Экскурс 1. Метод: по стопам Маркса 10 страница

У нас не столь положительный взгляд на кровопролитие и вос­стание при всех и всяческих обстоятельствах, какой демонстриру­ет Джефферсон в этих письмах. На деле нет никакого резона пре­возносить вооруженных фермеров из ополчения Шейса как демократическую силу в юной республике. Полезнее признать в этом бунте симптом экономического противоречия, свойственного Со-единенным Штатам с момента их зарождения. В конце концов* мятеж возник из-за тех долгов, которые фермеры никак не мой* вернуть. США, вопреки всей своей риторике равенства, представ' ляли собой общество, разделенное на классы, а их конституция^* многих отношениях служила делу сохранения имущества богачей

3.1. Долгий путь демократии

Восстание задолжавших фермеров стало убедительным признаком этого противоречия.

Случай повторения эпизодов из истории формирования Соеди-ненных Штатов усматривается в том, как сегодня складывается глобальная система. Беднейшие страны, включая большинство аф­риканских государств к югу от Сахары, страдают от бремени на­ционального долга, который они не надеются когда-нибудь выпла­тить. В этом состоит противоречивость нынешней глобальной системы. Долг - один из факторов, из-за которых в этом мире бедные остаются бедными, а богатые продолжают богатеть. Мож­но представить себе, что когда-нибудь, причем в недалеком време­ни, это противоречие возбудит нечто вроде всемирного восстания должников под водительством нового Шейса, которое не только повергнет в ужас дам, подобньи Абигайль Адаме, но и даст выход грандиозной разрушительной силе. Нескончаемая задолженность в хозяйственной системе, призванная поддержать сложившееся рас­пределение богатства, - это готовый рецепт для отчаянньи, на­сильственных актов. Трудно набраться оптимизма, какой испы­тывал Джефферсон, по поводу подобной перспективы. Пролитая кровь мирового пожара вряд ли послужит удобрением для древа сво­боды. Мы много выиграли бы, если бы стали искать иньт средств, чтобы победить систематическое неравенство и противоречия в мировой системе прежде, чем действительно разразится какая-то буря насилия.

Нереализованная демократия социализма

В истории модернити политическое представительство при социализме развивалось параллельно либеральному и конституционному представительству и в конце концов по­терпело аналогичный крах. Несмотря на ряд попыток, социа­лизму не удалось выработать самостоятельные и оригиналь­ные идеи или формы политического представительства, чтобы избежать тех нездоровых выдумок, которые неотступно пре­следовали представительные институты на всем протяжении Истории суверенитета эпохи модернити. Конечно, сначала в ^с°Циалистической традиции были многообещающие элемен­ты. Прежде всего, социалистические движения критиковали

Часть 3. Демократия

понятие «автономии политики», на которое опиралась буржу­азная концепция государства. Демократия должна была прий­ти снизу, чтобы нейтрализовать государственную монополию на власть. Во-вторых, социалистические движения признава­ли, что разделение политического представительства и хозяй­ственного администрирования есть ключ к структурам угне­тения. Приходилось искать путь, позволяющий демократично сочетать инструменты политической власти с хозяйственным управлением в обществе. Однако, вопреки обнадеживающе­му началу, история социалистической политики часто спуска­лась с высот по другим, менее благоприятным тропам.

В конце XIX и начале XX веков социалисты и коммунис­ты, социал-демократы и большевики по-разному, но созвучно выдвинули идею партии как альтернативы традиционным способам институционального представительства. Они воспри­нимали государство, даже в его представительной разновид­ности, как диктатуру правящего класса, как политический ап­парат для господства над рабочим классом. Партия должна была стать авангардом, такой организацией, которая могла свести рабочий класс с интеллигенцией и активными деяте­лями из других слоев населения для формирования полити­ческой силы, компенсирующей отсутствие у рабочих предста­вительства, чтобы исправить их незавидное положение. Партия должна была выступать от имени тех, кто лишен пред­ставительства. Считалось, что она будет обособлена от рабо­чего класса и останется вне логики как капиталистической экономики, так и узко понятого буржуазного общественного порядка. Эта концепция партии-авангарда ясно указывала на связь социализма и коммунизма с якобинской традицией, по­скольку она возрождала руководящую роль элиты, которую радикальная и прогрессивная часть буржуазии выразила в якобинстве. С такой точки зрения, партия рабочего класса должна была поднять флаг якобинства, очистив его от классо­вых интересов буржуазии и связав с новыми интересами про­летариата: власть - пролетариям, государство - коммунистам!

