Отличие науки от других форм познания

Познание и знание

Наука есть особая сфера, форма и способ человеческой деятельности. Люди, занятые в науке, добывают знания о мире: природе, обществе, культуре, человеке. Наука есть одна из форм познания мира, и новое знание есть результат этого познания.

Существуют другие формы познания мира. Философское познание мира — это нечто иное, чем его научное познание, хотя научное познание уходит своими корнями в философию. Теология — это тоже одна из форм познания мира и Бога как его творца. Однако наука познает мир иначе, чем теология, иначе, чем логика или этика, хотя наука построена на логике, а этика тесно связана с философией — так же, как и наука. Мифы, легенды, сказки — тоже специфическая форма познания мира природы и людей. И здравый смысл можно толковать как форму познания. Каждый человек имеет собственные представления о мире: о жизни и смерти, о том, как одни явления связаны с другими, о психологических особенностях людей и их судьбах, и т.д. Но наука не сводится к здравому смыслу или индивидуальному опыту человека — каким бы совершенным ни казался здравый смысл или умным и мудрым сам человек.

Чем же наука отличается от других форм познания? Наука познает мир таким, каков он в действительности, то есть добывает объективные знания о мире.

Заметьте, это не представления о мире, каким он мог бы быть. Философские картины мира (их великое множество) — это возможные миры, изложенные как «вечные» истины. Но наука изучает именно реальный мир.

Объективные знания о мире — это также не мир должного как он предстает, скажем, в морали, изучаемой этикой. Реальная жизнь людей отличается от жизни, которой они должны были бы жить согласно той или иной морали. В чем-то их жизнь соответствует нормам морали, в чем-то — нет. Да и мораль со временем меняется, хотя ценности типа «не убий» являются непреходящими и существуют вечно. Мораль меняется вслед за поведением людей, которые в чем-то от нее отступают, и благодаря тому, что со временем та или иная практика принимает массовый характер. В отличие от морали, наука безоценочна. Она добывает знания о мире, но не дает ему моральную оценку: мир таков, каков он есть. Факты сами по себе не могут быть ни моральными, ни аморальными.

Следует отличать процесс добывания знания от процесса его применения. Наука безоценочна именно в процессе добывания знания. В процессе применения оценочный подход к научному знанию восстанавливается. Любое знание можно обратить в пользу человека и во вред ему. Открытие гипноза позволило более эффективно оказывать помощь людям, страдающим определенными личностными проблемами. Однако, применяя гипноз, можно наносить ущерб людям, лишая их самостоятельности и чувства собственного «Я». Моральные проблемы применения гипноза, однако, не могут приводить к запретам на новые знания о его природе.

Объективные знания о мире нужно отличать и от веры. Наука руководствуется рациональным критерием, следуя которому, ученый добывает знания, подчиняясь некоторым разумным (рассудочным) правилам, нормам и стандартам. Наука развивается на основе критицизма и скептицизма, и ее главный арсенал — логика, аргументы, доказательства, проверямые и перепроверяемые факты. Во имя получения истинного знания наука подвергает сомнению любое знание и потому отвергает априорную веру.

Объективные знания о мире приводятся в соответствие с логикой, но не сводятся только к ней. Как инструмент, логика не определяет специфическое содержание науки. Внутренняя логика присуща научной и любой другой, скажем, философской, религиозной или этической форме познания. И это требование не характеризует специфику собственно науки.

1.1.3. Какая форма познания «лучше»?

Можно ли определить, какая форма познания реальности «лучше»? Увы, ответить на этот вопрос невозможно с позиций науки. Хотя некоторые ученые утверждают, что наука является наиболее истинной формой познания, и речь далее будет идти именно о науке, возникает вопрос: как можно определить и доказать приоритет науки перед другими формами познания? Ученые не имеют познавательных средств, с помощью которых можно было бы доказать, что научная форма познания (и соответственно научная картина мира) является более верной, чем иные формы познания (и соответственно картины мира), религиозная или этическая.

Воображаемая дискуссия на тему «какое познание более верно: научное, религиозное или этическое», безусловно, зашла бы в тупик и не не имела бы никаких перспектив. Ведь наука строится на рациональном основании, религия — на вере, этика — на долженствовании. Но нет такого общего критерия, с помощью которого можно было бы сопоставить рациональность, веру и долженствование. В чем-то похожая ситуация существует при попытке сравнить вес, длину, температуру и время: никто не в состоянии определить, что «больше»: 1 кг, 1 м, 1° или 1 сек. Впрочем, разнопорядковые физические величины все же удается объединить, описывая их в понятих «ускорения» (один из вариантов соотношения времени и пространства) или «нагревания» (соотношение объема вещества и его температуры). Но нет такой меры, которая позволяла бы найти общие пропорции рациональности, веры и долженствования, пусть даже такие попытки (поиска некой совершенной «гармонии» мира) неоднократно предпринимались как в прошлом, так и в настоящем.

