Экскурс 1. Метод: по стопам Маркса 9 страница

В громких протестах против политических и экономичес­ких особенностей глобальной системы, включая текущее со­стояние войны, которыми мы детально еще займемся, следует видеть мощные признаки кризиса демократии. Разнообразные протесты показывают, что демократию невозможно устроить или насадить сверху. Протестующие отвергают исходящие сверху демократические идеи, проталкиваемые обеими сто­ронами противостояния в «холодной войне»: демократия -это не непосредственное политическое лицо капитализма и не власть бюрократических элит. К тому же, ее не могут при­нести ни военная интервенция и смена режима, ни различ­ные ныне циркулирующие образцы «демократического тран­зита», которые обычно базируются на какой-то форме насаждения латиноамериканских каудильо. Последние лучше

3.1. Долгий путь демократии

доказали свою пригодность для порождения новых олигар­хий, нежели для демократических систем¹⁰. Все радикальные социальные движения после 1968 года указывали на искаже­ния в подобном отношении к демократии, которые переводят ее в тип власти, навязываемой и контролируемой сверху. Как они настаивают, демократия, напротив, может появиться толь­ко снизу. Вероятно, настоящий кризис понятия демократии, вызванный ее новым всемирным размахом, может послужить поводом, чтобы вернуться к прежнему ее значению как влас­ти каждого в интересах всех, то есть - к демократии без огово­рок, всяких «если» и «но».

Незавершенный демократический проект эпохи модернити

Нынешний кризис демократии отбрасывает нас к ранне­му периоду европейской модернити, в частности, в XVIII век. Ведь и тогда идея и практика демократии тоже оказались в кризисе из-за скачка в масштабе, и их пришлось разрабаты­вать заново. На заключительной стадии модернити вновь по­явились нерешенные проблемы, возникшие в ее начале. За­щитникам демократии в Европе и Северной Америке во времена ранней модернити противостояли скептики, которые уверяли их, что демократия, вероятно, была осуществима в формате афинского полиса, но становилась невообразимой на пространных территориях национальных государств эпохи модернити. Сейчас, во времена глобализации, сторонников де­мократии опять встречают скептики, которые утверждают, будто демократия, вероятно, была возможна в пределах наци­ональной территории, но ее невозможно представить себе в глобальном масштабе.

Конечно, революционные демократы XVIII столетия не предлагали просто вернуться к демократии в ее античных формах. Напротив, их задача, отчасти предполагавшая разре­шение проблемы масштаба, состояла в том, чтобы заново изоб­рести данный концепт и создать другие институциональные Формы и практики. В эпоху модернити при попытках преодо-^Ле! ь кризис демократии, как мы сейчас увидим в деталях, цен-

Часть 3. Демократия

тральная роль отводилась представительству. Впрочем, то об-/ стоятельство, что старая проблема возникла вновь, не означа­ет, будто прежнее решение может сгодиться и на этот раз. Др J. I гими словами, нет гарантии, что мы можем просто расширить формы представительства времен модернити, чтобы успешно решить новую проблему масштаба, стоящую перед нами. (Это будет темой главы 3.2.) Скорее, подобно революционерам ран­ней модернити, мы должны будем заново разработать демок­ратический концепт и создать новые институциональные фор­мы и практики, подходящие для нынешней глобальной эры. Такой проект концептуальной и практической разработки составляет главный объект последней части нашей книги.

Как уже отмечалось, проблема демократии в глобальном мире неотделима от еще одного вопроса эпохи модернити, на который так и не найдено исчерпывающего ответа, - войны. В первой части мы увидели, что один из ликов глобализации указывает на то, что сейчас война опять стала проблемой или, скорее, что дезорганизованное и незаконное насилие препят­ствует реализации существующих видов суверенитета. Мы имеем дело с глобальным состоянием войны, при котором на­силие может вспыхнуть где и когда угодно. При этом с точки зрения суверенитета особенно важно, что сегодня нет надеж­ных средств легитимации применения насилия или стабиль­ных группировок, увязывающих проявления насилия с лаге­рями друзей и врагов. Теория и практика суверенитета эпохи модернити возникли в ходе решений той же проблемы, а имен­но проблемы гражданской войны - и здесь мы снова попадаем назад - но уже в XVII, а не XVIII век. Размышления Гоббса о гражданских войнах в Англии и мысли Декарта по поводу Тридцатилетней войны в Германии - основополагающие мо­менты в основном потоке европейской мысли Нового време­ни. Гражданская война представляет собой негативный опыт, от которого отталкивается представление модернити о поли­тическом порядке. Конфликтная ситуация - «война всех про­тив всех» - это в реальности всего лишь очищенная, философ­ская концепция гражданской войны, спроецированная либо в прошлое, в доисторические времена, либо в сущность само-