Наиболее радикальные представители социализма, ком­мунизма и анархизма в конце XIX и начале XX веков были единодушны в критике парламентского представительства, как

3.1. Долгий путь демократии

_й в призыве к отмене государства. Парижская коммуна 1871 года стала для Маркса, Ленина и многих других первым при­мером нового демократического опыта управления. Коммуна, бесспорно, еще представляла собой представительную власть, однако Маркса особенно вдохновляли механизмы, учрежден­ные коммунарами для сокращения разрыва между представи­телями и представляемыми. К ним относились: декларация всеобщего избирательного права, возможность отзыва деле­гатов в Коммуне в любой момент своими избирателями, на­значение депутатам равной платы с рабочими, а также пред­ложение о свободном и всеобщем образовании'¹. В Коммуне полагали, что каждый шаг, сокращающий разрыв между пред­ставителями и представляемыми, ведет к отмене государства, а значит и к разрушению преграды между суверенной властью и обществом. Стоит отметить, что концептуализация представи­тельства и демократии, вдохновленная опытом Коммуны, в сущности, незначительно отличалась от соответствующих взглядов революционеров XVIII столетия. Действительно, при ретроспективном рассмотрении трудов Маркса и Лени­на о Парижской коммуне особенно удивляет то, как сильно их демократическая риторика напоминает работы предшеству­ющих авторов. Маркс, к примеру, приветствовал Коммуну как правительство «народа, осуществляемое народом», а Ленин усматривал в ней шаг, приближающий «более полную демок­ратию», при которой делегаты «несут прямую ответственность перед своими избирателями»³⁴.

Еще одно направление поиска новых способов полити­ческого представительства предполагало создание механиз­мов, которые давали бы пролетариату непосредственную роль в экономическом управлении и социальном администрирова­нии. К самым важным опытам такого рода демократической репрезентации в социалистической и коммунистической тра­диции относились разные типы коллегиальных органов уп­равления и власти, включая советы и так называемые совеща­ния (Rat)'*. В совещаниях и советах видели механизмы, позволявшие радикально укрепить связь множества с управ­лением и его участие в нем. Промышленные рабочие, солдаты ^и крестьяне - все должны были быть представлены собствен-

305Часть 3. Демократия

ными советами. Ни в социал-демократическом опыте, завис­шем между коллективными организациями трудящихся и ил­люзиями самоуправления, ни в большевистском опыте, при котором велась постоянная борьба за хозяйственное и поли­тическое выживание, советы в реальности не имели успеха в создании новых образцов представительства. На этих сове­щаниях и советах людей, составлявших социальную базу, при­зывали принести еще большие жертвы во имя завода, обще­ства и государства в ответ на обещания более широкого участия в управлении ими. Правда, людей всегда держали отдельно, на расстоянии от суверенной власти, а со временем их участие и представительство стали совсем эфемерными. Таким обра­зом, антидиктаторские инициативы и требования прямой де­мократии со стороны социалистических и коммунистических движений не получили продолжения.

Нужно учесть, что требования прямой демократии и са­моуправления звучали громче всего в социалистических и коммунистических движениях на стадии индустриального развития, когда профессиональные пролетарии занимали до­минирующее положение в организации капиталистического производства, то есть примерно с конца XIX по начало XX веков. Тогда промышленным рабочим был знаком каждый аспект технологического процесса и понятен весь цикл про­изводства, так как они были его стержнем. В результате даль­нейшего развития промышленной революции в XX веке, ког­да появился конвейер и рабочие все больше дисквалифици­ровались, призыв к рабочему самоуправлению почти естественным образом сошел на нет. Впоследствии проекты введения самоуправления уступили место концепции плани­рования как механизма коррекции (но не замещения) капита­листической организации труда и рынка.

