Майкл Хардт, Антонио Негри 11 страница

103Часть 1. Война

тра, независимые от государства и партийных аппаратов, как будто уже следовали предписаниям «культурной революции» в ее наиболее радикальной и выразительной форме.

Слабость китайской модели, особенно когда ее применя­ли вне пределов Азии, в основном была вызвана следованием данному образцу без должного понимания природы современ­ного китайского общества. Информация, поступавшая из Ки­тая, была минимальной, а попытки ее анализа - в целом слиш­ком слабыми, чтобы обеспечить поддержку определенной формы политической и военной организации⁹³. (Так, трудно представить себе, что именно имели в виду «Черные панте­ры», продавая копии маленькой красной книжицы Мао на ули­цах Беркли.) Кроме того, демократичный характер «культур­ной революции» осложняется и умеряется позицией самого Мао, так как, по крайней мере извне, создавалось впечатле­ние, что его призывы атаковать все формы власти парадок­сальным образом только укрепляли его собственное централь­ное положение и контроль над ситуацией.

Как кубинская партизанская, так и маоистская модель в глубине своей двойственны в том, что касается свободы и де­мократии. С одной стороны, в какой-то мере они отвечают стремлению к более демократичным организационным фор­мам и защищенности от централизованного военно-полити­ческого контроля. Но, с другой стороны, многообразная и де­мократичная природа партизанских движений обычно низводится к единению и централизации как в сфере функци­онирования самой военной организации, так и, что еще пе­чальнее, в фактически складывающихся политических формах. Контроль из центра и иерархия то и дело всплывают вновь. Следовательно, подобные модели партизанских движений лучше рассматривать в качестве переходных, учитывая, что они прежде всего обнаруживают сохраняющееся, но неудовлет­воренное стремление к более демократичным и самостоятель­ным формам революционной организации.

Признавая силу современных образов вооруженной на­родной борьбы, от народных армий до партизанских органи­заций, мы понимаем, насколько ошибочны теории, предпола­гающие независимость политического от общественного. Рассмот-

1.3. Сопротивление

рим, например, различие между политической и социальной революцией, которое проводит Ханна Арендт. Она иллюст­рирует его, ссылаясь на примеры Американской революции (как политической) и Французской (как социальной)⁹⁴. В кон­цепции Арендт принято отделять порыв к политическому ос­вобождению и демократии от требований социальной спра­ведливости и классового конфликта. Однако даже примени­тельно к революциям XVIII столетия, и особенно по мере прогресса модернити, такое разделение трудно сохранить: давление экономических, общественных и политических фак­торов отчетливо видно в каждом из революционных образ­цов, и сортировать их по отдельности - значит мистифициро­вать подлинные процессы вооруженной борьбы народа и партизанских движений. Между тем общая для подавления мятежей и государственных репрессий стратегия сводится к тому, чтобы стравливать все друг с другом: социальное - с по­литическим, справедливость - со свободой. Напротив, в дли­тельные периоды вооруженного сопротивления и борьбы за освобождение партизанские силы последовательно устанав­ливали все более тесные связи между политическим и соци­альным, к примеру - между антиколониальными освободитель­ными войнами и классовыми сражениями против капитализ­ма⁹'. В особенности это было заметно в ходе антифашистского сопротивления и антиколониального национального освобож­дения в XX столетии. По мере же нашего продвижения к по-стмодернити связь между социальным и политическим стано­вится еще отчетливей. Как мы вскоре убедимся, происхожде­ние движений сопротивления и классовых битв в эпоху постмодернити предполагает политическую природу обществен­ной жизни и использует ее в качестве ключа, подходящего ко всем движениям. Подобное предположение по существу яв­ляется базовым для понятий биополитики и биополитическо-^го производства субъективного. В этой точке неразделимо пересекаются друг с другом экономические, социальные и по­литические вопросы. В данном контексте никакая теоретичес­кая попытка установить автономию политического, отдельного °т социального и экономического, уже не имеет смысла.

