Возникновение бытового вымысла и его свойства
Пути формирования новеллистических сказок можно проследить, разобрав однуиз ранних сказок — сказку о дураке-удачнике.
Дурак в бытовой сказке, как и герой в волшебных сказках, — это третий младший брат, обманутый старшими братьями в дележе отцовского наследства. Дураку, как и герою волшебной сказки, помогают чудесные животные. «Слушай, дурак, — говорит щука Емеле, — пусти ж ты меня в воду... чего ты ни пожелаешь То все по твоему желанию исполнится».
Близость сказок о дураке-удачнике к волшебным сказкам позволила некоторым исследователям считать и его героем волшебных сказок. Черты героя объясняются демократизмом и социальной направленностью, свойственными и волшебному повествованию1. Это мнение вряд ли правильно.
Появление дурака в сказках, которые еще были связаны с традиционными формами волшебного вымысла, ознаменовало рождение нового .художественного качества в сказочном повествовании. Появление нового персонажа в сказках обусловлено самыми существенными изменениями во взглядах народа. В реальных отношениях людей черты нового мировоззрения выразились в едких насмешках над идущими из древности суевериями и обычаями. Еще во времена «Русской правды» (XI в.) законодательство серьезно подтверждало древнее право младшего сына в патриархальной семье на наследование дома с семейным очагом. И в волшебной сказке младший сын — хранитель очага — представал как защитник старинного равноправия и этических норм первобытнообщинной старины. Иным он выглядит в новеллистической сказке.
В бытовых сказках передано устойчивое представление о младшем сыне-дураке, который вечно лежит на печи. Иван так привержен к печи, что в некоторых сказках печка даже возит на себе дурака по всему русскому государству. Он почти никогда не слезает с печи. Перед нами ироническая разработка мотива связи человека с тем предметом, который составлял объект поклонения и почитания в роду. Печь, приносящая счастье, удачу, предстала на этот раз не в ореоле языческой святости, а как реальная, обыденная вещь с чудаковатым последним защитником древнего обычая. Сказки на все лады обыгрывают привязанность Ивана к печи. «Все на печке сидел да мух ловил», «сопли в кулак мотал», — говорится обычно об Иване. Другие варианты поправляют: «Сидит на печи, в трубе сажу перегребает». Дурак — поклонник печи, но не по каким-нибудь высшим соображениям религии, а просто как человек, которому удобно лежать на печи и быть в стороне от суетных дел старших братьев, вечно занятых и вечно помышляющих о корысти, приобретениях и богатстве..
Ироническое переосмысление древнего сказочного мотива связи с мифическими силами, некогда оказывавшими герою самую решительную поддержку и помощь в борьбе с силами зла, явилось источником нескольких типичных сказочных историй о дураке. В одной из них говорится о том, как после смерти отца братья, унаследовавшие семейное богатство, решили жить торговлей и выгодно торговать по ярмаркам. Собрался на ярмарку и дурак — надумал продать доставшегося ему худого быка. Зацепил быка веревкой за рога и повел в город. Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая сухая береза: ветер подует — заскрипит береза. «Почто береза скрипит?—думает дурак. — Уж не торгует ли моего быка?» — «Ну, — говорит, — коли хочешь покупать — так покупай; я не прочь продать! Бык двадцать рублей стоит, меньше взять нельзя... Вынимай-ка деньги!» Береза ничего ему не ответила, только скрипит, а дураку чудится, что она быка в долг просит... «Изволь, я подожду до завтра!» Привязал быка к березе и распрощался с ней («Дурак и береза»). Интересно, что береза отблагодарила дурака: под нею он нашел клад с золотыми деньгами.
Сохраняя некоторые сюжетные положения, общие с волшебной сказкой, повествование придало им вид, совершенно непохожий на тот, который они имели прежде. Оказался забытым прежний мотив связи человека с мифическими силами (все равно, будет ли это бык, который приносит счастье дураку, или дерево, «почтение» к которому обернулось удачной находкой). Удача героя в бытовой сказке мотивируется иначе: Иван делается богачом по иронии судьбы.
По-иному в бытовой сказке характеризуются и такие черты героя, как личное благородство, бескорыстие, уважение к другим людям, радушие и постоянное желание прийти на помощь человеку, всякому живому существу, попавшему в беду. Сторонник прежних порядков, обычаев, носитель старой этики, Иван ставит себя в смешное положение всякий раз, когда пытается подойти к оценке жизненных явлений с привычными для него нравственными нормами бескорыстия, благородства и уважения. Мир изменился, а герой остался прежним. Верность Ивана традициям старины стала смешной для окружающих и передана в сказке в нарочито глупых сценах. В одном случае он, возвращаясь с ярмарки и глядя на верстовые столбы, решил: «Эх, мои братья без шапок стоят». Взял и понадевал на них купленные по наказу братьев горшки. В другом случае он выставил с телеги на дорогу стол: пожалел лошаденку — такая неудалая, везет не везет. «Ведь у лошади четыре ноги и у стола тоже четыре: так стол-то и сам добежит». В третьем случае, заметя, что над ним вьются вороны, и по-своему поняв их крики, дурак подумал: «Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» Бросил он на дорогу всю говядину, что вез, и начал ворон потчевать: «Сестрицы-голубушки, кушайте на здоровье!» Доехал Иван до реки, стал лошадь поить—она не пьет. «Без соли не хочет!» — смекнул дурак и высыпал целый мешок соли в реку.
Неумение героя приспособиться к современным условиям сделало его дураком в глазах окружающих. Он явный дурак, когда завещанные ему отцом сто рублей отдает за собаку, спасая ее от побоев жестоких мясников. Он дурак, когда спасает кота, которого несли в мешке, чтобы утопить. С точки зрения трезвых людей, погрязших в корыстных расчетах, Иван, действительно, дурак: он непохож на окружающих.
Иван-дурак — своеобразный выразитель донкихотства в специфических условиях городского и крестьянского быта на Руси. И точно так же, как в истории о славном рыцаре из Ламанчи, в сказках об Иване-дураке выразилось то же противоречивое отношение народа к герою. Иван смешон, когда, встретив похоронную процессию, кричит: «Носить вам — не переносить, возить вам — не перевозить», а повстречав свадебный поезд выкрикивает: «Канун да ладан!» Иван смешон, когда пляшет перед горящим овином и заливает водой огонь у мужика, который палит свинью. Во всех случаях он расплачивается за свои ошибки боками. В то же время Иван чужд корысти, праведен и чист душой, никого не обидит, не побьет, ни у кого не украдет, не совершит насилия. Эти черты внутреннего душевного благородства героя возвышают Ивана над другими персонажами сказки. Народ одаривает его счастьем, делает удачливым. Герой — носитель тех социальных качеств, которые высоко ценятся народом: его незлобивость, душевная доброта и сердечность становятся мерилом социальных качеств остальных людей. Не превращая Ивана-дурака в идеального героя, сказочники излагали свои идеалы добра и справедливости. Иван, по меткому определению А. М. Горького, оказывается «ироническим удачником»: народ желал воздать благо за благо и зло за зло. Известно, как жестоко поплатились за свои недобрые поступки старшие братья Ивана. Оба просят дурака, чтобы зашил их в куль и спустил в прорубь за чудесными лошадями, которых там будто бы добыл дурак. «Зашивай скорее нас в куль. Не уйдет от нас сивка...» — говорят они ему. Сказка не жалеет о гибели старших братьев: «Опустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать».
В повествовании о дураках проявилось самое характерное свойство бытового вымысла, который стал важнейшей приметой всякой новеллистической сказки. В народной сказке в первичной элементарной форме выразилось то, что позднее было названо эксцентричностью. Эксцентричность равнозначна понятиям «чудаковатость», «странность». Эксцентриками называют актеров, работа которых строится на контрастах и внешнем эффекте. Эксцентричность бытовой сказки не просто внешний прием-причуда, а средство социальных оценок. С замечательной тонкостью об эстетическом свойстве эксцентричности говорил В. И. Ленин, А. М. Горький в своих воспоминаниях рассказал о том, как В. И. Ленин, побывав на представлении клоунов-эксцентриков в небольшом английском демократическом театрике, «интересно говорил об «эксцентризме» как особой форме театрального искусства. — Тут есть какое-то сатирическое или скептическое" отношение к общепринятому, есть стремление вывернуть его наизнанку, немножко исказить, показать алогизм обычного. Замысловато, а—интересно!» (курсив мой.— В. А. ).