В последующие десятилетия XX века демократические со­циалистические партии как в Европе, так и в других регионах мира, интегрировавшись в капиталистическую систему, отка­зались даже от декоративного представительства и защиты рабочего класса. Что касается коммунистов, то в новых проле­тарских государствах они в основном были выметены прочь. Возглавлял этот процесс Советский Союз. Чтобы гарантиро-

3.1. Долгий путь демократии

вать легитимность советской власти, там изображали дело так, будто она представляет весь народ и будущее человечества в целом. Прислушайтесь, к примеру, к надеждам на утопичес­кое коммунистическое будущее, на которые СССР вдохновил французского поэта Луи Арагона. Бродя по московским ули­цам, Арагон восклицает: «.. .ici j'ai tant гкуй marchant de l'avenir / qu'il me semblait parfois de lui me souvenir» («я так мечтал бро­дить здесь в будущем, что иногда как будто вспоминал его»)*. Однако в Советском Союзе и других социалистических госу­дарствах представительство не устояло на уровне буржуазных стандартов. Со временем оно, теряя последние элементы свя­зи с множеством, деградировало и ужалось до фикции демаго­гического контроля и популистского консенсуса. Деградация демократического представительства стала одним из важных факторов, способствовавших бюрократической централизации социалистических режимов в Восточной Европе в конце 1980-х годов. Такой провал обусловливался не только историчес­кими обстоятельствами, но и теоретической ограниченностью. Даже в своих наиболее радикальных формах социализм и ком­мунизм не предложили фундаментально новых концепций представительства и демократии, а в результате воспроизве­ли основополагающее ядро буржуазной концепции суверени­тета, парадоксальным образом увязнув в необходимости обес­печить единство государства³⁷.

Мы вовсе не утверждаем, будто в коммунизме и социализ­ме не было глубокого демократического наполнения или что оно не достигало зачастую мощного и трагического выраже­ния. К примеру, в ранние годы советской власти проводились многочисленные социальные, политические и культурные эк­сперименты, питавшиеся представлениями о создании ново­го, более демократичного общества, в особенности в том, что касалось освобождения женщин, перестройки крестьянского мира и художественных новаций'⁸. Теоретики права ранне-советского периода, такие как Евгений Пашуканис, усматри­вали возможность выйти за рамки частного права и транс­формировать публичное право в институциональную систе­му, основанную на совместном пользовании собственностью³⁹. В Китае и на Кубе тоже было немало подобных примеров. На

Часть 3. Демократия

разных этапах своего развития каждая из этих стран прово­дила оригинальные эксперименты по демократическому уп­равлению производством и обществом, отвергавшие бюрок­ратический, сталинский образец. От них исходили и планы технического и хозяйственного содействия борьбе с колониа­лизмом и империализмом в «третьем мире». Задолго до появ­ления многих сегодняшних гуманитарных НПО кубинские врачи лечили тропические заболевания повсюду в Латинской Америке и Африке. Временами утопичные коммунистические и социалистические устремления направляли деятельность институтов социалистических режимов и заставляли их учи­тывать в процессе управления прежде всего критерий соци­альной справедливости. А в целом коммунистические и соци­алистические движения и партии часто защищали демокра­тию - как в Европе и в Северной и Южной Америке, так и в Азии и в Африке, а также по обе стороны «железного занаве­са» - от нападок фашизма и реакции, начиная со сталинизма и заканчивая маккартизмом. Однако мечты о социалистическом и коммунистическом представительстве оказались иллюзор­ными. Еще раз вспомним Арагона: «On siurira de nous d'avoir aimft la flame / au point d'en devenir nous mrane l'aliment» («мы достойны насмешек потому, что обожали пламя - и сгорели в нем)»⁴⁰.

