Записка о направленіи и методахъ первоначальнаго образованія народа въ Россіи

И.В.Киревскій

Грамотность и вообще первоначальное обученіе народа можетъ быть полезно и вредно, смотря по характеру самаго обученія и тмъ обстоятельствамъ, въ которыхъ находится обучаемый классъ.

Полезная сторона образованности очевидна и всми признана. Обыкновенно думаютъ, что она исправляетъ и развиваетъ понятія о религіи и нравственности, облегчаетъ и расширяетъ частную дятельность, смягчаетъ нравы, сближаетъ классы, открываетъ дорогу дарованіямъ необыкновеннымъ, часто затеряннымъ и зарытымъ въ невжеств, даётъ возможность къ познанію законовъ, помогаетъ уничтоженію злоупотребленій судопроизводства, приготовляетъ развитіе общей государственной справедливости, расширяетъ потребности жизни, ускоряетъ обращеніе капиталовъ и проч., и проч.

Но что, если понятія, получаемыя народомъ посредствомъ грамотности, будутъ неистинныя, или вредныя? Если вра вмсто своего утвержденія и развитія встртитъ только запутанность и колебаніе? Если нравственность классовъ высшихъ хуже народной и, слдовательно, большее сближеніе съ ними ослабитъ нравы и привычки добрыя, вмсто того чтобы просвтить и просвтлить ихъ? Если, выходя изъ прежняго круга понятій, простолюдинъ не находитъ другого круга сомкнутаго, полнаго и удовлетворительнаго, но встрчаетъ смщеніе познаній, безъ опоры для ума, без укрпленія для души? Что, если прежнее состояніе такъ называемаго невжества было только состояніемъ безграмотности? Если, можетъ быть, народъ уже прежде имлъ и хранилъ въ изустныхъ и обычныхъ преданіяхъ своихъ вс корни понятій, необходимыхъ для правильнаго и здороваго развитія духа? Если его ошибки противъ нравственности были не столько слдствіемъ ложныхъ мнній, сколько слдствіемъ человческой слабости, сознающей, впрочемъ, свою беззаконность, – слабости, которая обыкновенно только увеличивается посредствомъ грамотности? Если большее познаніе законовъ не увеличитъ чувства законности? Если, основываясь на худшей нравственности, оно произведётъ одно желаніе, подыскиваться подъ буквальность формъ и пользоваться познаніемъ закона только для безопаснйшаго уклоненія отъ него? Если словесность государства или ея часть, доступная народу, представитъ ему пищу для ума безполезную, не представляя необходимой, и выведетъ его любопытство изъ сферы близкаго и нравственнаго въ сферу чужого, смшаннаго, ненужнаго и если не прямо безнравственнаго, то уничтожающаго нравственность своею холодностью къ ней, своею беззаботностью о существенномъ, магнетически сообщающуюся уму людей простодушныхъ, доврчивыхъ, всегда склонныхъ къ подражанію, всегда готовыхъ врить первому говорящему, и особенно говорящему книгою, всегда близкихъ къ самосомннію, всегда недовольныхъ всякимъ стсненіемъ, недовольныхъ совтами благоразумія, всегда склонныхъ принимать уроки прошедшаго за неповторимые и надяться всего отъ будущаго, которое, по ихъ мннію, есть только отдалённое исполненіе ихъ собственныхъ желаній?

Само собою разумется, что послдствія такого порядка вещей могутъ быть гибельны. Видимое смягченіе нравовъ не замнитъ разврата нравственности; улучшенія вншнія не замнятъ упадка внутренняго, наслажденія чувственности – страданій душевныхъ, неизбжныхъ съ развратомъ, съ утратою личнаго достоинства и взаимной довренности, съ холодностью къ ближнему, съ расчётливостью вмсто совсти, съ своекорыстіемъ, съ обманомъ, съ корыстолюбіемъ, съ броженіемъ развязанныхъ страстей, съ преслдованіемъ невозможной мечты, безпрестанно измняющей форму и въ сущности своей сводящейся всегда на одно чувственное удовольствіе.

