Противостояние

Юлиан Семенов (1931—1993)

 

 

«Мы живем в самой читающей Пикуля и Ю.Семенова стране»,— иронизировала советская критика, и тогда казалось, что это в самом деле тревожно. В сравнении с нынешней, уже и Донцову не читающей, та была оплотом просвещения и морали.

Семенов РґРѕ сегодняшнего РґРЅСЏ так Рё РЅРµ обрел твердого статуса — хотя Рё РїРѕ советским меркам был фигурой промежуточной, что способствовало, конечно, универсальности, РЅРѕ сам РѕРЅ СЏРІРЅРѕ мечтал Рѕ РґСЂСѓРіРѕРј. Для того чтобы стать РєСѓРјРёСЂРѕРј интеллектуалов,— Р° позднесоветский интеллектуал был существом СЃ серьезными тараканами,— ему РЅРµ хватало аутизма, претенциозной усложненности, РѕРЅ был чересчур политизирован (Рё вдобавок СЏРІРЅРѕ лоялен, Рё РјРЅРѕРіРѕРµ делал, чтобы улучшить РёРјРёРґР¶ этой власти, придать ей интеллектуального лоску РІ полном соответствии СЃ андроповскими идеями). Для однозначного причисления его сочинений Рє массовой культуре РѕРЅРё были, РІРѕ-первых, сложноваты, перенасыщены экзотической информацией, Р° РІРѕ-вторых, чего-чего, Р° потакания массовому РІРєСѓСЃСѓ Сѓ Семенова РЅРµ было. Дело даже РЅРµ РІ том, что славу писателю чаще всего делают РґРѕРјРѕС…РѕР·СЏР№РєРё,— РІ РЎРЎРЎР РЅРµ было домохозяек РІ собственном смысле, роль западного среднего класса тут играла интеллигенция, Р° Сѓ нее критерии серьезные. Дело РІ том, что массовый писатель внушает любовь Рє массовым добродетелям — простой Рё честной жизни без особенных претензий. Рђ герои Семенова были даже РЅРµ проекциями собственной его весьма незаурядной личности, развитой гармонично Рё одаренной многообразно,— РЅРѕ улучшенными ее РєРѕРїРёСЏРјРё, авторскими идеалами, теми, РЅР° РєРѕРіРѕ РѕРЅ сам мечтал равняться. И пусть РІ этом его вечном желании выглядеть как можно лучше было что-то наивное, мальчишеское, что-то РѕС‚ обожания, направленного РЅР° отцов Рё старших братьев, РЅР° героев РєРѕСЃРјРѕСЃР° или полярных летчиков,— лучше стремиться Рє идеалу, сколь СѓРіРѕРґРЅРѕ картонному, чем гнить РІ хлеву Рё считать это венцом эволюции. Семенов предлагал читателю отнюдь РЅРµ того героя, который Р±С‹ ласкал Рё тешил самолюбие; отнюдь РЅРµ тех, кто давал Р±С‹ читателю лестное чувство превосходства или хоть равенства. Нет, Семенов заставляет читателя мучительно завидовать герою, сознавая РІСЃРµ СЃРІРѕРµ несовершенство РЅР° его фоне; как РІ подражание Рахметову молодежь 1860-С… спала РЅР° РіРІРѕР·РґСЏС… Рё ходила РІ народ, так РІ подражание Штирлицу молодежь 1970-С… (беру, разумеется, РЅРµ тех, что «в котельной играли РІ гестапо») учила языки Рё тренировала РјРѕР·Рі, чтобы просыпаться РІ строго установленное время. Семенов подарил тем, кто серьезно его читал, упорство РІ достижении цели Рё мечту Рѕ непрерывном росте, РЅРµ только карьерном. РРёСЃРєРЅСѓ сказать, что идеальной целевой аудиторией Семенова были такие подростки, как Владимир Путин. Недаром Сѓ РЅРёС… Рё общий РєСѓРјРёСЂ — РђРЅРґСЂРѕРїРѕРІ. Результат оказался для РРѕСЃСЃРёРё, РїСЂСЏРјРѕ скажем, печален,— РЅРѕ ведь РЅРµ всем читателям Семенова повезло стать президентами. Рђ РІ РґСЂСѓРіРёС… профессиях, может быть, РѕС‚ РЅРёС… РІСЃРµ-таки больше толку, чем РѕС‚ читателей Донцовой.

 

 

Биография Семенова хорошо известна благодаря хорошей ЖЗЛовской РєРЅРёРіРµ его дочери Ольги. Р’ девяностые казалось, что для описания Р±СѓСЂРЅРѕР№ семеновской жизни РЅРµ хватит нескольких томов, Р° РЅР° поверку оказалось, что жизнь РЅРµ столь СѓР¶ насыщенная,— это РїРѕ советским меркам РѕРЅР° РІСЃСЏ состоит РёР· опасных командировок Рё уникальных расследований, Р° сегодня любой олигархический сынок Рє окончанию школы напутешествовался больше Рё комфортабельнее. Разумеется, для страны, живущей Р·Р° «железным занавесом», его карьера сенсационна: РѕРЅ ездил, может, чуть поменьше успешного западного корреспондента его ранга, РЅРѕ больше Рё разнообразней большинства советских политических обозревателей. Правда, РѕСЃРѕР±РѕР№ роскоши эти поездки РЅРµ сулили — РІ Лаосе РѕРЅ заработал хронический Р±СЂРѕРЅС…РёС‚, РІРѕ Вьетнаме едва РЅРµ РїРѕРіРёР± РІРѕ время американских бомбардировок, РІ Бали же РЅРµ бывал РІРѕРІСЃРµ, поскольку отдыхать РЅРµ умел, Р° виндсерфинга тогда РЅРµ было. Как Рё Сѓ большинства советских детей оттепели, Сѓ него была четкая установка РЅР° хемингуэевскую биографию, сочетание экстремальной журналистики Рё Р±СѓСЂРЅРѕР№ мужской жизни СЃ сочинением хорошей, грустной, сдержанной РїСЂРѕР·С‹, обязательно СЃ насыщенным интеллектуальным подтекстом. Этой РјРѕРґС‹ — РґСѓСЂРЅРѕР№, как всякая РјРѕРґР°, РЅРѕ РїРѕ-своему обаятельной — РЅРµ избегнул никто: РѕС‚ Генриха Боровика РґРѕ Юрия Р’РёР·Р±РѕСЂР°. Задела РѕРЅР° крылом Рё Трифонова, Рё Аксенова,— кстати, именно Трифонов РІ «Победителе» оставил самый точный — Рё РЅРµ сказать чтобы однозначно приязненный — семеновский портрет. «Поразительный персонаж наш Базиль! Р’ СЃРІРѕРё тридцать семь лет РѕРЅ уже пережил РґРІР° инфаркта, РѕРґРЅРѕ кораблекрушение, блокаду Ленинграда, смерть родителей, его чуть РЅРµ убили РіРґРµ-то РІ Индонезии, РѕРЅ прыгал СЃ парашютом РІ Африке, РѕРЅ голодал, бедствовал, французский язык выучил самоучкой, РѕРЅ виртуозно ругается матом, дружит СЃ авангардистами Рё больше всего РЅР° свете любит рыбалку летом РЅР° Волге».