Новеллистическая сказка характеризуется тем, что показывает «алогизм обычного», вскрывает внутреннюю ложь, социальную неправду, указывает на несоответствие действительности нормам здравого смысла. Алогизм, неразумность обыденного, привычного вскрывается в сказках-новеллах с помощью приемов условного изображения жизни. В новеллистической сказке обнажаются глубокие внутренние социальные противоречия действительности. Сказочники подводили слушателей к мысли о несправедливости существующих общественных норм, ложности враждебной народу этики, социальных учреждений и институтов. Скепсис и сатира лежат в природе сказки-новеллы. Таков социальный смысл выдумки-фантастики в бытовых сказках.
Сказке-новелле свойственны черты художественного прозаизма. Термин «прозаизм» точнее, чем понятие «реалистичность», передает своеобразие новеллистического повествования. Прозаическое начало выразилось в победе здравого смысла над фантастическим вымыслом. Прозаизм освободил сказку от каких бы то ни было признаков мировоззренческой фантастики: суеверий, остаточных форм мифологических понятий и представлений.
Эта черта свидетельствует о том, в какое время сложились новеллистические сказки. Они появились в то время, когда формы прежней сатиры перестали удовлетворять народные массы. Как ни прекрасна была народная сказка о животных, ее поэтическая условность ограничивала возможность сатирического изображения действительности. В жизни появилось множество новых тем и характеров, которые требовали сатирического освещения. Купцы, духовенство, боярин, барин-помещик, солдаты, вор, пройдоха-хитрец, обманщица жена, супружеская неверность, христианские святые, черти, ведьмы — все это стало предметом сказочного повествования. Стиль сказок приведен в соответствие с новыми жизненными темами и новым мироощущением народа. Новеллистическая сказка — творчество людей с жизнерадостным и независимым характером, с критическим складом ума.
Идеи и образы
Наиболее распространенный вид сказок-новелл — разнообразные сказки о супружеской верности и неверности, о женитьбе героев и выходе героинь замуж, об исправлении строптивых жен, о неумелых стряпухах, ленивых хозяйках. К числу этих сказок относятся и все новеллистические истории-сказки на семейно-бытовые темы.
Тип такого рода сказочного повествования представляет сказка о любовнике, попавшем в крайне неудобное положение. Как-то крестьянин зашел в дом к купцу и застал у купеческой жены любовника. Пока хозяйка задабривала нежданного посетителя сладкой едой и деньгами, пришел и хозяин. Любовник заметался по горнице: «Куда-то я денусь?» Хозяйка спрятала его в подполье и велела схорониться там и крестьянину. Сел хозяин ужинать. Стала жена угощать его вином в надежде, что пьяного мужа будет легче обмануть. Выпил купец рюмку, другую, развеселился. Начал он петь песни, а крестьянин, сидя в подполье, вдруг и говорит любовнику купчихину: «Как хочешь—это любимая батюшкова песня! Я запою!»—«Что ты, что ты! — взмолился любовник. — Пожалуйста, не пой. На тебе сто рублей, только замолчи». Немного погодя запел купец другую песню. Говорит крестьянин: «Как хочешь, а теперь я за-. пою: это любимая песня матушкина!» — «Пожалуйста, не пой! На тебе двести рублей». Хитрый крестьянин обобрал богатого бездельника.
Далее в сказке рассказано о том, как крестьянин, пообещав купчихину любовнику, что выведет его из подполья, жестоко посмеялся над ним. Попалась крестьянину бочка со смолой и старая пуховая подушка. Крестьянин велел любовнику раздеться, окатил его из бочки смолой и обвалял в пуху, сел на него верхом и с криком: «Девятая партия из дома выбирается» — выехал на середину горницы. Кинулся купец бежать. Пользуясь суматохой, неузнанным бежал и незадачливый искатель любовных удовольствий.
Тема, образы сказки напоминают всемирно известные итальянские новеллы. Здесь та же вольность вымысла и тот же комизм, основанный на передаче необычных и замысловатых бытовых ситуаций. Новеллистическое повествование не скупится на иронию и шутки. В сказке воспроизводится маловероятное или просто невероятное бытовое событие. Попавший в беду богатый искатель любви согласен на любое унижение, лишь бы скрыть свой позор. Одновременно сказка смеется над купцом, который поддался обману. Вера в чертей — глупость, с точки зрения рассказчика. Людской глупостью и пользуется хитрый крестьянин.
Ложь, глупость, несоответствие жизненных явлений нормам человеческого разума осуждаются. Изображенная в сказке ситуация невозможна, но реален тот «алогизм обычного», который подвергнут в сказке едкой, иронической критике. Нарочитое смещение реального плана при изображении действительности соответствует алогизму изображенного. Прием невероятного (в бытовом плане) вымысла становится обязательным для этой сказки. Понятна и его обусловленность идеей повествования. Художественный прием бытовой необычайности становится в сказке необходимостью.
Во многих бытовых сказкахискусно использован этот прием. У богатого мужика, говорится в сказке, младшая дочь была ленивая и строптивая. Она привыкла пользоваться своим положением лентяйки. Пришло время идти ей замуж. Жених знал, кого берет замуж, но это не остановило бедняка-крестьянина: богач давал за дочерью большое приданое. А женился крестьянин с намерением исправить характер строптивой жены. Муж зарубил курицу. Он ей сказал: «Сойди, курица, со стола, дважды говорить не стану, снесу тебе голову!» Курица не послушалась. В другой раз муж убил собаку. Поступая по пословице: «Кошку бьют, жене (или невестке) наветки дают», муж заставил строптивую жену думать, что всякий, кто его не слушается, платится жизнью. И вот настало утро, когда он сказал жене, долго не встававшей с постели: «Вставай!» Та вскочила на ноги, не дожидаясь нового зова., Лентяя и упрямца исправят лишь самые решительные действия] Сказка доносит до слушателя именно эту мысль. Муж угрожает жене смертью. Жена становится необычайно покладистой и сговорчивой. Ненормальное явление высмеяно, осуждено в нарочито комической форме.
Бытовые сказки неистощимы на выдумку. Крестьянин сталкивает свою злую жену в яму, в которой живут черти. Через некоторое время он хочет достать ее и спускает туда веревку. Вытянул веревку, а за нее уцепился чертенок: «Вынь меня, мужик! Твоя жена всех нас замучила, загоняла. Что ни прикажешь, все буду делать!» Когда черт отказывается что-либо делать, мужик пугает его тем, что вернет в яму («Злая жена»).
Споря с мужем из-за пустяка, жена дает себя похоронить, но не соглашается с ним. Муж говорит, что поле кошено, а жена — что оно стрижено. Жена тонет, но показывает пальцами: стрижено. Упрямая жена падает в реку и тонет. Муж ищет ее, идя вверх по течению, так как при жизни она все делала наперекор («Жена-спорщица»).
Жена посылает мужа в город за лекарством, а сама тек временем веселится с любовником. Встречные люди уговаривают мужа вернуться домой и прячут его в мешок. Они принося' меток в его дом. Сидя в мешке, муж видит проделки жены выскакивает из мешка и «вылечивает» ее дубинкой («Гость Терентий»).
Муж говорит своей неверной жене, что нашел дуб, в котором сидит святой Николай. Жена просит совета у святого, как ей избавиться от мужа, а в дупло залез сам муж. Он советует ей кормить его получше, отчего он мол, ослепнет. Жена кормит мужа блинами, муж притворяется слепым. Она зовет любовника, муж творит суд и расправу над женой и соперником («Вещий дуб»).