Макс Вебер был среди тех, кто прекрасно понимал: со­циалистическая организация труда, в конечном счете, подчи­нится тем же законам, что и при капитализме. Эти законы бу­дут, к тому же, сочетаться с аналогичными представлениями о представительстве⁴¹. Такое сходство вытекало не только из его наблюдений за сходными чертами в организации партий и выполнением ими бюрократической миссии (на что указал Роберт Майкле, с которым Вебер, конечно, был согласен). Ве­бер проник в суть проблемы гораздо глубже. Он отталкивался от того факта, что, как он говорил, нельзя рассуждать о поли­тике (и демократическом представительстве), не затрагивая социальную политику, в силу чего представительство остает­ся принципиально важным инструментом посредничества и выражения общественных интересов при любой сложной си­стеме общественного управления, будь то социалистической

3.1. Долгий путь демократии

_ч„ капиталистической. Социализм в любой форме непремен­но требует управления капиталом - вероятно, не в частнопред­принимательском или индивидуалистическом виде, но всегда контексте одной и той же безжалостной логики инструмен­тальной рациональности жизни. Поскольку модернистская концепция представительства точно соответствует такой ло­гике рационализации, социализм не мог обойтись без нее. Нельзя заменить ее и типом представительства работников, основанным на профессиональных союзах или советах. Вебер заключает, что противоречие между рабочей демократией и представительной демократией может быть разрешено толь­ко в пользу последней. Сказав это, мы, вопреки установлен­ной таким образом нереальности искомого, все же замечаем у Вебера своего рода сожаление о фантастической мощи обще­ственной трансформации, заключенной в русской революции и социалистической традиции в целом.

Польза критики Вебером социализма и свойственных ему механизмов представительства в том, что она помогает уви­деть, что различные формы правого популизма выросли из извращенных побегов социалистической традиции. Традиция демократического представительства эпохи модёрнити пре­рывается и уходит в болото. Разнообразные элементы автори­тарных правых сил, начиная с национал-социалистов в Гер­мании и перонистов в Аргентине и заканчивая Национальным фронтом во Франции и Партией свободы в Австрии, старают­ся популистским путем разрешить противоречия, заложенные в социалистической идее представительства, привязывая к ней самые традиционные теории суверенитета. Здесь, на правом фланге, конструирование представительства в качестве внеш­ней функции как полной передачи чьих-то прав достигает крайней точки. Политическое сознание полностью укорене­но в традиции и питается ею, а к участию масс в политике призывают, опираясь на защитную и подлежащую коррекции идентификацию. Все эти правые проекты, будь то аристокра­тические, клерикальные или сектантские, исходят из представ­ления о состоянии умов и душ, оправдывающем данный тип представительства на традиционных основаниях. Так, Карл Шмитт показывает, каким образом реакционная идея репре-

309Часть 3. Демократия

зентации от Хуана Донозо Кортеса до Жоржа Сореля созда­ется на базе выпячивания самобытности и на традиционалис­тской идее суверенной легитимности. Именно таким путем являются на свет все виды фундаментализма. Нынешние раз­новидности правого популизма и фашизма - всего лишь де­формированные отростки социализма. Популистские произ­водные социализма составляют еще одну причину, по которой сегодня нам нужно искать постсоциалистическую альтерна­тиву в политике, порвав с социалистической традицией, вре­мя которой истекло.

Странно, что снова приходится вспоминать об этом спла­ве идеологических извращений, которые выросли из социа­листического понимания идеи представительства, но сегодня мы, наконец, можем ее похоронить. С демократическими на­деждами на социалистическое представительство покончено. И, прощаясь с ними, нельзя не вспомнить, как много побоч­ных идей, более или менее пораженных фашизмом, великие исторические опыты социализма были приговорены тащить за собой. Некоторые из них оказались всего лишь бесполез­ными вспышками, а другие - инфернальным кошмаром. Ныне иссякли возможности вернуться к модернистским образцам представительства, чтобы построить демократический поря­док. Нам нужно изобрести иные формы представительства или же, что не исключено, другие типы демократии, выходящие за рамки представительства.

