СОВЕЩАНИЕ В МИНИСТЕРСТВЕ ЮСТИЦИИ
Секретное совещание о подготовке показательного процесса над транспортным рабочим и бывшим депутатом рейхстага от запрещенной ныне Коммунистической партии Эрнстом Тельманом близилось к концу. На заключительном заседании, состоявшемся в конференц-зале министерства юстиции, председательствовал министериаль-директор Кроне.
Кроне: А сейчас, господа, я считаю целесообразным выслушать компетентное мнение представителя прокуратуры. Мы должны отдавать себе полный отчет в реальных возможностях того или иного государственного института. Отбросив в сторону эмоции, которые могут лишь повредить делу, нам надлежит установить истинную картину того, что происходит и, главное, может произойти. Как показал обмен мнениями, нам вряд ли удастся прийти к единогласию. Но это, полагаю, отнюдь не обязательно. Конечные выводы будут делать лица, наделенные большей властью и, следовательно, обладающие большим кругозором. Нашу же задачу я вижу в том, чтобы дать всестороннее освещение проблемы и, быть может, выработать некоторые рекомендации. Все это, надеюсь, облегчит принятие ответственного решения. Прошу вас, господин доктор Бриннер, ознакомить участников совещания с юридическим аспектом вопроса.
Бриннер: Господин министериаль-директор, господа! Я уже имел честь сообщить вам, что следствие по делу Тельмана было закончено еще 28 декабря 1934 года. С обвинительным актом вы знакомы, поэтому я ограничусь комментариями о возможном исходе процесса. Как вам известно, господа, Тельману инкриминируются преступления, предусмотренные параграфами 83, 85, 73 имперского свода законов. Максимальное наказание по этим статьям не превышает пятнадцати лет тюремного заключения. И это наилучший исход. Мы не можем не учитывать, что защита противопоставит требованию прокурора свои контрдоводы. Таким образом, вполне вероятно, что Тельман отделается лишь несколькими годами лишения свободы. Если учесть еще и зачет предварительного заключения, то воспитательная и пропагандистская сила такого приговора будет равна нулю. Я представляю себе момент, когда судья объявляет приговор, из которого явствует, что государственному преступнику Тельману остается провести в тюрьме еще каких-нибудь пять-семь лет, после чего он выйдет на свободу... Я разделяю ваше возмущение, господа, такой приговор был бы равнозначен победе Тельмана. Но я вынужден заявить с этой высокой трибуны, что применить смертную казнь или же пожизненное заключение в данном случае юридически невозможно. Улики, которыми располагает обвинение, заключаются преимущественно в печатных статьях и стенографических дубликатах выступлений обвиняемого. Таковы факты, мы обязаны смотреть им в глаза. Какие будут вопросы, господа?
Зиберт (от государственной тайной полиции): В какие сроки может быть проведен процесс?
Бриннер: Процесс можно начать через восемь недель после передачи обвинительного заключения в народный суд. Слушание дела вряд ли займет более двух недель.
Зиберт: Итого, будем считать, три месяца... Как это отразится на международной обстановке, которая к тому времени сложится?
Кроне: Как вы полагаете, доктор Гизевиус?
Гизевиус (от министерства внутренних дел): Я внимательно выслушал все мнения, господа, и постепенно пришел к заключению, что от процесса следует отказаться. Особенно убедило меня в этом лаконичное и четкое выступление коллеги Бриннера. Прокуратура проделала титаническую работу и ждет естественного ее завершения. Но что это нам обещает? Вы сами слышали, господа: несколько лет заключения. Озабоченность штурмбанфюрера Зиберта совершенно оправданна. Пять лет тюрьмы для Тельмана не окупят весьма реальных осложнений внешнеполитического и внутреннего характера. На суде вряд ли удастся вскрыть во всей их отвратительной полноте факты подрывной деятельности коммунистов. Более того, может поколебаться мнение о коммунистической опасности, если даже коммунистический лидер отделается пятнадцатью годами. С действительной опасностью разве борются столь либеральными методами? Левые зарубежные круги, безусловно, используют суд для антигерманской пропаганды. Процесс вызовет недовольство не только за рубежом, но и внутри страны, где Тельман еще достаточно популярен среди части рабочих.
Зиберт: Среди ничтожной части!
Гизевиус: Согласен: среди незначительной части. Но мягкий приговор, я уверен, эту незначительную часть увеличит. Люди будут недоумевать: "Неужели это все, что инкриминируется председателю КПГ?"
Зиберт: Это говорит не о том, что не нужен процесс, а лишь о том, что непедагогичен мягкий приговор.
Гизевиус: Позволю себе не согласиться с господином Зибертом. Смертный приговор был бы здесь совершенно неуместен. Коммунисты только и ждут, чтобы зачислить своего лидера в разряд мучеников. Мученики опасны, господа. Избавьте нас от страстей по Тельману! С точки зрения министерства внутренних дел, существуют иные, более приемлемые возможности обезвредить Тельмана. Если называть вещи своими именами, то я могу сказать, что нам не следует подыгрывать противнику. Даже наши враги за границей понимают, что Новая Германия не может позволить себе освободить лидера коммунистов. Смею уверить вас, господа, от нас этого и не ждут. Не будем же дарить им этот процесс в качестве пасхального гостинца.
Кроне: Что думает по этому поводу министерство пропаганды?
Байде (от министерства пропаганды): Вопрос о Тельмане - сложный вопрос. Это дело первостатейной государственной важности. Министериаль-директор Кроне прав, говоря, что мы должны лишь облегчить принятие решения на более высоком уровне. Для вас, господа, не секрет, что окончательное решение примет сам фюрер. Что касается меня, то я целиком согласен с господином Бриннером.
Хеллер (от государственной тайной полиции): Я разделяю мнение господина Гизевиуса. За границей проявляют слишком большой интерес ко всему, что касается лидера КПГ. Процесс над ним только даст лишний повод еврейско-марксистской пропаганде развернуть очередную ожесточенную кампанию против нас. Если юристы не могут обещать нам благоприятное для дела национал-срциализма решение, то мы просто обязаны изыскать другие методы обезвредить Тельмана.
Зиберт: Было бы целесообразно передать Тельмана в одно из воспитательных учреждений СС.
Байде: Мнение это ваше личное, штурмбанфюрер, или же всей тайной полиции? Что думает штандартенфюрер Хеллер?
Хеллер: Это можно было бы рассмотреть, как один из методов, о которых я говорил.
Кроне: Какие будут предложения, господа?
Таубер (от министерства пропаганды): Я стою за немедленное проведение процесса.
Диверге (от министерства иностранных дел): Я тоже. Затягивание только сыграло бы на руку врагам рейха.
Кроне: Если я вас правильно понял, господин Диверге, то министерство иностранных дел считает, что отсрочка процесса больше вредит внешнеполитическим интересам страны, чем его проведение?
Диверге: Да, я так считаю.
Фон Бюлов-Шванте (министерство иностранных дел): Поймите, господа, бесконечное откладывание процесса дает возможность крупным иностранным юристам и авторитетным органам печати, с которыми мы не можем не считаться, лишний раз выступить против нас. Но надо подумать и о том, что этот процесс нам даст. Дело Тельмана, мне кажется, следует разобрать без особого шума. Доктор Бриннер говорил здесь о возможных демаршах защиты. Это обязательно?
Грубер (от прокуратуры): С защитой нами была проведена определенная работа. Строго конфиденциально могу сообщить, что официальному защитнику Рёттеру было даже дано поручение выяснить, как будет реагировать Тельман, если в ходе процесса представители защиты, так сказать, отойдут от привычных функций.
Зиберт: Вот это мы должны приветствовать.
Грубер: К сожалению, в условиях открытой судебной процедуры подобные мероприятия весьма затруднены, но мы делаем все возможное, чтобы направить процесс в единственно необходимое русло.
Зиберт: Стоит ли игра свеч, если прокурор не может потребовать свыше пятнадцати лет.
Фон Бюлов-Шванте: Картина ясна, господа. Процесс обещает нам массу неприятных осложнений. Нужно учесть еще, что, если из-за границы будут приглашены свидетели обвинения, придется дать слово и свидетелям защиты. В итоге нам придется столкнуться с чудовищным разбуханием горы судебных материалов, как это случилось на процессе о поджоге рейхстага. Беглое знакомство с обвинительным актом убеждает меня в том, что вновь повторяется старая ошибка. Свидетели - самое слабое место в следственных материалах. Все эти соображения, господа, вынуждают меня присоединиться к тем из вас, кто стоит за разработку иных, внепроцессуальных мер пресечения. Но они должны последовать немедленно, эти меры, если мы не хотим умножить тот ущерб, который ежедневно наносит нам враждебная пропаганда.