Особое пристрастие новеллистических сказок к любовной тематике — не самое отличительное их свойство. Характернее другое: рассказ о супружеских изменах ведется в подчеркнуто комическом тоне, с веселой издевкой и над обманом неверных жен, и над незатейливой хитростью одурачиваемых мужей. Сказка смеется над героями. Ненормальное явление жизни, возникшее в условиях, когда люди не свободны в своих чувствах и прибегают к обману, высмеяно в живо представленных сценах. Сказочники осуждают подобные отношения между людьми. Критика в сказке исходит из идеи о естественной свободе отношений между людьми, которая соответствует логике разумно организованного семейного уклада, хотя этот гуманный взгляд часто соединяется с мыслью о деспотических правах мужа.
В бытовых сказках, особенно в повествовании на семейно-бытовые темы, ощущались традиции волшебных сказок, но сказочники-новеллисты преобразовывали каноны и сюжетику волшебных повествований.
Следы волшебных сказок несет новеллистическая история о том, как Иван-пастух сделался царским зятем и «зажил припеваючи». Были у пастуха гусли-самогуды, под игру на них плясали поросята. Царевне понравилась эта забава, и стала она просить пастуха, чтобы тот продал ей гусли. Пастух отдает с условием, что она покажет ему родинку на ноге. Царевна согласилась. Вскоре по всем городам бирючи объявили царскую волю: кто угадает тайную примету, тот женится на царевне. Иван-пастух сделался царским зятем. Многое в этой сказке навеяно прежним волшебным вымыслом и воскрешает в памяти волшебные истории, но эта сказка уже иная. Свиньи, пляшущие под чудесные гусли, «тайная примета» царевны придают повествованию формы, далекие от строгого стиля волшебных сказок. Появляется развлекательность и вольность вымысла.
Таковы и сказки о загадках царевны, об оклеветанной девушке, о терпеливой жене и другие полуволшебные, полуновеллистические истории. К сказкам, которые еще не совсем выявили свою новеллистическую особенность и сохраняют традиционную связь с прежним волшебным вымыслом, можно отнести истории о мудрой девушке, которая отвечает на все трудные вопросы царя и удивляет его своими речами и поступками. Царь женится на девушке. Позже он ее гонит от себя, позволив унести то, что ей дороже всего. Она, забирает с собой самого царя. В повествовании еще нет бытовой конкретности, которая типична для сказок-новелл. Жизненный конфликт передан в отвлеченно-условных формах. В основу сказки положен мотив трудной задачи, который так типичен для волшебных историй. С волшебной сказкой историю о мудрой деве связывает и общий стиль повествования. В то же время основное содержание сказки — соперничество девушки и царя. Сказка как бы предвосхищаетновеллистические истории о супружеских отношениях.
Тематическая группа новеллистических сказок об отношениях супругов начала складываться на Руси ранее XIV в. Древнерусская повесть о деве Февронии, испытавшая самое непосредственное и живое влияние сказок о мудрой девушке, сумевшей выйти замуж за царя, относится к XIV в. Надо полагать, что написанию этой повести предшествовал долгий период бытования сказок о мудрой деве. К XIV столетию эти сказки приобрели характерные особенности. В последующее время русская средневековая сказка-новелла быстро развивалась и к XVII в. полностью освободилась от традиций волшебной сказки.
К типичным новеллистическим сказкам относятся истории об одураченном барине, о барыне, обманутой хитрым крестьянином, о богатом хозяине, нанявшем работника, а также сказки об отношениях богатых, господ и бедняков, крепостных.
Вынес мужик на базар гусака. Видит—идет барин. «Купи, барин, гусака». — «А что стоит?» Заломил мужик цену. Рассердился барин. Отнял у мужика гусака и жестоко избил крестьянина. «Ну, ладно, — сказал мужик, — попомнишь ты этого гусака!» Воротился домой, снарядился плотником, взял в руки пилу и топор и пошел к барской усадьбе. Идет мимо и кричит:
«Кому теплы сени работать?» Барин услыхал — позвал мужика к себе: «Да сумеешь ли ты сделать?» — «Отчего не сделать, вот тут неподалечку растет теплый лес: коли из того лесу да выстроить сени, то и зимой топить не надо». — «Ах, братец, — сказал барин, — покажи мне этот лес поскорее». — «Изволь, покажу». Поехали они вдвоем в лес. В лесу срубил мужик огромную сосну и стал ее «пластать на две половины»; расколол дерево с одного конца и ну клин вбивать, а барин смотрел, смотрел да спроста и положил руку в щель. Только он это сделал, как мужик выбил клин и накрепко защемил барину руку. Закричал барин, а мужик взял ременную плетку и начал барина «дуть» да приговаривать: «Не бей мужика, не бери гусака! Не бей мужика, не бери гусака!» Уходя от барина, мужик сказал: «Ну, барин, бил я тебя раз, прибью и в другой, коли не отдашь гусака да сотню рублей в придачу».
До вечера просидел барин в лесу. Едва его нашли. Захворал он, лежит в постели и охает, а мужик нарядился «дохтуром», идет и кричит: «Кого полечить? Всякую болезнь снимаю». Не узнал барин мужика. Согласился лечиться. Истопили баню. Разделся барин. «А что, сударь, — спрашивает «дохтур», — стерпишь ли, коли в этаком жару начну тебя мазью пачкать?» — «Нет, не стерпеть мне!» — говорит барин. «Как же быть? Не велишь связать тебя?» — «Пожалуй, свяжи». Мужик связал его бечевою, взял веревку и «давай валять на обе корки» с тем же приговором: «Не бей мужика, не бери гусака!» Уходя, сказал:
«Отдашь ли деньги? Не то прибью и в третий раз!» Барин еле жив из бани вылез и велел мужику отослать деньги за взятого гусака («Барин и плотник»).
Юмор, свойственный новеллистическим сказкам об отношениях неверной жены и одураченного мужа, в сказке о барине и плотнике вытесняется социальной сатирой. Сказка не ведает жалости к барину. Сказочник убеждает слушателей, что дело не в гусаке и не в обиде, которую нанес барин крестьянину. Барин — представитель того сословия, которое обирает крестьян. Сказка такого рода — не исключение.
Один барин пожелал узнать, кто такая Нужда: «Охота мне " ее поглядеть». Мужик вызвался помочь барину. «Вот, сударь, — сказал мужик, — на бугре Нужда стоит. Вот она как от ветру шатается». Сел мужик к барину в сани, поехали они в чистое поле Нужду глядеть. Заехали в глубокий снег, -встали. «Покарауль-ка, — сказал барин мужику, — наших тройку лошадей». Слез и вместе с кучером полезли по снегу. Нет, не видно нигде Нужды! Тем временем мужик лошадей выпряг — только его и видели. Вернулись барин с кучером. Тут их и «постигла Нужда». Лошадей нет, а повозку кидать жалко. Говорит барин:
«Впрягайся, кучер, в корень, а я хоть в пристежку». Отвечает кучер: «Нет, вы, барин, поисправнее, немножко посильнее; вы—в корень, я в пристежку». Запрягся барин в корень. Так узнал барин, что есть Нужда («Про Нужду»).
Сказки высмеивают, вышучивают, обличают, наказывают барина за его жестокость, спесь, жадность, безделье и глупость. Барин поддерживает сосну, чтобы сосна наземь не упала («Барин и мужик»). Барин стережет под шляпой мнимого сокола, барин высиживает лошадей из тыкв, барин покупает козу, которая умеет ловить волков, барин верит, что отелился, барин лает на волков собакой.
Под стать барину и барыня. Пришел в господскую деревню мужик, остановился возле барского двора; ходит по двору свинья с поросятами. Пал мужик на колени и начал кланяться свинье в землю. Увидела это из окна барыня и говорит девке, чтобы узнала, чего это мужик на коленях стоит и свинье поклоны бьет. «Матушка, — ответил мужик, — доложи барыньке, что свинья-то ваша пестра, моей жене — сестра, а у меня завтра сын женится, так на свадьбу зову. Не отпустит ли свинью в свахи, а поросят в поезд?» Барыня выслушала эти речи и говорит девке: «Какой дурак! Пусть люди над ним посмеются. Наряди скорее свинью в мою шубу да вели запрячь в повозку пару лошадей: пусть не пешком идет на свадьбу». Увез мужик свинью.
