Мне бы нитью жемчужною вмиг рассыпаться и падать

Иногда я пою. Осеннее

На скатах беседочных крыш,

На тихих ладонях газона,

Где солнце в стакане с озоном

И в озере преет камыш,

Осенние шепоты-стоны

Сбираются в мокрых углах,

И нежно воркует листва,

И сломаны все телефоны.

ПарА – па – па – пАра - рарА…

Пора бурой грусти, и пары

Парят меж густых тротуаров,

Пора мне кончаться. Пора.

Пара – па – па – пара - рара…

Умрут в клен упавшие руки,

И грош проржавеет от скуки

В карманах. И голод с утра.

И мне будет двадцать вчера.

Пара - па – па – пара – рара.

Кто-то играл мне в метро Наутилуса

Кто-то играл мне в метро "Наутилуса",

А эскалаторша в кубе будочном

Тихо спала, когда парень ринулся

В дверь электрички привычно-будничной.

Люди столичные пели матами,

Вдаль уносили коленки пестрые,

А я была в этот миг богатою

Тем, что рождалось в душонке розовой.

Лицами город летел и скалился,

Поезд звенел какофонным клиросом,

Но в этот будничный апокалипсис

Кто-то играл для меня "Наутилуса"...

Богам юности

Боги юности спят на моих не случившихся вехах,

К их ногам я бросаю не выросший лавра венок.

Я когда-то мечтала, что стану вам истой коллегой,

Но калекой в глазах ваших строю я храмы из строк.

Как ребенок ногами - нутро распирает их купол,

И, как чудо рождения, - муки и крики стихов.

Не ищите те храмы на картах под толстою лупой

И не шлите к их стенам врачей, звонарей и попов.

Растопчите птенца, укажите культурно на дверь мне,

Не водитесь со мной и не верьте в молитву стихов.

Боги юности сладко поют соловьиные трели

Свысока для других и не видят в упор чудаков.

Воздух дышит тоской и сорвавшейся в стужу громадой –

Это сердце густое вдогонку за белым листком

С подоконника ринулось и, вдруг сойдясь с колымагой,

Жарким лбом долбануло в ее лобовое стекло.

И забухало, будто Биг-Бен, и, отбив, отболело.

И, отбив, на асфальте ненужным листком разлеглось,

Распластав беззащитно тетрадное хрупкое тело,

Всем ветрам нарасхват и на суд свою жизнь отдало.

Уничтожьте птенца под колесами новой модели.

Кто возьмет в руки этот ничейный нестоящий клад?

Боги юности руки разводят картинно, и преет

Возле дома ногами изъеденный мой листопад.

Подруге

Сотни гробниц головы в пыли.

Город дробит стекло.

Струями катится света блик

В ночь. Фонаря поклон.

Милая, как ты добра, затронь

Пики безумных крыш,

С ними Европу вложи в ладонь,

Если еще не спишь.

Осени шорох смахни с ресниц

В кофе приятных дней.

Фрида из тысячи пестрых лиц

Выбрала твой портрет.

Шел дождь и два поэта

Филологическая шутка

шел дождь и два поэта

в кроссовках на «Маяк».

один писал сонеты,

другой — держа дуршлаг,

в блокноте, на манжетах,

по поводу и так.

один читал подборку

в «NN-новских вестях»,

другой — притворно громко:

как будто держит стяг.

шел дождь и косолапо

за ними плелся пес.

у них слетела шляпа,

состав ее увез,

куда-то уезжая

по гулким рельсам мая.

достать чернил и в лето,

писать неспешно, как

шел дождь и два поэта

в кроссовках на «Маяк».

Двери

Во мне живет романтика,

Огорбленная городом,

Обугленная рубельной

Монетой на размен.

Моя стихия - Балтика,

С воинственными нордами,

С огрубленными буднями,

С ветрами перемен.

Живу в холодном кружеве

Осеннего ристалища -

Ношу в себе пожарище

И стремянной забег.

А рядом - неуклюжая

Возня да обывальщина.