Кроне: По этому вопросу я попрошу выступить личного представителя группенфюрера Гейдриха господина Эрхардта.
Эрхардт (от секретной службы): Я с интересом выслушал здесь мнение представителя министерства пропаганды. Не скрою, оно несказанно удивило меня. Не далее как вчера я имел честь присутствовать на одном специальном мероприятии, где, в числе других вождей нации, выступал и министр пропаганды рейхслейтер Геббельс. Он сказал, в частности, что считает процесс против Тельмана в данный момент неуместным. Относительно же обвинительного акта рейхслейтер заявил, что документ не обладает пропагандистской ценностью. И это в то время, господа, когда враги обрушивают на нас потоки враждебной пропаганды. Разрешите кратко охарактеризовать положение. Только за последние шесть недель в Берлин прибыли из-за границы одиннадцать делегаций. Они требуют немедленного освобождения Тельмана. Протесты против затягивания процесса поступают ежедневно. В развязанную коммунистами кампанию втянуты сотни тысяч рабочих, ученые, юристы, пацифистские круги. Наши дипломатические представительства завалены петициями. В адрес заключенного Тельмана прибывают и прибывают пачки писем, телеграмм, продуктовых посылок. Эта пропагандистская волна достигла особой силы, когда в иностранной печати появились ложные измышления о том, что Тельмана якобы подвергали пыткам.
Байде: Нужно привлечь к суду газету, которая первой напечатала эту наглую ложь.
Эрхардт: Это едва ли возможно. Слух о "страшных гестаповских пытках" пустил сам Тельман. К нему допустили рабочую делегацию из Саарской области. На вопрос о том, как он себя чувствует, Тельман выкрикнул: "Меня избивали!" Когда же охрана, надо прямо сказать, не совсем ловко попыталась замять инцидент, Тельман стал кричать еще громче и застучал кулаками по решетке: "Да, да, они меня избивали и будут избивать!" Можно лишь сожалеть, что даже солидные агентства прессы подхватили эту заведомую ложь. Как видите, господа, наши враги не брезгают ничем. Мне думается, вам будет небезынтересно ознакомиться с некоторыми высказываниями враждебной печати. Они помогут вам представить себе, как будет встречен за границей и сам процесс. Вот хотя бы выдержка из английской "Ньюс кроникл": "Неслыханным фактом в деле Тельмана является не только длительное тюремное заключение без судебного приговора, но и низкопробная, наглая ложь, с помощью которой пытаются оправдать эту несправедливость..." Я пропускаю отвратительный выпад в адрес нашего фюрера и читаю дальше: "...знают наперед: за судебным разбирательством дела Тельмана на всех его стадиях весь мир будет следить с величайшим интересом и огромным вниманием. Ибо перед глазами всего человечества не только Тельман будет находиться перед судом".
И это, господа, "Ньюс кроникл", газета, далекая от коммунизма! Но в своей злобной ненависти к национал-социалистской революции плутократы смыкаются с красными. К сожалению, эта статья довольно точно выражает общественное мнение за рубежом, дезориентированное мнение слепых или же оглупленных людей. Так дальше продолжаться не может. Пора положить конец всему этому шуму. Довольно гнусных инсинуаций, хватит драматизировать положение и раздувать непомерно жалкую фигурку того, кто ныне является всего лишь политическим трупом. Я согласен, господа, с прозвучавшими сегодня требованиями положить всему этому конец. И если процесс над Тельманом не принесет нам ничего, кроме вреда, остается только одно: испробовать другие меры. Наиболее конкретно их сформулировал штурмбанфюрер Зиберт. Почему бы нашим доблестным СС и не прийти в трудную минуту на помощь правосудию?.. У меня все.
Кроне: Благодарю вас, господин Эрхардт. Мы, безусловно, учтем ваше пожелание при разработке итогового документа. В заключение хочу поблагодарить вас всех, господа, за творческий и конструктивный подход. Напоминаю, что все здесь сказанное не подлежит разглашению. Особо обращаю ваше внимание на обвинительный акт. Здесь следует соблюдать строжайшую секретность. Появление во враждебной печати каких-либо сведений о нем могло бы серьезно повредить проведению процесса, а в случае отмены последнего, и престижу Новой Германии. Еще раз благодарю вас, господа. Завтра, когда будут готовы стенограммы, нам надлежит встретиться снова.
Глава 36
ПОДГОТОВКА ПОБЕГА
Когда Макс вышел из подземки, повалил снег. Небо сразу потемнело. Бело-сизый налет тронул голые ветки деревьев, тротуары и провода. Черные, запорошенные снегом фигуры брели мимо освещенных витрин, печатая оттиски рифленых подошв. Но липучий снег неутомимо замазывал их. Вскоре все оттенки исчезли, очертания расплылись, и пешеходы убеленного города под слепым небом растворились в косо летящем снеге, подобно тому как исчезла в нем неподвижная торговка горячими сосисками и булочками. Но тут зажглись мутные фонари, и Курфюрстендамм совершенно переменилась. Снежинки неистово обрушились на огонь, словно стаи ночных бабочек, а фигуры людей обозначились, как на негативе.
И первый, кого Макс увидел в этой проявленной толпе, был Шу-Бой.
- Привет, старый бродяга! - Макс протянул ему обе руки.
Шу-Бой остановился, прищурился, но тут же радостно заулыбался и стащил с руки перчатку.
- Как хорошо, что ты жив! - тихо сказал он, и они зашагали рядом.
- Я слышал, что тебя освободили, - сказал Макс. - Но никак не ожидал увидеть тебя здесь. Ты же вроде уехал куда-то?
- Уехал! - усмехнулся Шу-Бой.
Выйдя из лагеря, он действительно уехал в Варнемюнде. Так уходит от облавы подраненный волк, чтобы в дальнем лесу зализать свои раны и собраться с силами. И в глазах его окровавленный снег, на котором корчатся и судорожно вытягивают лапы его собратья... Вместе с ним эсэсовцы схватили в редакции на Шнеллингщтрассе Андриена Туреля и Генри Эрлангера. Но Турель был швейцарский гражданин, и его выпустили, а он с Генри так и остался в подвале "дикого" концлагеря на окраине Берлина. Очнувшись, он увидел, что лежит на черно-красно-золотых знаменах республики. Символика! Кладбищенский юмор СС... Потом их вывели во двор и прогнали сквозь строй. Били плетьми, в которые был вделан свинец. Его трижды провели этим живым коридором. И когда, ослепленного и окровавленного, его бросили на асфальт, он встал на четвереньки, выпрямился и, шатаясь, побрел назад, чтобы самому еще раз пройти через это. Что он хотел доказать этим? И кому?.. А хрупкий Генри не выдержал. Он умер, не приходя в сознание...
- Ты чего? - осторожно спросил Макс.
- Так... Кое-что вспомнилось. Как тебе удалось уцелеть?
- Ушел, - усмехнулся Макс.
- И как?
- Как видишь. Хожу по городу. Расскажи мне про себя. Я же совсем потерял тебя из виду. Чем ты жил эти годы?
- Я все тот же.
- В этом я и не сомневался... А внешне ты здорово изменился.
- Вся морда в рубцах, ухо оторвано... Красота! - усмехнулся Шу-Бой.
- Не беда. Зато тебя труднее будет узнать.
- Ты же узнал.
- Я узнал.
- Мне трудно жить. - Шу-Бой сунул руки в карманы пальто и чуть сгорбился. - Тошно. Но я жду. Свою ненависть я положил на лед... Хорошо, что встретил тебя. Я и стремился в Берлин только затем, чтобы найти своих. Но это оказалось не так просто.
- Понимаю. Где ты теперь обитаешь?
- В одной конторе на Николазее... Мне нужно было немножко отлежаться, прийти в себя. И знаешь, что я надумал? Где решил найти спокойный угол? В военном ведомстве! Лучшего места в сегодняшней Германии не сыскать! По крайней мере там меньше соглядатаев, чем где бы то ни было.
- Боюсь, что ты заблуждаешься.
- Во всяком случае, они не так наглы.
- Это может быть. Послушай, ты сознательно не называешь меня по имени?