Мятеж: Берлин 1953 года

Как полагали берлинские рабочие, если у них отныне установ­лен социалистический режим, то им не нужно больше мучаться, выполняя производственные задания. Начавшись с аллеи Сталина и распространившись по всему Берлину, 16-17 июня 1953 года бунт строительных рабочих перекинулся на крупные фабрики, рабочие кварталы, а затем на пригороды и сельскую местность Восточной Германии. Вспоминая эти события, Бенно Сарель подчеркивает, что самым главным требованием фабричных, рабочих было отме­нить нормы выработки и приказной порядок регулирования фЬ

3.1. Долгий путь демократии

ычного труда. В конце концов, социализм и капитализм - не одно и

Весной 1953 года в новорожденной Германской Демократичес-пй Республике социалистический режим разработал долговремен­ный план и предложил интенсифицировать работу на фабриках и на всех других предприятиях. Речь шла о восстановлении Берлина и основании социалистического государства. На четырехкилометро­вом бульваре под названием аллея Сталина, прежде называвшемся франкфуртской аллеей, возникло огромное скопление строительных рабочих и их мастерских. Они уже расчистили оставшиеся со вре­мени войны каменные завалы, работая день и ночь в свете элект­рических прожекторов, чтобы восстановить свой город. После объяв­ления весной 1953 года плановых решений нормы выработки были увеличены. Фактически за первые четыре месяца текущего года строительная промышленность выполнила только 77 процентов от требуемого по плану. Теперь табельщики усердно контролирова­ли рабочих, а партийные деятели и мастера активно поддержива­ли наращивание выработки, часто выдавая его за добровольное.

В рабочих коллективах возникло сопротивление. Наращивание производственнък заданий сопровождалось сокращением заработ­ной платы. Деньги выдавали по пятницам, и потому в первую пят­ницу июня возникли конфликты, протесты и многочисленные мел­кие акты сопротивления. Столкнувшись с нарастанием беспорядков, партийные и хозяйственные бюрократы, нередко представленные в цехах одними и теми же лицами, отреагировали еще большим ужесточением дисциплины: они посулили персональное наказание и коллективные санкции тем, кто не подчинится. Рабочие отве­тили угрозой забастовок. Рядовые члены партии, хорошо зная на­строения в рабочей среде, попытались быстро найти компромисс, и многие из них перешли на сторону рабочих. Но 12 июня, когда во второй раз вытачивалась заработная плата с момента подъема ^производственньгх квот, ее размеры еще сильнее сократились. Были сформированы рабочие собрания, чтобы выразить возмущение по этому поводу.

В понедельник 15 июня руководство партийного союза отпра-

вилосъ в цеха, чтобы начать обсуждение. Но рабочие сформировали

Легацию, чтобы выразить протест непосредственно перед зда-

' Дома правительства. Во главе небольшой делегации пример-

згЧасть 3. Демократия

но в три сотни рабочих несли плакат, призывавший к отмене норм выработки. Демонстранты проходили мимо других мастерских и призывали их рабочих присоединяться к ним. Исходные три сотни быстро переросли в многотысячный поток. На следующий день ц позже той же ночью комитеты рабочих заблокировали производ­ство в мастерских и отправились по округе, чтобы объяснить свои требования. Металлургические и химические предприятия Берли­на тут же присоединились к борьбе. По мере того, как новость о берлинском восстании достигла других промышленных центров Восточной Германии, распространялись и стачки - в Бранденбур-ге, Галле, Биттерфельде, Мерсеберге, в крупных индустриальных городах Саксонии и, наконец, в Лейпциге и Дрездене.

