РЇ такой же, как РІС‹, только хуже 4 страница

РћР± этом же написал Некрасов Рё самую совершенную, лаконичную Рё жестокую СЃРІРѕСЋ повесть — «Кира Георгиевна». Интересно почти одновременное — 1959 Рё 1963 — появление этих РґРІСѓС… текстов: «Кира Георгиевна» Некрасова Рё В«Evgenia IvanovnaВ» Леонова. Леонов написал Рѕ том, как мужчина стал конформистом, переметнулся РЅР° сторону советской власти, Р° женщина сохранила Рё достоинство, Рё человечность, Рё способность любить; повесть Некрасова написана проще, прозрачней, РЅРѕ РІ ней РІСЃРµ далеко РЅРµ так однозначно. Речь РІ ней идет Рѕ возвращении мужа главной героини — скульпторши, РІ которой угадывается РњСѓС…РёРЅР°,— РёР· сталинских лагерей. РћРЅР° замужем, РѕРЅ тоже успел полюбить РґСЂСѓРіСѓСЋ; сталкиваются РґРІРµ жизненные позиции, Рё РЅРµ скажешь, Р·Р° кем правда. РћРЅ — выпавший РёР· всех систем Рё страт, свободный, РѕРґРёРЅРѕРєРёР№, веселый, несколько безбашенный; РѕРЅР° — реализовавшаяся вопреки всему, крепкая, талантливая, РІ меру конформная, сильная, очень советская. Р—Р° кем правота? Да нет РЅРё Р·Р° кем окончательной правоты, РІРѕС‚ РІ чем жуть. Некрасов Рё Леонов реализуют ахматовскую метафору: «Две РРѕСЃСЃРёРё посмотрят РІ глаза РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіСѓВ». РЈ РѕР±РѕРёС… получается довольно страшный вывод: неважно, кто прав, Рѕ правоте можно спорить,— РЅРѕ РѕРЅРё несовместимы, РІРѕС‚ РІ чем суть. Их РґСЂСѓРі РѕС‚ РґСЂСѓРіР° тошнит (Рё Евгению Ивановну, страдающую РѕС‚ токсикоза, буквально выворачивает наизнанку). Им РЅРµ ужиться РїРѕРґ РѕРґРЅРѕР№ крышей. Р’РѕС‚ эта констатация, Рє которой пришли одновременно РґРІР° непохожих, тоже, пожалуй, несовместимых литератора (РЅРѕ РѕР±Р° — СЃ «белыми» РєРѕСЂРЅСЏРјРё, Некрасов РёР· РґРІРѕСЂСЏРЅ, Леонов РёР· просвещенных купцов),— РІ дальнейшем только подтверждалась. РРѕСЃСЃРёСЏ начала неумолимо раскалываться, Рё раскол этот шел РЅРµ РїРѕ национальным, географическим либо идеологическим линиям. Рђ просто — некая часть населения Р·Р° время испытаний XX века приобрела такой опыт, что жить СЃ обычными людьми уже РЅРµ могла. РўРµ, кто сидели, несовместимы СЃ теми, кто сажали, Рё теми, РєРѕРіРѕ РјСЏСЃРѕСЂСѓР±РєР° почему-то РЅРµ засосала; те, кто воевали, несовместимы СЃ теми, кто командовали. Сверхлюди, образовавшиеся РІ результате РЅРѕРІРѕРіРѕ опыта, несовместимы СЃ людьми, для которых высшими ценностями РїРѕ-прежнему остаются РґРѕРј, семья Рё стабильность. Раскол стал ясен Рє началу шестидесятых, Рё ничто, РєСЂРѕРјРµ общей памяти Рѕ РІРѕР№РЅРµ, уже РЅРµ могло сплотить расколотую страну; Евгения Ивановна РЅРµ может жить РїРѕРґ РѕРґРЅРѕР№ крышей СЃ РљРёСЂРѕР№ Георгиевной. И Некрасов,— Сѓ которого после выступления РЅР° митинге РІ Бабьем РЇСЂСѓ РІ 1959 РіРѕРґСѓ начались серьезные проблемы,— РІСЃРµ отчетливей понимал, что РІ РРѕСЃСЃРёРё ему РЅРµ жить. После смерти матери РѕРЅ почти сразу уехал.