Наука не претендует на универсальность собственного рационального основания и признает другие, «параллельные» фундаментальные основания познания, в том числе такие, как вера и долженствование.

Дефиниции науки

В отечественном философском энциклопедическом словаре наука определяется как «сфера человеческой деятельности, функцией которой является выработка и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности. <…> Термин «наука» употребляется также для обозначения отдельных отраслей научного знания» (Алексеев, 1989). В статье «история науки» из британской энциклопедии, размещенной в Интернете, науке дается следующая базовая дефиниция: «система познания (или сумма знаний) естественного мира и его свойств, основанная на беспристрастных наблюдениях и систематическом экспериментировании. В более общем плане, наука открывает всеобщие истины или фундаментальные законы, образующие основу научного знания» («science, history of», Encyclopædia Britannica Online, 2000). В другом месте из этой же статьи термин «наука» уточняется так: науке присущ скептитизм, она объясняет мир рационально, она познает закономерности мира (там же). «The Penguin dictionary of psychology» (Reber, 1995)выделяет три значения науки. Во-первых, это знание, полученное в результате систематического применения научного метода. Во-вторых, это область исследований или отрасль дисциплины, образовавшаяся в результате применения базовых принципов и общих законов. В-третьих, это система методов и процедур для исследования естественных явлений на основе научных принципов. При этом предмет научной психологии определяется как психологическое знание, которое добывается научными методами, принятыми в науке процедурами и объяснениями.

Обратите внимание, в первой дефиниции науки акцент сделан на объективности познания, подчеркивается важная роль теоретической систематизации. Во второй дефиниции науки упор сделан на ее рациональности и скептитизме, подчеркивается важная роль беспристрастных наблюдений и систематического экспериментирования. В третьей дефиниции науки подчеркивается роль принципов, методов, процедур и объяснений. Дополняя друг друга, эти дефиниции дают достаточно полное представление о сущности науки.

Научное знание

Парадигмы

Общая характеристика

Научное знание опирается на множество источников и ресурсов. Важнейшие из них — парадигмы, т.е. некие общие представления об устройстве мира и человека. Парадигма (от греч. — пример, образец) — это теория, принятая научным сообществом за общий образец решения исследовательских задач. В философию науки понятие парадигмы ввел Бергман для характеристики нормативности методологии. Однако это понятие широкое распространение приобрело благодаря прежде всего Т. Куну (Огурцов, 1989).

Кун (1975) обозначил термином «парадигма» общие концептуальные взгляды на мир. Имеются в виду не любые теории, — только те из них, которые подтверждаются результатами классических экспериментов и получены заслужившими доверие методами, — общие теории, получившие признание и служащие образцом для исследований по разнообразной конкретной проблематике. Парадигмы определяют содержание конкретных научных идей, область и предмет научных исследований. Парадигма есть общая модель (образец), ориентируясь на которую возникают и развиваются конкретные (частные) научные теории.

Примерами общих парадигм для психологической науки могут служить естественнонаучная и культурно-историческая парадигмы. В рамках естественнонаучной парадигмы человек рассматривается неотъемлемой частью мироздания. В свою очередь это предполагает, что методы естественных наук (которые изучают мироздание) используются также при изучении психики и поведения человека. Культурно–историческая парадигма, напротив, подчеркивает своеобразие человека как социального существа, человеческого общества и мира искусственных предметов, созданных человеком (человеческой культуры). В свою очередь это означает существенные отличия методов исследования психики и поведения человека от методов естественных наук (подробнее см.: Дорфман, 1997б).

Научные парадигмы могут быть предельно общими (примером тому — естественнонаучная и культурно-историческая парадигмы), но также могут иметь более частный характер. Так, парадигмы, которые действуют в рамках отдельных отраслей психологической науки, носят более частный характер, чем естественнонаучная или культурно-историческая парадигмы. Парадигма сознания, утверждающая ее социальный и культурно–исторический характер и реализующая себя в русле психологии сознания, является частной в сравнении с культурно-исторической парадигмой в целом. Психофизиологическая парадигма, утверждающая связь психики и мозга (тела) и реализующая себя в русле психофизиологии, является частной в сравнении с естественнонаучной парадигмой. Кроме того, внутри любой отрасли психологической науки разрабатываются еще более частные парадигмы: вотечественной дифференциальной психофизиологии и дифференциальной психологии парадигмальные признаки можно усмотреть в таких терминах, как «школа Теплова — Небылицына», «школа Ананьева», «школа Мерлина — Вяткина».