РњРЅРµ скажут, что это РЅРµ Семенов, Р° кто-РЅРёР±СѓРґСЊ РёР· реальных трифоновских РѕРґРЅРѕРєСѓСЂСЃРЅРёРєРѕРІ, ставший корреспондентом РІРѕ Франции, Рё что рассказ репортажный, документальный (кстати, превосходный). РЇ возражу, что РЅР° Семенова тут указывает слишком РјРЅРѕРіРѕРµ, РѕС‚ экстремальной заграничной деятельности РґРѕ страстной любви Рє СЃСѓРіСѓР±Рѕ СЂСѓСЃСЃРєРѕРјСѓ отдыху РІСЂРѕРґРµ рыбалки РІ глуши или охоты РІ тайге; РЅРѕ даже если это Рё РЅРµ Семенов как таковой — тип угадан идеально точно, Рё даже фамильярность Базиля («спешка Рё бесцеремонность», сказано РІ рассказе) напоминает семеновскую манеру стремительно сходиться СЃ людьми Рё заводить сотни дружб благодаря темпу общения Рё легко включавшемуся, РєРѕРіРґР° надо, личному обаянию. Типаж такой был, Рё Сѓ советских Хемингуэев была эта установка РЅР° быструю жизнь Рё раннюю смерть, РІ расцвете СЃРёР», чтобы РЅРµ гнить, как трифоновский долгожитель-победитель РёР· рассказа. Семенов тратил себя СЃ такой бешеной интенсивностью, что РѕРЅР° оказалась компенсирована ранней РїРѕ нынешним меркам смертью: РІ шестьдесят СЃ РЅРёРј случилось несколько инсультов, Рё РґРІР° РіРѕРґР° спустя РѕРЅ умер. РќРѕ одаренный советский человек действительно жил интенсивно Рё успевал РјРЅРѕРіРѕ: тот же Пикуль — без единого литературного негра Рё без электронной справочной системы, поскольку Интернета РЅРµ было,— написал целую библиотеку исторической РїСЂРѕР·С‹, Рё если РѕРЅР° РєРѕРјСѓ-то РЅРµ нравится — сравните ее СЃ историческими трудами Рђ.Бушкова. Высоцкий СЃ его феноменальной Рё самоубийственной активностью, Андрей Кончаловский СЃ его фантастической работоспособностью Рё мегабурной любовной биографией, Евтушенко, так же пожиравший пространство, стремительно менявший страны, континенты, возлюбленных — Рё так же демонстративно предпочитающий всей этой экзотике рыбалку СЃ мотористами РіРґРµ-РЅРёР±СѓРґСЊ РЅР° станции Р—РёРјР°: РІС‹ скажете, что РІРѕ всем этом есть показуха Рё фальшь,— РЅРѕ для РЅРёС…, бешено живущих конкистадоров позднего застоя, тут была принципиальная установка РЅР° верность РєРѕСЂРЅСЏРј. РћРЅРё ощущали себя пусть дорвавшимися Рё несколько даже зарвавшимися, РЅРѕ представителями всех этих мотористов, лесников Рё СЃРёР±РёСЂСЃРєРёС… дедов, всех этих продавщиц Рё посудомойщиц, СЃ которыми тоже случались Сѓ РЅРёС… мимолетные романы: РѕРЅРё были передовой отряд РРѕСЃСЃРёРё, как РѕРЅРё ее понимали, РЅР° Западе, который действительно казался РёРј безнадежно отставшим. РћРЅРё были комиссарские дети, почти всегда — дети репрессированных, страстно уверовавшие РІ оттепель Рё РЅРёРєРѕРіРґР° РѕС‚ этой веры РЅРµ отрекавшиеся. Глубокая советская идейность была Сѓ РЅРёС… подлинной, Р° РЅРµ показной.

 

 

Вот в этом, может быть, таится причина, по которой Семенов не стал писателем первого ряда. Он был замечательный знаток советской и германской истории, отличный специалист по восточным языкам и восточной же психологии, гениальный журналист, умудрившийся взять интервью у самого Скорцени, и первоклассно чувствовал в истории те переломные моменты, из которых гипотетически может получиться триллер: смерть Петра, самоубийство Маяковского, крах гитлеровского «оружия возмездия» (как это вообще получилось, что Гитлер сам у себя отобрал бомбу?! Я иногда думаю, что тут вмешались инопланетяне), смерть Зои Федоровой, пропажа Янтарной комнаты. Все это его темы, его «Версии» — после пятидесяти он отказался от масштабных исторических романов или хроник, ограничивался конспектами, по насыщенности не уступавшими первым книгам о Штирлице. В самом деле, почему бы не пересказывать книгу — вместо того чтобы писать ее, по старинке перегружая психологизмом, второстепенными персонажами, подробностями и т.д.? Описать все эти точки бифуркации, какие он точным взглядом детективщика и расследователя наблюдал в истории, не было ни времени, ни сил,— но обозначить их вполне достаточно. Короче, на все эти вещи было у него исключительное чутье, и писал он о них точно, со знанием дела, с превосходным чувством темпа.