- Сознательно. - Шу-Бой придержал Макса за локоть. - Я готовлюсь с того самого дня, как на моих руках умер Генри.
- Можешь звать меня Максом.
- Хорошо. Я пока не делаю ничего такого, что требовало бы конспирации. И вообще, не с моими особыми приметами жить под чужим именем. У меня другой план... Мне кажется, нужно забраться в недра системы и скрытно действовать изнутри.
- Куда же тебе удалось пробраться?
- Я подался в авиацию, под крыло к Герингу.
- Ого!
- Но не думай, что все шло гладко.
- Гладко ничего не бывает.
- Примерно год я учился на морского разведчика в летной школе в Варнемюнде. Там было очень трудно и одиноко. Камрады частенько устраивали мне веселую жизнь. Начальство тоже не больно-то жаловало. Я не удивился, когда меня провалили на выпускных экзаменах по высшему пилотажу. Но после "дикого" концлагеря все это солома. Я решил подобраться с другой стороны, благо в моей почтенной семье позаботились обучить меня пяти иностранным языкам. Русский я выучил сам. Меня взяли переводчиком в люфтваффе, но лишь в заштатное подразделение в Шлезвиге. Что и говорить, анкета у меня не из лучших...
- Там ты и торчишь до сих пор?
- Нет. В последнее время бурно пошел на повышение.
- Оценили в тебе полиглота?
- Держи карман шире. В нашем милом отечестве все строится только на личных связях. Помогли высокопоставленные родственники, - криво улыбнулся Шу-Бой.
- И это неплохо. - Макс хлопнул его по плечу. - Дай бог им здоровья, все-таки они тебя однажды вырвали из лап СС.
- Дважды.
- Что?! Тебя разве еще раз сцапали? Этого я не знал.
- Да. Не успели освободить, как тут же взяли опять. Но ничего, как-то уладилось...
- Досталось тебе... Ну, рассказывай же! Прости, что перебил.
- На этот раз мне помогли связи жены.
- Ты женат?!
- Да. И моим брачным свидетелем был Герман Геринг.
Макс присвистнул и покачал головой.
- Как тебе удалось?
- Совершенно случайно, - смущенно вздохнул Шу-Бой. - Мы с тобой дружим с юности, и, поверь мне, все сложилось, как говорят, по воле судьбы... Прошлым летом я познакомился с Либс...
- Либс? Кто это?
- Либертас Хаас-Хейе. Ныне Либертас Шульце-Бойзен. Она журналистка и пишет отличные стихи. Кроме того, она внучка князя Филиппа цу Ойленбург унд Хертефельд...
- Я всегда восхищался тобой. Ты удивительный человек!
- Ничего ты не понимаешь, - отмахнулся Шу-Бой. - Я узнал, что Либс княжеская внучка, когда мы уже твердо решили пожениться. Вот так! Она смертной ненавистью ненавидит нацизм и... Одним словом, можешь мне поверить, это настоящий товарищ. Между прочим, ее отец заведовал раньше той самой школой прикладного искусства на Принц-Альбрехтштрассе, где Геринг оборудовал теперь камеру пыток. Можешь представить себе, как это способствовало симпатиям профессора Хаас-Хейе к режиму.
- Знакомство с Герингом на этой почве? - улыбнулся Макс.
- Нет, - Шу-Бой рассмеялся. - Профессор никакого отношения к Герингу не имеет. Зато его хорошо знает мать Либс, графиня Тора. Она давно в разводе и живет в княжеском имении в Либенберге, что по соседству с геринговским Каринхалль. Поэтому Геринг частенько наезжает в Либенберг послушать ее пение.
- Сложная цепь.
- Конечно. Но это не помешало ей сработать. По протекции Геринга меня зачислили в группу заграничной прессы рейхсминистерства гражданской авиации. Пост хотя и невысокий, но перспективный. Мы занимаемся вражескими ВВС.
- Любопытно. И кто же потенциальный противник?
- Польша, Англия, Россия, Франция... Весь мир. Война неминуема, и, знаешь, чем скорее, тем лучше. Это будет крах режима, не сомневаюсь. Мы идем к катастрофе.
- Слушай, Шу-Бой, я спрошу тебя прямо: что ты уже сделал? Ведь я тебя знаю, не такой ты парень, чтобы сидеть сложа руки!
- Что я сделал? Проявил невиданное рвение по службе. Записался на курсы офицеров запаса. По вечерам зубрю военную и политическую литературу.
- Один?
- Нет, со мной Либс. Зайди к нам как-нибудь.
- Охотно. Куда и когда?
- Вайцштрассе, 2. В следующую среду вечерком... Возможно, будет еще кое-кто.
- Так я и подумал. До встречи.
Они расстались на перекрестке. Макс прибавил шагу, чтобы не опоздать на встречу с Гербертом. Связной наконец-то прибыл в Берлин, ровно на одиннадцать суток позже контрольного срока. Его уже перестали ждать и три дня назад уведомили парижский центр.
Встреча с Шу-Боем его очень обрадовала. Макс понял, что старый друг затевает большое дело. Надо обязательно доложить руководству о разговоре с Шу-Боем...
Сильный снегопад мешал вовремя заметить слежку, но шпикам он тоже работу не облегчал. Поэтому Макс, вскочив в первый попавшийся автобус, проехал только две остановки и, не оглядываясь, поспешил затеряться в подворотнях. Теперь, если и была слежка, он наверняка оторвался.
У зеленной лавки на Гогенцоллерндамм он огляделся. Улица казалась пустынной. Снег залеплял покачивающиеся на ветру фонари. Макс подумал, что в Берлине давно не было такого снегопада. Перейдя на другую сторону улицы, он остановился у мрачного пятиэтажного дома и посмотрел вверх. Глаза слепило, и он никак не мог разглядеть, открыта ли форточка в крайнем верхнем окне. Он приставил к глазам руки на манер бинокля, но мокрые холодные хлопья по-прежнему часто и косо летели вниз, мешая видеть.
"Вот на таких-то мелочах и заваливаются, - подумал Макс. - Как все надо тысячу раз продумывать".
Он вошел в подъезд, отряхнул снег и начал медленно подниматься, задерживаясь почти на каждой ступеньке. Все было тихо. Из какой-то квартиры аппетитно пахло ванилью: видимо, пекли праздничный пирог.
Герберт уже ожидал его. Они бросились друг к другу, молча обнялись и постояли так с минуту.
- Смотри, как с меня натекло, - покачал головой Макс, разглядывая мокрые следы на полу.
- Ерунда, чего там... - махнул рукой Герберт. - Проходи в комнату. Хочешь кофе?
- А чего-нибудь выпить найдется?
- Ром.
- Вот и отлично, гони ром... Ну, что там у тебя приключилось?
- Засветился я, Макс, вот в чем дело.
- Где?
- На бельгийской границе... Пойдем со мной на кухню. Пока сварится кофе, я тебе все расскажу.
Герберт зажег газ, поставил кофейник и, пока он закипал, коротко поведал, что случилось с ним на границе.
- Конечно, вся эта липовая проверка их ни в коей мере не удовлетворила, - сказал он, наполняя чашки. - Но они, видимо, поняли, что я не тот, за кем стоит охотиться. Кто их знает, может, они и в самом деле ловили гестаповского агента? Одним словом, не знаю... Ну, отвели меня на границу и передали бельгийцам, а те, видимо, почуяли, что тут не совсем чисто, и уперлись. Не хотят пропустить, и все. Хоть плачь! Требуют визу. Это у швейцарского-то гражданина, путешествующего по Франции. Я, конечно, мог бы заупрямиться, потребовать консула и все такое... - он грустно улыбнулся. - Но, сам понимаешь, не в моих это было интересах. Махнул я на все рукой и решил: пусть делают со мной что хотят. Ночью они отвели меня подальше от контрольно-пропускного пункта и велели идти назад во Францию. Ну, я и перебежал назад. Дело нехитрое. Переждал некоторое время, пока все успокоится, и тихонько подался опять в Бельгию, но не тут-то было. Они меня ждали. Видимо, эти сволочи привыкли издеваться над беспаспортными немецкими беженцами, которых гоняют по всей Европе... Да, в общем, сцапали меня бельгийцы и тут же поставили ультиматум: либо два месяца тюрьмы с последующей высылкой за нелегальный переход границы, либо я снова немедленно уберусь обратно. Я выбрал Францию, хотя после конфликта с сюрте меня там ничего хорошего не ждало... Одним словом, в Бельгию я попал только на четвертые сутки. Поскольку моя репутация уже была несколько подмочена, пришлось и там затаиться денька на два, чтобы не влопаться еще раз. А потом все пошло, как в кино. У голландцев забастовка. Не желают портовики грузить идущие в Германию суда - и баста. "Свободу Тельману!" Представляешь себе ситуацию? Не станешь же кричать с бочки: "Братцы! Я курьер товарища Тельмана! Загрузите только для одного меня "Принца Оранского", мне на нем в Гамбург надо". Я бы, конечно, мог, только гестапо меня бы так встретило в гамбургском порту, что не обрадуешься... Вот, собственно, и все мои злоключения... Самое печальное то, что я засветился.