3.1. Долгий путь демократии

_Го человека. В эпоху модернити суверенитет был призван по­ложить конец гражданской войне".

Однако нельзя забывать о двойственности и незавершен­ности решения проблемы гражданской войны, которое пред­лагает Гоббс. С одной стороны, он констатирует, что главной целью Левиафана является завершение длительных граждан­ских войн в Англии, то есть та суверенная власть, которую он предлагает, должна стать конституирующей, производя и вос­производя народ в качестве мирного общественного уклада и кладя конец войне всех против всех, которая равнозначна социальному и политическому хаосу. С другой стороны, вой­на - бурное время, когда зреют зачатки гражданской междоу­собицы и внешнего конфликта, - неизменно остается для Гоб­бса постоянно маячащей вероятностью, отчасти в силу того, что угроза войны и смерти - главное орудие, используемое для принуждения множества к подчинению власти суверена: protego ergo oblige (повинуются тому, кто обеспечивает защиту). Следует ясно понимать, что суверенитет эпохи модернити не кладет предела насилию и страху. Взамен он кладет предел гражданской войне, организуя насилие и страх в рамках внут­ренне непротиворечивого и стабильного политического по­рядка. Суверен становится единственным легитимным источ­ником насилия, проявляемого как против его собственных подданных, так и против других суверенных держав. Именно таким образом суверенное национальное государство и выс­тупало в эпоху модернити ответом на проблему гражданской войны.

Сегодня эта проблема возникает опять, но уже в гораздо более широком, глобальном масштабе. Современная война, переродившаяся в постоянную надзорную деятельность, под­держивающую основы административной власти и полити­ческого контроля, как и прежде, требует от утомленных наси­лием и страхом подданных подчинения. Но то, что проблема напоминает существовавшую в прошлом, еще не означает, что окажутся эффективными аналогичные способы ее решения.

проченный суверенитет национальных государств не сможет Положить конец глобальному состоянию войны. Наоборот,

^е°бходима иная, всемирная форма суверенитета. Именно в

291Часть 3. Демократия

этом, к примеру, состоит смысл предложенной Хантингтоном и уже рассмотренной нами парадигмы мирового конфликта между цивилизациями. Зная, как преуспела «холодная вой­на», упаковав всемирное насилие в сплоченные блоки и со­здав стабильный строй власти, Хантингтон хочет отвести та­кую же упорядочивающую роль цивилизациям: они сделали бы глобальный конфликт логичным, разделив национальные государства на устойчивые группы союзников и врагов. «Вой­на с терроризмом» тоже нацелена, хотя и несколько по-иному, на придание организованной формы всемирному насилию. Так называемые «коалиция решительных» и «ось зла» обозначают стратегии группирования национальных государств, то есть придания смысла проявляемому ими насилию посредством со­здания блоков. (Однако, как мы убедились в первой главе, оп­ределения терроризма, на которые при этом ссылаются, силь­но разнятся между собой в зависимости от точки зрения того, кто выдвигает соответствующие обвинения.) Ни одно из та­ких решений не кажется нам подходящим, но они, по крайней мере, обращаются к той проблеме, которая возникает для им­перской власти из-за всемирной гражданской войны. Итак, с такой точки зрения, прекращение гражданской войны не кла­дет конца насилию и страху. Речь идет всего лишь о придании им упорядоченности и их концентрации в руках суверена.

