Сильное понимание

 

Существует сильное и слабое понимание. Первое опирается на общую оценку и является дедуктивным рассуждением. Второе представляет собой индуктивное рассуждение, в основе которого лежит утверждение о средствах, необходимых для достижения определённой цели.

Рассмотрим более РїРѕРґСЂРѕР±РЅРѕ сильное понимание. РћРЅРѕ опирается РЅР° некоторый общий стандарт Рё распространяет его РЅР° частный или конкретный случай. Хорошие примеры сильного понимания – Рё РІ особенности понимания человеческих мыслей Рё действий – даёт художественная литература. Эти примеры отчётливо, как кажется, РіРѕРІРѕСЂСЏС‚ Рѕ том, что понятное РІ жизни человека – это привычное, соответствующее принятому правилу или традиции.

В романе «Луна и грош» С.Моэм сравнивает две биографии художника: одна написана его сыном-священником, а другая неким историком. Сын «нарисовал портрет заботливейшего мужа и отца, добродушного малого, трудолюбца и глубоко нравственного человека. Современный служитель церкви достиг изумительной сноровки в науке, называемой, если я не ошибаюсь, экзегезой (толкованием текста), а ловкость, с которой пастор Стрикленд „интерпретировал“ все факты из жизни отца, „не устраивающие“ почтительного сына, несомненно, сулит ему в будущем высокое положение в церковной иерархии». Историк же, «умевший безошибочно подмечать низкие мотивы внешне благопристойных действий», подошёл к той же теме совсем по-другому: «Это было увлекательное занятие: следить, с каким рвением учёный автор выискивал малейшие подробности, могущие опозорить его героя».

Этот пример хорошо иллюстрирует предпосылочность понимания, его зависимость не только от интерпретируемого материала, но и от позиции самого интерпретатора. Однако в данном случае важнее другое. Пример говорит о том, что поведение становится понятным, как только удаётся убедительно подвести его под некоторый общий принцип или образец. В одной биографии образцом служит распространённое представление о «заботливом, трудолюбивом, глубоко нравственном человеке», каким якобы должен быть выдающийся художник, в другой – вера, что «человеческая натура насквозь порочна» и когда речь идёт о неординарном человеке это особенно заметно. Оба эти образца, возможно, никуда не годятся. Но если один из них принимается интерпретатором и ему удаётся подвести поведение своего героя под избранную схему, оно становится понятным как для интерпретатора, так и для тех, кто соглашается с предложенным образцом.

О том, что понятное отвечает принятому правилу, а потому правильно и в определённом смысле ожидаемо, хорошо говорит Д.Данин в «Человеке вертикали». Сознание человека замусорено привычными представлениями, как должно и как не должно вести себя в заданных обстоятельствах. «Эти представления вырабатывались статистически. Постепенно наиболее вероятное в поведении стало казаться нормой. Обязательной. А порою и единственно возможной. Это не заповеди нравственности. Это не со скрижалей Моисея. И не из Нагорной проповеди Христа. Это – не десять и не сто, а тысячи заповедей общежития (мой руки перед едой). И физиологии (от неожиданности вздрагивай). И психологии (по пустякам не огорчайся). И народной мудрости (семь раз отмерь). И здравого смысла (не питай иллюзий)… В этой неписаной системе правильного, а главное – понятного поведения всегда есть заранее ожидаемое соответствие между внутренним состоянием человека и его физическими действиями. Это всесветная и вековечная система Станиславского, по которой всю жизнь лицедействует подавляющее большинство человечества. Для всего есть слово и для всего есть жест».

В этой характеристике понятного как правильного и ожидаемого интересен также такой момент. Предпосылкой понимания внутренней жизни индивида является не только существование образцов для её оценки, но и наличие определённых стандартов проявления этой жизни вовне, в физическом, доступном восприятию действии.

Таким образом, понимание можно определить как оценку на основе некоторого образца, стандарта или правила.

Если объяснить значит вывести из имеющихся общих истин, то понять значит вывести из принятых общих ценностей.