Обычное дело, когда несколько парадигм, претендующих на общее понимание одной и той же области познания, оказываются несовместимыми друг с другом. Особенно это хорошо заметно в тех областях, которые изучают и психология, и пограничные с ней другие науки. Здесь наиболее остры противоречия между психологической и непсихологическими парадигмами. Например, «физиологическая» и «психологическая» парадигмы сосуществуют в психофизиологии. Первая парадигма определяет развитие физиологической психологии, вторая — психологической физиологии (см.: Кочубей, 1990). «Социологическая» и «психологическая» парадигмы сосуществуют в социальной психологии. Соответственно различают «социологическую» и «психологическую» социальные психологии (см.: Андреева, 1999). «Искусствоведческая» и «психологическая» парадигмы сосуществуют в психологии искусства. Соответственно различают «психологическую» и «искусствоведческую» психологии искусства (Дорфман, 1997в; Дорфман, Леонтьев, Петров, 2000). Вы заблуждаетесь, если думаете, что эти примеры просто иллюстрируют игры психологов «в слова». На самом деле здесь имеет место нечто более существенное: разные взгляды на предмет и разные «миры» исследований приходят в столкновение между собой.

Парадигма как базовая предпосылка научного поиска и исследования

Как уже отмечалось, парадигма — это общая теория. Хотя научные парадигмы могут иметь разный масштаб и объем обобщения концептуальных взглядов на мир и человека (общие и частные парадигмы–теории), парадигмы все же существенно отличаются от конкретных теорий, тем более от экспериментов и научных методов. Научная парадигма — это компас, который указывает скорее «куда», чем раскрывает конкретное «что» и «как».

Вы, конечно, помните известную русскую сказку, герою которой предлагают «идти туда, не зная куда; принести то, не зная что». Парадигмы в науке ставят заслон такому произволу и беспорядку и в значительной степени сужают зону неопределенности исследовательского поиска. Парадигма дает явные или неявные подсказки исследователям, поскольку она «знает, куда идти» и «знает, там что-то есть». Другими словами, парадигма направляет исследования ученых на разработку тех явлений и теорий, существование которых она заведомо предполагает, хотя не знает ни конкретных фактов, ни конкретных очертаний теорий, которые могли бы эти факты обобщить.

Парадигма — это теория, но теория предельно широкая и абстрактная. Она не есть научная теория, основанная на фактах и предсказывающая новые факты, но определяет общие контуры собственно научной теории. В русле одной парадигмы может возникать множество научных теорий. Так, в русле когнитивной парадигмы разработаны теория множественной репрезентации, утверждающая вклады невербальной и вербальной репрезентаций в кодирование и обработку информации (Johnson, Paivio, & Clark, 1996), и теория амодальной репрезентации информации, утверждающая модальную неспецифичность кодирования информации (Amrhein & Theios, 1993) (см. также: Ребеко, 1998).

Согласно Куну (1975), в парадигмальный период развития науки ученые пытаются «втиснуть» природу в парадигму, как в заранее сколоченную и довольно тесную коробку. Наука не предсказывает явления, не вписывающиеся в парадигму, — они просто игнорируются. Наука также не ставит перед собой цель создавать новые теории, выходящие за рамки парадигмы. Опора на парадигмы, а не на конкурирующие с ними теории, приводит к успеху.

Однако если парадигма дает подсказку «куда идти» и «что искать», это совсем не значит, что исследовательский поиск теряет собственное значение. Ученые подвергают парадигму дальнейшей разработке и конкретизируют ее применительно к разнообразным условиям действительности, что дает общие подсказки направления и предмета исследовательского поиска, но не конкретизирует предмет поиска как таковой. К тому же, исследования проводятся не только для того, чтобы подтверждать парадигмы, но и для того, чтобы обнаруживать явления, факты, законы, не соответствующие ей и вступающие с ней в противоречия.

«Биологическая» парадигма дает указания на то, что роль биологического фактора весьма существенна для понимания природы психического и личности. «Социальная» парадигма, напротив, указывает на то, что психика и личность обусловлены социумом. Между тем получены многочисленные эмпирические свидетельства как в пользу одной, так и в пользу другой парадигмы. Факты, полученные в рамках одной парадигмы, не совместимы с фактами, полученными в рамках другой.

Ценны и подтверждающие, и опровергающие парадигму свидетельства. Подтверждающие свидетельства — это не только подтверждение эвристичности парадигмы, но и возможность более точного определения областей ее применения, разработки утонченных теорий, объяснения данных, казавшихся загадочными вне данной парадигмы, установление стандартов научных исследований и более точных средств измерения явлений.

Парадигма и аномалии

Ценность опровергающих свидетельств заключается в том, что именно с их помощью обнаруживаются несоответствие или неполное соответствие парадигмальных ожиданий и основанных на них законах и теорий реальным фактам. Впрочем, какие-то расхождения между парадигмой и реальностью есть всегда; но вряд ли отдельные расхождения могут стать серьезной угрозой для парадигмы. И даже если по мере накопления фактов они начинают угрожающе нарастать, это обстоятельство не может быть достаточным для глубокого изменения парадигмы. Ведь ни одна парадигма никогда полностью не разрешает все проблемы научного исследования.