Проблема в ином: он был человек без второго дна или, точней, без того волшебного смещения, которое позволяло Трифонову (писателю действительно великому) видеть обратную сторону всех вещей. Трифонов в том же «Победителе» сводит, в сущности, двух победителей: стремительно живущего, бешено работоспособного, многообразно талантливого, толстого, вульгарного советского писателя-репортера — и прожившего сто лет французского неудачника, который в 1896 году на первых Олимпийских играх прибежал последним. Зато теперь он пережил всех, кто его когда-то обогнал. И для Семенова не очевидно, кто победитель — тот, кто прибегает первым (и первым же умирает), или тот, кто остается после всех и долго, долго может наслаждаться зрелищем одинокой остренькой звезды в окне, запахом горящих сучьев, глотком виски… Трифонов сочетал в себе обе эти стратегии: написал много (особенно в последние десять лет, в год по шедевру, и какому шедевру!) и умер рано, но жил и думал медленно, и Твардовский ему говорил: «Какой-то вы тугой». Семенов жил и думал быстро, и происходило это не только потому, что вечно голодным детям войны была присуща жадность во всем, а еще и потому, что эта скорость предохраняла его от главных и страшных мыслей; потому, что — как это всегда и бывает — бешеной экспансией вширь подменялось движение вглубь. Маяковский начал ездить по Союзу не потому, что желал нести культуру в массы (хотя и это было — как самооправдание и как реализация вечной модернистской мечты о сращивании жизни с искусством). Он ездил, чтобы не осуществлять пастернаковской программы: «Забирайте глубже земляным буравом, без страха и пощады, но в себя, в себя. И если вы там не найдете народа, земли и неба, то бросьте поиски, тогда негде и искать».

«Ожог», сказал об этом синдроме Аксенов. У них у всех там был ожог — крах детской утопии, а оттепели они были так благодарны потому, что оттепель хоть отчасти восстановила эти попранные основы. Были семьи, не обязательно из советской элиты, были боготворимые отцы, была их гибель или непоправимая ломка, что иногда оказывалось хуже (отец Семенова, Семен Ляндрес, бухаринский соратник, уцелел в конце тридцатых, зато в 1952-м его били так, что вернулся он безнадежно изувеченным инвалидом, и духовным, и телесным: не та у него была должность — руководитель Иногосиздата, издательства иностранной литературы,— чтобы уцелеть во времена борьбы с космополитизмом). Этот ожог был так силен, что заглянуть глубже, в причины русской трагедии 1937 года, они не могли. Удавалось это единицам — Трифонову, Окуджаве,— спустившимся глубже, написавшим «Нетерпение» и «Глоток свободы», увидевшим механизм не советской, а русской трагедии, и то, думается, не с последней прямотой. Но это сейчас не наша тема.

Наша тема РІ том, что Семенов прятался РѕС‚ осознания общей обреченности советского проекта — Рё вместе СЃ этим проектом, буквально РІ РѕРґРёРЅ РіРѕРґ СЃ РЅРёРј, РїРѕРіРёР±. РћРЅ, так старательно копировавший приметы успешного западного литератора, РѕС‚ производительности РґРѕ сигары, РѕС‚ дружб СЃ президентами РґРѕ крошечного рабочего РґРѕРјРёРєР° РІ южной глуши,— РЅРё секунды РЅРµ был РЅР° Западе СЃРІРѕРёРј. Семенов РЅРµ задумывался Рѕ РјРЅРѕРіРёС… фундаментальных вещах Рё РјРЅРѕРіРѕРіРѕ РІ принципе РЅРµ желал видеть, что Рё позволило ему стать автором фальшивейшего романа Рѕ Дзержинском («Горение», 2 тома!) Рё сочинять экспресс-боевики РїРѕ РїСЂСЏРјРѕРјСѓ, СЃ личным разрешением РЅР° доступ Рє секретным материалам, заданию РђРЅРґСЂРѕРїРѕРІР° («Пресс-центр» был выдан РЅР° РіРѕСЂР° Р·Р° месяц, «ТАСС уполномочен заявить» — чуть ли РЅРµ Р·Р° три недели). Надо сказать, что большинство наивных ранних шестидесятников, как признавался Егор Яковлев, Лениным заслонялись РѕС‚ Сталина, Р° безупречными большевиками-идеалистами — РѕС‚ опричников Рё расстрельщиков; РЅРѕ, правду РіРѕРІРѕСЂСЏ, ведь Рё самые умные РІ этом поколении СЃРІРѕРёРјРё добрыми «простыми людьми», сплавщиками, мотористами Рё мудрыми дедами, заслонялись РѕС‚ той РРѕСЃСЃРёРё, которую РЅРµ желали видеть. Только Трифонов РІ РјРѕСЃРєРѕРІСЃРєРѕРј цикле РєРѕРµ-что Рѕ ней сказал, РґР° Окуджава РЅР° РјРЅРѕРіРѕРµ осмелился РІ последние РіРѕРґС‹ — этих-то высказываний Рё РЅРµ РјРѕРіСѓС‚ ему простить РґРѕ СЃРёС… РїРѕСЂ, подбрасывая своей ненавистью РІСЃРµ новые РґСЂРѕРІР° РІ костер его посмертной славы. Семенов РјРЅРѕРіРѕРµ понимал РїСЂРѕ РРѕСЃСЃРёСЋ, есть Сѓ него важные РїСЂРѕРіРѕРІРѕСЂРєРё (РІ том числе Рё РІ пресловутом «Горении», РіРґРµ Феликс томится РІ ссылке РІ 1904 РіРѕРґСѓ),— РЅРѕ посягнуть РЅР° РРѕСЃСЃРёСЋ Рё народ всерьез значило РЅРµ просто лишиться благополучия, СЃ этим Р±С‹ РѕРЅ смирился. Это значило — лишиться РѕРїРѕСЂС‹, того песка, той внутренней зыби, РЅР° которой РІСЃРµ РѕРЅРё строили. «На уходящем РёР·-РїРѕРґ РЅРѕРі песке», как писал Слуцкий.