Какъ долженъ поступать въ этомъ случа человкъ благонамренный? Чего долженъ онъ желать, чему содйствовать?

Труденъ выборъ между невжествомъ и развратомъ. Впрочемъ, если бы даже и возможно было частному убжденію ршиться на выборъ однаго изъ этихъ двухъ золъ, то, во всякомъ случа, исполненіе его мысли было бы невозможно. Избравъ невжество, мы забываемъ, что оно не можетъ оставаться въ одинаковой степени, но непремнно влечётъ за собою собственное своё возрастаніе и при нкоторомъ усиленіи достигаетъ того же разврата, котораго мы хотли избгнуть. Кром того, грамотность и элементы первоначальнаго просвщенія уже такъ распространены въ наше время, что совершенно уклониться отъ ихъ вліянія невозможно и, слдовательно, противодйствовать имъ значило бы допустить ихъ распространеніе беззаконное, контрабандное, не допуская законнаго и хотя нсколько цлительнаго.

Приверженцы первоначальнаго образованія оправдываютъ зло, имъ производимое, возможностью будущаго искупающаго усовершенствованія; приверженцы невжества не имютъ и этого утшенія.

Взглядъ на Россію особенно убждаетъ въ истин, что невжество низшаго класса не спасаетъ его отъ разврата. Каковò бы ни было наше мнніе о прежней образованности нашего народа: предположимъ ли мы её въ непóнято высокомъ развитіи, какъ думаютъ нкоторые, или даже на той самой степени, на какой она находится теперь, – ибо низшей степени мы предположить не вправ, – но во всякомъ случа должны мы будемъ сознаваться, что недвижимость умственная не сохранила народа отъ упадка нравственнаго. Въ доказательство замтимъ постепенно и явно охлаждающееся чувство къ вр; давно уже распространённое неуваженіе къ духовенству; безпрестанно боле и боле увеличивающуюся страсть къ вину, особенно въ городахъ, гд боле просвщенія, – между тмъ какъ тому [назадъ] триста лтъ вино не только не было необходимою потребностью народа, но даже вовсе было неизвстно въ Россіи; потомъ – постыдныя болзни разврата, безпрестанно боле и боле искажающія народъ; потомъ – ослабленіе семейныхъ устройствъ, лёгкость въ нарушеніи клятвы, и проч., и проч.

Но, можетъ быть, скажутъ, что причина упадка народной нравственности заключается не прямо въ его невжеств, но скоре въ разврат высшихъ боле или мене прикосновенныхъ съ нимъ классовъ. Во всякомъ случа, однако, невжество не было для народа защитою, и нельзя не сознаться, что, сравнивъ теперешнее его состояніе съ прошедшимъ, сообразивъ вмст только одн вышеприведённыя черты его упадка, страшно за будущее. Ибо со всхъ сторонъ грозитъ ему искаженіе: физическое, нравственное, религіозное, общежительное и всё, что за тмъ слдуетъ, – если возрастаніе зла не остановится.

Конечно, ложность просвщенія высшаго класса и ложность отношеній этого просвщенія къ народу были одною изъ главнйшихъ причинъ его упадка. Но, съ другой стороны, надобно согласиться, что способы первоначальнаго образованія народа могли бы и могутъ хотя нсколько содйствовать къ его улучшенію. Разсмотримъ эти способы.