Барыня так же глупа, как и барин. Она верит хитрому кучеру, который вызвался высидеть пятьдесят черненьких цыплят. Прошло три недели, не терпится барыне увидеть высиженных кучером цыплят. Послал он ей двух взятых из-под наседки и через дворовую велел передать барыне: «На цыплят долго любоваться нельзя. Поскорее верните назад — сердце ломит» («Барыня и цыплятки»).
В сказочном вымысле народ возвращает господам все побои. Жила в усадьбе барыня, и до того сердитая — мужикам житья не было никакого: «драла, как собак». Нашелся один храбрец, который дал барыне сонных капель. Уснула барыня. Спящую барыню перенесли в дом к сапожнику, а жену сапожника снесли в барский дом. Проснулась сапожничиха в барском доме, не растерялась в новом положении, дала толковые наставления дворовым. Пробудилась и барыня утром, кричит: «Слуги!» А сапожник сидит, шьет. «Слуги!» — «Ты что, такая-сякая!» — «Что такое!» — «Ах ты!..» Сапожник до того был сердит, что просто страсть! Вскочил он со стула, сдернул с ноги ремень и давай бить барыню: «Ты что, не знаешь своего дела? Ты должна вставать и печь топить». Долго бил сапожник барыню. Побрела она за дровами, затопила печь, сварила обед. Прожила барыня у сапожника два месяца и, когда ее вернули в усадьбу, стала она «мягкая-размягкая».
Для сказок о господах в большей степени, чем для других бытовых сказок, характерны необычные положения и ситуации («алогизм обычного»). Барин поверил в существование теплого леса. Барин думает, что коза может задавить волка, что из тыкв можно- высидеть лошадей. Столь же несведуща в обыденных вещах и барыня. Незнание реальных свойств вещей, конечно, утрировано в сказке, но ведь господа действительно не знали многое из того, что было известно людям труда.
Позавидовал один барин кузнецу. «Живешь, — говорит, — живешь, еще когда-то урожай будет и денег дождешься, а кузнец молотком постучит — и с деньгами. Дай кузницу заведу». Завел барин кузницу, велел лакею мехи раздувать; стал ждать заказчиков. «Эй, заезжай сюда!» — крикнул он проезжему мужику. Тот заказал барину железные обручи на все колеса. Сговорились о цене, начал работать барин, а ковать не умеет. Пережег железо. «Ну, — говорит, — все обручи не выйдут, разве один обруч!» — «Ладно, — согласился мужик, — один так один». Ковал, ковал барин и говорит: «Ну, мужичок, не выйдет и один обруч, а выйдет ли, нет ли сошничек». Сошник не получился. Не вышел и кочедычек. Получился у барина пшик: сунул в воду раскаленное железо, зашипело оно— «пшик»!
Сказки высмеивают господ, не знающих труда, настоящих свойств вещей. Они живут в удовольствиях, не ведая нужды. Ненормальное явление, когда народ трудился в поте лица, а барин пользовался всеми жизненными благами, и породило бытовую выдумку в сказках-новеллах о господах.
С помощью бытовой выдумки в сказках о господах оценивались не только барские порядки, но и выражалась мечта народа о разумных социальных отношениях, при которых человек труда становится владельцем всего, чего был лишен в жизни. Не случайно множество сказок о господах вершит жестокую расправу над господином, отбирая у него лошадей, тарантас, скотину, разоряет барина до конца.
Сказки-новеллы о господине и слуге, барине и мужике возникли, как и сказки на семейно-бытовые темы, давно. Так, один из вариантов сказки о царе и лапотнике был записан в середине XVII в. Самюэлем Коллинзом, врачом царя Алексея Михайловича. Сказка повествует о том, как Иван Грозный, имевший обыкновение осматривать свои владения, встретился с мужиком-лапотником. Все люди подносили царю дары. Мужик, торговавший лаптями по копейке пара, не знал, что поднести государю, и спросил совета у жены. Та сказала ему: «Поднеси пару хороших лаптей». — «Это не редкость, — стал возражать муж, — а есть у нас в саду огромная репа. Поднесем-ка ему эту репу, а к ней приложим и пару лаптей». Царь милостиво принял подарок, обулся в лапти и долго носил их. Он заставил носить лапти и дворян. На продаже лаптей мужик разбогател, царь пожаловал ему дворянский чин. Дальше в сказке говорится о том, что некий дворянин позавидовал мужику и решился подарить царю хорошего коня в надежде получить награду, соответственно больше той, какой удостоился мужик за репу и лапти. Однако царь разгадал корыстные помыслы дворянина и, приняв от него коня, отдарился мужичьей репой «и таким образом заставил всех над ним смеяться». Эта сказка могла возникнуть в XVI в,, когда сложился цикл песен, легенд и сказаний о царе Иване Грозном.
Одна из ранних тем новеллистической сказки — осуждение духовенства. Сказки, в которых служители культа были охарактеризованы как сословие невежественных, лицемерных господних слуг — крестьянских захребетников, стали передаваться из столетия в столетие. «...Наше духовенство,—писал В. Г. Белинский, — находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа». «Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочь и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы ( Колуханы, или калуханы,— еретики,отщепенцы, отступники от православия),жеребцы?—Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства?».
Служители культа сами не соблюдали того, чему учили паству. «Люби ближнего твоего, как самого себя», — предписывало евангелие. В народных сказках рассказывается, как сам поп соблюдает эту заповедь.
Жил-был поп. Нанял себе работника, привел домой. «Ну, работник, служи хорошенько, я тебя не оставлю». Пожил работник с неделю. «Ну, свет, — говорит поп, — бог даст — переночуем благополучно, дождемся утра и пойдем завтра косить сено». — «Хорошо, батюшка». Утром поп говорит попадье: «Давай-ка нам, матка, завтракать, мы пойдем на поле косить сено». Попадья собрала на стол. Позавтракалипоп и работник. «Давай, свет, — говорит поп работнику, — мы и пообедаем за один раз, и будем косить без роздыха». — «Как вам угодно, батюшка, пожалуй, и пообедаем». — «Давай, матка, на стол обедать», — приказал поп жене. Она подала им и обедать. Они по ложке, по другой хлебнули — и сыты. Поп говорит работнику: «Давай, свет, за одним столом и пополуднуем, и будем косить до самого ужина».—«Как вам угодно, батюшка, полудновать—так полудновать!» Подала попадья на стол полдник. Они опять хлебнули по ложке, по другой — и сыты. «За равно, свет, — говорит поп работнику, — давай заодно и поужинаем, и заночуем на поле — завтра раньше на работу поспеем». — «Давай, батюшка». Попадья подала им ужинать. Они хлебнули раз-два и встали из-за стола. Поп хочет, чтобы работник ел меньше, а работал больше. Однако работник оказался непрост, схватил свой армяк и собрался вон. «Куда ты, свет?» — спрашивает поп. «Как куда? Сами вы, батюшка, знаете, что после ужина надо спать ложиться».
В сказках поп выглядит жадным и завистливым. Узнав, что бедняк-мужик на свое счастье нашел клад, поп даже затрясся от жадности. Ничего не делает, и день и ночь думает: «Такой лядащий мужичишко — и получил эдакую силу денег!» Надумал поп напугать мужика, да так, чтобы тот отдал ему деньги. Натянул на себя козлиную шкуру и в глухую полночь подошел к мужичьей избе, под окно, и стал стучаться. Услыхал мужик, спрашивает: «Кто там?»— «Черт».—«Наше место свято», — завопил перепуганный мужик и начал «крест творить да молитвы читать». Глянул в окно — торчат козлиные рога, борода. Поп говорит:
«Слушай, старик, от меня хоть молись, хоть крестись, — не избавишься. Отдай-ка лучше клад». Поп забрал клад, но безнаказанно для него вымогательство не прошло: козлиная шкура приросла к нему.
Такова поповская «доброта», такова его любовь к ближним.