И все же построенное на песке не бывает прочным. А возведенное Семеновым оказалось настолько прочно, что Штирлиц сделался нарицателен. И не только в гениальном фильме Татьяны Лиозновой было тут дело. Вся стилистика картины — главное условие ее успеха,— есть уже в романе. Именно поэтому фильм не обошелся без такого количества закадрового текста — даже голос Копеляна точно воспроизводит интонацию и манеру Семенова, посмотрите на него в эпизоде «Соляриса», где он играет председателя комиссии по Бертону. Семенов со своим Исаевым-Штирлицем сумел угадать и вытащить на свет нечто куда более значительное, нежели попытка прилепить советскому проекту гуманное и интеллектуальное человеческое лицо.

Р’ самом деле, прочие, РЅРµ-штирлицевские тексты Семенова сегодня РЅРёРєРѕРјСѓ РЅРµ интересны. Рћ «Противостоянии», неплохо экранизированном Семеном Арановичем (РЅРµ то Р± Рё РІРѕРІСЃРµ забыли), лучше всего сказал прекрасный современный фантаст Михаил Успенский: В«Роман, РІ котором РІСЃРµ советское КГБ Рё лучшие следователи РЅРµ РјРѕРіСѓС‚ загнать РѕРґРЅРѕРіРѕ семидесятилетнего старика, заставляет думать, что специалисты абвера РІСЃРµ же превосходно знали СЃРІРѕРµ дело». РћР± историко-революционных штудиях Рё похождениях журналиста Степанова (неудачное, вечно оправдывающееся второе «Я» автора) неловко говорить. Попытки Семенова писать лирическую Рё психологическую РіРѕСЂРѕРґСЃРєСѓСЋ РїСЂРѕР·Сѓ («Никита Рё Дунечка», РЅР° материале собственной нелегкой семейной жизни СЃ приемной дочерью Сергея Михалкова) оказались грустны Рё смешны одновременно: герои разговаривают претенциозно, как бывает только РІ несчастных семьях советской художественной интеллигенции, Р° внутри Сѓ РЅРёС… пусто, Рё РЅРµ РїРѕРјРЅРёРј РјС‹ Рѕ РЅРёС… ничего, Рё пожалеть РЅРµ можем. Р’СЃРµ РѕРЅРё только Рё делают, что любуются СЃРѕР±РѕР№, Р° потому Рё РґСЂСѓРі СЃ РґСЂСѓРіРѕРј Сѓ РЅРёС… РЅРµ ладится. Впрочем, позерство вообще было Сѓ шестидесятников второй натурой, Рё это полбеды. Позерство есть ведь Рё РЅРµ РІ литературных или актерских, Р° Рё РІ самых торговых или РІРѕСЂРѕРІСЃРєРёС… средах — РІРѕС‚ РіРґРµ ужас. Беда РІ том, что герои Семенова разговаривают, РЅРѕ РЅРµ живут,— советской жизни РѕРЅ РЅРµ знал Рё РЅРµ понимал, стихии быта РЅРµ чувствовал, инстинктивно ее боялся. И тут ключ Рє главному.

 

 

Не особенно задумываясь над феноменом советского и русского — или запретив себе эти раздумья, «Сомнения», как должен был называться последний, ненаписанный роман о Штирлице в 1919 году,— Семенов много думал о более глобальной и глубокой коллизии, а именно о приключениях мужского во все более женском мире, о судьбе человека, наделенного принципами и чувством долга,— в меняющейся и зыбкой вселенной. И очень может быть, что любовь его к советскому была на самом деле любовью к этим ценностям, постепенно исчезающим из мира,— Советский Союз (отчасти как наследник русской, рахметовской мечты о сверхчеловечестве) виделся ему последним их оплотом.

Штирлиц — не просто советский шпион в страшном мире гитлеровской Германии или эмигрантского Харбина. Штирлиц — носитель того самого мировоззрения, о котором Галич (вот уж кто, казалось бы, предельно далек от Семенова!— но не торопитесь) спел:

 

И живем мы в этом мире послами

Не имеющей названья державы.

 

Речь там Рѕ том, как Галич лечится РІ санатории областного комитета профсоюзов, хочет (или притворяется, что хочет) стать СЃРІРѕРёРј для тамошней публики — РЅРѕ остается для РЅРёС… чуждым, опасным богатым иностранцем: «И РІ палатке СЏ РєСѓРїРёР» чай Рё перец — СЌРєРѕ денег Сѓ него, СЌРєРѕ денег!В» Если Р± РѕРЅ РєСѓРїРёР» бухла, никто Р± ему слова РЅРµ сказал, РЅРѕ чай Рё перец — приметы автономного существования: чай РІ профсоюзных санаториях был жидок, еда безвкусна — Рё любые попытки придать этому пресному РјРёСЂСѓ крепости Рё остроты рассматривались как посягательства РЅР° святыни. Эту ситуацию изгойства — которое РѕРґРЅРёРјРё воспринималось как избранность, Р° РґСЂСѓРіРёРјРё как РїРѕР·РѕСЂ — Семенов трансформирует РїРѕ-своему: среди РјРЅРѕРіРёС… СЃРїРѕСЃРѕР±РѕРІ любить социалистическую РРѕРґРёРЅСѓ штирлицевский был безусловно лучшим. РќР° нее хорошо было смотреть РёР· чуждого, опасного далека.