Жизнь - правильная банщица -

Размоет весь секрет.

Но где-то хлопнет форточка,

И чья-то злая мордочка

Нечаянно просунется:

"Пора, мой друг, пора!"

Доем я хлеба корочку,

Потом захлопну форточку.

Скажу: "Какая ж умница!.."

...и в дверь шагну с утра.

На Нерли

По глади озерной струится белый,

По глади озерной струится древний,

По глади озерной струится чистый,

Весь в вязи лазоревой, зыбкий храм.

Весенние воды распустят руки,

Ручьями распнут заливное поле,

Кольцом островную замкнут обитель,

Оставив парить изумрудно-черный

И строгий над водной страною купол,

Как князя над верным ему народом.

По глади скользит золотая корка

Плода, принесенного с мест далеких, -

По глади скользит золотая лодка,

Где трое и третьего в лодке нет.

И стая лучится волшебных бликов,

И солнце, кусаясь, ласкает очи,

И лодка качает волнами храм.

Но брат его белый стоит нетронут

На острове, в царствии трав зеленых.

Все тихо, спокойно, все вечно в нем.

Врастаю

Я врастаю в суровую данность

Этой сонной размокшей страны,

Где привычна безликая стадность,

В темный север, где мы неслышны,

В широту неохватного неба,

Где по-прежнему нечем дышать,

Где не сыщешь дневного ночлега

И недешево вечность лежать,

В этот нищенский опыт вагонов,

В сотни пьяных потерянных рож,

В свою стойкость и прочность запоров,

За которыми – бедность и дождь,

В этих вечных святых на экранах,

В ощетиненность каждому дню

И в желание сделаться хамом,

В тихий бред и другую возню,

В одиночество спаянных комнат

И бессмертие злой суеты,

В табуреты, ножи и флаконы…

Всякий хлам, где исчез даже ты…

У кошки четыре ноги

У кошки четыре ноги,

У года четыре лица,

Строфа на четыре строки,

Мой крест - на четыре конца.

Резкое

Скоро захаркает красными листьями

Город столикий, как в притчах Бутусова.

Блядская осень, черна и расхристана,

Глупая осень, нагая, безусая.

Плюнет вокзал автоматным билетиком,

Знаешь, с машинами проще, чем с лицами.

Город с намеками лживой косметики,

Город с отсутствием всякой стилистики,

Город с отсутствием всякой духовности,

Еду я прочь, скрыв обиды и чаянья,

Напрочь лишенный приветливой легкости,

Ты так же скуп на приметы прощания.

В горле комок от искусственной гладкости,

Привкус табачный в ларце с поцелуями.

Лживая осень, нагая и блядская,

Кто бы «за так» полюбил тебя, фурия?

Мне бы нитью жемчужною вмиг рассыпаться и падать

Мне бы нитью жемчужною вмиг рассыпаться и падать,

И по полу катиться играющей бусиной белой,

Мне бы ехать и ехать – неважно, доедет ли поезд,

Мне бы делать и делать и, может, случится открытье,

И все время прощать – разве можно иначе любить их –

Всех, кто холоден в миг, когда горло исходится криком,

Всех, кто холоден там, когда просишь последнюю милость,

Ведь страшней ничего нет, когда их дыхание ровно.

И все время вставать, представляя падение спортом,

И, мечтая уйти, все ж, взглянуть в пистолетную морду,

И поднять подбородок, и плечи, и новые стены,

И опять отдавать, и не мерить поступки безменом.

Северный купол

Город окуклил

Окна изгваздал

Лесочный дождь.

И потянулись

Лентами улиц

Тени прохожих,

Буду я с ними…

Ворохи листьев

Ворохи мыслей

Письменный стол мой

Держит угрюмо.

Маска печали,

Бунин в ладонях,

Осень мешаю

С траурным чаем.

Бунин, прощайте.

Выйду на воздух

С гроздьями смеха,

Белая шашка

Метила ль в дамки?

Лето случилось.

Ставится точка.

Лето, прощайте,

Ныне и присно.