«Не прелюбодействуй», — учил поп с амвона. И эту заповедь поп, дьякон, пономарь постоянно нарушают в сказках. Жил-был поп, — говорит сказка, — как только увидит, бывало, в окно, что мимо двора его идет молодка, сейчас высунет голову и заржет по-жеребячьи. «Муженек, — говорит баба мужу, — скажи, пожалуйста, отчего это: иду я за водой мимо попова двора, а поп на всю улицу ржет по-жеребячьи». — «Эх, дура баба, это 'он тебя любить хочет». Научил хитрый мужик жену, как провести попа и наказать его: «Пойдешь за водой, станет поп ржать по-жеребячьи: «иго-го», — ты ему и сама заржи тонким голосом: «иги-и». Сговорившись с мужем, жена позвала попа в дом. Тем временем, как будто невзначай, муж вернулся. Поп схоронился в сундук с сажей. Поднял муж сундук, вынес из дома, поставил на повозку и поехал. По дороге повстречал барина и, сказавши ему, что везет черта в сундуке, продал сундук барину за большие деньги. Барина любопытство разобрало: что за черт?! Открыл сундук — поп выскочил да бежать. «Экий черт! К эдакому коли попадешься — совсем пропадешь...»
Столь же беззастенчиво поп нарушает и другие евангельские заповеди: «Не лжесвидетельствуй», «Не укради», «Не убий». Сказка «Попов работник» говорит о том, что поп хочет утопить своего батрака. Батрака спасла только хитрость: он поменялся с попадьей, и поп, не разобравшись, столкнул сонную попадью в реку. В сказке «Как поп работников морил» священник откупается от наказания деньгами, упросив своего батрака скрыть убийство человека. Поп лжет на каждом шагу.
Сказочники настойчиво внушают своим слушателям, что поп — лицемер, что поп — ханжа, что он не верит ни во что, что самая его служба лишь выгодный способ обогащения. Цинично нарушает корыстолюбивый поп церковные правила. У старика со старухой был козел — единственное их богатство. Нашел козел золотой клад — богато стали жить старик со старухой. Вскоре захворал козел — издох. Посоветовавшись со старухой, старик решил устроить козлу пышные похороны — такие, какие устраивают людям. Собрался старик, пришел к попу. Поп елейным голосом отвечает поклонившемуся мужику: «Здорово, свет! Что скажешь?» Блюститель веры, узнав, зачем пришел старик, крепко осерчал. Тяжело дыша, он начал таскать за бороду бедного мужичонку по избе: «Ах ты, окаянный, что выдумал! Вонючего козла хоронить». Но вот мужик помянул о завещанных попу козлом двухстах рублях — поп оставил мужика и, наставительно ткнув его в лоб пальцем, сказал: «Послушай, старый... я не за то тебя бью, что зовешь козла хоронить, а зачем ты по ею пору не дал мне знать о его кончине». Поп завершает свою речь бесподобными по ханжеству словами: «Может, он (козел) у тебя давно уже помер». Взяв деньги, поп прячет их и торопит мужика: «Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, чтобы приготовлялся: сейчас пойдем козла хоронить».
Каков поп — таков и дьячок. Услышав от мужика просьбу «прозвонить по козловой душе», дьячок рассердился, но, узнав, что и ему покойник завещал изрядную сумму, закричал на мужика: «Что ж ты до сих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне». Кинулся он на колокольню и «начал валять во все колокола». Всех лицемернее оказался «его преосвященство» — архиерей. «Как вы смели похоронить козла? Безбожники!» —накинулся он на попа и мужика, но тысячи рублей было достаточно, чтобы утих гнев архиерея: «Эка ты, глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла похоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал». В сказке осуждаются не отдельные представители духовного сословия, а все оно, начиная от дьячка и кончая архиереем.
В едкой сатире на духовенство выразился проницательный взгляд народа: нет разницы между светским и духовным господином. Социальная природа и того и другого угнетателя одинакова. Поп лишь лицемернее и трусливее барина: он ханжески прикрывается пышной одеждой красивых слов и лживых фраз. Очередное проявление алогизма в жизни вскрыто и разоблачено сказочниками. Они преувеличивают внешнее несоответствие между церковной моралью и поведением ее ревнителей. В сказках идет речь и о козле, и о его похоронах, и о попе, ржущем по-жеребячьи, и о духовном отце, к которому прирастает козлиная шкура.
Осуждение лжи и социальной неправды церковного богослужения иногда придавало народно-сказочному повествованию форму сплошной выдумки. В одном приходе не было священника. Собрались миряне и выбрали попа: «Ну, Пахом, быть тебе попом». Стал Пахом попом. Первую службу поп служил повеем правилам. «Слушайте, миряне, за что поп, за то и приход». Согласились миряне. Подал сторож попу кадило. Углей много, горит кадило. Махал, махал. И вывалился из кадила каленый уголек, да прямо за голенище. Начал поп топать ногами. Он топочет — и миряне все топочут ногами. Уголь дальше завалился. Нечего делать попу. Он хлоп на пол, ноги кверху и лягает ногами — и все миряне за ним на пол, и все лягаются. Вышел один мирянин из церкви, а другой ему навстречу. «Али уже отошла служба?» — спрашивает. «Нет, не отошла. Топанье-то отошло, а теперь—ляганье» («Отец Пахом»). Чему учит поп, тому надо следовать неукоснительно, подражать ему во всем — эта мысль доведена в сказке до нелепости. Глупые прихожане вполне уверовали в необходимость топанья и ляганья. У сказки большой обобщающий смысл.
Антипоповские сказки зародились столь же рано, как и остальные сказки-новеллы. В судебных документах XVI II в. в качестве обвинительных материалов сохранились записи антипоповских сказок. За рассказывание этих сказок царские власти жестоко преследовали. Широко распространена была среди народа сказка о Шибарше, приуроченная к эпохе Ивана Грозного. В сказочном повествовании звучит мысль, современная XVI веку. Сказка эта и антибоярская, и антипоповская. Сатира в ней направлена против высшего духовенства.
Оделся вор Шибарша в архиерейское платье, взял мешок и пошел к архиерею на двор. Стукнулся под окошком: «Архиерей-де божий, выгляни!» Архиерей глянул: «Кто-де тут есть?» — «Я-де — ангел божий. Велено-де тебя на небеса взять». Архиерей, с надеждой отсрочить отход в небесное царство, спрашивает: «Разве-де я умолил?» Шибарша уверенно отвечает;
«Умолил-де, архиерей божий!» С еще не исчезнувшей надеждой на избавление архиерей спрашивает: «Как же-де ты меня повезешь на небо?» Показал Шибарша архиерею мешок. Пришлось тому сесть в него. Вознес Шибарша архиерея в мешке на колокольню Ивана Великого и спустил его по лестнице вниз со словами: «Крепись-де, архиерей божий, первое тебе мытарство». Принял архиерей и другие испытания.
К сказкам-новеллам относятся также сказки о ловких ворах и хитром, смекалистом солдате. Они не представляют особых тематических групп, так как их главный герой может оказаться и героем семейно-бытовой сказки, и персонажем антипоповского повествования, и действующим лицом в антибарской новелле.
'Вор выведен народом как герой сказок не потому, что он был выразителем представлений идеала о борце с социальной несправедливостью. Вор привлек внимание народа только некоторыми чертами. Во-первых, он грабит только богатых и тем самым как бы мстит сильным мира сего за народные обиды, во-вторых, он порвал те социальные связи, которые крепко держат крестьянина, ремесленника-горожанина.
В одной из сказок вор — наставник, учитель передает свое ремесло некоему Митрохе. «Ну, — говорит он ученику, — теперь пойдем на раздобытки!» — «Куда?»—спрашивает Митроха. «Да есть у меня на примете вдова; заберемся к ней да пообчистим клети». — «Эх ты! Вдова — бедный человек, у нее все трудовое; пойдем лучше к богатому генералу». — «И то дело!» — согласился учитель. Вся история хищений и обмана передает антагонизм бедняка и богатого владельца усадьбы. В другой сказке вор Климка крадет у барина стоялого жеребца, шкатулку с драгоценностями. Даже жену выкрал у барина ловкий вор — и по условию барин даже должен наградить Климку.
Вор так ловок, что способен вытащить яйца из-под пугливой птицы. Его обучение у учителя-вора кончилось тем, что он обокрал самого учителя, а тот был куда как ловок.
Сказки о ворах дополняются сказками о бывалом солдате. Вошел в поговорку топор, из которого солдат варил суп. Такова же и солдатская загадка про город Печенский (печь), в котором до поры до времени здравствовал Курухан Куруханович (кур, петух), переведенный солдатом в Сумин город (суму).