Вообще ситуация разведчика — или, если хотите, посла неизвестной державы — была и остается одним из надежнейших способов улучшить если не собственную жизненную ситуацию, то по крайней мере настроение. Попробуйте как-нибудь в неприятной компании или даже во время обременительной работы представить, что вы тут разведчик, то есть истинной вашей сути все это не касается. Поиграйте в это. Бросайте на окружающих острые, меткие взгляды. Порадуйтесь зазору между вашей общительной, развязной маской и вашим холодным, неуязвимым «Я», которое, конечно, ко всем этим людишкам никакого отношения не имеет. Приятель-психолог перед армией рекомендовал мне прием «транзит», называвшийся так, поскольку он сводится в известном смысле к переносу жизненных ситуаций со своей личности на воображаемую. Представляйте себя, говорил он, агентом инопланетян. К вам настоящему вся эта армия не имеет никакого отношения. Вы драите сортир или столовую, занимаетесь шагистикой или грузите грузы не потому, что обязаны это делать и не смогли откосить, а потому, что вы разведчик, находящийся тут для сбора сведений. Уверяю вас, это работает. И кроме того, это внушает мысль о том, что Центр всегда в случае чего вмешается и отзовет, а если не отзовет — там по крайней мере все узнают и правильно поймут.

Вот эта ситуация разведчика — Штирлица среди фашистов — Семеновым отработана образцово. И только это сделало Штирлица таким же популярным, как Карлсон.

РќРµ РІ том дело, что Семенов чувствовал себя чужим РЅР° РРѕРґРёРЅРµ, что остро ощущал конфликт СЃ народом или интеллигенцией (Р° Сѓ него, РІ отличие РѕС‚ Галича, РѕР±Р° эти конфликта наличествовали, Рё СЃРІРѕРёРј РѕРЅ РЅРµ был РЅРёРіРґРµ, даже РіРґРµ-РЅРёР±СѓРґСЊ РЅР° лесосплаве; разве что пикейные пенсионеры обожали Рё принимали его безоговорочно). Проблема РІ РёРЅРѕРј: Семенов был идеалист, РїСЂРё всем кажущемся цинизме, Рё сохранять самоуважение РјРѕРі единственным СЃРїРѕСЃРѕР±РѕРј — играя РІ шпиона, то есть допуская, что РІСЃРµ это РїСЂРѕРёСЃС…РѕРґРёС‚ РЅРµ СЃ РЅРёРј. И любя РРѕРґРёРЅСѓ откуда-РЅРёР±СѓРґСЊ РёР· американского отеля, откуда РѕРЅР° СЃРѕ СЃРІРѕРёРјРё березами Рё С‚.Рї. представала РЅРµ цитаделью грубости, хамства Рё терпения, Р° родниковым краем. Отсюда феерическая популярность песни РїСЂРѕ березовый СЃРѕРє — РёР· чудовищного, РјСЏРіРєРѕ РіРѕРІРѕСЂСЏ, фильма «Мировой парень» (1971, РїСЂРѕ то, как РЅР° зарубежных соревнованиях РіСЂСѓР·РѕРІРёРєРѕРІ алчные иностранцы чинят препятствия нашему водителю Николаю Олялину; право, как вчера снято). Умиляться РРѕРґРёРЅРµ можно было, лишь отодвинув ее — хотя Р±С‹ РІ воображении — РЅР° космическое расстояние. Отсюда же известность Рё даже культовость РґСЂСѓРіРѕР№, РЅР° этот раз хорошей песни РїСЂРѕ березовый СЃРѕРє — то есть хита РёР· тетралогии Дормана Рѕ резиденте. «Я РІ весеннем лесу РїРёР» березовый СЃРѕРє, СЃ ненаглядной певуньей РІ стогу» Рё так далее. РўРёС…РѕРЅРѕРІ отлично сыграл эту ностальгию — нежность Рє дереву, соловью, снегу, поскольку РѕРЅРё-то РЅРµ германские, Р° всемирные, Рё РїСЂРё желании можно представить РёС… СЂРѕСЃСЃРёР№СЃРєРёРјРё (как, простите Р·Р° аналогию, Гумберт Гумберт представляет нимфетками зрелых матрон, РёРґСЏ РЅР° нехитрые трюки опытного воображения). Нет сомнений, что реальность РРѕРґРёРЅС‹ РіСЂСѓР±Рѕ опровергла Р±С‹ РІСЃРµ эти идеалистические представления (что отчасти Рё произошло РІ романе «Отчаяние», РіРґРµ вернувшегося Штирлица посадили Рё выпустили только после XX съезда). РќРѕ РёР· Германии, Штатов, воюющего Вьетнама ромашково-лопуховый край рисовался РІСЂРѕРґРµ прогретой солнцем тихой речки РіРґРµ-РЅРёР±СѓРґСЊ РІ средней полосе, среди большого количества яблок Рё белокурых детей. Штирлиц ведь, как гласил анекдот, любил только стариков Рё детей, Р° женщины его РЅРµ интересовали.