Грамотность, отдльно взятая, отдльно отъ развитія извстныхъ положительныхъ истинъ, отдльно отъ всякаго опредлённаго направленія, непонятно почему могла бы быть полезна и желательна. Соединяя понятія народа съ ходячею литературою, она особенно сблизитъ его съ произведеніями такъ называемаго лёгкаго чтенія – чтенія пріятнаго, безцльнаго, по крайней мр безполезнаго и потому именно всего боле сроднаго умамъ необразованнымъ даже и въ томъ случа, когда бы литература государства была богата произведеніями другого рода, особенно для народа составленными, примнёнными къ его понятіямъ и потребностямъ, соглашёнными съ его коренными убжденіями. Но словесность текущая, сообщая низшему классу понятія, господствующія въ общемъ направленіи умовъ, нечувствительно поставляетъ его образъ мыслей въ противорчіе съ понятіями вры, изъ которыхъ до сихъ поръ онъ почéрпалъ всю, такъ сказать, организацію своихъ убжденій, и этотъ внутренній разборъ, конечно, не можетъ быть средствомъ къ его улучшенію. Чтобы грамотность, отдльно взятая, была полезна для народа, надобно, чтобы прежде измнился характеръ словесности вообще и господствующій образъ мыслей высшихъ классовъ, производящихъ у насъ словесность. Но это событіе должно зародиться въ университетахъ и, такъ сказать, пробиться сквозь всю массу настоящаго просвщенія, прежде чмъ достигнетъ до народа.

Свднія техническія, кром общаго результата, заключающагося въ усовершенствованіи государственныхъ промышленностей, имютъ ещё и ту неоспоримую выгоду, что обучаемому классу даютъ возможность къ улучшеніямъ хотя физическаго своего благосостоянія. Но и здсь одно печальное замчаніе встрчаетъ насъ, именно то, что почти вс ремесленники наши подвержены разврату, что, чмъ выгодне ремесло, тмъ боле разврата, чмъ сильне и развите природное дарованіе, тмъ боле оно окружается слабостію.

Изъ этого наблюденія, кажется, нельзя не вынести, что даже и техническая образованность теряетъ свою пользу, когда она не соединяется съ устроеніемъ другихъ пружинъ, очищающихъ и сохраняющихъ нравственность.

О другихъ наукахъ, обыкновенно преподаваемыхъ въ народныхъ школахъ, какъ-то: о первыхъ началахъ исторіи, географіи, ариметики, можно сказать почти то же, что о свдніяхъ техническихъ, выключая только, что он имютъ мене вліянія на улучшеніе физическаго благосостоянія. Но и он могутъ быть полезны, или безполезны, или даже вредны, смотря по нравственному направленію лица, ихъ пріобртшаго. Населенія городскихъ кабаковъ и не мене развратныхъ мстъ судейскихъ писцовъ и приказныхъ большею частію состоятъ изъ грамотнаго и учёнаго класса простого народа.

Какое же просвщеніе остаётся ещё для народа? Остаётся познаніе вры.

Съ перваго взгляда кажется, что изученіе дóгматовъ вры не иметъ ни однаго изъ неудобствъ другихъ образованностей и, напротивъ того, можетъ служить исправленіемъ ихъ недостатковъ. Но при боле внимательномъ разсмотрніи нельзя не согласиться, что и это предположеніе иметъ свои ограниченія, если мы будемъ говорить о той метод обученія, которая теперь употребляется въ нашихъ первоначальныхъ училищахъ. Конечно, познаніе религіи само по себ не можетъ быть вреднымъ; но при нкоторыхъ обстоятельствахъ, кажется, оно могло бы быть ещё полезне. Постараюсь развить эту мысль.

Вра не есть только знаніе. Она есть убжденіе, связанное съ жизнію, дающее особенный цвтъ, особенный складъ всмъ другимъ мыслямъ и понятіямъ и опредляющее поступки человка столько же своею непосредственной силою, сколько вліяніемъ своимъ на постороннія мысли, понятія, желанія и чувства, часто не имющія съ нею видимаго соприкосновенія. Но въ отношеніи своёмъ къ дóгмату вра иметъ нсколько общаго съ чувствомъ изящнаго: ни одно философское опредленіе красоты не можетъ сообщить понятія о ней въ той полнот и сил, ни даже въ той правильности, въ какой сообщаетъ его одно воззрніе на изящное произведеніе. Такимъ образомъ, и вра передаётся боле примромъ жизни и воли, чмъ словомъ; боле словомъ примненія, чмъ словомъ объясненія, – и если дло идётъ о дóгмат, то, конечно, боле простымъ его изложеніемъ, чмъ учёнымъ доказательствомъ.