Повторим: то обстоятельство, что нынешние проблемы демократии и войны напоминают те, что возникли на заре эпохи модернити, не означает, будто прежние решения вновь докажут свою состоятельность. Когда мы оглядываемся на кон­цепции демократии, появившиеся в те времена, нам следует оценить не только то, сколь радикальным было их появление, но и то, сколь незавершенным остался демократический про­ект модернити. Революционеры XVIII столетия в Европе и в Соединенных Штатах воспринимали демократию ясно и про­сто: как власть каждого в интересах всех. Первым великим нововведением модернити относительно античной концепции демократии фактически стало именно придание ей универ­сального характера, ее полное распространение на каждого. Вспомним, к примеру, что в древних Афинах Перикл опреде­лял демократию как власть многих в противоположность вла-

3.1. Долгий путь демократии

_сти немногих (при аристократии или олигархии) или власти одного (при монархии и тирании)¹². В Европе и Северной Аме­рике XVII-XVIII веков это унаследованное понятие демок­ратии для многих трансформировалось в демократию для всех. В античном понимании демократия была таким же ограни­ченным концептом, как монархия и аристократия: те многие, кто имел власть, тоже составляли лишь часть всего обществен­ного целого. В противоположность этому, у демократии эпо­хи модернити нет ограничений, именно поэтому Спиноза и называет ее «абсолютной»". Шаг от многих до всех невелик в семантическом плане, но имеет чрезвычайно серьезные послед­ствия! С такой универсальностью приходят не менее ради­кальные концепции равенства и свободы. Мы только тогда можем править все вместе, когда имеем на то равные полно­мочия, вполне свободны в своих действиях и в выборе.

В скобках нужно заметить, что «демократию для всех» не стоит путать с понятием охлократии, то есть власти всех или целого, которую на протяжении всей истории политической теории неизменно осуждали как ложную производную воли, выраженной всеми. Критики тоталитаризма, проявившего себя в середине XX века, справедливо выступали против по­добного рода путаницы¹⁴. Однако, даже осуждая тиранию (при опоре в анализе на древнегреческое понимание разложения форм правления в полисе), эти критики так и не сумели под­няться до уровня поддержки демократии как образца угодно­го им правления. Конечно, в Европе господствовала тради­ция осуждения тирании (однако почти всегда только с аристократических позиций), а также осуждения тоталитариз­ма (но одновременно и самовыражения «каждого», то есть де­мократии личностей и множества).

Революции эпохи модернити не вызвали непосредствен­ной институционализации универсального понятия демокра­тии даже в национальных рамках. Исключение женщин, лиц, лишенных собственности, небелого населения и прочих от-Рицало универсальность претензии на «всеобщность». Дей­ствительно, идея всеобщей демократии так и не была инсти­туционализирована, хотя и послужила целью, которой Мохновлялись революции и баталии той эпохи. Можно счи-

293Часть 3. Демократия

тать исторический путь революций модернити прерывистым и неровным, но все же реальным продвижением к реализации идеи абсолютной демократии. Это своего рода Полярная звез­да, по-прежнему направляющая наши политические устрем­ления и действия.

Второй крупной новацией эпохи модернити в понимании демократии стала концепция представительства. Считалось, что представительство - это практический механизм, прису­щий модернити и способный обеспечить утверждение респуб­ликанского правления на обширных пространствах нацио­нальных государств¹⁵. Оно выполняет две противоречащие друг другу функции: связывает множество с властью и в то же время отделяет его от нее. Представительство - это дизъюнк­тивный (расчленяющий) синтез в том смысле, что одновремен­но соединяет и отрезает, пристегивает и разделяет"⁵. Нужно заметить, что многие из великих революционных умов XVIII века не только сдержанно относились к демократии, но даже всерьез боялись ее и сопротивлялись ей самым определенным и конкретным образом. Для них представительство выступа­ет в качестве своего рода вакцины, защищающей от опаснос­тей абсолютной демократии: оно дает общественному орга­низму небольшую, контролируемую дозу народного правления и тем самым страхует от грозных эксцессов со стороны мно­жества. Нередко авторы XVIII века прибегали к термину рес­публиканство, чтобы зафиксировать это дистанцирование от демократии.