 

 

Тема матери — вообще РѕРґРЅР° РёР· главных Сѓ Некрасова: РІСЃРµ его любимые герои Рё героини — РЁСѓСЂР°, Валя, Керженцев — Рѕ матерях думают постоянно, зависят РѕС‚ РёС… мнения, РіРѕРІРѕСЂСЏС‚ СЃ РЅРёРјРё Рѕ главном; советская РРѕСЃСЃРёСЏ РјРЅРѕРіРѕ делала для того, чтобы выбить РёР· СЂСѓСЃСЃРєРѕРіРѕ народа это чувство СЃРІСЏР·Рё СЃ матерью Рё РґРѕРјРѕРј, это ощущение преемственности. Кличка «маменькин сынок» была самой оскорбительной, хотя именно маменькины сынки Рё составляют золотой фонд любой нации, именно РѕРЅРё воплощают СЃРѕР±РѕР№ ее главный нравственный закон. Любовь Рє матери, контакт СЃ ней, гармония РІ отношениях между отцами Рё детьми — что первым заметил еще Тургенев — РѕСЃРЅРѕРІР° СЂСѓСЃСЃРєРѕРіРѕ мироздания, потому что регулярные смены власти Рё морального кодекса сотрясают страну раз РІ 30—40 лет, Рё удержаться можно только Р·Р° счет стихии СЂРѕРґР°, Р·Р° счет отношений СЃ близкими. Никакая дружба РЅРµ выдержит того, что выдержит родство. Р’СЃРµ, что остается Сѓ Григория Мелихова,— сын. Главная героиня сказок Рё рассказов Платонова — мать. Некрасов любил мать РЅРµ потому, что был инфантилен или РЅРµ встретил настоящей любви, Р° потому, что именно любовь Рє матери Рё есть признак безупречного нравственного Р·РґРѕСЂРѕРІСЊСЏ. Некрасов был нравственным камертоном своего поколения Рё понимал, что именно РґРѕРј — как РґРѕРј Павлова РІ Сталинградской битве — остается последним бастионом человечности; конечно, мать Некрасова была женщиной уникального СѓРјР°, благородства Рё доброты,— РЅРѕ РЅРµ РІ ее достоинствах дело. Дело РІ том, что без любви Рє матери СЂСѓСЃСЃРєРёР№ РјРёСЂ рассыпается. И РєРѕРіРґР° Некрасова перестала удерживать тут единственная действительно неразрывная СЃРІСЏР·СЊ — РѕРЅ уехал, Рё кажется, без особенных сожалений.

Его путевые очерки уже демонстрируют бесконечную усталость от российских запретов, ограничений, страхов; не зря их гневно цитировал Хрущев. Его восторженная статья о фильме Марлена Хуциева «Застава Ильича» тоже вызвала начальственный гнев — Некрасов честно и весело написал о том, что авторы не стали вытаскивать на экран седоусого рабочего с единственно правильной моралью и потому картина получилась умной и сложной, и по ней до сих пор можно судить об эпохе. Именно тогда, на просмотре «Заставы Ильича», Некрасов познакомился, а потом крепко подружился со сценаристом фильма, Геннадием Шпаликовым, который называл его в стихах своим «самым главным человеком». Некрасов смог заменить Шпаликову отца, военного инженера. Сплачивал их отнюдь не алкоголизм, а именно принадлежность к подлинно русскому народу с его талантом и доблестью: просто этим доблестям и талантам не находилось места. Шпаликов, сам из военных, выпускник суворовского училища, многими воспринимается как гениальный праздный гуляка,— но посмотрите, сколько этот гуляка сделал, сколько он написал за пятнадцать лет отпущенной ему работы! Шпаликов создал шестидесятнический миф, но и в семидесятые он написал лучшие сценарии о новом, мертвеющем на глазах времени: его «Прыг-скок, обвалился потолок» или «Девочка Надя, чего тебе надо», написанные с последней честностью и без расчета на постановку, больше говорят о времени, чем тонны тогдашней беллетристики. И по природе своей он был, как и Некрасов, человеком стремительного ума и уникальной внутренней дисциплины,— а пил потому, что делать ему больше было нечего. Он повесился почти сразу после отъезда Некрасова — не отъезда, а высылки, по сути.