Въ прежнія времена, когда, безъ сомннія, было болевры, изложенія дóгматовъ было безъ сравненія мене (подчёркнуто ред.). Общенародное преподаваніе ихъ есть нововведеніе весьма недавнее, которому первый примръ подали государства протестантскія. Но въ протестантскихъ государствахъ вра, лишённая таинственной стороны своей, вся и вполн заключается въ разумномъ понятіи дóгматовъ. Тамъ она одна изъ наукъ, оснóванныхъ на развитіи чистаго разума и ежедневной наблюдательности; тамъ вра дйствуетъ на убжденіе наравн съ расчётомъ вроятностей, а потому не только не противорчитъ настоящему, логически-матеріальному развитію просвщенія, но, напротивъ, находитъ въ нёмъ своё прямое дополненіе и подтвержденіе. Оттого, можетъ быть, замчаемъ мы особенное процвтаніе элементарныхъ школъ въ государствахъ протестантскихъ; оттого грамотность тамъ не портитъ, но исправляетъ нравственность низшаго класса, ибо не разрушаетъ въ нёмъ чувства религіознаго, не имющаго ничего таинственнаго и превышающаго простой обыкновенный разумъ. У насъ, напротивъ, главная сила вры заключается не въ расчётливомъ избраніи выгоднйшаго для жизни, но въ убжденіи, заключающемся вн обыкновеннаго логическаго процесса. Потому хотя въ сущности своей оно не противорчитъ истинному развитію разума, но изъ него однаго не выводится; когда же является единственно въ форм знанія или догмáтик, то теряетъ лучшую часть своей силы. Можетъ быть, даже (если выбирать крайности) для православнаго христіанина, знакомаго только съ тми дóгматами, которые и вн школъ не могутъ не быть ему извстны, полезне было бы знать то, что онъ не знаетъ своей вры, чмъ думать, что онъ достаточно изучилъ её.

Къ тому же не надобно забывать, что невріе, по счастію до сихъ поръ распространившееся у насъ только въ высшихъ классахъ, произошло не отъ незнанія дóгматовъ, но незнаніе или забвеніе ихъ было уже слдствіемъ неврія. Причины послдняго дóлжно искать не въ ложныхъ понятіяхъ о дóгматахъ, но въ ложномъ развитіи мыслей, окружающихъ вру, а именно въ ложномъ образованіи понятій, принадлежащихъ философіи, и особенно ея логической части. Вникая въ исторію европейскихъ убжденій, можно, кажется, доказать очевидно, что ни шутки Вольтера, несмотря на всё его остроуміе, ни злоупотребленія западнаго духовенства, ни броженія политическихъ и гражданскихъ интересовъ не могли бы распространить почти всеобщаго упадка вры въ прошедшемъ вк, если бы вкъ не былъ приготовленъ къ тому матеріальностію своихъ логическихъ понятій. Ибо, не признавая ничего въ познаніи, кром чувственныхъ отраженій, могъ ли умъ человческій допустить духовность и въ понятіяхъ вры? Нмецкія философіи, уничтоживъ матеріальный взглядъ на познавательную способность, уничтожили вмст и матеріальныя понятія о предметахъ духовныхъ въ наукахъ. Но въ свою очередь он отдалили человка отъ вры односторонностью своего діалектическаго развитія и своею ложною критикою ума*, признающаго логическій разумъ верховнымъ судіёю истины. Другая критика познавательной способности, можетъ быть, можетъ возстановить истинное, здоровое воззрніе ума на вру; но до сихъ поръ нельзя не сознаться, что общій складъ европейскаго разума противорчитъ истинному чувству вры, и потому нельзя не стараться о совокупленіи всхъ возможныхъ средствъ къ поддержанію того, что есть существеннйшаго для человка и народа. Потому я думаю, что догматическое обученіе религіи, длающее изъ вры только одну изъ наукъ, могло бы съ большею пользой замнено быть другимъ способомъ передаванія религіозныхъ истинъ. Наше богослуженіе заключаетъ въ себ полное и подробное изложеніе не только тхъ дóгматовъ, которые преподаются въ школахъ, но даже почти всхъ вопросовъ, которые вообще могутъ тревожить любознательность ума просвщеннаго. Слдовательно, если бы народъ нашъ, ходя въ церковь, понималъ службу, то ему не нужно бы было ученіе катехúзиса, – напротивъ, онъ зналъ бы несравненно боле, чмъ сколько можно узнать изъ катехизиса, и каждую истину вры узнавалъ бы не памятью, но молитвою, просвщая вмст и разумъ и сердце. Но для этого недостаётъ нашему народу однаго: познанія словенскаго языка.