Юлиан Семенов подарил нам всем идеальный РјРѕРґСѓСЃ — шпионский; Рё это идеально легло РЅР° СЂСѓСЃСЃРєСѓСЋ ситуацию, что подметил еще Виктор Пелевин. Р’СЃРµ здесь РіРѕРІРѕСЂСЏС‚ РЅР° работе РѕРґРЅРѕ, Р° РґРѕРјР° РґСЂСѓРіРѕРµ, РїСЂРё этом думают третье, Р° РІ РѕСЃРѕР±Рѕ злые минуты — четвертое, РїСЂРё этом РІ донесениях воображаемому Центру — то есть РІ молитвах — тоже РІСЂСѓС‚, РЅРµ всегда, РЅРѕ часто. Это чисто штирлицевское РІ нас. Р’ случае Семенова это ощущение своей чужеродности усугублялось еще тем, что, равняясь РЅР° отца, РЅР° Кольцова, РЅР° Хемингуэя, РІРѕ РјРЅРѕРіРёС… отношениях РЅР° Константина РЎРёРјРѕРЅРѕРІР°, бывшего журналистской РёРєРѕРЅРѕР№ стиля,— РѕРЅ остро ощущал дефицит Рё обреченность мужского начала РІ советском, РґР° пожалуй что Рё РІ остальном РјРёСЂРµ. РўСѓС‚ совсем РЅРµ было места героическому. РџРѕРґРІРёРіСѓ — РґР°, Р° психологии героя, принципиального, твердого, трагического,— РЅРµ было. РџРѕРґРІРёРіРё совершались случайными людьми, РІСЂРѕРґРµ «живет-такой-парень» Пашки Колокольникова. Журналисты потом долго доискивались, что РІ РЅРёС…, РІ РёС… биографиях, было изначально такого героического. Рђ ничего РЅРµ было, внезапный импульс либо жестокая необходимость. Настоящие же герои, такие, западного типа, как Штарлиц, тут РЅРµ могли вырасти, РёРј тут негде быть, РІ ситуации тотального унижения СЃ рождения РґРѕ РїРѕС…РѕСЂРѕРЅ. РќРµ Р·СЂСЏ Рё РЎРёРјРѕРЅРѕРІ заставляет своего Синцова постоянно проигрывать, часто трусить, хотя Р±С‹ мысленно, Рё вообще РѕРЅ Сѓ него получился самым неярким персонажем плохо написанной, многословной, полуправдивой трилогии. РќРѕ Штарлиц живет РЅРµ РІ РРѕСЃСЃРёРё. Там ему есть РіРґРµ форсить.

Лично я люблю читать про шпионов и играть в эти игры. А потому «Альтернатива» и ее продолжения — Семенов довел число романов и повестей о Штирлице до 14 и умер, работая над пятнадцатой книгой,— остаются для меня не самым любимым, но увлекательным чтением. Особенно если учесть, что европейскую историю прошлого века Семенов знал получше многих.

 

 

Осталось осветить еще один занятный вопрос — был ли он агентом КГБ или, как полушутя-полузлясь говорили о нем коллеги и обыватели, полковником этой организации; то есть — в какой степени его деятельность была добровольной, а в какой служебной?

Никаким полковником он не был, агентом — был в том смысле, в каком сегодня произносят с ненавистью «агент влияния». Он был добровольным и полезным проводником некоторых идей в жизнь. Идеи эти были ложные. Он это, возможно, понимал. Остальные идеи казались ему еще хуже.

Активный, деятельный, амбициозный человек в позднесоветские времена видел перед собой два варианта: либо эмигрировать, либо встраиваться. Семенов понимал, что в СССРесть одна организация, которая действительно может все и притом не до конца еще отравлена миазмами разлагающегося проекта. С этой организацией он не сотрудничал, конечно, напрямую, но Андропова считал самым, если не единственным, умным человеком в ЦК (что правда) и верил, что его правление может спасти страну от деградации (что неправда). Эту иллюзию разделяли многие — Михаил Любимов, например. Просто Любимов трезвей оценивал перспективы самого Андропова.

Разумеется, РІСЃСЏ эта версия Рѕ «чекистском крюке» — бред, доблестная организация прозевала РІСЃРµ, что могла прозевать, Р° сейчас демонстрирует нам СЃРІРѕРё предельно СѓР·РєРёРµ горизонты Рё столь же СѓР·РєРёРµ лбы. РќРѕ РІРёРґСЏ разложение всей прочей верхушки, советские люди искренне верили, что КГБ РЅР° этом фоне отличается честностью Рё профессионализмом. Ведь разведка — это так романтично, СЃРј. выше.

В результате заложником чекистского и вообще силового мифа Семенов действительно стал, что непоправимо испортило многие недурные его книги; гораздо хуже, впрочем, то, что это испортило его репутацию. Что делать человеку с избыточным темпераментом, со всеми чертами журналиста-расследователя, со знанием пяти языков и со страстным желанием непрерывно реализовываться? Немногие счастливцы, видевшие, с какой скоростью Семенов печатает свою прозу, не понимали — откуда это, неужели из головы?! Да, что поделаешь, бывают такие вулканы, вроде Дюма, и на фоне обычного отечественного тугодумства, раздумчивости и неторопкости, возводимых в перл создания, они выглядят экзотично. Что ему было делать с таким набором качеств — преподавать в Институте стран Азии и Африки? Не смешите.

И он, безусловно, с ними сотрудничал. И что-то писал по их рекомендациям, пользуясь их архивами и картотеками. И дружил при этом с Левоном Кочаряном — рано умершим режиссером, героем богемы и шпаны, которые тогда вообще были близки,— с Тарковским, Кончаловским, Вознесенским, и помогал всем, чем мог. И Евтушенко тоже дружил и помогал. И сплетню о том, что Семенов генерал, а Евтушенко полковник, активней всего распространяли именно облагодетельствованные ими люди. Творческая интеллигенция делится на собственно творцов — которые ведут себя прилично,— и околотворческую сволочь, которая и из этой статьи сделает вывод о том, что я завербован. Сволочи больше. На ее фоне Семенов — кладезь таланта и порядочности, хотя в жизни он был лишь не в меру активным и довольно вторичным писателем, автором остросюжетной прозы с вкраплениями замечательных мыслей и точных наблюдений. И как от Симонова — так себе прозаика и хорошего, но не великого поэта — останутся гениальный «Случай с Потаповым» и десяток первоклассных стихотворений, так от Семенова навеки останется созданный им герой, а это очень много.

И вот еще какая интересная вещь.