 

 

Конечно, Некрасов вернулся Р±С‹. РћРЅ умер поздней осенью 1987 РіРѕРґР° РѕС‚ рака легких, ему было 76, РѕРЅ следил Р·Р° происходящим РІ РРѕСЃСЃРёРё СЃ радостью Рё надеждой, Рё СѓР¶ конечно, РІ конце восьмидесятых его появление РІ СЂРѕРґРЅРѕРј Киеве было Р±С‹ практически неизбежно. РћРЅ относился Рє перестройке без подозрений Рё скепсиса, потому что ностальгия его была сильна, Р° главное — потому что сам РѕРЅ, РІ силу своей безупречно СЂСѓСЃСЃРєРѕР№ РїСЂРёСЂРѕРґС‹, верил РІ страну Рё ее скрытые силы. И как знать — РІРґСЂСѓРі его появление здесь могло Р±С‹ что-то пустить РїРѕ РґСЂСѓРіРѕРјСѓ пути. Ведь около Некрасова хотелось быть лучше. Ведь около него, пережившего РІСЃРµ Рё выдержавшего РІСЃРµ,— было нестрашно, как всегда бывало СЃРїРѕРєРѕР№РЅРѕ Рё весело около настоящих фронтовиков. РЇ это отлично РїРѕРјРЅСЋ РїРѕ своему деду, который столько навидался РІ бытность СЃРІРѕСЋ лейтенантом, капитаном, майором артиллерии, что РЅРёРєРѕРіРґР° уже ничего РЅРµ боялся. Рљ Некрасову люди тянулись магнетически — как всегда тянутся Рє полубогам: этот холодноватый блеск истинного профессионализма Рё бесстрашия чувствуется Рё РІРѕ всей его литературе. РћРЅ очень хорошо умеет делать СЃРІРѕРµ дело Рё понимает, что без этого умения РЅРµ выжить; РѕРЅ РЅРёРєРѕРіРґР° РЅРµ жалуется Рё РЅРё РІ чем РЅРµ уступает. И пьянство его было формой гусарства, Р° РЅРµ слабости; Рё именно общение СЃ РЅРёРј подтолкнуло Илью Авербаха Рє тому, чтобы экранизировать «Белую гвардию», Рё сценарий был уже написан, РЅРѕ Авербах умер РЅР° подступах Рє работе. «Белогвардеец», ласково называл его Некрасов, Р° Авербах — СЃРЅРѕР±, красавец, мудрец, профессионал — видел РІ нем булгаковского персонажа, Мышлаевского, может быть. Кстати, Авербах тоже главной советчицей всегда считал СЃРІРѕСЋ мать, СЂСѓСЃСЃРєСѓСЋ РґРІРѕСЂСЏРЅРєСѓ, женщину волевую Рё сдержанную; Рё эта РёС… внутренняя СЃРІСЏР·СЊ была РѕРґРЅРѕР№ РёР· причин, РїРѕ которой Некрасов его СЃ первой встречи зауважал.

РўРѕ, что РРѕСЃСЃРёСЏ продолжает терять лучших СЂСѓСЃСЃРєРёС…, выдавливая РёС… РІ эмиграцию,— печально. РќРѕ радостно то, что РѕРЅР° продолжает РёС… производить, предлагая своему населению весьма простой выбор, сформулированный Вознесенским: «Третьего РЅРµ дано — либо ты черевичный сапожник, либо ты чечевичный художник, гений или дерьмо».

Ничего не поделаешь — континентальный климат.

Дмитрий Быков

Отсутствие

Юрий Трифонов (1925—1981)

 

Из всей русской прозы семидесятых Трифонов остается самым непрочитанным и потому притягательным автором: даже Шукшин и Казаков на его фоне одномерны. Боюсь, не только читателю (в силу причин объективно-цензурных), но и самому себе он многого недоговаривал — был шанс договориться до вещей вовсе уж неприемлемых, ни для его круга, ни для собственного душевного здоровья. Трифонову очень нужен был критик, который бы ему объяснил его самого,— но в семидесятые критика была гораздо хуже литературы (отчасти потому, что лучшие силы были вытеснены в литературоведение).

Поражает в его прозе прежде всего несоответствие между «матерьялом и стилем», по формуле Шкловского, или, точней, между материалом и уровнем. О таких мелких вещах нельзя писать великую прозу, а у Трифонова она была истинно великой, во всяком случае начиная с «Обмена» (1969). Даже такие мудрецы, как Твардовский, поначалу не поняли замысла, достаточно очевидного для любого вдумчивого читателя: Трифонов сам в «Записках соседа» с некоторым изумлением цитирует совет главного редактора «Нового мира»: «Зачем вам этот кусок про поселок красных партизан? Какая-то новая тема, она отяжеляет, запутывает. Без нее сильный сатирический рассказ на бытовом материале, а с этим куском — претензии на что-то большее… Вот вы подумайте, не лучше ли убрать».