И тем не менее любое опровергающее свидетельство есть аномалия по отношению к господствующей парадигме. Более того, обнаружение аномалии понуждает парадигмальную теорию приспосабливаться к новым обстоятельствам. Обычно это выглядит следующим образом. Парадигма подвергается модификации (обычно сторонники парадигмы предпочитают обозначать этот процесс термином «развитие»), причем так, чтобы аномалия перестала выглядеть аномалией. В результате то, что прежде трактовалось в качестве аномалии, вслед за модификацией парадигмы становится ожидаемым. Чем более точной и развитой является парадигма, тем выше ее чувствительность к аномалиям, и тем выше вероятность изменений парадигмы под их влияниями.

Например, понятие индивидуальности первоначально никак не вписывалось в парадигму деятельности А. Н. Леонтьева (1975, 1994). Дело в том, что категория деятельности разрабатывалась с позиций представлений о социальной сущности сознания, в то время как собственно индивидуальность мыслилась, во-первых, вне деятельности и как бы существующая независимо от нее, во-вторых, как некое психическое образование, обусловленное скорее биологическими, чем социальными факторами. Для парадигмы деятельности такое представление об индивидуальности было явной аномалией. В 1990-е гг., однако, деятельностная парадигма была подвергнута определенной модификации (развитию). Во-первых, акцент был сделан на индивидуальности личности и ее развитии. Во-вторых, был прочерчен концептуальный путь от личности к деятельности: личность была показана в качестве субъекта деятельности (Асмолов, 1990). Ясно, что представления о личности как субъекте (авторе, инициаторе) деятельности, — это существенно нечто новое по сравнению с прежними представлениями о сознании, производном от деятельности и ее предмета. Если в раннем варианте понятие субъекта деятельности воспринималось как аномалия, то в результате модификации деятельностной парадигмы аномалия была усвоена и перестала выглядеть аномалией.

Заметим, что любая парадигма рано или поздно подвергается модификации — в той или иной степени, в тех или иных аспектах. Парадигма деятельности Рубинштейна (1969) «усвоила» категорию активности (Джидарьян, 1988), а парадигма интегральной индивидуальности Мерлина (1986, 1996) — понятия индивидуального стиля активности и полисистемы (Вяткин, 2000; Дорфман, 1993). Под влиянием аномалий парадигмы могут не только расширяться, но и сужаться, уточняя и ограничивая сферу своих влияний.

Парадигмы и кризисы

Парадигма может усваивать аномалии и подвергать себя модификации лишь до определенной черты, и этот процесс не бесконечен и не беспределен. Рано или поздно появляются важные теоретические проблемы, не имеющие решений в рамках данной парадигмы, а накопленные аномалии достигают критического порога. Существование некоторого предела в способности парадигмы усваивать аномалии и нарастание аномалий, подрывающих самые основы парадигмы, приводят к парадигмальным кризисам. Кризис парадигмы разрешается в форме интеллектуальной революции, приводящей к замене одной парадигмы на другую. Новые парадигмы, как отмечает Кун (1975), редко обладают всеми возможностями своих предшественниц. Однако они сохраняют часть достижений прошлых парадигм и открывают дополнительные возможности научных поисков и исследований, что оказывается, в конечном счете, решающим основанием в пользу новой парадигмы.

История науки знает примеры впечатляющих смещений от одной парадигмы к другой. Космологию Птолемея (Земля как центр Солнечной системы) ниспроверг гелиоцентризм Коперника (Солнце как центр Солнечной системы). Ньютоновская механика уступила место квантовой физике и общей теории относительности (см. подробнее: Кун, 1975; Дорфман, Леонтьев, Петров, 2000). История психологии также изобилует многочисленными примерами появления новых парадигм. В современной парадигме американской когнитивной психологии, во-первых, метафору компьютера заменила метафора мозга: метафорически сознание функционирует так же, как мозг, а не как компьютер. Во-вторых, новая парадигма утверждает, что подобно мозгу, сознание функционирует в параллельном, а не последовательном режиме. Значительная часть психологов метнулись от компьютерной метафоры к метафоре нейронных сетей, а идея о сознании-процессоре была отброшена. Прежняя парадигма устарела не из-за опровергающих ее эмпирических данных, а просто потому, что новая парадигма оказалась более результативной (Мартиндейл, 2000а).

Впрочем, появление новых парадигм в психологической науке не всегда означает ниспровержение хронологически более ранних. Возникновение культурно-исторической психологии не привело к ниспровержению естественнонаучной психологии. Поведенческой психологии не удалось обесценить гештальт-психологию. Рождение когнитивной психологии не стало эпохой заката поведенческой психологии. В отечественной психологии схватка деятельностных парадигм Леонтьева и Рубинштейна также ни к чему не привела: обе парадигмы сосуществуют и, судя по всему, постепенно наступает «тихое смирение» с таким положением дел. Некоторые ученые в области истории и философии науки объясняют такого рода эффекты тем, что психологическая наука переживает «допарадигмальный» (на уровне общей парадигмы) период своего развития. Он характеризуется отсутствием общей теории, признанной всем научным сообществом (Кун, 1975).