105Часть 1. Война

Изобретение сетевых схваток

Если обернуться вспять на генезис современных револю­ций и движений сопротивления, то в моделях народной ар­мии и партизанских действий идея «народа» сыграла главную роль при установлении власти организации и легитимации случаев применения насилия. «Народ» есть форма суверен­ной силы, борющейся за замещение правящей государствен­ной власти и захват властных полномочий. Даже если мы имеем дело с революционными движениями, такая современная ле­гитимация суверенитета в действительности есть продукт узур­пации. Народ часто служит для обозначения чего-то среднего между согласием, которое дано населением, и управлением, осуществляемым суверенной властью, но в самом общем пла­не это слово всего лишь символизирует претензию на под­тверждение положения правящего руководства. Современная легитимация власти и суверенитета, даже в случаях сопротив­ления и восстания, всегда опирается на некий трансценден­тальный компонент независимо от того, идет ли речь (соглас­но Максу Веберу) о властном доминировании традиционного, рационального или харизматического видов. Неоднозначность идеи суверенности народа оборачивается некоторой двой­ственностью, поскольку развитие отношений, обеспечивающих легитимацию, всегда идет к тому, чтобы отдать приоритет вла­сти, а не населению в целом. Нечеткие взаимоотношения между понятиями «народ» и «суверенитет» объясняют отмеченное нами сохранение неудовлетворенности недемократичным ха­рактером современных форм революционной организации, признание того, что формы доминирования и власти, с кото­рыми мы боремся, вновь и вновь возрождаются внутри самих движений сопротивления. Кроме того, сегодня аргументы времен модернити в пользу легитимации насилия, осуществ­ляемого народом, во все большей степени страдают той болез­нью, о которой мы уже упоминали выше, рассуждая в терми­нах легитимации государственного насилия. Здесь тоже больше не действуют традиционные правовые и нравствен­ные доводы.

Возможно ли ныне представить себе такой новый процесс

1.3. Сопротивление

легитимации, который не полагался бы на суверенитет наро­да а опирался на биополитическую производительность мно­жества? Способны ли, наконец, новые организационные фор­мы сопротивления и восстания удовлетворить стремление к демократии, заложенное во всем опыте борьбы эпохи модер­нити? Существует ли механизм, не апеллирующий ни к како­му высшему авторитету и способный оправдать применение силы в борьбе множества за создание нового общества, осно­ванного на принципах демократии, равенства и свободы? Имеет ли вообще смысл рассуждать о войне, которую ведет множество?

В период модернити мы находим одну из моделей легити­мации, которая могла бы помочь нам ответить на подобные вопросы. Это та модель, что вдохновляет классовую борьбу. Мы здесь имеем в виду не столько проекты социалистических государств и партий, которые, конечно, создали свои собствен­ные формы суверенитета, а ежедневные битвы, ведомые сами­ми рабочими, то есть их скоординированные акты сопротив­ления, неподчинения и подрыва отношений доминирования на рабочем месте и в обществе в целом. Подчиненные классы, организованные для восстания, никогда не питали иллюзий по поводу легитимности государственного насилия, даже если они и прибегали к реформистским стратегиям взаимодействия с государством, принуждая его обеспечивать благосостояние общества и требуя юридического допущения, скажем, права на стачку. Они никогда не забывали, что законы, оправдываю­щие государственное насилие, представляют собой абстракт­ные нормы, поддерживающие привилегии господствующего класса (прежде всего - права владельцев собственности) и подавление остального населения. Для них было понятно, что насилие со стороны капитала и государства опирается на не­кую априорную идею. В то же время легитимация их классо­вой борьбы базировалась исключительно на их собственных интересах и стремлениях⁹⁶. Таким образом, классовая борьба оыла современным образцом имманентных основ легитима­ции в том смысле, что она не апеллировала ни к какой суве­ренной власти в оправдание своих действий.