Несколько лет назад РјРЅРµ случилось выпросить Сѓ Клары РўСѓСЂСѓРјРѕРІРѕР№ — РІРґРѕРІС‹ Юрия Домбровского — черновики романа ее мужа В«Рождение мыши». Роман этот теперь напечатан Рё даже распродан, потому что книжка СѓР¶ больно остросюжетная. РћРЅР° РїСЂРѕ советского журналиста, романтического Рё правоверного. РџСЂРѕ то, как РѕРЅ попадает РІ плен РЅР° РІРѕР№РЅРµ, потом оказывается РІРѕ французской тюрьме, потом его как-то наши выкупают оттуда, Рё РѕРЅ РІ конце сороковых возвращается, Р° тут ему возлюбленная изменила. Изложено это РІСЃРµ хорошим слогом хорошей советской РїСЂРѕР·С‹, Рё нам ужасно интересно, РЅРѕ РІСЃРµ время РјС‹ подозреваем, что как-то тут РЅРµ без РґРІРѕР№РЅРѕРіРѕ РґРЅР°; что Рё РќРёРЅР° изменяет герою РЅРµ просто так, Рё как-то очень СѓР¶ РїРѕ-захватнически относится РѕРЅ Рє жизни, Рё как-то очень СѓР¶ РјРЅРѕРіРѕ РІ нем активности вместо готовности задуматься, РјРЅРѕРіРѕ желания РІСЃРµ подгрести Рё трахнуть — вместо желания понять. Немножко Рё РЎРёРјРѕРЅРѕРІ РІ нем узнается, конечно. И это сомнение крепнет РІ нас Рё крепнет РґРѕ самой второй части — РїРѕРєР° РЅРµ появляется Сѓ героя РґРІРѕР№РЅРёРє, автор. Который РЅРёРєРѕРіРґР° РЅРёРєРѕРіРѕ РЅРµ завоевал, сидел совсем РЅРµ РІРѕ французской тюрьме Рё вернулся РёР· нее без единого Р·СѓР±Р°, Рё нет Сѓ него теперь РЅРё работы, РЅРё денег, РЅРё перспектив. РћРґРЅР° СЃРІРѕР±РѕРґР°. Да еще женщина, которая его любит Рё дождалась; Рё получает РѕРЅ ее вопреки всему — потому что есть РІ нем что-то такое. Эти РґРІРµ параллельные биографии РјРЅРѕРіРѕРµ РѕР±СЉСЏСЃРЅСЏСЋС‚ РїСЂРѕ советский РјРёСЂ Рё причины краха даже лучших его представителей.

Написана эта книга в 1952 году. Фамилия героя-журналиста — Семенов.

Бывают, как еще бывают странные сближения.

Дмитрий Быков

Опыт о сдвиге

Владимир Высоцкий (1938—1980)

 

Критика ради критики — занятие праздное: Рѕ Высоцком написано Рё будет еще написано достаточно. РњРЅРµ интересней понять через него особенности нашей толком РЅРµ изученной страны, которая, РїСЂРё стойком постсоветском иммунитете Рє маниям Рё культам, продолжает числить его культовым автором. РћРЅ представляет сегодня РЅРµ только литературный, РЅРѕ Рё социологический интерес — как РѕРґРЅР° РёР· немногих консенсусных фигур РІ СЂРѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ истории. РЈ нас давно уже нет объединяющих ценностей, Р° РІСЃРµ попытки обнаружить национального героя путем соцопросов выявляют картину столь пугающую, что страна начинает выглядеть безнадежно-гиблым местом. РЎРїРёСЃРѕРє любимцев современной РРѕСЃСЃРёРё включает Сталина, Грозного, Гагарина, Р–СѓРєРѕРІР°, Невского Рё — реже — Менделеева, причем РЅРё РѕРґРЅР° РёР· упомянутых фигур РЅРµ воспринимается сущностно. Р’СЃРµ давно сведены Рє клише, обусловленным отчасти интенсивностью пропаганды, отчасти катастрофичностью всеобщего оглупления: Сталин РІР·СЏР» страну СЃ СЃРѕС…РѕР№, Р° оставил СЃ Р±РѕРјР±РѕР№, Грозный укреплял государственность Рё расширял территории, Гагарин летал Рё улыбался, Р–СѓРєРѕРІ есть наш идеал полководца, РЅРµ щадящего чужих жизней, Невский — сравнительно безобидный (Р·Р° давностью) синтез Сталина Рё Р–СѓРєРѕРІР°, Р° Менделеев РІ СЃРІРѕР±РѕРґРЅРѕРµ РѕС‚ РІРѕРґРєРё время изготавливал чемоданы, будучи нашим родным гениальным чудаком. РќР° этом фоне Высоцкий — единственный, РєРѕРіРѕ любят Р·Р° дело, то есть Р·Р° то, чем РѕРЅ занимался РІ действительности: его песни, цитаты, кинороли (театральные работы РІ записи почти РЅРµ сохранились) остаются РІ читательском, зрительском Рё даже радИйном РѕР±РёС…РѕРґРµ. Таксисты, поймав Высоцкого РЅР° «Шансоне» или «Ностальгии», РЅРµ переключают. Люди, родившиеся после восьмидесятого, оперируют цитатами РёР· «Утренней гимнастики» или «Что случилось РІ Африке» так же СЃРІРѕР±РѕРґРЅРѕ, как РјРѕРё ровесники, которые РІ том самом восьмидесятом, Р·Р° отсутствием официальных подтверждений, РЅРµ верили РІ смерть Высоцкого, поскольку слухи Рѕ ней возникали ежегодно.

Высоцкого, думаю, любят РІ РРѕСЃСЃРёРё Р·Р° то, что РѕРЅ представляет нации ее идеальный образ: РјС‹ любим РЅРµ только тех, СЃ кем нам нравится разговаривать, или спать, или появляться РЅР° людях,— Р° тех, СЃ кем нравимся себе. РРѕСЃСЃРёСЏ любит РЅРµ столько Высоцкого,— было Р±С‹ наивно ожидать РѕС‚ массового слушателя/читателя такой продвинутости,— сколько СЃРІРѕРё черты, воплощенные РІ нем.