Помимо собственно научных, существуют и вненаучные источники и причины парадигмальных кризисов, — в частности, социальные и идеологические.

В изменяющихся обществах, переходящих от тоталитаризма к демократии, меняется и психологическая наука. В частности, происходит ломка замешанных на вненаучных критериях общих парадигм. Если ортодоксальная парадигма утверждалась благодаря социальной и идеологической поддержке, то утратив эти подпорки, парадигма теряет и свои господствующие позиции в научном сообществе. Так возникает парадигмальный кризис. Он возникает потому, что вне определенного социального и идеологического контекста обнаруживается научная несостоятельность прежде господствующей парадигмы.

Но это не значит, что саморазрушение господствующей парадигмы мгновенно приводит к появлению новой. Новая парадигма возникает не сразу, и требуется значительно большой период времени для того, чтобы она сформулировалась и получила общее признание в научном сообществе.

У меня на столе лежат два учебника по общей психологии для высшей школы, изданные под редакцией одного и того же известного ученого-психолога. Один учебник издан в 1976 г., другой — в 1996 г. В учебнике 1976 г. издания есть параграфы, раскрывающие методологическую основу психологии и ее основные принципы. В учебнике 1996 г. издания вопрос о методологической основе психологии опущен, из трех основных принципов, о которых шла речь в издании 1976 г., остался только один — принцип деятельности, причем он рассматривается в историческом контексте. Заметьте, изменения в учебнике 1996 г. носят не частный, а принципиальный характер: ведь речь идет об общей парадигме отечественной психологии. Вместе с тем, существенные для ее функционирования постулаты изъяты, а психологическое знание стало менее определенным и систематическим, более размытым и зыбким. Может быть, причиной тому служат субъективные пристрастия редактора, вызревавшие в течение истекших 20 лет? А может быть, за это время отечественная психология в своем развитии достигла таких научных высот, которые привели к кардинальным изменениям ее парадигмы? К счастью, нет свидетельств, подтверждающих первую гипотезу; увы, отсутствуют убедительные свидетельства и в пользу второй гипотезы.

Легко догадаться, что прежде всего социальные и идеологические перемены в России могли привести к «ужиманию» марксистской парадигмы отечественной психологии. По отношению к психологии эти перемены были внешними и носили вненаучный характер. Внутри же отечественной психологической науки сопутствующие социальным переменам изменения были связаны главным образом с попыткой очищения, освобождения от прежней парадигмы. Но эти попытки не основывались ни на обнаружении критической массы эмпирических фактов, ни на установлении новых законов, ни на фундаментальной, эмпирически обоснованной теории, более результативной и эффективной, чем ее предшественницы. Отечественная психологическая наука не накопила свой ресурс до такой степени, чтобы ниспровергнуть прежнюю парадигму именно научными, а не вненаучными средствами. Собственно же научная, конкурентноспособная альтернатива прежней парадигме так и не возникла. Можно утверждать, что отечественная психологическая наука сейчас переживает глубокий парадигмальный кризис, потому что прежняя парадигма исчерпала свой ресурс, а для утверждения новой парадигмы нет достаточной собственно научной базы, пусть даже для этого появились благоприятные внешние (социальные) условия. Однако парадигмальный кризис, как отмечает Кун (1975), является прелюдией к возникновению новой парадигмы. Новая парадигма порывает с одной научной традицией и вводит новую, порывает с одними правилами и вводит новые. И новая парадигма рано или поздно обязательно появится в отечественной психологической науке.

Научные идеи

Изменчивость

Оставим в стороне вопрос о том, как развиваются философские идеи. Возможно, здесь имеется своя специфика: достаточно вспомнить, что идеи Аристотеля и Платона остаются актуальными по сей день.

Что же касается собственно науки, то это — процесс, непрерывное и обновляющееся производство знания о мире. По мере того, как производится новое знание, меняется и сама наука; изменения способствуют ее развитию. В истории человечества нет научных знаний, которые могли бы устоять перед напором времени. Фундаментальные категории, принципы, понятия, методы, схемы объяснения — все это с течением времени как бы изнашивается и заменяется новым познавательным арсеналом. Например, для античного мышления основным способом получения знания было наблюдение. Наука нового времени опирается в основном на эксперимент.

Изменения научных идей могут принимать различные формы: прогресса, регресса, застоя. Под прогрессом науки понимается ее общий рост. Он происходит в виде получения нового (измененного) знания, разработки более совершенных и утонченных методов исследования, углубленного и более полного понимания мира. В конечном итоге рост науки — это ее движение к истине, как бы различно не понимались развитие науки и истина, и как бы далеко, глубоко и бесконечно не отодвигались границы непознанного.