Впрочем, мы не считаем, будто проблема оправдания тех

107Часть 1. Война

битв, которые ведет множество, может быть легко разрешена при изучении археологии классовых сражений или с помо­щью попыток установить некую жесткую связь с былым. Бит­вы прошлого могут дать нам некие важные примеры, однако новые измерения власти требуют и новых аспектов сопротив­ления. Кроме того, такие вопросы попросту не решаются пу­тем теоретической рефлексии. К ним следует также обратить­ся на практике. Нам нужно продолжить рассмотрение того генезиса, о котором мы уже говорили, и посмотреть, как отре­агировали на ситуацию сами политические движения.

После 1968 года долгий цикл схваток достиг своей куль­минации как в доминирующей, так и в подчиненной частях мира. Тогда форма сопротивления и движений освобождения стала радикально меняться. Эта перемена соответствовала изменениям, происходившим с рабочей силой и формами об­щественного производства. Прежде всего, соответствующие подвижки просматриваются в трансформации природы парти­занской войны. Наиболее очевидное изменение состояло в том, что партизанские движения начали перетекать из деревни в город', из открытых пространств в закрытые. Методы парти­занской войны стали приспосабливаться к новым условиям производства по завершении эры фордизма благодаря появ­лению информационных систем и сетевых структур. Наконец, по мере того, как партизанская война воспринимала черты биополитического производства и распространялась по всем тканям общества, она стала непосредственно выдвигать в ка­честве своей цели производство субъективного начала, при­чем имеющего черты экономические и культурные, матери­альные и нематериальные. Иначе говоря, речь шла не столько о завоевании сердец и умов, сколько об их создании в ходе конструирования не существовавших прежде сфер коммуни­кации, форм социального экспериментирования и новых спо­собов интеракции. В недрах такого процесса различима тен­денция к выходу за пределы современной партизанской модели к более демократичным сетевым формам организации.

Одним из принципов партизанской войны, присущих и маоистской, и кубинской моделям, было оказание предпочте­ния всему сельскому перед городским. В конце же 1960-х и в

13. Сопротивление

1970-е годы партизанские операции, особенно в Северной и Южной Америке и в Европе, стали все больше смещаться в городские центры⁹⁷. Восстания в негритянских гетто в США в 1960-е годы были, вероятно, прологом к урбанизации полити­ческой борьбы и вооруженного конфликта, которая произош­ла в 1970-е годы. Конечно, многие из городских движений указанного периода не перешли к полицентричной организа­ционной модели, типичной для партизанских движений. Вме­сто этого они по большей части придерживались старого цен­трализованного, иерархического шаблона традиционных военных структур. Отряд «Черные пантеры» и Фронт осво­бождения Квебека в Северной Америке, уругвайские «Тупа-марос» и бразильская «Акция национального освобождения в Южной Америке», а также «Фракция Красной армии» в Гер­мании и «Красные бригады» в Италии все без исключения являли собой пример устаревающей, централизованной во­енной структуры. В тот же период возникли городские дви­жения без центра или с несколькими центрами, организация которых напоминала современную партизанскую модель. В ка­кой-то мере в этих случаях тактика ведения партизанского боя была просто перенесена из сельской местности в город. Город - это джунгли. Городские партизаны изучили свою тер­риторию досконально, а потому они в любое время способны были собраться и напасть, а потом рассеяться и исчезнуть в своих убежищах. Однако в центре внимания были не атаки против господствующих сил, а во все большей мере сама по себе трансформация города. В городских битвах тесная связь между неповиновением и сопротивлением, саботажем и изме­ной, противодействием власти и избирательными проектами стала еще интенсивнее. Например, в Италии в 1970-е годы крупные баталии за автономию на какое-то время заметно из­менили ландшафт больших городов, высвободив целые райо­ны, где появились новые культуры и формы жизни⁹⁸.