Слава богу, Трифонов «был убежден в том, что убирать нельзя». Во всех «Городских повестях» история присутствует напрямую, по контрасту с ней и становится ясна душная ничтожность мира, каким он стал. Трифонов ненавидел, когда его называли мастером «бытовой прозы», резко говорил в интервью, что бытовой бывает сифилис, и городская его проза, несомненно, не о быте, а скорей об отсутствии бытия. На эту формулу он, вероятно, тоже обиделся бы, одна цитата из его интервью прямо отвечает на это предположение: «Есть люди, обладающие каким-то особым, я бы сказал, сверхъестественным зрением: они видят то, чего нет, гораздо более ясно и отчетливо, чем то, что есть. Мы с вами видим, например, Венеру Милосскую, а они видят отрубленные руки и кое-что, чего Венере не хватает из одежды. Между прочим, критики такого рода есть не только у нас, но и за рубежом. Иные статьи читаешь и изумляешься: вот уж поистине умение видеть то, чего нет!»

РќРѕ здесь описан совершенно правильный СЃРїРѕСЃРѕР± читать трифоновскую РїСЂРѕР·Сѓ, Рё РІ его обычной зашифрованной манере ключ указан недвусмысленно. Страшная густота, плотность, точность трифоновского «бытовизма» особенно наглядна РЅР° фоне его вечной тоски РїРѕ живой истории, РїРѕ осмысленному бытию — Рё потому РІ «Обмене» присутствует поселок красных партизан, Рё мать героя, старая коммунистка, выступает олицетворением совести. Это ведь РѕРЅР° сказала: «Ты уже обменялся». Рђ Ребров РёР· «Долгого прощания» занимается нечаевцем Прыжовым Рё Клеточниковым, агентом народовольцев РІ Третьем отделении, Рё вообще историей народовольчества, Рѕ котором Трифонов напишет РІ 1973 РіРѕРґСѓ совсем небытовое «Нетерпение». Рђ РІ «Старике», романе, получившемся РёР· РґРІСѓС… задуманных повестей, тема Р±РѕСЂСЊР±С‹ Р·Р° место РІ дачном кооперативе РїСЂРѕС…РѕРґРёС‚ РЅР° фоне Гражданской РІРѕР№РЅС‹, РјРЅРёРјРѕРіРѕ РјРёСЂРѕРЅРѕРІСЃРєРѕРіРѕ восстания РЅР° Дону; Р° Сережа РёР· «Другой жизни» занимается РІСЃРµ той же историей провокаций, историей Охранного отделения (Рѕ которой Юрий Давыдов РІ это же самое время писал «Глухую РїРѕСЂСѓ листопада», ставя диагноз РЅРµ столько той, сколько своей собственной СЌРїРѕС…Рµ). История Рё придает коротким трифоновским повестям РёС… знаменитый объем.

Поэтика Трифонова — по преимуществу поэтика умолчаний. Его тоска — тоска по действию. Ужас «Предварительных итогов» — вероятно, самой беспросветной повести цикла — в том, что даже уход героя из семьи не состоялся, даже иллюзия поступка невозможна, все вернулось на круги своя. А ведь мир уже выродился — в нем не осталось места ни состраданию, ни любви, ни элементарному такту. Весь Трифонов — о внеисторическом существовании; и тут возникает вопрос — он что же, предпочитал коммунаров?

Получается так.