По необыкновенно счастливому стеченію обстоятельствъ словенскій языкъ иметъ то преимущество надъ русскимъ, надъ латинскимъ, надъ греческимъ и надо всми возможными языками, имющими азбуку, что на нёмъ нтъ ни одной книги вредной, ни одной безполезной, не могущей усилить вру, очистить нравственность народа, укрпить связи его семейныхъ, общественныхъ и государственныхъ отношеній. Потому я думаю, что изученіе его вмсто утончённостей катехизиса и русской словесности могло бы служить однимъ изъ сильнйшихъ противодйствій тому, что можетъ быть вреднаго для народа въ наукахъ, взятыхъ отдльно отъ религіи.

Если же изученіе катехизиса не можетъ быть совершенно отложено; если невозможно также преподавать его сокращённе, оставляя въ настоящемъ вид только для гимназій, а для народныхъ училищъ выпуская вс философствованія, подраздленія, діалектическіе выводы и логическія опредленія, – если это невозможно, говорю я, то, кажется, возможно бы было по крайней мр не настаивать въ ученіи на этихъ утончённостяхъ, обращая главное вниманіе на немногое существенно нужное.

Изученіе русской словесности также безвредно, кажется, можетъ быть отложено до гимназіи, ибо по приведённымъ причинамъ врядъ ли въ училищахъ оно принесётъ много пользы. По крайней мр хорошо бы было ограничиться одною грамматикою, и то въ самомъ краткомъ изложеніи, единственно въ отношеніи практическомъ. Для этой цли, кажется, лучше другихъ руководствъ можетъ служить Россійская грамматика, изданная для народныхъ школъ по особому повелнію Екатерины II. Къ ней могутъ быть прибавлены самыя краткія правила правописанія, но не думаю, чтобы полезно было прибавлять къ ней метафизику синтаксиса.

Грамотность словенская уже самою особенностію буквъ (замч. ред.) могла бы возбудить охоту къ чтенію книгъ духовныхъ скоре, чмъ гражданскихъ,** – полезныхъ скоре, чмъ безполезныхъ, а между тмъ она достаточна для преподаванія въ школахъ нкоторыхъ свдній техническихъ, нкоторой части географіи, исторіи, ариметики, геометріи, приспособленной къ народнымъ понятіямъ, и даже нкоторыхъ необходимйшихъ и особенно до обучаемаго класса касающихся законовъ.

Само собою разумется, что съ изученіемъ словенскаго языка должно соединяться изустное толкованіе молитвъ Новаго завта, Псалтыри и возможно краткое объясненіе литургіи. Ибо не незнаніе вры желательно для народа; напротивъ, желательно только, чтобы способъ узнаванія развивалъ въ нёмъ чувство вмст съ понятіемъ. Школа должна быть не замною, но необходимымъ преддверіемъ церкви.

Такимъ образомъ, и другія науки, опираясь на чувств вры, могли бы оставлять слдъ боле полезный. Но самая метда ихъ преподаванія должна также соображаться съ главною цлію обученія.