Однако серьезная трансформация партизанских движе­ний в это время мало зависела от разницы между городской и сельской территорией. Точнее было бы сказать, что видимое Перемещение на городские пространства стало симптомом оо глубокого изменения. Принципиальное, серьезное измене-

109Часть 1. Война

ние имело место во взаимосвязи между организацией движений и организацией экономического и общественного производства^т. Как мы уже убедились, массовые армии промышленных фабрич­ных работников, чья деятельность строго регламентирована соответствуют централизованным боевым порядкам народной армии. А партизанские формы сопротивления соотносятся с крестьянским производством, которое распределено по сель­ской местности при относительной изоляции отдельных про­изводителей. Однако начиная с 1970-х годов методы и орга­низационные формы промышленного производства смести­лись к менее крупным и более подвижным трудовым единицам, к гибким производственным структурам. Такую перемену ча­сто именуют переходом от заповедей Г. Форда к отказу от них. Мелкие мобильные производственные единицы и гибкие структуры производства времен постфордизма в какой-то сте­пени повторяют полицентричную партизанскую модель, хотя таковая немедленно трансформируется технологиями, полу­чившими распространение по завершении фордизма. Сети информации, коммуникации и сотрудничества - главные оси постфордистского производства - постепенно подчиняют но­вые партизанские движения своей организационной логике. Эти движения не только прибегают к таким технологиям, как интернет, в качестве организационных инструментов. Они так­же применяют те же технологии как образцы для выстраива­ния собственных структур.

В определенной мере движения эпохи постмодернити доводят до логического завершения и укрепляют тенденцию к полицентризму, свойственную ранним партизанским моде­лям. Согласно классической кубинской формуле foquismo, или геваризма (наименование, производное от имени Че Гевары), партизанские силы полицентричны, состоят из многочислен­ных относительно независимых отрядов foco), однако такое разнообразие должно, в конце концов, свестись к единству, чтобы партизанские силы превратились в армию. Сетевая организация, напротив, строится на сохраняющейся множе­ственности отдельных элементов и коммуникационных сетей таким образом, что низведение ее до централизованной и объе­диненной командной структуры становится невозможным

1.3. Сопротивление

То

ПО

сть полицентричная форма партизанской модели преобразу­ется в сетевую форму, в которой центр отсутствует и суще-твует лишь несводимое воедино множество узлов в комму­никации друг с другом.

Одной из отличительных черт сетевой борьбы, которую ведет множество, как и у экономического производства пост-фордического типа, является то, что она происходит в сфере биополитики - другими словами, непосредственно создает новые субъекты и формы жизни. Конечно, военные организа­ции и прежде предполагали производство субъекта. Совре­менная армия производит дисциплинированного солдата, спо­собного выполнять команды подобно дисциплинированному работнику эпохи фордизма; и производство дисциплиниро­ванного субъекта в современных партизанских силах мало чем от этого отличается. Сетевая борьба, опять-таки подобно по-стфордистскому производству, не полагается на дисциплину аналогичным образом: ее главными ценностями выступают креативность, коммуникация и сотрудничество, побуждающее к самоорганизации. Конечно, такая сила нового типа сопро­тивляется врагу и нападает на него так же, как это всегда де­лали вооруженные силы. Однако центр ее внимания все боль­ше направлен вовнутрь - она производит новые субъекты и новые, склонные к экспансии жизненные формы в недрах соб­ственной организации. «Народ» уже не служит в качестве ос­новы, а захват власти у органов суверенного государства не является более главной целью. Демократические элементы партизанской структуры в сетевой форме более явно выходят на первый план, и организация становится в меньшей степе­ни средством и в большей - конечной целью как таковой.

Среди многочисленных примеров организации граждан­ской войны, которые относятся к исходу XX века, преоблада­ющее большинство, включая «красных кхмеров» в Камбодже, моджахедов в Афганистане, ХАМАС в Ливане и Палестине, Новую народную армию на Филиппинах, «Сендеро Лумино-со» в Перу, ФАРК и ЕЛН в Колумбии, было сформировано еще по устаревшим шаблонам. Речь шла либо о старой парти­занской модели, либо о традиционной централизованной во­енной структуре. Многие из этих движений, особенно потер-