- Да. Радоваться тут нечему. Не хватало в сюрте только твоей визитной карточки. Малейшее осложнение на французской границе - и ты окончательно влип. Придется переменить тебе штаб-квартиру. Будешь работать в пражском центре.
- Я еще не все тебе рассказал, Макс. - Герберт закурил, так и не притронувшись к своему кофе. - В Берлине у меня тоже вышла накладка. Боюсь, что провалилась квартира в Панкове.
- Не может быть?! Откуда ты знаешь? Ты же приехал только утром?
- Утром-то оно утром, но кашу заварил я давно. И тут, Макс, я кругом виноват. Только я один и никто больше. Помнишь, я сообщил вам о своей встрече с профессором Хорстом и просил собрать о нем сведения?
- Конечно. Они были самые благоприятные.
- Так вот, я опять случайно встретился с ним в гамбургском поезде и узнал, что за ним приходили. Вообще это долгая история, в которой нет ничего, кроме лирики. Не стану объясняться, почему да отчего, только я решил, вернувшись с задания, попросить тебя переправить его.
- Ты поселил его в Панкове?
- Да, на свой страх и риск.
- Почему никого не предупредил?
- Не успел. Просто не успел. К тому же я знал, что в эти несколько дней квартира никому не понадобится. Не думал же, что так задержусь.
- Собственно, квартира все равно никому не понадобилась. Что там произошло?
- Дав тебе знать, что приехал, я тут же поспешил в Панков. Было рано, и в окнах горел свет. Я сразу заметил, что верхнее окно освещено, и забеспокоился. С профессором мы твердо уговорились зажигать свет только при зашторенных окнах. Что же случилось? Академическая рассеянность или нечто похуже? Решил выяснить. Поднялся на верхнюю площадку, отпер на всякий случай дверь на чердак и приготовился ждать. Проторчал часа три, потом слышу: кто-то поднимается на наш этаж. Я перевесился через перила и смотрю.
- Рискованно.
- А что делать? Выяснить же необходимо! И ничем я особенно не рисковал. Дверь на чердак открыта, и, в случае чего, они бы меня не поймали. Зато я убедился, что квартира провалена. Какой-то тип в охотничьей шляпе с пучком оленьей шерсти и кожаном пальто постучал в нашу дверь. Три раза с небольшими промежутками. Видимо, стук условный. Ему сразу же открыли, и он вошел. Лиц я не разглядел, но все и так предельно ясно. Хотел было уже спускаться, как дверь открылась. Я опять свесился и увидел того, в шляпе, причем в лицо. Рыжий, лет сорока, на левой ноздре вишневая, точно кровью налитая бородавка... Не знаешь такого? На всякий случай спрашиваю. Не из наших ли?
- На ноздре бородавка? Нет, такого не знаю. И вообще, кроме Эрвина и нас с тобой, о Панкове никто не знает. Так-то...
- Понятно. Да я и не надеялся на чудо... Значит, все ясно. Я провалил Панков.
- Да... Квартиру жаль. Но это не самое страшное. Хуже всего, что тебя придется убрать с моста связи. А замену тебе найти нелегко.
- Я все понимаю, Макс. - Герберт развел руками. - Но будем смотреть истине в лицо.
- А что нам еще остается? Твой профессор видел тебя в Париже, для гестапо этого вполне достаточно. Не забудь, он знает тебя и, конечно, сумеет описать. Плюс к этому твой последний инцидент. - Макс прищелкнул в досаде пальцами. - Как ни крути, ничего не получится. Как заграничный курьер ты провален. Хорошо еще, что Политбюро в свое время приказало нам расширить каналы связи...
- Я знаю. Товарищ Вальтер и мне сказал, что мост следует укрепить.
- Конечно! Теперь, когда готовится партконференция в Брюсселе, бесперебойная связь с Тедди особенно нужна... Как ты думаешь, Эдвин справится?
- Не сомневаюсь! Я его еще поднатаскаю... Кроме того, в экстренных случаях можно же и меня послать. Не следует так уж преувеличивать...
- Преуменьшать тоже не следует. Но об этом мы еще поговорим. Теперь давай займемся операцией. Что сказал Центр? У нас все готово.
- План в принципе одобрен. Сейчас я тебе все изложу. Меня возьмешь, Макс?
- Ни в коем случае. Ты был и остаешься курьером Тедди. Он тебя знает, и в тюрьме тебя тоже хорошо знают... Выводы делай сам. Кроме того, у тебя налажена связь с Марией. Это очень важно. Одним словом, по-прежнему будешь связным между нами и Тедди, но на внутренних линиях... А за Панков мы с тебя еще спросим.
- Понимаю, Макс.
- Давай теперь о деле. Конспиративная квартира в Польше готова?
- Да. Пражский центр все обеспечил. Москва тоже предупреждена. Димитров в курсе всех наших действий.
- День?
- Назначаете вы.
- Прекрасно. У нас тоже все пока идет по плану. Машины, эсэсовские мундиры, оружие давно подготовлены.
- Пропуска? Документы? Это больше всего беспокоит Центр.
- Ну, не тебе объяснять, Герберт, как тут обстоят дела. Завербовать Гейдриха нам еще не удалось. Но бумаги, в общем, хорошие.
- Центр предлагает небольшую поправку к плану. Что, если взять две машины? Одна пойдет в тюрьму, а другая останется для прикрытия. В случае погони она попытается сбить преследователей.
- Мы об этом думали, Герберт. Но не сделать бы хуже: курсирующая возле Моабита гестаповская машина может заинтересовать настоящее гестапо, и тогда нам придется плохо.
- Не уверен, Макс, не уверен. Если все пройдет, как задумано, и вам быстро выдадут Тедди, вторая машина сможет отвлечь внимание. Учти, они скоро догадаются, что вы везете его не в централ на Принц-Альбрехтштрассе. Погоня неминуема. Даже если все пройдет идеально, через тридцать минут максимум по городу будет объявлена тревога.
- Этого нам хватит. Мы провели хронометраж. Чтобы надежно укрыть Тедди, нам достаточно четырнадцати минут.
- Хорошо, если они у вас будут. Возможны самые непредвиденные осложнения, Макс.
- Видишь ли, Герберт, если бы в нашем плане не было риска, не о чем было бы и разговаривать. Тедди давно бы уже гулял на свободе. Но мы как могли сократили риск. Нам нужно всего четырнадцать минут.
- А знаешь что? Пошлите вторую машину ровно через четырнадцать минут!
- Это, пожалуй, мысль. - Макс влил остатки рома в остывший кофе и выпил. - В случае удачи она сможет прикрыть Тедди... Если же ребята окажутся в мышеловке, она поможет им вырваться. Хорошая мысль! Передай, что мы принимаем такой вариант. Что еще?
- Все. У Центра есть только один вопрос: ты знаешь всех, кто примет участие в операции?
- Конечно. Кроме, разумеется, наблюдателей.
- Наблюдателей?
- Мы решили по всей трассе расставить своих людей - по два человека на километр, конечно вооруженных. Некоторые тоже будут в эсэсовских мундирах на случай каких-либо осложнений.
- Кто именно будет? Ты не знаешь?
- Некоторых знаю. Охрана трассы возложена на группы Гельмута и Валентина. Понятно, что каждого из ребят в лицо я не знаю, но...
- Понятно. Остается только назначить день и оповестить Центр. Он желает вам большой удачи... А сейчас, если ты не против, я пойду и малость сосну. Не спал трое суток, все как в тумане - того и гляди свалюсь.
- Иди, конечно, иди. Отдохнуть необходимо, у тебя глаза, как у кролика.