Регресс в науке может возникать в силу исчерпания потенциалов и ресурсов текущей парадигмы. Возвращение к парадигмам, которые уже имели место в науке и были опровергнуты последующими парадигмами, являет собой пример «регрессивного замещения»: источники роста усматриваются не в новых идеях, не в движении вперед, а в идеях старых, потенциал которых представляется не до конца реализованным. Конечно, наука не может двигаться «вперед», не оглядываясь «назад». Не всякое возвращение к прежним идеям свидетельствует о регрессе. Но регресс имеет место тогда, когда возврат к прежним идеям создает лишь видимость нового, в то время как отсутствует действительное приращение новых идей.

Замедление темпов приращения нового знания и снижение в нем доли эмпирического содержания, урежение схваток между теориями и эмпирическими свидетельствами также являются ближайшими признаками регресса. Регресс имеет преходящий (длится определенный, но не бесконечный период времени) и локальный (затрагивает отдельные проблемы, области исследований, традиции, направления и подходы, те или иные научные школы) характер. Обычно регресс не может иметь всеобщий характер и поражать всю науку. На фоне регресса в одних областях происходит прогресс в других.

Застой в науке можно понимать как «мягкую» форму регресса, но можно трактовать и по иному: как осмысление и переосмысление накопленных знаний, теорий, методов, фактов. В одних случаях застой может быть провозвестником наступающего парадигмального кризиса; в других — периодом временной остановки и активизации интеллектуальных резервов. Застой может быть общим (скажем, общая парадигма исчерпала себя) или локальным. Но рано или поздно застой сменяется периодом роста.

Далее мы сделаем акцент на росте научных идей и знания, или просто науки. У ученых на этот счет нет ни согласия, ни единодушия; они предлагают конкурирующие по отношению друг к другу теории. Чаще всего анализ роста научных идей проводится по критериям рациональности — иррациональности и индуктивности — неиндуктивности. Согласно Юму, рост науки иррационален и индуктивен, по Карнапу — рационален и индуктивен, по Куну — иррационален и не индуктивен, по Попперу и Лакатосу — рационален и не индуктивен (Лакатос, 1995), по Фейерабенду — иррационален и «контриндуктивен» (цит. по: Никифоров, 1998)

Кратко рассмотрим четыре теории роста научных идей: «традиционную», Куна, Поппера — Лакатоса и Фейерабенда.

Традиционная теория

«Традиционная» теория рассматривает рост научных идей как последовательное приближение к истине, состоящее в кумуляции научного знания по рациональному и эмпирическому критериям. С позиций кумулятивной модели наука развивается через накопление — благодаря последовательному и постепенному приросту, в ходе которого факты, методы и теории слагаются в общую научную методологию и знание.

Примером кумулятивного взгляда на рост научного знания может служить теория Дюгема. Дюгем рассматривает развитие науки как постепенный последовательный рост однажды познанного. Истоки любого вновь открытого факта или новой теории можно найти в прошлом. По этому критерию Дюгем, например, отрицал, что науки в периоды Возрождения и Нового времени качественным образом отличались от средневекового научного знания. Из этого следовало, что историки науки должны заниматься поисками предшественников и предвозвестников нового знания вместо анализа его собственных характеристик. Получалось так, что рост научного знания есть не столько приращение нового, сколько расширение основы, из которой научное знание произросло. Это приводило к представлениям о том, что научная картина мира не изменяется, а только расширяется (см.: Микулинский, Маркова, 1975).

Теория Куна

Согласно Куну (1975), едва ли научное развитие можно рассматривать как простой прирост знания. Рост науки, научных идей и научного знания в целом следует рассматривать двояко: в рамках определенной парадигмы и, в более широком историческом контексте, когда одни научные парадигмы сменяют другие. Последовательный прирост знания имеет место внутри определенной парадигмы. Но прирост знания не бесконечен: он истощается по мере исчерпания возможностей парадигмы. Когда совершается смена парадигм, последовательный прирост знания прерывается: не так много общего и сходного сохраняется между прежней и новой парадигмой. Смена парадигм напоминает скорее реконструкцию научной области на новых основаниях, чем простой кумулятивный процесс. Прежняя и новая парадигмы имеют свои собственные критерии и понимание рациональности, но нет рациональных (сверхпарадигматических) критериев для их сравнения.

Кун (1975) не считает, что изменения парадигм подводят ученых ближе к истине. Развитие науки представляет собой процесс эволюции, последовательные стадии которого характеризуются всевозрастающей детализацией и более совершенным пониманием природы. Но научная эволюция не имеет направления к чему-либо, хотя многие привыкли рассматривать науку как постоянно приближающуюся к некоторой цели, заранее установленной природой. Если понимать научный рост как «эволюцию от того, что мы знаем» вместо того, чтобы трактовать научный рост как «эволюцию к тому, что мы надеемся узнать», тогда множество раздражающих проблем может исчезнуть.