Почему профсоюзные и партийные лидеры, многие из которых участвовали в героическом сопротивлении нацистскому режиму и, как они сами утверждали, представляли социалистическую респуб­лику, республику трудящихся, не смогли убедить или хотя бы урезо­нить рабочих, у которьи была одна с ними история и общий про­ект освобождения? Выступая перед Домом правительства, министр промышленности Зелъбман, сам бывший пролетарий с мозолистыми руками, обратился к рабочим, назвав их «товариищ-ми», но они ответили: «Мы тебе не товарищи!» Откуда такое отчуждение? Нам известно из истории, как впоследствии поли­тическая система Восточной Германии развилась в своего рода по­лицейское государство, но в тот момент, в 1953 году, этого еще не произошло. То был пример классовой борьбы при строительстве «го­сударства рабочих», когда представительство должно бьую похо­дить на прямую форму демократии. Почему же вместо этого пред­ставители не представляли никого и ничего, кроме власти и плановых разнарядок? Когда президент Гротеволь заявил во время забастовок, что «мы плоть от плоти рабочего класса», никто с этим не спорил. Так почему же вера в представительство испари­лась так быстро и бесповоротно?

Утром 17 июня демонстранты сошлись у Дома правитель­ства. Все жители присоединились к рабочим, и манифестация пе­решла в восстание, заполыхавшее во многих восточногерманских городах. В Берлине полиция преградила демонстрантам путь кДоЩ правительства, и множество быстро нашло новое символическое место сбора: площадь Маркса и Энгельса. В час дня советское рукО'

_______________________________________3.1. Долгий путь демократии

водство объявило из Москвы осадное положение. До позднего вечера восставшие ожесточенно сражались против бронированной тех­ники буквально голыми руками. Депутаты от рабочих были на­правлены из восточного сектора Берлина в западный, стучась в двери западногерманской администрации и прося о помощи, ору-лсии и организации забастовок солидарности, но безрезультатно. В итоге рабочее восстание в Берлине захлебнулось, оказавшись пер-gbiM в ряду многочисленных, но зачастую не получивших громкого резонанса бунтов против социалистических режимов.

Нам неизвестно, что низвело представителей народа в Гер­манской Демократической Республике до состояния пародии на ком­мунистическую мечту о демократическом представительстве, что разложило их до такой степени, что они стали жалкими эмисса­рами дисциплинарной власти, мало чем отличающимися от аген­тов буржуазного суверенитета, как сказали бы прежние коммунис­тические бойцы. (Те, кто никогда и не сомневался, что в шкафу «реального социализма» притаился капиталистический скелет, называют это примером социализма как формы государственного капитализма.) И все же в условиях краха революционной утопии и ее конституирующей силы состоялся мятеж, указавший путь в будущее. Рабочие пели слова из старого гимна: «К свету, братья! К свободе!» Этот гимн был частью практики сопротивления, забас­товок и баррикад, которые строили в борьбе с бюрократическими режимами во имя будущей демократии. В случае берлинского вос­стания 1953 года новой организационной формой стал забасто­вочный комитет. В нем объединились профсоюзная дЗункция тру­дового управления (прямое руководство фабричными делами) с политической функцией организации восстания. Поскольку в обще­стве царила гегемония рабочего класса, члены комитета призыва­ли прочие социальные группы присоединиться к восставшим. Они требовали повсеместной демократии трудящихся, осуществляемой ^w самими. В состав забастовочного комитета вошли люди из самъчх разных слоев общества. Там были рабочие из мастерских, ^Kornopbie первыми выразили возмущение и организовали сопротив-^Ление, коммунисты, которые с самого начала стояли за рабочую ^Ма°су, а также интеллигенты, студенты, протестантские пас-^торы и ветераны антифашистского движения. Всех их пробудил ризъю к справедливости. То, как выбирали членов забастовочного

313Часть 3. Демократия

комитета, по-видимому, не самая важная часть всей истории. Важнее их настоятельная тяга к свободе и демократии. Больше никаких норм выработки! Если труд не свободен, то коммунизма быть не может! Таков смысл берлинских событий 1953 года. Их участники увидели в представительстве капиталистическую фун­кцию руководства рабочим классом и воспротивились ей. В ответ они встали на защиту коммунистического выражения стремле­ний через множество.