Герберт ушел спать в соседнюю комнату. Макс закурил и стал обдумывать вариант со второй машиной. Он нравился ему все больше и больше. Еще он пытался поймать проскользнувшую у него во время разговора мысль. Она мелькнула и исчезла, оставив в нем неуловимое беспокойство. Постоянная настороженность приучила его не оставлять без внимания малейших проявлений интуиции. От нее часто зависела жизнь. Но было ли то мимолетное движение души своего рода интуитивным озарением или что-то случайно всплыло в мозгу и тут же забылось?
"Красная бородавка! - вдруг вспомнил он, когда гасил в пепельнице сигарету. - Рыжий с красной бородавкой на носу!" Кажется, это было в Нидерлеме...
Глава 37
СЕКРЕТНЫЙ ПЛЕНУМ
Да, именно в Нидерлеме видел Макс рыжего щупленького человечка с красной бородавкой на носу. Небольшое усилие, и выплыло из темных омутов памяти его лицо. Оно проявилось медленно и постепенно, как бы по частям. Сначала, конечно, бородавка, красная и чуть сморщенная, как подсохшая ягода рябины, потом высокий в веснушках лоб с глубокими залысинами и медные, чуть курчавые на висках волосы... И память, как прожектор, нащупывающий в ночном море цель, заплясала широким лучом, высвечивая отрывочные эпизоды, между которыми мгновенно устанавливались причинные связи.
Мглистый сырой вечер перед самым захватом власти нацистами. Короткая оттепель, которую принес в Берлин атлантический циклон. Ветер. Опустевшие улицы. Притаившийся в ожидании город...
Макс продрог, пока добрался тогда до Бисмаркштрассе. Но квартира была хорошо протоплена, и он скоро отогрелся.
- Замерз? - спросил Тельман, заметив, что Макс устроился поближе к печке. - Сейчас придут товарищи, и будем пить чай.
- Я предпочел бы рюмку водки, - улыбнулся Макс.
- Можжевеловой? Я и сам бы не отказался, но, к сожалению, ничего нет. Только чай. Зато есть дивные яблоки, настоящий гравенштейн. Хочешь?
Потом пришли Отто Франке и Герман Дюнов, и начался серьезный разговор.
- Мы должны решить с вами, - сказал Тельман, - где лучше всего собрать нелегальное заседание Центрального Комитета.
- Нелегальное? - удивился Макс. Коммунистические митинги и собрания нацисты часто срывали, к этому уже привыкли и всегда соблюдали осторожность. Но нелегальное заседание ЦК?
- Да. - Тельман отодвинул недопитый стакан, и его большие руки тяжело замерли на клетчатой скатерти. - Мы должны готовиться к самому худшему. Партия сделала все, чтобы предотвратить нависшую над страной угрозу насилия, но вы не хуже меня знаете, каково сейчас положение. Если Гитлер получит всю полноту власти, ни о какой легальной деятельности и думать нечего. Сейчас нам нужно найти зал для заседания. Я просил заняться этим товарища Франке.
- Я все выяснил, товарищ Тельман, - сразу же откликнулся Отто Франке. - Есть два подходящих помещения: спортивный зал "Цигенхальс", его владелец - наш товарищ, коммунист Вильгельм Мёршель, и "Локаль цур Линде" в Шмёквиц-Раухфангсвердере.
- Кто хозяин? - спросил Дюнов.
- Пауль Гофман. - Франке взял тяжелый чайник коричневого фаянса и налив себе еще стакан.
- "Цигенхальс" мне больше нравится, - кивнул Тельман.
- Да, мне тоже... Я уже договорился с Мёршелем о встрече. - Франке разрезал половинку яблока на маленькие кубики и бросил их в чай.
- Заседание назначено на седьмое февраля, - сказал Тельман и повернулся к Отто Франке: - так и передай товарищу Мёршелю. Скажешь ему, что заседание, в котором будут участвовать только члены КПГ, посвящено "Красным спортсменам". Понятно, он должен обо всем молчать.
- На товарища Мёршеля можно положиться, - сказал Франке. - Я его давно знаю. И вообще место выбрано удачно.
- Ты ведь, кажется, состоишь членом общинного самоуправления в Нидерлеме? - спросил Тельман.
- Да, товарищ Тельман. Общинного и районного. Кроме того, я еще и председатель ревизионной комиссии общинной кассы.
- Это, наверно, можно как-то использовать? - заметил Макс.
- Пожалуй, - задумчиво протянул Франке.
- Контроль за действиями полиции? - спросил Тельман. - Кто там у вас бургомистром?
- Эмиль Леман. - Франке все еще сосредоточенно раздумывал. - Он социалист-демократ. Главный кассир общины Эмиль Пёш - тоже. Да, это идея! - он тихо засмеялся и постучал ложечкой о стакан. - В день заседания я неожиданно объявлю ревизию общинной кассы!
- Зачем? - удивился Дюнов.
- И потребую от бургомистра, чтобы он тоже принял участие в ревизии.
- Не понимаю! - развел руками Дюнов. - При чем тут...
- Погоди, - остановил его Тельман. - Пусть договорит.
- Дело в том, что сельские жандармы до и после полудня докладывают бургомистру о своих контрольных поездках по району. Если же бургомистр будет вместе со мной проверять кассу, то я смогу присутствовать при докладах! Ясно? Мы узнаем, нет ли каких донесений о заседании ЦК. И вообще будем в курсе всех важных для нас сообщений.
- Правильно. - Тельман сцепил пальцы. - Тебе, товарищ, Франке, поручается еще охрана спортзала. Ты, Макс, будешь отвечать за конспирацию. Тебе, товарищ Дюнов, поручим организацию заседания и охрану городка.
Дюнову досталось тогда самое сложное задание. Макс подумал об этом сразу же. Но только потом, когда стали съезжаться члены Центрального Комитета, он понял, какую колоссальную работу проделал за эти дни Герман...
Всех участников заседания направили на явочные квартиры в разных районах Берлина. Никто не находился в такой квартире больше десяти минут. Запоздавшие никого уже не смогли застать в условленных местах. Это почти полностью исключало вмешательство полиции. Но Дюнов на этом не успокоился. С явочных квартир участников заседания переправили в Трептовскую обсерваторию, где работал преданный партии человек. Слесарь по специальности, он самоучкой изучил астрономию и проводил экскурсии по астрономическому музею. Вместе с Дюновом он встретил группу "экскурсантов", которую быстро провел мимо застекленных стендов прямо на крышу обсерватории, где находились астрономические приборы. Там можно было легко проверить собравшихся.
Убедившись, что пришли только свои, Дюнов назвал место заседания. Макс точно знает, что до этого момента никто посторонний не знал о собрании в Нидерлеме. Но и на крыше обсерватории тоже не было посторонних. Тем более что все, кто стоял там, сразу же сели в автобус и поехали. Вторая группа товарищей была доставлена в "Цигенхальс" с такими же предосторожностями. Даже если и затесался в нее предатель, он не смог бы оповестить полицию: Дюнов называл место заседания лишь за две-три минуты до посадки в автобус...
Откуда же взялся тот рыжий субъект, как он сумел узнать о секретном заседании? Случайно? После рассказа Герберта Макс не мог поверить в такую случайность. Полиция новопреставленной Веймарской республики о заседании не знала. Это было очевидно. Оставалось только одно: секретная служба наци. Кто-то из ее агентов пронюхал о Нидерлеме. Возможно, тот самый, который приходил теперь на квартиру в Панкове...
Но многое Максу оставалось неясно. Он не мог понять, почему шпик тогда медлил, прислушиваясь к словам Тельмана. Почему не вызвал сразу громил из штурмовых отрядов? Видимо, он знал далеко не все. Поэтому выжидал, хотел убедиться, что коммунисты действительно затевают важное дело...
Это подтверждает, что все предпринятые Дюновом меры предосторожности были необходимы. Это он настоял, чтобы Тельман, Пик и Ульбрихт прибыли в Нидерлеме отдельно Они приехали на легковых машинах после того, как автобус привез первую группу. И, возможно, именно поэтому рыжий шпик догадался о характере заседания лишь в самый последний момент.
Когда все тридцать пять участников заняли свои места, Вальтер Ульбрихт открыл заседание и предоставил слово Тельману. Тедди сначала старался говорить тихо, но привычка взяла свое, и голос его, перекрывающий грохот клепальных машин на верфях, зазвучал в полную силу.