Так, Жан-Жак Руссо в теории общественного договора трактует демократию и представительство сложным, амбива­лентным образом. С одной стороны, как он заявляет, народ республики должен располагать всей полнотой власти, при­чем каждый должен самым активным и непосредственным образом участвовать в формировании политического организ­ма и оказывать на него решающее влияние. С другой стороны, такое полноценное политическое участие умеряется тем сооб­ражением, что только в некоторых особых случаях демокра­тия действительно выступает как уместная форма правления во исполнение воли суверенного народа. Разным нациям уго­тованы неодинаковые формы власти, но, по его мнению, вЫ-

3.1. Долгий путь демократии

борная аристократия составляет наилучший и самый есте­ственный политической порядок¹⁷. «Если бы существовала на­ция богов, она управлялась бы демократически, - говорит Рус­со _ Столь совершенное правление не годится для людей»^|х. Таким образом, по крайней мере при первом чтении, мы при­ходим к выводу, что если представительство в сфере сувере­нитета представляется Руссо недопустимым, то применитель­но к власти оно терпимо и даже в большинстве случаев предпочтительно.

И все же, присмотревшись внимательнее, мы может убе­диться, что, вопреки заверениям в обратном со стороны само­го Руссо, его понимание суверенитета тоже содержит в себе идею о необходимости представительства. Это с особой оче­видностью следует из данного им пояснения, что суверенна только «общая воля» народа, а вовсе не «воля всех». Воля всех есть множественное выражение воли всего населения, кото­рое Руссо считает бессвязной какофонией, тогда как общая воля возвышается над обществом. Это трансцендентальное, единое выражение воли¹⁹. На основании замысла Руссо нам следует признать, что сама по себе общая воля - это представитель­ство, которое одновременно привязано к воле всех и отделе­но от нее. Связь между единством, трансцендентальностью и представительством иллюстрируется тем различием, которое Руссо проводит между народом и множеством. Народ лишь тогда суверенен для Руссо, когда объединен. Как он объясня­ет, народ возникает в результате сохранения или созидания единых привычек, обычаев и взглядов, вследствие чего насе­ление говорит одним голосом и действует по единой воле. Народу не присуще многообразие. Между тем, на деле населе­ние, возможно, так никогда и не устранит различия и не ста­нет говорить одним голосом. Единство народа можно создать, лишь приведя в действие механизм представительства, кото­рый отделяет народ от множества. То есть, вопреки тому, что народ как таковой сходится вместе, чтобы употребить суве­ренную власть, множество при этом не присутствует; его все-^Го только представляет народ. Итак, у Руссо власть каждого ^Парадоксальным, но, тем не менее, неизбежным образом низ-

295Часть 3. Демократия

водится до правления кого-то одного, которое осуществляет­ся через механизм представительства.

Авторы и сторонники американской конституции были гораздо откровеннее, чем Руссо, в своих опасениях перед д_е. мократией и тяге к отделению, обеспечиваемому представи­тельством. Например, для одного из авторов «Федералиста», Джеймса Мэдисона, концепция демократии характеризуется, как и народный суверенитет у Руссо, тем обстоятельством, что «народ сходится и осуществляет правление сам», то есть весь народ правит непосредственно, свободно и равноправно²⁰. Мэдисон находит такую демократию опасной. Вслед за Руссо, он боится, что в народе возникнут различия - не только инди­видуальные, которые легко проконтролировать, но также раз­личия коллективные, то есть фракционность. Как пишет Мэ­дисон в «Федералисте №10», фракция меньшинства не составляет для демократии серьезной проблемы, так как боль­шинство способно ее контролировать. Однако у демократии нет механизма, чтобы проконтролировать фракцию большин­ства. По мнению Мэдисона, у демократического множества как такового отсутствует механизм мышления, осмотритель­ной или нравственной оценки для организации различий: последние немедленно и неизбежно выливаются в конфликт и тиранию. Мэдисон доказывает, что представительная схема, заложенная в американской конституции, является надежной гарантией от деспотизма большинства в рамках республики. Тут вопрос масштаба выходит на первый план. Согласно известным аргументам, в ограниченных пространствах древ­негреческих городов-государств демократия была осуществи­ма, тогда как практические запросы, возникающие из-за об­ширных современных национальных государств, требуют ее укрощения с помощью представительных механизмов. Таким образом, демократия годится для немногочисленного населе­ния, а представительство - для пространных территорий и большого населения²¹. В XVIII веке в Соединенных Штатах многие авторы, не разделявшие федералистских мнений, ис­пользовали противопоставления между демократией и пред­ставительством для критики предложенной конституции и идеи сильного федерального правительства. Они отдавали