«Понимание и оценка. Безоценочное понимание невозможно, – писал М.М.Бахтин. – Нельзя разделить понимание и оценку: они одновременны и составляют единый целостный акт. Понимающий подходит к произведению со своим уже сложившимся мировоззрением, со своей точки зрения, со своих позиций. Эти позиции в известной мере определяют его оценку, но сами они при этом не остаются неизменными: они подвергаются воздействию произведения, которое всегда вносит нечто новое. Только при догматической инертности позиции ничего нового в произведении не раскрывается (догматик останется при том, что у него уже было, он не может обогатиться). Понимающий не должен исключать возможности изменения или даже отказа от своих уже готовых точек зрения и позиций. В акте понимания происходит борьба, в результате которой происходит взаимное изменение и обогащение» (Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 327). «Точки зрения» и «позиции», упоминаемые здесь, – это общие оценки, используемые в процессе понимания произведения; сами эти оценки могут изменяться под воздействием произведения.

Несколько элементарных примеров понимания прояснят его структуру.

Великий учёный должен быть критичным.

Галилей – учёный.

Значит, Галилей должен быть критичным.

Первая посылка данного умозаключения является общей оценкой, распространяющей требование критичности на каждого учёного. Вторая посылка – описательное высказывание. Заключение является оценкой, распространяющей общее правило на конкретного индивида.

Это рассуждение можно переформулировать так, чтобы общая оценка включала не «должно быть», а оборот «хорошо, что», обычный для оценок:

Хорошо, что всякий учёный критичен.

Галилей – учёный.

Следовательно, хорошо, что Галилей критичен.

Несколько сложнее обстоит дело с формулировкой элементарного акта понимания, включающей условное высказывание:

Каждый человек, если он учёный, должен быть критичен.

Галилей – учёный.

Значит, Галилей должен быть критичен.

Рассуждения такой структуры должны рассматриваться логикой оценок. Однако РѕРЅР° РЅРµ разработана настолько, чтобы быть РІ состоянии сказать, является последнее умозаключение правильным или нет.

Следующий пример относится к пониманию неживой природы:

На стационарной орбите электрон не должен излучать.

Электрон атома водорода находится на стационарной орбите.

Значит, электрон атома водорода не должен излучать.

Понимание представляет собой оценку на основе некоторого образца, стандарта, нормы, принципа и т.п. Соответственно, пониматься может все, что имеет такой общий образец, начиная с индивидуальных психических состояний, «детского лепета», «Гамлета» и «критики разума»[2] и кончая явлениями неживой природы.

Как в обычных, так и в научных рассуждениях «чистые» описания и «чистые» оценки довольно редки. Столько же редки опирающиеся на них «чистые» объяснения и «чистые» оправдания. Одно и то же рассуждение чаще всего можно истолковать и как объяснение, и как оправдание.

Возьмём, к примеру, рассуждение:

Солдат является стойким.

Сократ был солдатом.

Значит, Сократ был стойким.

В зависимости от того, какой смысл придаётся в конкретном случае посылке «Солдат является стойким», это рассуждение может оказаться и оправданием («Солдат должен быть стойким; Сократ был солдатом; значит, Сократ должен был быть стойким»), и объяснением («Солдат, как правило, стойкий; Сократ был солдатом; следовательно, Сократ был, скорее всего, стойким»).

Дедуктивный характер объяснения и оправдания не всегда нагляден и очевиден, поскольку наши обычные дедукции являются до предела сокращёнными. Мы видим плачущего ребёнка и говорим: «Он упал и ударился». Это – дедуктивное объяснение, но, как обычно, крайне сокращённое. Видя идущего по улице человека, мы отмечаем: «Обычный прохожий». И в этом качестве он понятен для нас. Но за простой как будто констатацией стоит целое рассуждение, результат которого – оценка: «Этот человек таков, каким должен быть стандартный прохожий». Всякое слово, обозначающее объекты, достаточно тесно связанные с жизнью и деятельностью человека, сопряжено с определённым стандартом, или образцом, известным каждому, употребляющему это слово. Языковые образцы функционируют почти автоматически, так что рассуждение, подводящее вещь под образец, скрадывается, и понимание её в свете образца кажется не результатом дедуктивного рассуждения, а неким внерефлексивным «схватыванием».

Понимание, как и объяснение, обыденно и массовидно, и только свёрнутый характер этих операций внушает обманчивое представление, что они редки и являются результатом специальной деятельности, требующей особых знаний и способностей.