Макс забеспокоился и осторожно вышел из зала, чтобы проверить, насколько далеко слышно. Вокруг спортзала все было спокойно. Со своими нехитрыми снастями возился рыболов у озера. На дороге, ведущей из леса, стояла телега с хворостом. Возчик спал. Это были поставленные Отто Франке часовые. Но голос Тельмана долетал и до озера и, возможно, до леса... И это, конечно, беспокоило не только Макса.
- Очень громко, - покачал головой вышедший вслед за ним Дюнов. - Я послал ему записку, да что толку? - он махнул рукой. - Как идут дела?
- Вроде все тихо, Герман, - Макс достал сигареты и протянул Дюнову.
- "Спорт"? И охота тебе курить всякую дрянь?
- Ничего, - улыбнулся Макс. - По случаю "спортивного" мероприятия можно. - Он закурил. Медленно выпуская едкий дым, скользнул взглядом по вывеске "Шпортхауз "Цигенхальс". Пиво Шульхайса", по фонарю и оленьим рогам над входом, по голым деревьям во дворе. - А что слышно у Отто?
- Ревизия кассы идет спокойно, - улыбнулся Дюнов. - Но отряды охраны наготове. В случае чего ребята прикроют.
- Нам только перестрелки теперь не хватает, Герман. Лучше бы обошлось без этого.
- Конечно, - серьезно ответил Дюнов. - Это только на крайний случай.
С заднего двора, заваленного всевозможными ящиками, прибежал молодой парень.
- Товарищ Герман! - крикнул он на бегу, но тут же сбавил тон и договорил уже шепотом: - В распивочную вошли два посетителя. Пьяны вдрызг. Что делать? Они же могут услышать Тедди!
- Распивочная разве работает? - удивился Макс.
- Так надо, - отмахнулся Дюнов и взял парня за руку. - Беги-ка, Иобст, назад и скажи Адди, чтоб немедленно что-то сделал. Пусть он подлезет к этим выпивохам и уведет их в другую пивную. Понял?
- Понял, товарищ Герман! - опять крикнул парень и убежал.
- Нельзя было закрыть распивочную, Макс, - объяснил Дюнов. - Это сразу бросилось бы в глаза.
- Но мы же договорились...
- Знаю! Но в последний момент я передумал. Вилли Мёршель тоже считает, что не следует навлекать ненужные подозрения. Он сам стоит теперь за стойкой.
- И ты думаешь, что тех двоих будет легко увести? - Макс недоверчиво покачал головой.
- Настоящего пьянчужку ничего не стоит спровадить в другой ресторанчик, если пообещать ему пиво покрепче... Или бабу.
- А если они только притворяются?
- Такой случай тоже предусмотрен... Но здесь, кажется, все чисто. Смотри, - Дюнов кивнул на дверь, откуда вышла шатающаяся троица. Старый коммунист-печатник Адальберт Кройчке тащил на улицу двух осоловевших парней.
Но не успели избавиться от пьяных, как возникла новая опасность. С чердака спустился наблюдатель и доложил, что на ограде сидят двое мужчин и внимательно прислушиваются к речи Тедди.
- Опять двое, - заметил Макс.
- Думаешь, что те пьянчуги тоже? - нахмурился Дюнов.
- Все возможно. Давай-ка поглядим на этих господ, что они собой представляют.
Они поднялись на чердак и осторожно выглянули в оконце. Сейчас на ограде сидел один - худой, смуглый, в зеленой шляпе, коричневом кожаном пальто с воротником из цигейки и крагах. Другой - в синей куртке с поднятым воротником - стоял за забором и, отворотив лицо от ветра, прикуривал. Он был без головного убора, и Макс обратил внимание на его шевелящиеся под ветром медно-красные волосы.
- Что ты думаешь об этих? - спросил он.
- Похоже, шпики, - коротко ответил Дюнов.
- Бьем тревогу?
- Погоди. Понаблюдаем немного. Пока еще нет оснований прерывать работу ЦК.
- Пожалуй, - кивнул Макс. - Пока они торчат там и слушают, угрозы нет. Но нужно быть готовыми в любой момент увезти людей.
- Все готово, Макс. Часть людей увезем на автобусе в Берлин, остальных на моторной лодке в Цойтен, на вокзал. А теперь давай вниз. Ты иди в зал и не спускай глаз с Тедди, а я займусь своими делами! - Он отошел от окна и махнул рукой наблюдателю. - Займите свое место, товарищ Фриц, - тихо сказал он. - Если кто-то из них уйдет, немедленно сообщите мне.
Но только они вышли во двор, как деревянные ступени жалобно заскрипели. Это спускался с чердака наблюдатель.
- Ушли!.. Оба.
За домом раздался треск мотоцикла.
- Поднимай тревогу. Макс! - крикнул Дюнов и побежал к автобусу. Шофер был на месте. Он ел бутерброд с колбасой и читал газету. - Заводи мотор! - скомандовал он и понесся к озеру.
Макс вошел в зал и направился прямо к столу президиума. Никто не обратил на него внимания: все глаза были устремлены на Тедди.
- Мы должны, - Тельман тяжело взмахнул кулаком, словно молот опустил, - разрушить стену между нами и социал-демократическими товарищами по классу! Мы должны бороться за каждого рабочего, независимо от того, к какой организации он принадлежит. Если мы вступаем в дискуссию с христианскими рабочими, то должны рассеять их сомнения и опасения в отношении веры и религии... Мы не хотим грабить ковчеги, не хотим сжигать распятия... Мы хотим совместной борьбы...
Когда Тельман остановился на миг, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Макс наклонился к Ульбрихту:
- Надо прервать заседание, товарищ Вальтер, - тихо сказал он. - Нас выследили.
Ульбрихт, не оборачиваясь, кивнул и продолжал слушать речь.
- В лице Гитлера, - казалось, что Тельман говорит через усилитель, - рейхсканцлером стал человек, который главной линией своей внешней политики сделал подготовку войны с Советским Союзом. Пролетариат и трудящиеся всего мира, равно как и немецкий пролетариат, смотрят на нас. На нас смотрят русские рабочие и крестьяне... Мы должны удвоить и утроить наши усилия. Мы должны разбудить в каждом товарище сознание ответственности партии перед рабочим классом.
Макс отошел от стола президиума и остановился у приоткрытого окна. Повинуясь безотчетному желанию, он осторожно раздвинул створки и выглянул наружу.
Внизу стоял тот рыжий в синей, с поднятым воротником куртке. Он оказался пугающе близко. Макс явственно увидел красную морщинистую бородавку на левом крыле покрытого веснушками носа, залысины на лбу и мелкие завитки на висках. Он разглядел даже коричневые крапинки в нечистой зелени настороженных глаз.
С минуту они неотрывно смотрели друг на друга. Потом рыжий опустил голову, достал из кармана пачку сигарет и неторопливо пошел прочь.
- ...необходимо приложить, наконец, все усилия, чтобы мобилизовать массы, и прежде всего социал-демократических товарищей на предприятиях, на борьбу с гитлеровцами! - гремел голос Тельмана.
Этот остался следить, а другой уехал на мотоцикле, подумал Макс и пошел к двери. Надо предупредить Германа... Как же они проворонили эту рыжую гниду?
Уже на лестнице он услышал, как голос Тедди вдруг замолк и наступила настороженная тишина. Потом Вальтер Ульбрихт закрыл заседание...
Когда через два часа в "Цигенхальс" ворвались штурмовики, спортзал был пуст. Только в распивочной за двумя-тремя столиками сидели одинокие посетители да хозяин Вильгельм Мёршель пересчитывал за цинковой стойкой дневную выручку. Все сошло тогда благополучно. Но Макс запомнил лицо, рыжие волосы шпика. Он не сомневался теперь, что именно его и видел Герберт на квартире в Панкове.
"Все возвращается на круги своя", - подумал Макс.
Глава 38
ЗАСАДА
Второй "мерседес-бенц" выехал ровно через четырнадцать минут после первой машины. Макс сел рядом с шофером. Руди, Хельмут и Карл разместились на заднем сиденье. Два карабина и автомат положили на пол.
- Пошел! - скомандовал Макс, включая секундомер, и захлопнул за собой дверцу. - Старайся держать точно шестьдесят.
Шофер кивнул и нажал кнопку стартера. Машина медленно выехала из темной подворотни на залитую солнцем Клейстштрассе и понеслась к Моабиту.