Причины, по которым солдат сделался излюбленным героем сказок, особенные. Как бывалый и видавший виды человек, солдат свободен от многих предрассудков, присущих крестьянам. Слава много видевшего и, следовательно, много знающего человека позволяет солдату обмануть старуху обещанием сварить суп из топора. Как знать, может быть, служивый знает такое, что старухе невдомек? Солдат, остановившись на ночлег у старухи, рассказывает, что был на том свете и видел старухиного сына. Пасет покойник гусей, а кругом — крапива. Старуха дае,т солдату новые сапоги: пусть сын обуется!
Солдат, не верующий ни в чох, ни в сон, ни в птичий грай, побеждает нечисть, чертей и самое Смерть. | Это наиболее ценный разряд сказок, свидетельствующий о том, как далеко вперед ушла мысль народа в критике предрассудков и суеверий.
Очутившись на том свете, солдат встал на часы у ворот рая и, когда пришла к богу Смерть с вопросом, кого ей губить, сам пошел к богу с докладом. Вернувшись, солдат сказал Смерти: мол, бог велел ей никого не трогать, а грызть в этом году дубы. Так повторяется трижды. Солдат предстает заступником за род человеческий от злой воли Смерти и бога. Разгневанный бог прогнал солдата из рая. Служивый ушел на землю, и здесь начинается новая его борьба со Смертью. Бог велел Смерти уморить солдата, а солдат умудрился посадить Смерть в табакерку.
Сказки о ловких людях и о солдате насыщены необычными в бытовом плане событиями, едкой иронией. Два вора украли у судьи шубу и заспорили при дележе о том, кому из них должна она достаться. Об этом воры хотят узнать у самого судьи. Один из воров забирается к судье в спальню и рассказывает о споре в виде сказки. Судья определяет, кому должна достаться шуба.
Юмор и выдумка в сказке-новелле подчеркивают алогизм общественных и бытовых отношений и направлены против социальной неправды и зла. Таковы главные темы бытовых сказок-новелл, природа их выдумки, причины, обусловившие обращениесказочников к особым формам вымысла.
Поэтика и стиль
Поэтикуи стиль бытовой новеллистической сказки принято характеризовать исходя из сопоставления с другими видами сказок. Сказочное повествование новеллистического характера отличается от волшебных сказок и сказок о животных. В нем не встречаются, например, присказки, зачины, концовки типа: «и я там был, мед-пиво пил» и пр. В сказке-новелле редко употребляется троекратное повторение эпизода, особые традиционные словесные формулы. Однако отмеченного будет недостаточно, чтобы понять своеобразие стиля и поэтики бытовых новеллистических сказок.
Мир сказки-новеллы — быт, бытовые подробности — не исключает описания грубых и уродливых моментов в поведении человека. Обращение сказок к бытовым подробностям и описанию низменных побуждений человека служит средством социальных оценок. Барин-господин, незаконно пользующийся жизненными благами, лишается своих привилегий. Сказка не скупится на рассказ о нужде, боли и голоде, которых барин не знал в действительности. Жадность попа, его пристрастие к питью, еде и другим плотским удовольствиям представлены в сказках-новеллах как опровержение святости «божьих» заповедей, которые поп нарушает неизменно и неоднократно. Неверная жена познает горькие плоды своего обмана. Упрямый дурак наталкивается на упорное непонимание окружающих, всех, кто живет по мнимо разумным законам действительности.
Сказка-новелла .любит занимательный сюжет, изобилующий комическими ситуациями. В этом повествовании много грубоватых и даже нелепых происшествий, долженствующих вызвать смех. Суть же новеллистического рассказа состоит в том, чтобы изобразить многие неразумности жизни. В одном селе и поп, и дьякон, и дьячок были неграмотными и дело свое справляли не по книгам, а, как искони у них было заведено, по памяти. Прослышал об этом архиерей и полюбопытствовал, как же служат в церкви этого села. Приехал архиерей. Перепугались поп с дьяконом и дьячком, а потом решили: будь что будет, станем служить как всегда. «Благослови, владыка!» — говорит поп архиерею. «Поди, служи!» — ответил ему архиерей. Поп взошел на амвон и запел громким голосом:
О-о-о! Из-за острова Кальястрова
Выбегала лодочка осиновая,
Нос-корма раскрашенная,
На середке гребцы-молодцы,
Тура-мара и пара.
Дьякон вторит попу:
0-о-о1 Из-за острова Кальястрова...
А дьячок на клиросе возглашает:
Вдоль по травке, вдоль по муравке,
По лазоревым цветочкам.
Поражает то, что никто не удивляется: ни один из прихожан ничего не смыслит в службе. Поп скороговоркой, то громко и закатисто, то тихо и невнятно что-то «возглашает». Архиерей слушал-слушал и махнул рукой: «Служите как служили!» Служба — одна формальность, неважно, что возглашать, лишь бы возглашать! Нелепое в жизни высмеяно в комических событиях и ситуациях.
Все причудливо, необычно и странно в природе сказки-новеллы. Формы вымысла в бытовой сказке разнообразны. Отдельные положения и приемы комического изображения жизни встречаются в новеллистических сказках довольно часто. Распространен прием утрированного изображения главной черты персонажа. Поп настолько жаден, что не останавливается перед дикой выдумкой: заодно и завтракать, и обедать, и ужинать. Барин настолько несведущ в делах, что верит мужику, сказавшему, что недалеко от усадьбы находится теплый лес. Он соглашается поддержать сосну: как бы не упала. Дурак не знает свойств самых обычных вещей.
Эти формы гиперболизированного изображения жадности, глупости, неосведомленности выполняют в сказке особую идейно-художественную функцию. С их помощью вскрыты социальные пороки.
Существенным моментом в построении новеллистического сюжета является сознательное нарушение естественного хода действия. Нарушается причинная связь явлений. Стечение случайных, а иногда и подстроенных обстоятельств всегда удивляет слушателя своей неожиданностью. Недостаточную мотивировку поведения персонажей в новеллистическом повествовании нельзя рассматривать как проявление неглубокого, поверхностного изображения действительности. Какой логикой можно объяснить поступки барина, поверившего явной небылице? В сказке говорится, что он несведущ, но не объясняются причины его чрезмерной глупости — это выдумка. Наличие в сказке таких выдумок, случайностей и неожиданностей — осознанное стремление сказочников вскрыть природу важнейших жизненных явлений. Правда сказки — правда внутренняя, а не внешняя.
Комизм сказок-новелл часто проявляется в изображении нереальных ситуаций и положений. Зная упрямый характер жены, муж во благо себе говорит противоположное тому, что хочет сказать, и упрямица поступает так, как надо. Собрался он ехать в лес рубить дрова и говорит: «Ты не думай пшена намыть, пшена натолочь, блинов испечь». Жена ругается — нарочно, мол, блинов напеку. Муж говорит: «Ну, баба, ты не вздумай завтра блинов напечь, да в лес принести, да маслом, сметаной намазать!» «Нет, — отвечает упрямая жена, — так и сделаю, принесу!» И вправду принесла блины. Муж заставил жену и дрова рубить. Встречаются в сказках и более разительные случаи несоответствия рассказа действительности. Застигнутая врасплох мужем женщина ставит любовника в передний угол и выдает его за икону святого спаса. Муж сделал вид, что поверил. За обедом, поглядывая на нового спаса, муж говорит: «А ну-ко, не хочет ли новой-то спас щей-то?» — и выливает на него горячие щи. «Спас» бежит, а муж, прикинувшись полным дураком, кричит вслед: «Спас, спас! Постой, еще каша есть у нас!» Эта придуманная ситуация вызывает смех еще и тем, что любовник выдается за святого.
Очень часто комизм в новеллистическом повествовании основан на обыгрывании мотива мнимого чуда. Поп наряжается чертом и вымогает деньги у бедняка, нашедшего клад. Жена просит волшебное дерево посоветовать ей, как избавиться от нелюбимого мужа. Вместо святого из дупла отвечает сам муж. Старшие братья Ивана-дурака изъявляют желание спуститься на речное дно и привести оттуда лошадушек. Чудесному вымыслу в волшебной сказке новеллистическая история противопоставляет реальный взгляд на действительность. Не случайно в сказке звучит ирония над чудом, в которое верят персонажи.