Ы1

Часть 1. Война

певшие поражение, начали перестраиваться, обретая сетевые характеристики. Одним из повстанческих движений, которое смотрит вперед и демонстрирует переход от традиционной партизанской организации к сетевым формам, является пале­стинская интифада, которая началась в 1987 году и снова вспых­нула в 2000 году. Надежной информации относительно орга­низации интифады немного, однако, по-видимому, в этом восстании сосуществуют две модели¹⁰⁰. Во внутреннем плане мятеж организован молодыми бедняками на крайне ограни­ченном, локальном уровне вокруг местных лидеров и народ­ных комитетов. Забрасывание камнями и прямой конфликт с израильской полицией и властями Израиля, с чего началась первая интифада, быстро распространились на большую часть сектора Газа и на Западный берег реки Иордан. С внешней стороны восстание оформлено различными ранее сложивши­мися палестинскими политическими организациями, большин­ство из которых пребывало в изгнании в начале первой инти­фады и контролируется представителями старшего поколения. Очевидно, что на протяжении разных фаз интифады две эти организационные формы в неодинаковой степени влияли на восстание в целом. Одна из них внутренняя, а другая - вне­шняя, одна горизонтальная, автономная и рассредоточенная, а вторая - вертикальная и централизованная. То есть интифа­да имеет нечеткую организацию, которая смотрит и назад, на старые централизованные формы, и вперед, на новые рассре­доточенные структуры.

Борьба с апартеидом в ЮАР тоже иллюстрирует анало­гичный переход и сосуществование двух базовых организа­ционных форм, причем на протяжении гораздо более длитель­ного периода. Внутреннее сочетание сил, которые бросили вызов режиму апартеида и в конце концов свергли его, было чрезвычайно сложным и постепенно менялось. Однако начи­ная по крайней мере с середины 1970-х годов, когда произош­ло восстание в Соуэто, и на всем протяжении 1980-х годов наблюдалось широкое распространение горизонтальных сты­чек¹⁰¹. Гнев черных против доминирования белых, конечно, сплачивал различные движения, но они были организованы в относительно автономные ячейки, раскиданные по разным

1.3. Сопротивление

бщественным стратам. Важную роль играли студенческие оуппы. Профсоюзам ЮАР, имевшим за плечами долгую исто-ю активной борьбы, принадлежало центральное место. На протяжении этого периода баталии, носившие горизонталь­ную форму, характеризовались также динамичной связью с вертикальной осью более старых организаций, с традицион­ными лидерами, такими как Африканский национальный кон­гресс (АНК), остававшийся в подполье и изгнании до 1990 года. Можно трактовать контраст между автономной, горизонталь­ной формой и централизованным руководством как выраже­ние трений между организованными выступлениями (рабо­чих, студентов и других групп) и АНК. Однако, вероятно, мы прольем больше света на эту ситуацию, если признаем в ней напряжение, которое нарастает внутри АНК. Такое напря­жение сохраняется и некоторым образом копится со времени выборов 1994 года, приведших АНК к власти¹⁰². Следователь­но, как и интифада, выступления против апартеида колеба­лись между двумя организационными формами, что составля­ет переломную точку в прослеживаемом нами развитии всего процесса.

Сапатистская армия национального освобождения (САНО), впервые явившая себя в Чиапасе в 1990-е годы, слу­жит еще более наглядным примером подобной трансформа­ции: сапатисты - это тот стержень, на котором крепятся и ста­рая партизанская модель, и новая модель биополитической сети. К тому же на примере сапатистов очень хорошо видно, как экономический переход к постфордизму может с равным успехом осуществляться и на городских, и на сельских просто­рах, связывая местный опыт с глобальными выступлениями"". Сапатисты зародились и, по большому счету, остаются кресть­янским движением, в котором задействовано местное населе­ние. Тем не менее, они используют интернет и коммуникаци­онные технологии не только как способ распространения своих сообщений во внешнем мире, но также, по крайней мере в какой-то мере, как структурный компонент внутри собствен­ной организации, особенно ввиду ее расширения за пределы южной Мексики и выхода на национальный и глобальный уров­ни- Коммуникационным связям принадлежит центральное