Ребята, сидевшие сзади, заерзали. Эсэсовские мундиры были подогнаны кое-как, а солнце палило нещадно. В кабине сразу же стало душно. Макс поправил кокетливо сдвинутую к правой брови пилотку и приспустил стекло. Пахнуло сладковатым и гнилостным ветром весны. Стрелка спидометра дрожала возле шестидесяти.
На углу, около молочной, стоял молоденький штурмовик с букетиком альпийских фиалок. Когда машина замерла перед светофором, он глянул на часы и понюхал цветы. Пока все шло благополучно. Следующий контрольный пункт находился у костной клиники. Пожилой господин, прогуливавший черно-рыжего эрдельтерьера, снял шляпу и, отдуваясь, опахнул ею разгоряченное лицо. Здесь тоже дела обстояли хорошо.
Юная дама, как завороженная, застыла перед витриной агентства путешествий Кука, где пестрели плакаты и проспекты с экзотическими пейзажами. Перчатки и сумочку крокодиловой кожи она держала в левой руке.
- Как идем? - спросил Хельмут.
- Идеально, - не оборачиваясь, ответил Макс. - Последний пост на углу Турмштрассе. Там должен стоять парень со скрипкой из группы Валентина. Если на трассе будет порядок, мы сделаем круг и вновь выедем на Турмштрассе... Может, к этому времени наши уже обернутся.
- Только бы у них в Моабите все сошло гладко, - сказал Руди. - Остальное - пустяки.
- Сейчас будет Турмштрассе, - зажав в зубах потухшую сигарету, процедил шофер.
Макс глянул на секундомер. Они ехали уже почти двенадцать минут.
На углу, возле булочной, беспокойно озирался вокруг щупленький человек в сером пыльнике. Под мышкой у него был зажат видавший виды скрипичный футляр.
Перекресток был свободен, и машина проехала не сбавляя скорости. Лишь какую-то долю секунды видел Макс лицо человека со скрипкой. Но и этого оказалось совершенно достаточно: толстая, чуть отвисшая губа, какая-то неуверенная искательная полуулыбка, морщины, веснушки и рыжие завитки на висках - и эта неповторимая красная бородавка.
- Стой, - выдохнул сквозь сжатые зубы Макс и впился пальцами в плечо шофера.
Взвизгнули тормоза, переднее колесо чиркнуло о борт тротуара, их занесло, но шофер, рискуя вывернуть руки, крутнул рулевое колесо в обратную сторону. Машина вылетела на середину улицы и остановилась, преградив движение. С зубодробительным скрежетом остановился в каком-то метре от них коричневый "оппель".
- Давай же! Давай! - крикнул Макс, привстав с сиденья, и тут же плюхнулся обратно, когда машина резко взяла с места. - Направо, - уже спокойно скомандовал он, ткнув пальцем в ветровое стекло. - Все пропало, ребята. Тот рыжий со скрипкой - провокатор. Я его знаю.
- Что будем делать? - тихо спросил Карл.
- Не знаю, - покачал головой Макс и вдруг застонал. - Но эту гадину я раздавлю. Ты пойдешь со мной, Руди.
- Да, - сказал Руди.
- Как свернешь, так сразу и остановишься, - Макс повернулся к шоферу. - Мы с Руди сойдем, а вы уходите.
- А как же... Как же наши? - Хельмут еще ничего не понимал.
- Я же говорю: все пропало! Наши в ловушке, и мы им ничем не сможем помочь! - Макс сжал кулаки и закусил губу. - Они в-въехали в-в Моабит, как в-в мышшеловку... Группа Валентина тоже теперь завалена.
Машина приближалась к повороту. Уже был виден узорный чугун ограды и голые ветки деревьев за ней.
- Там есть кратчайший проход на Турмштрассе, - сказал Макс. - Мы быстро, мы еще застанем его.
- Если не вспугнули, - заметил Руди.
- Не-нет. Он не уйдет. Он дождется...
- Смотри, Макс! - крикнул шофер, махнув рукой на зеркальце.
Макс наклонился к нему и чуть повернул зеркало к себе.
Сзади, метрах в шестидесяти за ними шел грузовик, набитый эсэсовцами. Офицер стоял в кузове. Рука его подрагивала на брезентовой крыше кабины. Колючей звездой дрожало солнце на вороненом стволе пистолета.
- Так, - Макс обернулся назад. Сквозь желтоватое целлулоидное окошко он увидел черный радиатор грузовика и смутные тени в кабине.
- Поворачивать? - крикнул шофер.
- Давай.
Они повернули на полной скорости, но шофер тут же рванул на себя тормоз. Машину тряхнуло. Макс чуть было не разбил лицо о стекло. Острая боль пронзила колено. Посреди улицы стояли четыре мотоциклета с эсэсовцами. Они, как по команде, включили моторы. Сидевшие в колясках схватились за автоматы. Все эсэсовцы были в черных касках. У тех, кто сидел за рулем, на груди болтались жестяные бляхи. Как ущербленные луны, блеснули они отраженным солнечным светом и сразу же затуманились в сизом облаке выхлопных газов.
Шофер врубил задний ход, и машину опять вынесло на середину улицы. Грузовик, который был уже угрожающе близко, ощетинился стволами карабинов. Шофер с искаженным от напряжения ртом стремительно обернулся. Макс тоже всем телом подался назад, поближе к целлулоидному окошку. Качающаяся в желтоватой дымке улица казалась пустой.
- Жми! - Макс облизал пересохшие губы.
Они понеслись полным ходом на задней передаче, но мотоциклисты догоняли их.
У первого же перекрестка шофер дал стремительный поворот. Машина подскочила. Люди качнулись из стороны в сторону, как задетые шаром кегли, но их тут же бросило назад, настолько мгновенно была переключена скорость, и вновь головокружительный поворот у ближайшего пересечения улиц. Скрежет и вой шестеренок. Синяя мгла угарных газов за спиной. Дребезжание стекла в разболтанной дверце и молниеносный бросок вперед.
Машина резко остановилась.
- Вылезайте! - крикнул шофер. - А я их еще повожу.
Распахнулись дверцы с обеих сторон, и ребята, подхватив с пола оружие, выпрыгнули на асфальт.
- Держись, Эдвин! - Макс хлопнул шофера по плечу и, схватившись за кобуру на поясе, выскочил вслед за ними.
Машина тут же рванула с места.
Когда четверо в эсэсовских мундирах, пригибаясь, как под обстрелом, вбежали в первый попавшийся двор, из-за поворота вылетели мотоциклисты.
Глава 39
ПЕРЕБРОСКА
Оставшиеся до переброски во Францию дни адвокат Рёттер решил прожить в небольшом приморском городке Нордейх Халле, где у его дальней родственницы была дача. Когда-то он провел там с Вольфгангом Хорстом неплохое лето...
Каждое утро уходил он к неспокойному бледно-зеленому морю. Садился на сырой прибитый песок. Смотрел, как накатывались холодные белогривые волны. Вздымались у самого берега, застывали на миг пузырчатой массой бутылочного стекла и, шипя, обрушивались на мелкую блестящую гальку. Ветер гнал низкие сумрачные облака, шелестел в песчаных дюнах. Дрожала сухая осока, тихо шуршали кусты ивы. Иногда море было желтым от вымытой дождевыми потоками глины.
"И дурак ожидает ответа", - вспомнил он Гейне. Но уходить от моря не хотелось, хотя и не ждал он от него ни ответа, ни избавления. С тех пор как он оставил флот, ему редко приходилось бывать у моря. И теперь он опять часами завороженно глядел, как накатывают и бессильно уходят вспять крутые волны.
Вспомнил Хорстов. Живы ли они? Что с ними?.. Вольфганг оказался провидцем. Пессимисты чаще угадывают. Впрочем, в чем-то этот типично кабинетный ученый был большим оптимистом. Почти фантастом. Весь его скепсис отходил на задний план, когда он начинал говорить о судьбах науки. А что, если он и здесь прав? Может быть, так и есть: ничто не случайно. Гальвани открыл электричество с помощью лягушачьей лапки, но прошло сто лет, и оно стало могучей силой. Вольфганг говорил, что физики постигают тайны вещества, пространства и времени. Сколько же лет понадобится им, чтобы подчинить эти первоосновы мироздания своей воле? Неужели близок день, когда все самолеты и танки покажутся детской игрушкой по сравнению с той силой, которую подчинят они себе?