Разнообразны в бытовых сказках приемы комического эффекта: обыгрывание многозначности слов, своеобразные виды гротеска. Поп заставляет работника смазать телегу, тот мажет ее всю. Поп приказывает заложить коня, работник закладывает коня цыгану за десять рублей. В народной сказкена тему «Шемякиного суда» бедняк не чаял уйти от сурового суда: где ему взять лошадь, чтобы отдать взамен той, у которой оторвался хвост? В отчаянии бедняк бросился с колокольни вниз, а внизу сидели нищие и пели стихи. Пал бедняк на запевалу и убил его, а сам остался невредим. Однако напрасно он искал смерти: из суда он ушел оправданным. Судья в надежде на вознаграждение вынес решение, которое внешне удовлетворяло истцов, а по существу было против них. Хвост у кобылы, мол, появится, если ее отдать, когда она ожеребится. Вот тогда бедняк отведет ее с жеребенком к хозяину — с хвостом. Нищим судья сказал: пусть станет виновник под колокольней, а жаждущие возмездия прыгнут сверху на него. Сутяги отказались от своего иска. В сцене суда одни нелепости нагромождены на другие. Внешнее соответствие иска и взыскания при внутренней ложности разбирательства обстоятельств, в которых нет виноватого, а налицо чистая случайность, составляет основу выдумки в сказке. В причудливом соединении невероятностей обнаруживается прием специфического сказочно-бытового гротеска, который вскрывает ложь и несостоятельность суда.
В сказке-новелле встречаются вставные и параллельные эпизоды. Как правило, речь в них идет об одном конфликте. В сказке немного действующих лиц. Такова сказка о дурне, который не может понять, что надо себя вести сообразно обстоятельствам. На гумне люди молотят, а он им желает: «Дай вам бог наперстком мерить, решетом носить». Отколотили дурака. Мать его учит:
«Надо сказать, дитятко, носить бы вам — не выносить, возить — не вывозить». Дураку встретились похороны, он последовал материнскому совету. Отколотили его еще сильнее. Говоривший всегда невпопад дурак губит себя. В сказке эпизод может сменяться эпизодом, но тем не менее в ней сказочники четко проводили единую мысль.
Сюжет в сказочном повествовании развивается стремительно. Предельно простая форма сказки-новеллы — повествование об одном событии. В этих случаях новеллистическая сказка превращается в анекдотический рассказ, в котором развязка хотя и следует неожиданно, но вполне естественна, таккак соответствует характеру персонажей и обстоятельств.
Новеллистическая сказка в отличие от анекдота прибегает к развернутому повествованию, к подробным характеристикам, но и ей присущи свойства анекдота. Вот типичный анекдот. Глупый мужик поехал в лес за дровами, стал сук рубить, на котором сидел; ехал мимо цыган, говорит: «Мужик, упадешь ведь!» — «Куда, к черту, упаду!» Ушел цыган, дорубил мужик сук — и свалился. Смысл анекдота: «Не руби сук, на котором сидишь». Распространенность анекдота засвидетельствована печатными публикациями XVIII столетия. В сказке-новелле анекдотическое повествование оказалось развернутым, да и смысл изменился. Мужик решил, что цыган — колдун: «все знает». «Догоню, — решил мужик, — узнаю, как мою жену зовут». Догнал — стал спрашивать: «А скажи, колдун, как мою жену Матрену зовут?» — «Матреной». Невдомек мужику, что сам назвал имя жены: «Ну и колдун, уж это так колдун!» И еще раз решился мужик доискиваться доказательства, что цыган — колдун. Захотел мужик узнать, когда умрет. «Три раза чихнешь и помрешь», — сказал колдун. Чихнул мужик раз, чихнул в другой раз, в третий раз! Сказал себе мужик: «Помер я». Сложил руки да в лесу на морозе и остался — замерз. А дома остались жена и трое детей. Сказочник выразил многозначную мысль о вреде глупости: он поведал целую историю о глупце. При муже-дураке страдают и другие — его близкие.
Отличие сказки от анекдота выражается и в объеме рассказа, и в композиции, и в самом смысле, обширном в сказке и кратком в анекдоте.
Искусство рассказчика в сказках-новеллах поднялось на новую ступень по сравнению со сказками более древнего происхождения. Обычный стилевой прием, в котором проявляется балагурный характер новеллистического повествования, — рифмованная и ритмическая речь: «муж был Вавило, жена была Арина, работать больно ленива», «поп — толоконный лоб» и пр. Именно она и придает пародийный оттенок повествованию. В особенности много пародий на церковную службу и молитвенные речи священнослужителей. Войдя в крестьянскую избу во время праздника, поп возгласил: «Бла-а-гослови бог!» Сказочник пояснил тайную мысль попа: «А хорош ли пирог?» Поглядывает поп на стол, а сам все ближе, ближе к нему. «Православные, живите дру-у-жно!» («А к киселю молоко нужно».) — «Во имя отца и сына и святогс духа!» («А в рыбнике запеклась муха».) — «Бойтеся греха и ад-а-а» («Покормить попа надо!») Каждая фраза молитвы вышучена а сам поп предстал как чревоугодник. При виде еды поп ни о чек другом не может думать. И как зорок его взгляд — заметил муху в рыбнике! Сколько понимания обнаружил он в пожелании молока к киселю!
Как бы ярки ни были стилистические приемы использования ритмической речи, всего красочнее и полнее представлена в сказках-новеллах разговорная речь. В речах барина и попа выделяются характерные особенности их социальной принадлежности. Барин груб и властен. Его обращение к мужику исполнено презрения, поп в своих речах всегда елеен, слащав, ханжески лицемерен. По отношению к попу народ не скупится на бранные выражения: косматый леший, долговолосый, грива пустоволоса, толстобрюхий и пр.
Речь в бытовых сказках блещет всеми гранями тонкого смысла, оттенками разнообразных чувств. Стащил мужик в лавке куль пшеничной муки: захотелось к празднику гостей зазвать и пирогами попотчевать. Принес домой муку да задумался. «Жена, — говорит он своей бабе. — Муки-то я украл, да боюсь — узнают, спросят: отколь ты взял такую белую муку?» Жена утешила мужа:
«Не кручинься, мой кормилец, я испеку из нее такие пироги, что гости ни за что не отличат от аржаных». Тут не знаешь, чему больше дивиться: тонкой ли передаче сердечного утешения, дурашливой ли простоте речей.
Многие бытовые сказки состоят из сплошного диалога. Никаких пояснений от сказочника живая выразительная речь персонажей не требует. «Здорово, брат!» — «Здорово!» — «Откуда ты?» — «Из Ростова». — «Не слыхал ли что нового?» — «Не слыхал». — «Говорят, ростовскую мельницу сорвало?» — «Нет, мельница стоит, жернова по воде плавают; на них собака сидит, хвост согнувши, — повизгивает да муку полизывает...» — «А был на ростовской ярманке?» — «Был». — «Велика?» — «Не мерил». — «Сильна?» — «Не боролся». — «Что ж там почем?» — «Деньги по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по санкам». — «А ростовского медведя видел?» — «Видел». — «Каков?» — «Серый!» — «Не бредь! Это волк». — «У нас волк по лесу побегивает, ушми подергивает!» — «Это заяц!» — «Черта ты знаешь! Это трус!» — «У нас то трус, что на дубу сидит да покарки-вает». — «Это ворона!» — «Чтоб тебя лихорадка по животу порола!» Такого рода сказки становятся балагурной шуткой. Они утрачивают сюжетность, их смысл — в нарочитой передаче крайне нелепых положений и ситуаций. Юмористическая острота дурашливой речи в сказке обращена против очевидной глупости.
Веселой шуткой сказочники скрашивали серость суровых будней — речь звучала празднично и складно. В прямую игру превращалось оказывание так называемых «докучных сказок»: «Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли сначала!» Или: «Жили-были два братца, два братца— кулик да журавль. Накосили они стожок сенца, поставили среди лольца. Не сказать ли сказку опять с конца?» Шуткой сказочник- балагур отбивался от слушателей, требовавших все новых и новых сказок.
