной скоростью, и Иоганнес с нервным волнением наблюдал, как ухудшается видимость. Они спускались вдоль одной из огромных цепей, державших аванка, проскальзывали мимо громадных звеньев, обвешанных, как шелухой, раковинами и многими поколениями водорослей. Спокойные рыбы с коровьими глазами исследовали их огни, поглядывали на незваных пришельцев, которые спускались вниз, разматывая шланг подачи воздуха и оставляя за собой пузыри.

По мере того как в море становилось темнее, цепь выглядела все более зловеще. Ее черные звенья стояли почти вертикально, вплетаясь друг в друга неожиданно непонятным и пугающим образом, формой своей многозначительно напоминая иероглифы.

На границе абсолютного мрака море казалось абсолютно спокойным; казалось, его не тревожат хищные потоки Скрытого океана. Экипаж батискафоса хранил молчание. В кабине теперь было довольно темно. На борту имелись хемические огни и фонари, но исследователи не хотели расходовать их запас на спуске — ведь видеть им будет нужно уже на дне. И потому они сидели в жуткой тесноте, в самой глубокой за всю их жизнь темноте.

В кабине было слышно только их дыхание да слабые стуки — стоило кому—то пошевелиться, как он натыкался на другого или на корпус «Ктенофора». Да еще шепоток нагнетаемого воздуха. Двигатель не работал — они спускались под воздействием силы тяжести.

Иоганнес, прислушиваясь к собственному дыханию и дыханию своих коллег, вдруг понял, что они подсознательно дышат синхронно, а это означало, что после каждого выдоха наступает пауза — мгновение, когда он на долю секунды мог себе представить, что, кроме него, здесь никого нет.

Они уже были гораздо глубже зоны досягаемости солнечного света. Их аппарат разогревал море. Тепло проникало из нагревателей в кабину, а через металлическую шкуру аппарата — в воду, которая мигом пожирала его.

Эта однообразная теплая тьма, монотонный шелест воздуха, хруст обивки, шуршание кожи не могли не воздействовать на время — оно разрушалось и кровоточило. Его мгновения не перетекали друг в друга, а рождались мертвыми. «Я выпал из времени», — подумал Иоганнес.

На миг он испытал приступ клаустрофобии, словно у него разлилась желчь, но он взял себя в руки, закрыл глаза (однако темнота, которую он нашел за смеженными веками, не утешила его — она была не гуще и не слабее той, от которой он бежал), сглотнул слюну и победил страх. Вытянув руку, Иоганнес нащупал стекло иллюминатора и поразился его холоду, его запотевшей, влажной поверхности — вода снаружи была как лед.

Прошло бессчетное число минут, мрак снаружи на миг разорвался, и экипаж вздрогнул, словно от иликтрошока, ошеломленно почувствовав, что время вернулось к ним. Мимо них проплывала живая лампа — некое существо с щупальцами, в перистальтической судороге вывернувшее наизнанку свое тело; облачив себя в свои люминесцирующие внутренности, оно устремилось прочь, и его скупое мерцание погасло.

Чион зажгла фонарь в передней части батискафоса, продолжавшего неуверенный спуск; его фосфоресцирующее сияние проливалось во мрак световым конусом. Люди внутри видели его границы так четко, словно те были отделаны мрамором. В свете фонаря не было видно ничего, кроме скопления какой—то мелкой взвеси, частиц, устремлявшихся вверх по мере погружения «Ктенофора». Видеть здесь было нечего — ни океанского дна, ни жизни, ничего. Эта высвеченная ими всесокрушающая пустота вгоняла экипаж в депрессию еще сильнее мрака. Они продолжили спуск, выключив фонарь.

Под воздействием давления металлический корпус начал потрескивать. Через каждые десять—двенадцать секунд раздавался новый пугающий треск, словно давление резко и дискретно возрастало от одной зоны к другой.

Чем глубже они погружались, тем сильнее становились эти удары, и наконец Иоганнес понял, что дело тут не только в аппарате, что трещит не только корпус батискафоса, но и само море, — все море, тонны воды со всех сторон, вибрирует, сотрясается в судорогах ответной дрожи от громоподобных ударов, идущих снизу.

Сердце аванка.