РќРѕ ведь РІ это же время РјРЅРѕРіРёРµ РёС… предпочитали, большая часть шестидесятников, коммунарских детей. И Окуджава пел «На той единственной гражданской». Напрямую оправдывать комиссаров было как Р±С‹ РЅРµ комильфо, потому что РІСЃРµ помнили, чем кончилось комиссарство, Рё считали террор тридцатых прямым следствием революции, РґР° Рё Гражданская РІРѕР№РЅР° была, РїСЂСЏРјРѕ скажем, РЅРµ бескровной. РќРѕ идея СЃРІРѕР±РѕРґС‹ витала, Рё Давыдов писал Рѕ народовольцах, Икрамов — Рѕ декабристах (его детский роман «Пехотный капитан» был настольной РєРЅРёРіРѕР№ для нескольких поколений), Р° Мотыль Рѕ тех же декабристах снимал «Звезду пленительного счастья», Р° Окуджава писал «Глоток свободы» Рё «Кавалергарда век недолог»… РќРёРєРѕРјСѓ РЅРµ было дела РґРѕ того, что РёР· освободительного движения РІ РРѕСЃСЃРёРё получается РЅРѕРІРѕРµ, усиленное тиранство: РѕРЅРѕ РІ РРѕСЃСЃРёРё получается РёР· всего. Вячеслав Пьецух РІ В«Роммате» показал это очень убедительно Рё декабристскую романтику как Р±С‹ развенчал — РЅРѕ РІРѕС‚ именно как Р±С‹. Потому что ценность декабризма РЅРµ РІ В«РСѓСЃСЃРєРѕР№ правде» Рё РЅРµ РІ утопических идеях государственного переустройства, Рё РЅРµ РІ том, что Якушкин, «казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал». Ценность его — РІ самоотверженной, самоубийственной готовности взять Рё переломить историю; Р° поскольку результат всегда более или менее одинаков — приходится ценить РІРѕС‚ эту декабристскую готовность переть против рожна, то вещество идеализма Рё нонконформизма, которое РїСЂРё этом выделяется. Трифонов готов был оправдывать комиссаров РІРѕ РёРјСЏ отца, которого обожал, РІРѕ РёРјСЏ поколения, Рє которому принадлежал. Это было поколение, воспитанное РЅР° комиссарских идеалах, описанное РІ «Доме РЅР° набережной» СЃ откровенной, РЅРµ свойственной ему прежде нежностью. Антон Овчинников (списанный СЃ Льва Федотова) — это Рё есть идеальный гражданин будущего, этот сочинитель романов, любитель оперы, инициатор беспрерывных испытаний РЅР° храбрость Рё прочность. Это поколение — 1924—1925 РіРѕРґРѕРІ рождения — было выбито почти поголовно. РќРѕ уцелевшие создали великую науку Рё РЅРµ менее великую литературу.

Я позволю себе здесь небольшое отступление, но это как раз метод Трифонова — отступить вдруг в сторону, подложить фон. Недавно значительная часть российского Интернета бурно откликнулась на смерть новгородского национал-социалиста — он сам себя так называл, ярлыка я ему не клею. Он погиб от внутреннего кровоизлияния (неясной этиологии) — и многие сочувственно цитировали его стихи, а попутно рассказывали о том, как сильно на них повлияли его фэнтезийные циклы. Все эти стихи, а равно и циклы, чрезвычайно предсказуемы и с точки зрения эстетики безнадежны: ледяные цветы, Валгалла, ненависть к будням, к быту и обывательщине, ко всему вообще, в чем есть корни «быть», «бывать»… Само собой, проклятия в адрес «черных», тут же и сказка о далекой планете, о беглом рабе, который, подобно Волкодаву, долго томился на каторге, но предпочел свободную гибель рабской жизни… Об этой категории мифов довольно много написано у меня в романе «ЖД», да и вообще вся эта ориентация на Север часто описывалась и представляет интерес главным образом для тех, у кого проблемы со вкусом (все это никак не отменяет моего уважительного интереса к автору самой «Ориентации» Джемалю, но это все-таки другой уровень). Что больше всего поражает — так это участие покойного автора во вполне серьезной дуэли с другим сочинителем, причем ради нее он специально приехал в другой город. Проигравший должен был отказаться от литературного творчества. Вот ведь люди, серьезно относятся к литературному творчеству! Не на жизнь, а на смерть! Особенно странны были — на фоне всех этих смертоцентричных призывов — отзывы об этом новгородском медике как о человеке добром и мягком, немного наивном.

Все это я вполне допускаю. Не только потому, что он скорее теоретик национал-социализма, нежели его практик (практики прозы не пишут), и не потому, что национал-социализм мне в какой-то степени близок. Не близок, и омерзителен, и само употребление этого слова в качестве личной идентификации должно бы караться по закону. Но у этого человека была возможность эволюции, и мне было бы о чем с ним спорить. А периодически встречающиеся на моем пути мальчики из «Молодой гвардии» или «Наших», которые в открытую признают, что никаких идеалов у них нет, а есть только жажда встроиться в вертикаль, исключают всякую возможность для диалога, потому что это существа из другого мира, и вот их-то я по-настоящему боюсь. Страшно сказать, но они и есть герои Трифонова в их новой модификации: люди, для которых идейная составляющая жизни не существует в принципе. Это живые трупы, андроиды, инопланетяне — назовите как хотите; но между отвратительным мне человеком и непонятным мне инопланетянином есть принципиальная разница. Человек имеет понятия о добре и зле, верхе и низе; он сформировался в отвратительное время, и его ответом на торжество блатных ценностей стала апология Космического Холода; это мне противно, но я могу это понять. А человек, рассказывающий о том, как он за деньги устраивает в стране политическую жизнь,— инопланетянин. Он за те же деньги будет и меня уничтожать, а потом на полном серьезе объяснит, что это была такая игра, свои же люди.