Порой оказывание «докучной сказки» воспроизводило воображаемый разговор сказочника и слушателей: «Сказать ли те сказку про белого бычка?» — «Скажи». — «Ты скажи, да я скажи, да сказать ли тебе сказку про белого бычка?» — «Скажи» — «Ты скажи, да я скажи, да чего у нас будет, да докуль это будет? Сказать ли тебе сказку про белого бычка?» Тут несомненная игра словами!
В сказке-новелле, сказке-шутке обнаруживаются лучшие свойства и особенности народной речи. Насмешливость соединяется с душевной добротой творцов веселых историй. Таковы сказки на тему «Не любо — не слушай». Повадились журавли летать, горох клевать. Мужик решил их отвадить. Купил ведро вина, вылил в корыто, намешал туда меду. Журавли поклевали и тут же попадали. Мужик опутал их веревками, связал и прицепил к телеге, а журавли очувствовались и поднялись в поднебесье вместе с мужиком, его телегой и лошадью. Не так ли летал с утками и «самый правдивый человек на земле», фантазер и чудак барон Мюнхгаузен, герой известной книжки немецкого писателя XVIII века Рудольфа Эриха Распе?! Забава и сатира, шутка и серьезное перемежаются в таких сказках. Их прелесть в необычайной свободе вымысла и в живости рассказа.
Глава седьмая
ОПРЕДЕЛЕНИЕ СКАЗКИ
Попытаемся теперь определить сказку, учитывая все то, чтомыговорили о ней до сих пор. Для этого подведем итоги наблюдениям над историческим развитием народного сказочного вымысла и выскажем ряд новых соображений.
Фантастика сказок создана коллективными творческими усилиями народа. Как в зеркале, в ней отразились жизнь народа, его характер. Через сказку перед нами раскрывается его тысячелетняя история.
Сказочная фантастика имела реальное основание. Всякое изменение в жизни народа неизбежно приводило к изменению содержания фантастических образов и их форм. Однажды возникнув, сказочный вымысел развивался в связи со всей совокупностью существующих народных представлений и понятий, подвергаясь новой переработке. Генезис и изменения на протяжении веков объясняют особенности и свойства вымысла в народной сказке.
Складывавшаяся веками в тесной связи с бытом и всей жизнью народа, сказочная фантастика самобытна и неповторима. Эта самобытность и неповторимость объясняются качествами народа, которому принадлежит вымысел, обстоятельствами происхождения и той ролью, какую играет сказка в народной жизни. Конструируя схемы взаимных скрещений и расхождений культур разных народов, многие ученые в прошлом стремились выявить черты сходства сказок. Иногда удавалось понять действительные черты общности разных культур, но чаще сходство было мнимым. Единство общего исторического процесса отнюдь не предполагает единообразия в конкретных формах развития отдельных фольклорных культур. Наоборот, единство общих исторических путей развития разных культур предполагает разнообразие племенных и народно-национальных форм, оригинальность и самостоятельность в развитии каждой из поэтических культур.
Было бы ошибкой отрицать взаимодействие народно-сказочных культур разных народов. Общение народов всегда влекло за собой обмен духовными ценностями, но это общение не стирало национального своеобразия народных культур. Сказки одних народов воспринимались другими, подвергаясь существенной племенной и национальной правке. Так, всемирно известная сказка о Золушке, особенно прославившаяся в обработке Шарля Перро, попав в Россию, подверглась существенной переработке. Из сказки исчезли добрая волшебница-старуха, чудесной палочкой обратившая тыкву в позолоченную карету, мышей — в лошадей, крысу с длинными усами — в усатого кучера, ящериц — в слуг, а грязное старое платье Золушки — в роскошный наряд. В русских сказках чудеса преображения творит в одном случае голубка, в другом — рыбка, которую Золушка отпустила на волю. Эта же сказка была своеобразно обновлена и обработана в устном творчестве украинского народа.
В сказке о золотом черевике появилось зернышко, которое умирающая мать дает дочери. Из зерна выросла чудесная верба, она-то и творит сказочные чудеса.
По существу во всех этих случаях речь идет о разных художественных произведениях.
Самобытный характер фантастики народных сказок устойчив. Даже в том случае, когда народы находятся в родственных отношениях, самостоятельность и самобытность сказок, оригинальность их фантастики не подлежит сомнению. Близкое родство славянских народов не помешало развитию оригинальных сказочных эпосов.
Мир русской народной сказки, мир чудесных предметов и чудесных происшествий — мир глубоко своеобразный. Недаром во вступлении к поэме «Руслан и Людмила», о котором много лет спустя А. М. Горький сказал, что здесь сказки «бабушки и няньки были чудесным образом сжаты в одну», А. С. Пушкин так передал ощущение чудес русской сказки: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».
Так что же такое сказка? При рассмотрении важнейших разновидностей сказок можно было убедиться в том, что при всей невероятности рассказанного в своей основе они содержат идеи «натуральные и обыкновенные». Исторически сложившийся традиционный вымысел со всеми его образно-сюжетными и повествовательно-стилевыми формами и делает сказки особым поэтически)» жанром. Но не вымысел как таковой является главной чертой жанра сказки, а особое, осуществляемое с его помощью раскрытие реальных жизненных тем. Сказки — это коллективно созданные традиционно хранимые народом устные прозаические художественные повествования такого реального содержания, которое по необходимости требует использования приемов неправдоподобного изображения реальности. Они не повторяются больше ни в како другом жанре фольклора.
Отличие сказочного вымысла от вымысла, который встречается в других фольклорных произведениях, — изначальное, генетическое. Отличие выражается в особой функции и в мере использования вымысла.
В сказках о животных функциональность вымысла основана преимущественно на передаче критической мысли: в юмористических или сатирических целях животным придаются людские черты. У такой сказки, как правило, почти нет такой сюжетной ситуации, которую можно было бы мыслить вне общего иносказательного замысла всего целого. В волшебных сказках невероятность воспроизводимого основана на передаче преодоления жизненных препятствий посредством чуда. Этот вымысел в истоках восходит к древнейшим общемировоззренческим и обрядово-магическим понятиям и представлениям. Необыкновенное пронизывает в волшебных сказках весь сюжет. Бытовая новеллистическая сказка воспроизводит реальность в утрированных формах нарочитого нарушения реальности. Вымысел здесь основан на несоответствии воспроизводимых явлений нормам здравого смысла. Фантастический вымысел и в этом случае составляет основу всего повествования.
Таким образом, своеобразие вымысла у сказок любого типа коренится в их особенном содержании.
Обоснованность всех этих суждений станет понятной, если припомнить нашу характеристику сказок. Сказки о животных чаще всего принимают форму рассказов о людях под личиной животных. Идея этих сказок требует для своего воплощения перемещения героев в придуманные положения и ситуации, а также наделение персонажей чертами животных. Волшебную сказку характеризует обостренное желание народа увидеть благоприятный исход в борьбе с силами природы, победу в столкновении с носителями социальной неправды: царями и многоголовыми чудовищами. Обращаясь к помощи чудесных вещей и верных помощников из мира животных, сказочники стремятся к переводу системы образов в обобщенно-художественный план: трудное путешествие сказочного героя за тридевять земель становится доказательством его верности своему стремлению или подтверждает мысль об искупительной жертве, которую нужно принести за нарушение какого; либо запрета. Конкретный смысл сказки—особый в каждом отдельном случае, но повествование всегда приобретает отвлеченный смысл и доносит свою идею в условном выражении. Бытовые новеллистические сказки представляют изображаемые явления в резко окарикатуренном, нарочито сниженном виде. Народные сказочники, сатирики и юмористы усмотрели многочисленные и разнообразные проявления алогизма в обыденной жизни и раскрыли его в форме нарочитого, нередко гиперболическогоизображения.
Обусловленность художественных форм жизненным содержанием — главное для понимания любого поэтического жанра. Своеобразие сказки невозможно уловить, если обращать внимание только на формальные ее свойства.
Предлагаемое нами определение сказки не является широким: его нельзя отнести к другим ж