 

Когда огромный барабан на палубе «Ходдлинга» стравил заданное число миль кабеля, пришел в действие предохранитель и застопорил дальнейший спуск аппарата. «Ктенофор» подергивался в такт артериальным биениям вокруг него. Изнутри батискафоса сердце аванка казалось чем—то монолитным.

Чион включила фонарь. Три акванавта взглянули друг на друга и увидели лица цвета сепии, сплошь в капельках пота. В сумерках кабины вид у них был нелепый. С каждым ударом сердца, сотрясавшим батискафос, акванавты исполнялись страха и благоговейного трепета. Вокруг тесной кабины с ее манометрами и циферблатами пульсировала темнота.

Чион начала жать кнопки на пульте, завела перфокарты в аналитическую машину. У всех на мгновение замерло сердце, когда ничего не произошло, но потом сфера начала подрагивать в такт своим механизмам.

— Он в нескольких сотнях футов под нами, — сказала Чион. — Будем спускаться медленно.

С неторопливым стоном «Ктенофор» пошел вниз по кривой, в направлении к аванку.

Фонарь снова вернулся к жизни, пронзил воду холодным лучом. Иоганнес вглядывался в воду с ее взвесью мелких частиц и увидел, как она сотрясается вместе с биениями сердца аванка. Иоганнес подумал о миллионах тонн воды жаждущих сокрушить их, и во рту у него собралась слюна.

Внизу под ними что—то ожило — что—то похожее на призрак. Иоганнеса охватил ужас. Они спускались к огромной плоской зоне более светлой тьмы — к разорванному шероховатому полю, сделавшему себя видимым. Поначалу крайне слабое, оно делалось все плотнее, его нечеткие рваные очертания высвечивались фосфоресцирующим лучом. Осклизлое и неустойчивое, оно простиралось во все стороны; в нем виднелись пятна, наросты глубинного лишайника. Оно служило пристанищем глубоководной жизни. Иоганнес увидел слабое мерцание слепой угреобразной миксины, кургузых эхурианов, толстых, выбеленных трилобитов.

— Мы попали не туда, — низким голосом сказала Чион. — Мы опускаемся на дно.

Но не успела она произнести последнее слово, как голос ее надломился и перешел в дрожащий шепот — она поняла свою ошибку. Иоганнес кивнул — его обуяли благоговейный трепет и торжество, какие охватывают человека в присутствии божества.

Сердце аванка стукнуло еще раз, и подводный пейзаж сотрясло землетрясение — огромный кряж поднялся внезапно на двадцать футов, а вокруг него завертелся ил и мелкие взвешенные частицы. Плотный гребень стал распространяться по шишковатой поверхности вдаль, насколько хватало света фонаря, разветвляясь, двоясь и троясь, оставляя за собой след на ровной поверхности.

Это была вена.

Она наполнялась кровью, пульсировала, дыбилась, а потом снова опадала.

Батискафос вышел прямо на цель. Они находились над спиной аванка.

 

Даже Круах Аум, обычно сдержанный, казался ошеломленным. Все трое жались друг к другу, бормоча успокоительные слова.

Поле под ними было спиной животного.

«Ктенофор» медленно двигался в двадцати пяти футах над поверхностью тела аванка, над пространством между двумя венами. Иоганнес смотрел вниз сквозь гущу воды. Цвета аванка приводили его в восторг. Он ожидал увидеть анемичную белизну, но на пятнистой шкуре виднелись прожилки множества оттенков, закрученные спиральками вроде узоров на подушечке пальцев, — переливчато—серые, красные, желтоватые.

Местами шкура аванка была повреждена элементами упряжи, похожими на зубцы или рога, и вокруг этих ран торчали волосяные отростки, напоминавшие ветви деревьев. Чион осторожно вела батискафос между ними.

Они проходили над отверстиями — морщинистыми вкраплениями в теле аванка, которые вдруг непонятно почему увеличивались в размерах, разверзались дырами с ровными краями, пульсирующими туннелями, которые уходили внутрь животного, выстланные ячеистыми оболочками — каждая ячея размером с человека.

«Ктенофор» плыл над шкурой аванка, как пылинка.

— Боги милостивые, что же мы делаем? — прошептал Иоганнес.

Круах Аум наспех делал наброски и записи, а Иоганнес взирал на животное, которое он помог вызвать.