3.1. Долгий путь демократии

предпочтение небольшим независимым штатам, поскольку малый масштаб создает условия, пригодные для демократии лди, по крайней мере, для представительства в небольших пропорциях, когда каждый делегат выступает от лица относи­тельно немногих людей²². Федералисты были согласны, что представительство составляет препятствие для демократии -д\я всеобщего, равного и свободного правления всех, - и как раз в силу этого поддерживали его! Огромная протяженность современных национальных государств, особенно Соединен­ных Штатов, не мешает эффективному правлению, а, напро­тив, составляет большое преимущество! Представители, слиш­ком близкие к тем, от чьего лица они выступают, не обеспечивают адекватного защитного барьера против демок­ратии; представительство должно быть достаточно удаленным, чтобы удерживать на расстоянии опасности, связанные с де­мократией, и все же не столь далеким, чтобы у представите­лей не было вообще контактов с людьми, ими представляемы­ми. Нет необходимости, чтобы представители детально знакомились с теми, кого представляют, на месте («Федера­лист №56»). Важнее «заполучить в качестве правительства тех, кто обладает наибольшей мудростью и понимает, в чем состо­ит общественное благо, и наилучшими качествами, чтобы его добиваться»²³. Мэдисон настаивает, что схема представитель­ства, согласно которой правят немногие, не является ни оли­гархией («Федералист №57»), ни аристократией в британском стиле («Федералист №63»). Вероятно, она ближе всего к тому, что Руссо называет выборной аристократией, противопостав­ляя ее наследственным или естественным аристократическим формам. Мэдисон, бесспорно, согласен с точкой зрения Руссо, что «наилучший и самый естественный порядок вещей состо­ит в том, чтобы множеством управляли мудрейшие»²⁴. В этих Дискуссиях мы вновь можем обнаружить сущность представи­тельства: оно связывает граждан с правительством и в тоже ^время отделяет их от него. Новая наука основана на таком Дизъюнктивном синтезе.

Ослепительно ярким элементом этих рассуждений XVIII ^Века является то, что они со всей отчетливостью подводят к ^Вьш°Ду, что демократия и представительство не ладят друг с /

297Часть 3. Демократия

другом. Когда наши полномочия передаются группе правите­лей, то с этого момента все мы не занимаемся управлением, мы уже отделены от власти и правительства. Несмотря на это противоречие, уже в начале XIX века представительство ста­ло определять демократию эпохи модернити до такой степе­ни, что с тех пор невозможно помыслить ее без какой-то фор­мы представительства. Оно воспринимается не как защита от демократии, а как ее необходимое дополнение. Как говорят, чистая демократия, возможно, хороша в теории, но на прак­тике относительно слаба. Только в соединении с представи­тельством демократия дает достаточно сильную, стойкую суб­станцию - подобно тому, как к железу добавляют углерод, что­бы получить сталь. «Новая наука», объявленная федералистами своим вкладом в создание новой нации и эпохи модернити, в чем-то походила на теорию современной металлургии. К1830-м годам Алексис де Токвиль мог называть «демократией» в Америке ту же схему представительства, которую за 50 лет до этого отцы-основатели считали защитой от опасностей демок­ратии. Сегодня господствует еще более расплывчатое пред­ставление о демократии. Вспомним, например, определение, которое не так давно сформулировал Джозеф Най, ведущий автор в области либеральной политической теории: «Демок­ратия - это правление должностных лиц, которые подотчет­ны и могут быть смещены большинством народа, на террито­рии, на которую распространяется их юрисдикция»²⁵. Как да­леко мы ушли от взглядов XVIII столетия!