Когда в 1859 г. Дарвин впервые изложил теорию эволюции, наиболее значительным и наименее приятным было то, что «Происхождение видов» не признавало никакой цели, установленной богом или природой. Вместо этого естественный отбор был ответствен за постепенное, но неуклонное становление более организованных, развитых и специализированных организмов. Дарвин раскрыл процесс, который не имел направления к какой-то цели. Кун осознает, что аналогия, которая связывает эволюцию научных идей с эволюцией организмов, может завести слишком далеко. Тем не менее, отбор парадигм через ментальные конфликты и революции внутри научного сообщества свидетельствует о том, что этот процесс может совершаться без какой-либо общей цели или поиска истины, т.е. подобно биологической эволюции вследствие естественного отбора.

Теория Поппера — Лакатоса

В то время как Кун рассматривает изменения научных идей, как не обязательно приводящие к росту науки, а научный прогресс — как иррациональный и прерывный процесс, Поппер и его ученик Лакатос подчеркивают объективный характер роста науки, его рациональность и непрерывность. Поппер и Лакатос трактуют рост науки как результат размножения и соревнования соперничающих исследовательских программ (парадигм). Главным инструментом оценки исследовательских программ является критика, а ее основным критерием — «запрет» на уловки, которые позволяли бы уменьшать эмпирическое содержание этих программ (Лакатос, 1995).

В части критики подчеркивается, что конструктивная критикасоперничающих исследовательских программ способствует научному росту. Негативная, разрушительная критика, наподобие «опровержения» или доказательства противоречивости не устраняет программу. Нужно иметь в виду, что критика программы — довольно длительный процесс, если ориентироваться на полезность критики и на соответствующие ей изменения в самой программе. А отношение к зарождающимся программам вообще должно быть снисходительным.

В части «запрета» на уловки имеется в виду, что рост научного знания связан с наблюдениями и теориями, которые пытаются объяснять факты наблюдений. При этом сами по себе изменения не всегда очевидны, потому что одни наблюдения и теории согласованы между собой, а другие наблюдения, наоборот, бросают вызов теориям, опровергая, а не поддерживая их. Впрочем, и теории могут бросать вызов наблюдениям, если одни наблюдения подтверждают теорию, а другие — нет. «Борьба» между теориями и фактами способствует обновлению и развитию научного знания.

Теория Фейерабенда

Фейерабенд (цит. по: Никифоров, 1998) прямо и открыто провозгласил отказ от «рационализма» в науке. В некоторой степени его подход сопоставим с изображением «нормальной науки» Куном. По Фейерабенду, история науки складывается из хаотичного переплетения разнообразных идей, ошибок, заблуждений, интерпретаций, фактов, открытий, и т. п. Господствующая в науке парадигма выделяет в этом хаосе лишь те идеи, теории и факты, которые не противоречат ей и находятся с ней в согласии. Все, что не укладывается в рамки господствующей схемы, безжалостно отсекается. Однако господство только одной традиции обедняет науку: от нее остается бледный образ подобия прямолинейного прогресса. По-видимому, мы находимся в самом начале познания и освоения мира. Современная научная методология кажется хорошей в сравнении с предписаниями прошлого, но может оказаться наивной с точки зрения предписаний, которые возникнут в будущем. Кто знает, в каких формах, какими методами и способами познания будут открываться тайны мироздания в будущем? Фейерабенд отмечает, что существует лишь один принцип, который можно защищать при любых обстоятельствах и на всех этапах развития человечества. Это принцип, утверждающий, что «все может быть». История науки знает множество примеров нарушения методологических правил в ту или иную эпоху, тем или иным ученым. И такие нарушения нужны и важны для прогресса науки. Античный атомизм, гелиоцентризм, волновая теория света, квантовая теория — все они возникали благодаря тому, что их авторы вступали в конфликт с господствующей парадигмой. Познание не является последовательным рядом совместимых теорий, приближающих ученых к некоторой идеальной концепции, тем более оно не является приближением к истине. Скорее познание есть расширяющееся пространство несовместимых альтернатив, и каждая из них вносит вклад в научное познание мира.

Например, Фейерабенд подвергает сомнению правило, согласно которому «опыт», «факты» или «экспериментальные результаты» свидетельствуют «за» или «против» научной теории. Это правило поддерживает эмпиризм. Однако могло бы быть введено противоположное правило — о том, что нужно формулировать гипотезы, не опирающиеся на факты и аргументированные теории. Фейерабенд называет такое правило «контриндукцией».

Стабильность

Хотя ученые отвергают абсолютную истину и смиряются с тем, что часть реальности остается неопределенной, неизвестной и непознанной, в основном научное знание о ней стабильно. Несмотря на модификации, перспективные теории живут долго. С течением времени они накапливают больше эмпирических свидетельств в свою пользу, становятся более очевидными, привлекают к себе внимание все большего количества ученых. Теория относительности Эйнштейна не отвергла законы Ньютона о движении, но показала их как частный случай более общей теории. В наше время ньютоновская механика применяется, например, для расчета траекторий спутников. В психологии идеи Выготского выдерживают испытание временем. Они модифицировались в отечественной психологии (например, в общепсихологической теории деятельности Леонтьева), в американской культурной психологии, в психологии конструктивизма, но не отвергнуты и не забыты. С этой точки зрения можно утверждать, что культурно-историческая теория Выготского характеризуется достаточной прочностью.