— У нас света всего на пару часов, — встревоженно заметила Чион.

Батискафос перевалил через небольшую рощицу волос высотой с колокольню и снова спустился между двумя выступами — возможно, концами жабр, или шрамами, или плавниками. Шкура аванка дыбилась и морщилась из—за подкожных процессов. Ее очертания медленно менялись — поверхность приобретала уклон.

— Мы приближаемся к его боку, — сказал Иоганнес.

Неожиданно соединительная ткань под ними круто пошла вниз, образуя мозолистую кожистую впадину, дно которой исчезало в темноте. Иоганнес услышал свое отрывистое дыхание, когда «Ктенофор» заскользил вниз, вдоль бока животного. Свет играл на слоях ячеек, на паразитах внезапно открывшихся исследователям в этой органической пропасти.

Громада пациента приводила их в трепет.

В тех местах, где шкура аванка наслаивалась сама на себя мясистыми складками, стали появляться морщины — десятки глубоких морщин, напоминающих кромки тектонических сдвигов и уходящих туда, где располагались то ли нога, то ли ласт, то ли хвост.

— Я думаю… — сказал Иоганнес, делая знак другим, — я думаю, мы сейчас увидим конечность.

По воде проходила судорога, а потом на время все опять успокаивалось. Морщины на коже появлялись все чаще. Здесь с каждым биением аванкова сердца проявлялась сеть огромных вен — замысловатая, словно трещины на разбитом стекле, — очерчивались горообразные мышцы. Свет спугивал крабов, которые опрометью бросались в складки аванковой кожи.

Вода была полна примесей. Свет выхватывал потоки матовой жидкости, напоминающей чернила.

— Что это? — прошептал Иоганнес, и Круах Аум что—то написал для него на листе бумаги.

РљСЂРѕРІСЊ.

Еще одно биение сердца — и вода наполнилась темной жидкостью. Она быстро растворилась, разойдясь во всех направлениях. Свет фонаря пробился через сгустки крови и засверкал на чем—то вдали — на плотной, ровной поверхности.

Акванавты замерли в изумлении — это была металлическая кромка армадской узды. На ее поверхности образовалась корка из останков ракушек, давно уже убитых давлением, и жизнеформ, обитающих на этой глубине. Один угол, один зажим охватывающей тело аванка упряжи.

— О боги, — прошептала Чион. — Может, это мы виноваты. Может, все дело в этих застежках, уздечках… может быть, они вызвали у него раздражение.

«Ктенофор» проплыл назад через сгустки крови над телом аванка. Кровь фонтанировала откуда—то позади возвышений на его шкуре.

— Смотрите! — воскликнул Иоганнес. — Вон там!

В двадцати футах под ними шкура аванка была содрана, и оттуда что—то сочилось. Это было похоже на раскопки — широкая рваная траншея глубиной не меньше тридцати футов и длиной во много ярдов, искривляясь, исчезала в темноте. Внутренние ее стенки представляли собой комковатую массу разрушенных ячеек, загрязненную остатками вязкого гноя. Сгустки полужидкой субстанции прямо на глазах отрывались от тела и устремлялись вверх, а за ними — лоскуты материи.

В самой глубокой части раны, в ее основании, фосфор высвечивал влажное красное мясо.

— Джаббер его задери! — прошипел Иоганнес— Неудивительно, что он остановился.

Круах Аум принялся что—то бешено писать, потом поднес клочок бумаги к свету. «Это для аванка ерунда — представьте себе его размеры, — прочитал Иоганнес. — Должно быть что—то еще».

— Смотрите, — прошептала Чион. — Кромки этой раны… Они не соприкасаются с уздечкой. Здесь что—то другое. — После этого на несколько секунд воцарилось молчание. — Мы что—то упустили.

 

Рваная кожа аванка поднималась СЃ обеих сторон РѕС‚ акванавтов, спускающихся РІ траншею РІ теле животного.

Словно исследователи какой—то затерянной реки, они намеревались обнаружить источник раны.

V—образный разрыв в аванковой плоти уходил далеко вперед, в темноте не было видно каких—либо признаков, что он кончается. С каждым ударом сердца вокруг начинал бить фонтан крови, ослепляя их на несколько секунд, пока вода не уносила загрязнение.