Сразу хочу отмести РјРѕРґРЅСѓСЋ РІ определенных СЃРЅРѕР±СЃРєРёС… кругах мысль Рѕ том, что Высоцкий РґРѕСЂРѕРі стране РЅРµ как РїРѕСЌС‚, Р° как персонаж масскульта. РџСѓСЂРёР·Рј РїСЂРё попытках определить, кто РїРѕСЌС‚, Р° кто нет, даже РЅРµ забавен. Высоцкий — безусловный РїРѕСЌС‚, РЅРѕ РІ его так РґРѕ конца Рё РЅРµ определившемся статусе (который Рё посмертная канонизация РЅРµ спасает РѕС‚ некоторой двусмысленности: «бардов» Сѓ нас СЃ советских времен пытаются числить РїРѕ отдельному ведомству) тоже есть нечто глубоко СЂСѓСЃСЃРєРѕРµ, фирменно-национальное. Р’ РРѕСЃСЃРёРё есть априорное народное недоверие Рє профессионалам, Рє тем, РєРѕРіРѕ официоз поставил лечить, учить или проповедовать, Рё потому случай Высоцкого глубже, чем простая полуподпольность, полулегальное существование, ореол запретности Рё С‚.Рґ. Р’ РРѕСЃСЃРёРё почитается междисциплинарность,— Р±СѓРґСЊ Высоцкий просто поэтом, как старшие шестидесятники, РѕРЅ РЅРµ стал Р±С‹ явлением столь всенародным.

Это любопытный РїРѕРІРѕРґ задуматься Рѕ том, что РІ РРѕСЃСЃРёРё вообще почитается «сдвиг», РІ том числе профессиональный: РїСЂСЏРјРѕРµ соответствие профессии выглядит узостью, специалист подобен флюсу, РРѕСЃСЃРёСЏ чтит универсала, умеющего РІСЃРµ Рё выступающего РІ каждой ипостаси чуточку непрофессионально,— РЅРѕ РЅРµ потому, что персонаж умеет меньше, Р° потому, напротив, что ему дано больше Рё Рє конкретной нише РѕРЅ РЅРµ сводится. Понятие ниши как таковое вызывает РІ РРѕСЃСЃРёРё традиционное недоверие,— прежде всего, думаю, потому, что любая рамочность РІ этой стране конституируется начальством, Р° начальство РѕС‚ народа резко отделено (народу так удобнее, РґР° Рё РѕРЅРѕ РЅРµ возражает). Наибольшим успехом пользуется то, что существует между жанрами, РЅР° стыке профессий, РІ поле, которое РЅРµ ограничено жестко навязанными установлениями.

Р’ этом смысле Высоцкий — явление идеальное: РѕРЅ Рё РІ РїРѕСЌР·РёРё существует РЅР° стыке литературы Рё театра, поскольку большинство его песен — РІ той или РёРЅРѕР№ степени ролевые; РѕРЅ РЅРµ диссидент (как Галич) Рё РЅРµ официоз (как эстрада), РЅРµ блатной (как Северный) Рё РЅРµ интеллигент (как Окуджава, хотя Рё Окуджава слишком фольклорен для чистого «интеллигента»). Р’ РРѕСЃСЃРёРё приветствуется РЅРµ то чтобы срывание всех Рё всяческих масок,— это РЅРёРєРѕРіРґР° ей особенно РЅРµ нравилось, разве что Ленину,— РЅРѕ ускользание РёР· всех Рё всяческих рамок. Именно поэтому Александр Жолковский глубоко прав, усматривая современный РёР·РІРѕРґ начальственной цензуры РІ повсеместном внедрении понятия «формат».

РРѕСЃСЃРёСЏ отрицает само понятие форматности Рё труднее всего поддается форматированию, поскольку наиболее распространенный здесь СЃРїРѕСЃРѕР± существования — РІ щелях, РІРЅРµ привычных РЅРёС€, РІ нерегламентированных Рё непредсказуемых пространствах. Р’СЃРµ лучшее РІ советском искусстве семидесятых умудрялось существовать РЅР° пересечениях, РІРЅРµ классификаций: Стругацкие, чей истинный масштаб сегодня, кажется, очевиден даже злейшему ненавистнику фантастики, проходили РїРѕ ведомству литературы детской Рё приключенческой (именно РІ «Библиотеке приключений» проскользнул РІ печать «Обитаемый остров», храброватый даже РїРѕ нынешним временам). Тарковский,— казалось Р±С‹, чистый Рё даже академический артхаус,— экспериментировал СЃ жанровым РєРёРЅРѕ: «Сталкера» Рё отчасти «Жертвоприношение» писали те же Стругацкие, «Солярис» делался РїРѕ мотивам Лема. Кстати, всенародная слава «Архипелага», действительно прочитанного РІ самиздате РѕРіСЂРѕРјРЅРѕР№ читательской массой РїСЂРё всей сложности текста Рё его травмирующей сути, объясняется отчасти тем, что Рё эта вещь написана РЅР° стыке жанров Рё РЅРё Рє РѕРґРЅРѕРјСѓ узаконенному формату РЅРµ сводится.

Высоцкий — опыт побега РёР· любых форматирующих определений: РЅРµ просто «поэт-певец-актер», как стандартно перечисляли РІ первых разрешенных статьях Рѕ нем, РЅРѕ синтез всех этих занятий, РёР±Рѕ РЅРё РѕРґРЅРѕ РёР· РЅРёС… РІ его случае РЅРµ существует обособленно. Разумеется, это опять-таки РЅРµ значит, что его тексты РјРЅРѕРіРѕРµ теряют без музыки: музыка РІ РЅРёС… Рё так живет — РІ парономасии, РІ жестком Рё прихотливом ритме,— Рё голос слышен, РёР±Рѕ текст отчетливо интонирован, наделен множеством РїРѕ-актерски точных деталей, отсылающих Рє конкретному рассказчику. Высоцкий — профессионал РІРѕ всем Рё РЅРµ специалист РЅРё РІ чем, принадлежит всем сразу Рё РЅРёРєРѕРјСѓ конкретно Рё РЅРё РІ РѕРґРЅРѕР№ РёР· СЃРІРѕРёС… ролей РЅРµ растворяется РґРѕ конца,— РІ чем Рё материализуется еще РѕРґРёРЅ, более общий случай «русского сдвига»: РІ его случае особенно очевиден зазор, воздушная подушка между любой идеологией Рё ее носителем, любой социальной ролью Рё ее исполнителем.