ИЗЧасть 1. Война

место в представлениях сапатистов о революции, причем они постоянно подчеркивают потребность в создании именно го­ризонтальных сетей, предпочитая таковые вертикальным цен­трализованным структурам¹⁰⁴. Бесспорно, следует подчеркнуть, что данная организационная модель, не имеющая центра, на­ходится не в ладах с традиционной военной номенклатурой САНО. В конце концов, сапатисты сами себя именуют арми­ей, щеголяя военными титулами и рангами. Но если присмот­реться внимательнее, то нетрудно увидеть, что даже исполь­зуя традиционную разновидность латиноамериканской партизанской модели, включая ее склонность к образованию централизованной военной иерархии, на деле они постоянно обесценивают собственные иерархии, децентрализуя управ­ление употреблением элегантных инверсий и иронии, типич­ных для сапатистской риторики. (В сущности, саму иронию они возводят на уровень политической стратегии¹⁰⁵.) К при­меру, их парадоксальный девиз «подчинение команде» имеет щелью опрокинуть устоявшиеся иерархические отношения внутри организации. Руководящие посты замещаются в по­рядке ротации, а в центре как будто образуется вакуум влас­ти. Маркое, главный оратор и окруженный легендами кумир сапатистов, имеет чин помощника команданте, чем подчерки­вается его относительно подчиненное положение. Кроме того, сапатисты никогда не ставили целью нанести поражение го­сударству или претендовать на суверенную власть. Скорее они намереваются изменить мир, не прибегая к захвату власти¹⁰⁶. Другими словами, сапатисты применяют все элементы тради­ционной структуры, но затем перестраивают их, демонстри­руя в максимально точном смысле характер и направление перехода к постмодернити в организационных формах.

В последние десятилетия XX века появилось также мно­жество движений, особенно в Соединенных Штатах, которых нередко группируют под рубрикой «политики идентичности». Они изначально возникли на базе феминистских акций, выс­туплений геев и лесбиянок, а также борьбы с расизмом¹⁰⁷. Са­мой важной организационной чертой этих разнокалиберных движений является то, что они настаивают на своей автоно­мии и отвергают централизованную иерархию, лидеров или

1.3. Сопротивление

официальных представителей. С их точки зрения, партия, на­родная армия и современная партизанская организация - все это кажется несостоятельным из-за свойства подобных струк­тур навязывать единообразие, отказывать людям в признании _их различий и подчинять чужим интересам. По их заявлени­ям, если невозможна демократическая форма политической агрегации, которая позволяла бы им защитить свою автоно­мию и отстоять свои отличия, то они предпочитают сохра­нять обособленность, оставаться самими по себе. Упор на де­мократической организации и самостоятельности находит поддержку и во внутренних структурах этих движений, где мы можем наблюдать серию серьезных экспериментов по при­нятию решений методами сотрудничества, созданию скоор­динированных групп родственных объединений и тому по­добные шаги. В этом отношении возрождение анархистских движений, особенно в Северной Америке и Европе, сыграло важную роль в акцентировании рассматриваемыми группами стремления к свободе и демократической организации¹⁰⁸. Все эксперименты в области демократизации и отстаивания авто­номии, даже на самых низких уровнях, чрезвычайно благо­творны для будущего развития этих движений^1Ш.

Наконец, антиглобалистские движения, получившие рас­пространение от Сиэтла до Женевы, а также в рамках Все­мирных социальных форумов в Порту-Алегри и Мумбаи, ожи­вили противодействие войне. На сегодня они представляют собой наиболее наглядный пример распределенной сетевой организации. В событиях в Сиэтле, происходивших в ноябре 1999 года, как и в каждом из последующих крупных явлений подобного рода, особое удивление вызывает то обстоятель­ство, что группы, имеющие, как мы прежде считали, разные и даже противоположные интересы, смогли действовать вмес­те: защитники окружающей среды и профсоюзные деятели, ^анархисты и церковные группы, геи и лесбиянки наравне с теми, кто протестует против тюремно-промышленного комп­лекса. Такие группы не объединяются некой единой властью, очнее будет сказать, что они вступают во взаимодействие в Рамках сети. Общественные форумы, родственные группы и Другие формы демократичного принятия решений составля-