Двумя силами дйствуетъ наука на человка: суммою заключающихся въ ней понятій и способомъ ихъ сообщенія. Способъ пріобртенія свдній развиваетъ нкоторыя отдльныя способности и сообщаетъ нкоторыя привычки, то укрпляя память, то возбуждая сообразительность, то остроуміе, то особенно смыслъ математическій или механическій, и проч., и проч.

Потому при составленіи учебныхъ книгъ и при самомъ преподаваніи наукъ должно обращать вниманіе не столько на передаваемыя свднія, сколько на вліяніе самаго способа преподаванія.

Обыкновенно думаютъ, что единственное орудіе для пріобртенія всякаго рода свдній есть грамотность, и потому стараются особенно возбудить въ ученикахъ охоту къ чтенію вообще. Соображая с вышесказаннымъ, я думаю противное. Въ первоначальныхъ училищахъ, кажется, полезне было бы возможно бльшее сообщеніе свдній о предметахъ нужныхъ при возможно меньшемъ чтеніи. Ибо народъ, переходящій прямо отъ школъ къ дятельности, въ развитой охот къ чтенію вообще найдётъ не средство къ образованію, но только средство къ подчиненію своихъ понятій самой низкой частію литературы. Въ гимназіяхъ отношеніе противное: тамъ охота къ чтенію вообще можетъ быть даже полезне самыхъ свдній, ибо боле развиваетъ умъ и лучше приготовляетъ его къ занятіямъ университета, гд опять любовь къ неограниченному чтенію должна быть ограничена любовью къ изученію однаго предмета.

Сказанное, кажется, могло бы слдующимъ образомъ примнено быть къ методамъ преподаванія въ училищахъ.

Исторія состоитъ изъ двухъ частей: изъ хронологіи и повствованія. Первая требуетъ памяти, такъ сказать, механической; вторая – тоже памяти, но оживлённой воображеніемъ, соображеніемъ и до нкоторой степени сочувствіемъ. Потому хронологія, кажется, могла бы удобно изучаться по метд Язвинскаго ***, если только учитель ограничится самыми важнйшими событіями; но повствованіе этихъ важнйшихъ событій должно происходить изустно, съ подробностію, доведённою до занимательности анекдотической, – относясь, разумется, преимущественно къ исторіи священной и русской.

Для такого преподаванія хорошо бы имть особыя книги, гд бы искусно выбрано было необходимое и гд бы различными шрифтами отличено было назначенное для ученика отъ назначеннаго для учителя. Но за недостаткомъ такихъ книгъ могутъ служить и настоящія, гд на поляхъ можетъ быть замчено то, что должно изучаться, то, что должно разсказываться, и то, что должно быть выпущено.

Я думаю, для этаго особенно полезно бы было издать для народныхъ училищъ исторію въ картинахъ, гд бы каждое значительное событіе, каждый особенный періодъ времени имлъ своё изображеніе, гд бы каждый вкъ имлъ свою краску, какъ государства на географическихъ картахъ, и гд подъ каждымъ изображеніемъ нарисованы бы были современныя ему изобртенія въ наукахъ, искусствахъ, общежитіи, ремёслахъ и т.п. Примръ послдняго можно найти въ нкоторыхъ французскихъ изданіяхъ. Такимъ образомъ, цпь событій и исторія просвщенія, взаимно связываясь, взаимно бы другъ друга объясняли, а одинаковость красокъ въ одновременныхъ событіяхъ могли бы, кажется, съ успхомъ замнить даже для хронологіи метду Язвинскаго, которая, безъ сомннія, иметъ много полезнаго какъ средство, помогающее памяти, но зато иметъ и вредную для развитія ума сторону: безсмысленность самаго процесса запоминанія.