Поскольку представительство теперь до такой степени мо­нополизирует область политической мысли, полезно будет составить резюме по поводу его разных типов, чтобы увидеть различия между ними. Вслед за Максом Вебером мы можем различить, в зависимости от степени разделения делегатов и тех, кого они представляют, три базовых типа представитель­ства: присваиваемое, свободное и «по наказам»²".

Присваиваемое представительство (appmprikrte Representation) -это тип, при котором связь между представителями и пред­ставляемыми самая слабая, а разделение наибольшее. При этом уполномоченные никаким прямым образом не избираются, не назначаются и не контролируются теми, кого они представля-

3.1. Долгий путь демократии

 

_т По существу они просто сами истолковывают интересы и волю тех, от кого делегированы. Вебер называет такую форму присваиваемым представительством, поскольку представите­ли присваивают себе все полномочия по принятию решений. Нужно отметить, что и такие уполномоченные не вполне са­мостоятельны, так как представительство, как и всякое власт­ное отношение, имеет две стороны, и представляемые всегда располагают какими-то средствами, которые позволяют им отказаться от этих отношений или их изменить, однако в дан­ном случае такие средства самые косвенные и слабые. Мы мог­ли бы также назвать этот тип патриархальной репрезентацией, так как само название передает в таком случае ощущение того, как феодальный лорд представлял крестьян из своего помес­тья. Действительно, в американской конституции предпола­галось, что черные рабы, женщины и дети будут представле­ны именно подобным способом²⁷. Как мы увидим далее в не­сколько ином контексте, патриархальное, или присваиваемое, представительство также характеризует то, каким образом сегодня наднациональные организации, подобные МВФ и Все­мирному банку, представляют интересы стран, подобных Та­иланду или Аргентине. Во всех этих случаях представители явно находятся на удалении от представляемых ими общнос­тей, которые могут оказывать на них лишь слабое и косвенное влияние, и сами интерпретируют интересы последних.

Свободное представительство (frew Reprdsentation) занимает срединную позицию. Оно типично для парламентских систем, в которых те, кого представляют, имеют некий прямой кон­такт с делегатами, но контроль над ними чем-то скован или ограничен. Так, в большинстве избирательных систем выбор или контроль со стороны представляемых ограничивается прежде всего во времени. Ведь соответствующая связь уста­навливается только раз в два или четыре года, а то и раз в шесть лет. В период между выборами делегаты относительно независимы, они не получают инструкций от представляемых ^и не консультируются с ними, а потому Вебер называет этот тип «свободным», чтобы подчеркнуть относительную автоно­мию делегатов. Ясно, что свобода делегатов обратно пропор­циональна степени свободы выбора или контроля, которой

 

Часть 3. Демократия

располагают представляемые. Их власть, к примеру, также \ ограничивается принуждением к выбору из определенного круга кандидатов. Конечно, их влияние еще больше ограни­чивается и становится к тому же частичным, а делегаты, соот­ветственно, ощущают дополнительную свободу с каждой оче­редной ступенью отделения от представляемых, подобно тому, в какой мере, скажем, политический назначенец представля­ет тех, кто избирал назначившее его должностное лицо. Та­ким образом, мы могли бы сказать, что представители на Ге­неральной Ассамблее Организации Объединенных Наций выступают от лица различных национальных групп населе­ния, пребывая во второй степени отделения от них. При на­растании ограниченности или неполноты представительства и степеней разделения между представителями и представля­емыми этот его тип все сильнее смыкается с формой патриар­хальной, или присваиваемой.

Когда делегирующие контролируют своих делегатов по­стоянно, такую систему характеризует то, что Вебер называет представительством по наказам (gebbndene Representation). Раз­личные механизмы, создающие более прочное сцепление и вы­нуждающие представителей постоянно подчиняться инструк­циям тех, кого они представляют, ведут к снижению самостоятельности делегатов²⁸. Например, частые выборы и тем более постоянная возможность отзыва делегатов подры­вают временные ограничения, связанные для избирателей с периодичностью выборов. Наращивание возможностей для всех членов общества выступать в качестве представителей также ослабляет ограничения власти представляемых. Нако­нец, когда гражданам дан больший простор для участия в при­нятии государственных решений, «представительский разрыв» сокращается. Процедуры участия в распределении бюджет­ных расходов в некоторых бразильских городах, таких как Порту-Алегри и Белен, - вот пример механизма по сокраще­нию подобного разрыва²⁹.