115Часть I. Война

ют основу этих движений, причем им удается действовать со­обща, опираясь на то, что их объединяет. Поэтому они сами себя называют «движением движений». Полное выражение автономии и специфики каждого сочетается здесь с впечатля­ющим соединением всех. Демократический принцип опреде­ляет как цель движений, так и их постоянную деятельность. Протестные движения против глобализации имеют явные ограничения во многих отношениях. Прежде всего, хотя их видение и устремления глобальны по своему охвату, до сих пор они привлекли существенное число сторонников только в Северной Америке и Европе. Во-вторых, до тех пор пока они будут оставаться просто движениями протеста, путеше­ствуя от одного саммита сильнейших мира сего к другому, им не стать основополагающей формой борьбы и самовыраже­ния альтернативы социальной организации. Не исключено, что подобные ограничения - лишь временные препятствия, и движения сумеют найти пути их преодоления. Однако для нашего изложения более важна форма этих движений. На се­годня они представляют собой наиболее развитый образец именно сетевой модели организации.

Этим мы завершаем свой обзор происхождения современ­ных форм сопротивления и гражданской войны. Они разви­вались сначала от отдельных партизанских восстаний и бун­тов к унифицированной модели народной армии; затем - от централизованной военной структуры к партизанской армии с множеством центров; и, наконец, от полицентричной моде­ли к распределенной, или полноматричной, сетевой структу­ре. Такова история, оставшаяся у нас за спиной. Во многих отно­шениях она трагична, полна жестоких поражений, но в то же время это и чрезвычайно богатое наследство, устремляющее в будущее надежду на освобождение и принципиальным об­разом сказывающееся на средствах его достижения.

На фоне обрисованного нами генезиса современного со­противления проявляются три руководящих принципа, или критерия, уже упомянутые в начале. Первый - это простое измерение эффективности в конкретных исторических усло­виях. Каждая форма организации должна ухватить шанс и воспользоваться исторической ситуацией, возникающей вви-

1.3. Сопротивление

сложившегося соотношения сил, чтобы максимизировать свою способность к сопротивлению господствующим формам власти, соревнованию с ними и их преодолению. Второй прин­цип состоит в необходимости соответствия формы политичес­кой и военной организации действующим моделям экономи­ческого и социального производства. Формы движений эволюционируют в согласии с изменением форм хозяйствова­ния. Наконец, что важнее всего, демократия и свобода посто­янно выступают как руководство к действию при развитии организационных форм сопротивления. На различных исто­рических этапах эти три принципа противоречили друг дру­гу в тех случаях, когда, к примеру, казалось, что следует по­жертвовать внутренней демократией и независимостью движений ради максимального наращивания их эффективно­сти, а также тогда, когда эффективность приходилось прино­сить в жертву интересам обеспечения демократичности или самостоятельности движения. Сегодня мы достигли момента, когда все три принципа совпали. Распределенная сетевая структура дает пример абсолютно демократичной организа­ции, которая соответствует господствующим формам эконо­мического и социального производства и кроме того служит самым мощным орудием против доминирующей структуры власти¹¹⁰.

В условиях сети легальность как таковая становится ме­нее эффективным и не столь уж важным критерием для про­ведения различий между движениями сопротивления. Тра­диционно было принято отдельно рассматривать формы со­противления, действовавшие в рамках закона и вне его. В пределах установленных правовых норм сопротивление служило нейт­рализации репрессивных аспектов права: рабочие забастов­ки, акты гражданского неповиновения и различные другие действия, оспаривающие сложившуюся экономическую и по­литическую власть, составляют первый уровень неподчине­ния. На втором уровне партии, профсоюзы и другие движе­ния, а также представительные органы, оседлав сложивший­ся правовой порядок, действуя одновременно в пределах закона ^и вне его, создали противовесы, составившие постоянный вы­зов правящей власти. На третьем уровне, оставаясь вне закон-