"Нет, на этот раз мы, ученые, не будем дураками, - сказал как-то Вольфганг. - Генералы и министры не получат из наших рук нового оружия, гитлеры и Муссолини не смогут больше грозить миру. Мы сумеем крикнуть безумцам: "Остановитесь или мы уничтожим вас!"
А когда? Когда вы это им крикните, близорукие дон-кихоты?
Он вернулся на дачу и застал в своей комнате незнакомого человека. По виду - типичный мастеровой с верфи или с завода.
- Что вам угодно? - внутренне замирая, сурово спросил он.
- Меня послал Герберт.
- Кто это? Я не знаю никакого Герберта.
- Простите... Мне сказали, что на вашей даче можно купить козьего молока.
- Нет, вы ошиблись. Мы не держим коз. Где сам Герберт?
- Он послал меня. Мое имя Эдвин.
- Очень приятно, - Рёттер церемонно поклонился.
- Материалы процесса с вами?
- Да, конечно.
- В Париже вы остановитесь в трактире "Резвый кролик". Это на Монмартре близ церкви Сакре-Кёр. К вам туда придут. Обвинительное заключение отдадите тому, кто скажет, что он от Герберта.
- Ваш человек сам меня найдет?
- Да. Я привез вам документы на имя Мартина Рилле и немного денег. Завтра у Арнского маяка вы встретитесь с Уго Касперсеном, шкипером рыболовного баркаса. Он переправит вас в Нормандию.
- Не знаю, как благодарить вас, господин Эдвин...
- Вы ничем мне не обязаны. Итак, завтра у маяка. Сразу же после захода солнца.
- Простите, господин Эдвин, вы случайно не знаете, что сталось с Вольфгангом Хорстом? Господин Герберт обещал мне узнать...
- Он в Бухенвальде. Его арестовали на улице... Случайно...
- Ах вот как... А фрау Хорст?
- Она умерла. От разрыва сердца во время допроса.
- Вы это наверное знаете?
- Да. Герберт велел мне это вам передать... Если, конечно, вы поинтересуетесь...
- Понятно... Вот, значит, как...
- Да, так. Желаю вам удачи. Берегите документ.
- Еще бы! - Рёттер прижал руки к груди. - Ему цены нет. Европейские юристы по косточкам разберут это дутое дело... На всякий случай следовало бы снять с него копию. Мало ли что может случиться.
- Такая копия уже есть.
- Как?! Когда вы успели?
- Товарищ Тельман переписал все дело целиком и переправил его к нам. Сейчас оно уже находится в распоряжении Комитета по освобождению.
- Это действительно великий человек, - покачал головой Рёттер. - Он совершил невозможное.
- Да, - кивнул головой Эдвин. - Ну, еще раз желаю вам удачи. Подлинник обвинительного акта будет очень кстати.
Когда на другой день Рёттер прощался с хозяйкой дачи, она срезала на клумбах хризантемы. Он сказал ей, что уезжает обратно в Берлин. Она ничем не проявила своей радости, но ему показалось, что фрау Беатрис облегченно вздохнула. Он ее вполне понимал.
От берега, как и предполагалось, они отошли уже ночью.
Ревел ревун. Маслянистым пятном вспыхивала мигалка на маяке. Ровно рокотал мотор. За кормою остался большой неспокойный концлагерь, имя которому Германия. Удалялись, бледнели и таяли в тумане береговые огни. Рядом дышала холодом невидимая черная вода. Попахивало отработанным бензином и рыбой. Эту рыбу Уго наловил вчера и нарочно не выгрузил из баркаса. Под ее скользкими, скупо поблескивающими грудами он и запрятал завернутую в брезент папку с документами.
- Береженого бог бережет, - сказал Уго. - Это на крайний случай... Скажите, господин, это правда, что вы везете бумаги о нашем Тедди?
- Правда.
- И вы собирались защищать его на суде?
- Да.
- Доброе дело. А теперь суда не будет?
- Думаю, что не будет. Но я все-таки стану его защищать. На глазах у всего мира.
- Ясно. Они боятся Тедди.
- Вы правы. Они боятся его.
Стало свежо. Уго дал своему пассажиру теплый шарф, связанный из собачьей шерсти, и зюйдвестку. Рёттеру стало тепло и покойно. Под ровный рокот мотора, плавное покачивание баркаса он едва не задремал.
Медлительно, словно это касалось кого-то другого, он думал о том, что ждет его во Франции. Найдет ли он себе место под чужим солнцем? Сможет ли возобновить работу над книгой "Саллические франки и уголовное право"? Работа, работа, всегда работа. Отец его умер в пятнадцатом году от разрыва сердца, мать умерла от чахотки, когда он был еще студентом. Ни жены, ни детей у него не было. Вся прожитая жизнь представлялась сплошной работой с перерывами на еду и сон. Но даже во сне его мозг не переставал искать новые пути и решения. Особенно, если попадалось интересное дело. Он не привык к иной жизни, да и не хочет ее. Возможно, он очень ограниченный человек и просто-напросто обокрал себя.
Уже растаял маяк. Плотные слои облаков не пропускают ни звездного, ни лунного света. За бортом клокочет темное море, изредка вспыхивая голубоватым свечением.
Он пристально следит за ним, вспоминает, как гасли недавно береговые огни и - это было лет десять назад - свечи на концерте в Вене.
В огромном зале с очень высоким потолком зажгли на пюпитрах свечи. В зал пахнуло разогретым воском. Погасли хрустальные люстры и бра, дрожали лишь шаткие языки свечей. Родились первые звуки музыки. Тоска и жалость, прощание и надежда на встречу, и грусть, и радость. Свечи сгорели ровно на одну треть, когда оркестр заиграл последнюю часть. Как прилив и отлив, накатывались соло и дуэты. Одна за другой гасли свечи и, как темные призраки, уходили со сцены музыканты. Ушли виолончель и валторна, ушли валторна и скрипка, ушли два гобоя, ушли скрипка и виолончель. Все меньше и меньше остается колеблющихся языков пламени, но музыка не исчезает. Все так же страстно и наивно течет она бессмертной мерцающей рекой. Наконец остались лишь две скрипки - первая и вторая. Они приняли на себя всю тяжесть и всю боль одиночества и тоски. И когда они погасили свои свечи, музыка еще долго умирала в ушах. Рёттер помнит, что закрыл тогда глаза. Он не хотел видеть, как зажгутся люстры и бра и как выйдут раскланиваться на сцену оркестранты. Он знал, что стоит открыть глаза, и затухающая в ушах музыка оборвется совсем. Это была "Прощальная симфония" Гайдна... И музыканты, гасившие свечи, уходили в небытие.
Проснулся он от внезапно наступившей тишины. Мотор не работал. Уго сидел рядом и осторожно отвинчивал компас.
- В чем дело, господин Касперсен? - спросил Рёттер, поеживаясь от холода.
Уго молча прижал палец к губам и показал рукой куда-то в темно-серый туман. Рёттер пригляделся и увидел, как вдалеке мечется расплывчатое световое пятно. Уго качнул головой, приглашая спуститься вниз. Согнувшись, чтобы не задеть головой низкий потолок, Рёттер пролез в крохотную каютку. На маленьком откидном столике стояли ацетиленовый фонарь и жестянка с табаком. На койке лежали брезентовые рукавицы.
- Дозорный миноносец? - тихо спросил Рёттер.
Уго кивнул. Он нагнулся и достал из ящика бутылку темного сладкого пива "доппель-карамель". Открыл ее и протянул Рёттеру. Потом еще раз нагнулся и взял себе тоже. Отпил несколько больших глотков и тихо сказал:
- Ночью в тумане они нас не заметят. Но уже светает, и утро обещает быть ясным. Если нас засекут, скажем, что сбились с курса из-за поломки компаса. Я его уже отвинтил.
- С таким пассажиром, как я, это не поможет, - усмехнулся Рёттер. - Лучше уж не попадаться!
Они вышли на палубу. Было удивительно тихо. Рёттер ничего не слышал, но Уго сказал, что различает рокот моторов.
Так, в полном молчании, они провели часа полтора. Баркас заметно покачивало. Уго несколько раз вставал и прислушивался. Потом наконец махнул рукой и сказал:
- Все! Кажется, проскочили.
Он вынул из кармана отвертку и поставил компас на место. Закурил трубку и спустился вниз запустить мотор.
Рёттер чувствовал себя превосходно. Короткий сон среди безмолвного моря удивительно освежил его.
Вернулся Уго и сказал, что все в порядке и господин может еще поспать... Здесь или в каюте.