Предложенная Вебером типология представительства могла бы немедленно спровоцировать постановку политичес­кой задачи: работать над переделкой всех патриархальных, или присваиваемых, форм представительства в ограниченные,

3.1. Долгий путь демократии

_свободные формы и, в свою очередь, переработку этих огра­ниченных моделей в непосредственные формы работы деле­гатов по наказам. В итоге контакт между представляемыми и их представителями становился бы все прочнее. Нет сомне­ний, что подобные попытки улучшили бы нынешнюю полити­ческую ситуацию, но с ними не добиться реализации обеща­ний демократии эпохи модернити, то есть правления каждого для всех. Каждый из названных типов - присваиваемый, сво­бодный и по наказам - возвращает нас к проблеме двойствен­ной природы представительства, которое одновременно свя­зывает и разделяет. Три формы обозначают в различных пропорциях сочетание двух функций, которые необходимы для суверенитета. Институты политического представитель­ства должны позволить гражданам (по крайней мере, некото­рым) выражать свои неоднородные устремления и требова­ния, в то же время давая государству простор для их слияния в сплоченное единство. Делегат, с одной стороны, служит тому, кого он представляет, а с другой - привержен единству и дей­ственности суверенной воли. Как мы еще убедимся в этой кни­ге, из императива суверенитета следует, что, по здравому раз­мышлению, править может только кто-то один. Демократия снова требует радикальных новшеств и свежей науки.

Восстание должников

Жена Джона Адамса, Абигайль, была очень сердита на Томаса Джефферсона. Легко ему было выпись-тать красивые фразы, сидя в далекой Франции! А дома в Массачусетсе дела шли из рук вон плохо. Соединенные Штаты, едва возникнув, переживали первый се­рьезный бунт на своей территории. Летом 1786 года Высший суд штата Массачусетс инициировал процесс по лишению фермеров-оолжников права выкупа заложенного ими имущества в округе Гем-^пшир, наложив арест на их скот и землю. Фермеры призвали влас-^ти штата напечатать побольше денег, как это сделали в °°-Айленде, чтобы освободить их от долга, но законодатели шта-^Ща осталисьглухи к этим призывам. Народное ополчение из полу­тора сотен вооруженных фермеров, многие из которых были вете-нами Войны за независимость, воспрепятствовали судьям в

301З.Де.

проведении заседаний и аресте фермерской собственности; в гороМ ке Большой Баррингтон они ворвались в окружную тюрьму и осво~ бодили должников. Даниэль Шейс, бывший командир в Континен­тальной армии, позже стал известен как лидер восставших.

Абигайль Адаме написала из Лондона своему другу Томасу Джеф. ферсону, который был послом во Франции, и самым драматичным образом обрисовала беспорядки, устроенные должниками в ее род. ном городке: «Невежественные, мятежные головорезы, без чести ц совести, увлекли сбитую с толку толпу своим примером под предло­гом нанесения им мнимых обид». Томаса Джефферсона эти собы­тия не взволновали, и он ответил в возвышенном духе, чем сильно поразил Абигайль Адаме: «В некоторьи случаях дух сопротивления правительству так ценен, что я хотел бы, чтобы он никогда не испарялся... Небольшой бунт время от времени не помешает»'®. После этого Абигайль Адаме на несколько месяцев прервала регуляр­ную переписку с Джефферсоном, а бунт на самом деле закончился плохо для всех, кто оказался к нему причастен. Законодательное собрание Массачусетса приостановило действие закона о неприкос­новенности личности и разрешило тюремное заключение на нео­граниченное время без судебного разбирательства, чтобы облегчить подавление беспорядков. На протяжении следующего года восстав­ших фермеров преследовали, многих из них задержали, а человек де­сять казнили. Но положительное мнение Томаса Джефферсона о восстании не было поколеблено известиями о примененном наси­лии. Полковнику Смиту, зятю четы Адаме, он написал: «Древо сво­боды периодически нуждается в том, чтобы его поливали кровью патриотов и тиранов. Это естественное удобрение»³¹.