Обыкновенные методы преподаванія географіи имютъ также свои неудобства. Они затрудняютъ память, передаютъ большею частію одн названія безъ достаточнаго соединенія съ ними понятій, сообщаютъ мене воззрній, чмъ словъ, которымъ самое ихъ множество не позволяетъ довольно укрпиться въ памяти, и потому чрезъ короткое время он или совершенно забываются, или смшиваются въ ум и большею частію остаются безплодными. Пособить этимъ неудобствамъ, кажется, могла бы другая метда, превращающая книжное ученіе въ рисованіе. Я предполагаю чёрный глобусъ и нсколько чёрныхъ досокъ, по которымъ проведены блыя линіи въ вид градусовъ, разскающія глобусъ и доски на квадраты. На этихъ дскахъ могли бы ученики мломъ списывать съ картъ границы государствъ, руководствуясь положеніемъ градусовъ, проводить рки, каналы и, гд нужно, цлыя системы водяныхъ сообщеній, въ отношеніи къ нимъ обозначить мста городовъ и такимъ образомъ невольно связывать съ названіями мстъ мысль о ихъ положеніи, о климат, о взаимной отдалённости, о средствахъ сообщенія и проч., и проч. Занятіе это было бы и пріятне для ученика, и быстре для ученія, и прочне для памяти, и легче для учителя, и полезне для дальнйшаго гимназическаго пріобртенія свдній, основываясь не на звук словъ, но на пластическомъ воззрніи на землю.

Выигранное такимъ образомъ время можно бы употребить ещё на другіе предметы, ибо ученики въ школ остаются иногда по четыре года и боле. Такъ, если бы могла быть составлена для нихъ особая книга изъ Свода законовъ, то, я думаю, не безполезно было бы имъ (не изучая нисколько судопроизводства, чтобы не получить охоты къ тяжбамъ) узнать только исключительно свои права и обязанности.

Ещё другой предметъ, кажется, былъ бы не мене полезенъ, а именно преподаваніе нкоторыхъ общихъ началъ политической экономіи. Для этаго также нужно особое сочиненіе, которое, впрочмъ, должно быть составлено съ необыкновенной осторожностью. Ибо здсь каждая мысль парадоксальная или даже сомнительная можетъ имть видимо вредное вліяніе. Кром того, сочиненіе должно быть написано кратко, понятно для ребёнка, разсказывая, но не доказывая, предлагая примры для каждой мысли, не касаясь излишнихъ утончённостей и не касаясь экономіи правительственной. Такимъ образомъ, всё сочиненіе, заключаясь въ небольшомъ числ страницъ, могло бы изложить общія начала цнности, законы измненія цнъ, раздленія работъ, силы капиталовъ, сущность и важность кредита и проч., и проч., и всегда постоянно имя въ виду ту истину, которая служитъ основаніемъ всхъ практическихъ примненій политической экономіи, то есть главная пружина богатства есть кредитъ, а главная пружина кредита есть нравственность и что источникъ всего есть трудъ.

Результаты сказаннаго сводятся къ тому,

что направленіе народнаго образованія должно стремиться къ развитію чувства вры и нравственности преимущественно передъ знаніемъ;

что лучшее средство къ сей цли есть изученіе словенскаго языка, дающее возможность церковному богослуженію дйствовать прямо на развитіе и укрпленіе народныхъ понятій;

что методы преподаванія въ школахъ должны сообразоваться съ самою цлію первоначальнаго обученія;

что вслдствіе этаго измненія метдъ должны клониться къ быстрйшему сообщенію возможно бльшихъ свдній о предметахъ нужныхъ при возможно меньшей книжности и къ соединенію истинъ практическихъ съ нравственными.

Впрочемъ, вопросъ о польз предлагаемыхъ измненій, отдльно разсматриваемыхъ, не совпадаетъ ещё съ вопросомъ о возможности ихъ введенія; и если введеніе ихъ возможно, то въ какой мр и въ какой постепенности, и не противорчитъ ли другимъ важнйшимъ отношеніямъ? Только общій ходъ государственной машины можетъ опредлить потребное движеніе отдльныхъ колёсъ.