Новое знание

Новое знание — приращенное знание, и оно имеет двойственный статус. С одной стороны, новое знание — это результат встречи с неизвестным, незнаемым, с другой, вызов известному, знаемому. Вне науки неизвестное довольно редко воспринимается как незнаемое. Часто неизвестному приписываются признаки известного, как в феноменах каузальной атрибуции.

В науке, наоборот, для того, чтобы получить новое знание, нужно отчетливо различать неизвестное, незнаемое и известное, знаемое. Вопреки распространенным представлениям, у тех ученых выше шанс открыть новое (неизвестное, незнаемое), которые больше осведомлены об известном. Ученые различают знаемое как объективный факт и знаемое как субъективное представление (мнение, оценка), как гипотезу. Знаемое как представление (мнение, оценка или гипотеза) — это область возможного. Может быть такого рода «знаемое» соответствует реальности, а может и не соответствует. Поэтому научными средствами необходимо проверять «знаемое» на его действительное соответствие реальности. А пока такая проверка не произведена, «знаемое», по сути, остается неизвестным и объективно незнаемым.

Неизвестное находится не где-то «там», а «здесь», среди иллюзорно известного. Способность ставить научную проблему — это способность находить неизвестное в явлении, срывая с него покров субъективных представлений, мнений или оценок людей. Открытию нового способствует применение декартовского метода сомнения: отвергать как ошибочное все, в чем можно усмотреть сомнение, а затем заново ставить проблему на основе того, что осталось и не подлежит сомнению.

Обычно новое знание, особенно если оно носит существенный характер, приводит к необходимости пересмотра традиционного, уже сложившегося знания. В этом суть вызова нового традиционному; это вызов, но не полный разрыв. Наука — это поле борьбы взглядов, идей, фактов, в том числе нового со старым.

Возникновение когнитивной психологии в начале 1960-х гг. впоследствии назвали когнитивной революцией. Это действительно была научная революция в мировой психологии, потому что когнитивный взгляд на психику поколебал и расшатал фундаментальные основания поведенческой психологии, которая господствовала до конца 1950-х гг. Поведенческие психологи, ведомые Уотсоном, критиковали исследования сознания и метод интроспекции за их субъективизм. Бихевиористы утверждали, что объективно можно изучать внешне наблюдаемое поведение, но невозможно изучать ментальные события, поскольку они ненаблюдаемы и недосягаемы для внешнего наблюдателя. Внешнее поведение можно изучать также потому, что оно имеет публичный характер, а ментальные события нельзя изучать, поскольку они носят приватный характер. Когнитивная психология отвергла эти постулаты поведенческой психологии и заявила, что психику можно изучать объективно и что ее предметом является скорее психическое (когнитивная сфера), чем собственно поведение. Когнитивные психологи, однако, не отвергли поведение, но наблюдая за ним, стали делать заключения об особенностях когнитивных процессов, а не поведения.

Понятие нового не следует рассматривать как нечто абсолютное. Новое обнаруживается при его сопоставлении с уже сложившимся, традиционным. Наступление когнитивной психологии было научной революцией для западной, но не для отечественной психологии, разрабатывавшей категорию сознания в оппозиции и к структурализму Вундта и Титченера, и к бихевиоризму Уотсона и его последователей. «Революционные» идеи когнитивной психологии в части возможности изучения психики (а не только поведения) были банальностью для отечественных психологов.

В отечественной психологии также появлялось новое, и оно пробивало себе дорогу в борьбе со старым, хотя не всякому со стороны это было понятно.

В общепсихологической теории деятельности Леонтьева образ человека (не смешивать с психическим образом!) фактически явился оппозицией к представлениям о человеке в рамках теории психического отражения (противоположную оценку общепсихологической теории деятельности А. Н. Леонтьева см.: А.А. Леонтьев, 2001). В субъектно-деятельностной теории Рубинштейна образ человека («внешнее через внутреннее») противостоял представлениям о человеке в общепсихологической теории деятельности Леонтьева («внутреннее через внешнее»). Категории субъекта и активности, которые разрабатываются в русле традиций Рубинштейна (Брушлинский, Абульханова-Славская, Джидарьян) — это нечто иное, чем категории сознания и деятельности в русле традиций Леонтьева. Представления о человеке как самостоятельной системе (Мерлин) — это принципиально другой взгляд на человека, чем прежние представления о человеке как элементе общества. Все эти «парадигмальные новообразования» несли в себе существенные признаки новизны и имели важное значение для отечественной (но не для западной) психологии. Новые идеи развивались в борьбе с традиционными; нередко дискуссии принимали ожесточенный характер; на них оказывала сильное давление официальная идеология и философия, как, впрочем, и «внутренние цензоры» самих психологов.