От демократического представительства к мировому общественному мнению

Ныне общественное мнение во многих отношениях пре­вратилось в главную форму общественного представительства. В феврале 2003 года, в понедельник после выходных дней, когда состоялись массовые демонстрации против операции США в Ираке и миллионы людей вышли на улицы крупней­ших городов мира, «Нью-Йорк тайме» объявила в материале на первой полосе, что отныне в мире есть две сверхдержавы: Соединенные Штаты и мировое общественное мнение⁴'. По­хоже, общественное мнение, наконец, явилось на политичес­кую авансцену. Однако чтобы считать его сверхдержавой, нуж­но, чтобы оно было политическим субъектом, весьма отличным по своей природе от такого национального государства, как США. Кроме того, неясно, кого и как оно представляет. Тут полезно отступить на шаг, чтобы рассмотреть историю обще­ственного мнения и различные теории, авторы которых пы­тались охарактеризовать свойственный ему тип представитель­ства. Как мы увидим, на деле общественное мнение не репрезентативно и не демократично.

Хотя понятия «общественный» и «мнение» уходят далеко в прошлое, общественное мнение, в сущности своей, - это изоб­ретение XVIII столетия, которое не случайно появилось в то же время, что и «новая наука» демократического представи­тельства. В общественном мнении усматривали глас народа, а потому считалось, что в условиях современной демократии оно выполняет ту же роль, какую в условиях античной демокра­тии выполняло собрание: это площадка, на которой люди выс-

3.1. Долгий путь демократии

казываются по поводу публичных дел. Принято было пола­гать, что общественное мнение функционирует через предста­вительные институты, такие как избирательная система, но выходит далеко за их рамки; представлялось, будто с его по­мощью постоянно дает знать о себе народная воля. Иначе го­воря, с самого начала общественное мнение тесно связыва­лось с понятием демократического представительства и рассматривалось как средство, дающее представительству пол­ноту выражения, и как дополнение, компенсирующее его не­достатки.

В политической мысли эпохи модернити это представле­ние об общественном мнении быстро раскололось на две про­тивоположные точки зрения: утопичное видение совершен­ного представительства воли народа во власти и апокалипти­ческое видение руководства толпой как объектом манипуляции. Рассмотрим, к примеру, два текста, опубликованных в 1895 году: «Американское содружество» Джеймса Брюса и «Пси­хология толпы» Густава Ле Бона. Шотландский ученый и по­литик Брайс вслед за Токвилем превозносит американскую демократию, видит в общественном мнении обязательный элемент демократического представительства. Власть обще­ственного мнения достигается, как он пишет, «если волю боль­шинства граждан можно достоверно установить в любой мо­мент и без необходимости ее прохождения через представи­тельный орган, возможно, вообще не прибегая к механизму голосования... Такой неформальный, но прямой контроль множества затмил бы, если не вытеснил совсем, формальные, но получаемые от случая к случаю результаты избрания пред­ставителей»⁴⁴. Брайс представлял себе такую политическую систему, в которой воля всех индивидов полностью и непос­редственно представлена во власти. Как он полагал, полити­ка США в XIX веке делала такую систему возможной. Ле Бон, напротив, усматривает в публичном самовыражении масс не множество рациональных персональных голосов, а один не­заинтересованный и иррациональный голос. Если верить Ле Бону, в толпе «неоднородность погрязает в однородности, а верх берут несознательные элементы»⁴⁵. Толпы по своей сути иррациональны и подвержены внешнему воздействию; они

315Часть 3. Демократия

естественно и обязательно следуют за лидером, под контро­лем которого их единство поддерживается внушением вред­ных идей и их повторением. Фактически, главной эмоцией толпы можно считать панику. Греческий бог Пан, от имени которого происходит этот термин, ведет массы за собой и сво­дит их с ума: толпы линчуют невинных людей, рушатся рын­ки, падают валюты, начинаются войны⁴⁶. Следовательно, со­гласно второму - апокалипсическому - видению, обществен­ное мнение очень опасно, поскольку склонно к унификации и подвержено манипуляции.