Изложивъ мои мысли о первоначальномъ обученіи народа, я съ полной довренностью представляю ихъ Вашему сіятельству какъ откровенную исповдь моихъ убжденій объ этомъ предмет. Тамъ, гд он противорчили общепринятымъ понятіямъ, я не столько заботился о полномъ выраженіи моихъ мыслей, сколько особенно о выраженіи этаго противорчія: оттого, можетъ быть, мнніе мое не везд является въ настоящемъ свт, какъ портретъ, выражающій одн отличительныя черты, является карикатурою; но я считалъ обязанностью боле всего обозначить отличительность моего воззрнія, чтобы Вы могли ясне судить о нёмъ и легче опредлить мн т границы, которыхъ я не долженъ переступать въ примненіи. Ибо я думаю, что какъ бы ни было сильно убжденіе частнаго человка и какъ бы ни было малозначительно мсто, ввренное ему отъ правительства, но пользоваться имъ, чтобы дйствовать несогласно съ видами своего высокаго доврителя, было бы нечестно.

Впрочемъ, полагаюсь на проницательность Вашего сіятельства въ дл просвщенія и на снисходительность Вашу въ дл суда.

 

 

П р и м ч а н і я

Текстъ печатается по рукописи, хранящейся въ Отдл рукописей Россійской Гос. б-ки (ф.99, картонъ №23, ед.хр. 13). Списокъ сдланъ рукой М.В.Киревской; на первомъ лист карандашная помта (возможно, С.Г.Строганова): «1839 февр. 4». Въ «Матеріалахъ» «Записка» (с.91) датирована 1840 г. Но поскольку Т.Грановскій въ начал января 1840 г. упоминаетъ не только о написаніи «Записки», но и о реакціи на неё Строганова, слдуетъ признать, что она была написана въ 1839 г.

«Записка» составлена И.Киревскимъ въ связи съ исполненіемъ имъ опредлённыхъ обязанностей почётнаго смотрителя узднаго училища въ г.Блев и адресована попечителю учебнаго округа графу С.Г.Строганову. Это одинъ изъ первыхъ документовъ, раскрывающихъ сложеніе системы воззрній И.Киревскаго.

Опубликована въ приложеніи въ книг: Müller E. Russischer Intellekt in europäischer Krise…, S.485-496. Въ нашей стран впервые было опубликовано въ первомъ изданіи работъ И.В.Киревскаго въ 1979 г.

Сохранился небольшой отзывъ Т.Грановскаго о «Записк». Въ упоминавшемся выше письм къ Фроловымъ отъ 4/16 января 1840 г. онъ сообщалъ, что Киревскій «написалъ превосходную статью о преобразованіи народныхъ училищъ и подалъ её въ вид проекта графу. Осуществленіе его идей оказалось невозможнымъ, но въ нихъ много глубокаго, и [ … ] у него видно необыкновенное сознаніе настоящаго момента русской исторіи» (Т.Грановскій и его переписка, т.2. М., 1897, с.415-416).

 

 

* Здсь говорится не о Кантовой критик ума, а о большей части системъ нмецкихъ философовъ вообще.

** Врное замчаніе, взятое изъ опыта многихъ, ибо именно черезъ наши кирилловскія буквы человкъ стремится познать высшую истину въ началахъ религіозныхъ.

*** Изобртённый А.Язвинскимъ мнемоническій методъ изученія исторіи изложенъ въ его трудахъ: «Руководство къ хронологической карт для изученія исторіи главныхъ европейскихъ государствъ, составленное А.Язвинскимъ» (Спб., 1837); «Метода преподаванія хронологіи и исторіи г. Язвинскаго, поясненная самимъ же изобртателемъ» (Спб., 1837).

 

Иванъ Васильевичъ Киревскій (22.03.1806 г. Москва - 11.06.1856 г.Петербургъ), великій русскій философъ и литературный критикъ.

Свркадополнительная по тексту:

Киреевский И.В. Критика и эстетика. – 2-е изд., испр. и доп. / Сост., вступ.ст., примеч. Ю.В.Манна. – М.: Искусство, 1998. – 463 с. – С. 417 - 426. – ISBN 5-210-00917-3.