Религиозное жертвоприношение

Когда такое примирение происходит, архаические сообщества ощущают, что они пережили чудо, и испытывают огромное облегчение, хотя и ненадолго. Человеческая природа остается неизменной и рано или поздно миметическая конкуренция должна появиться снова. Напуганные сообщества пытались ограничить такое соперничество системой запретов, которые держали бы наиболее вероятных его участников на большой дистанции друг от друга. Они также пытались жестко

установить распределение потенциально спорных «благ», особенно женщин.

Но зачастую эти предосторожности не срабатывали, и когда это случалось, напуганные сообщества вспоминали, что их предыдущий миметический кризис завершился убийством жертвы. Тогда они задумывались о том, что убийство новых жертв окажется способным повторить чудо. В результате был изобретен важнейший религиозный институт человечества, ритуальное жертвоприношение. Все архаические культуры совершают священные жертвоприношения в надежде избежать миметических конфликтов.

Во многих архаических культурах, особенно в Африке, важные ритуалы начинались с некоего сознательного разрушения сообщества: люди насмехались друг над другом и оскорбляли друг друга; иногда они даже затевали драку. За этими «притворными кризисами», как их называют антропологи, стояло стремление обеспечить успех ритуальной жертвы при помощи точного воспроизводства всей первоначальной последовательности, включая сокращенную версию миметического соперничества. Целью всего этого было подстегивание запуска механизма поиска и убийства жертвы, и «притворный кризис», вероятно, способствовал этому.

Итак, «миметическая теория» религии и культуры состоит в следующем: когда в своем подражании животным люди заходили слишком далеко, возникавшие в результате кризисы запускали миметический механизм поиска и убийства жертвы, вокруг которого складывались первые системы запретов и ритуалов жертвоприношения. Они были первыми религиями и исходной формой человеческой культуры. Религия позволила человечеству найти полезное применение своей миметической способности, которая не ограничивается одним только насилием, но также обладает огромным потенциалом для обучения.

Если мой анализ верен, то, вовсе не будучи причиной нашего насилия, архаические религии являются (или, скорее, были) прежде всего следствием нашего насилия и лишь затем нашей основной защитой от него. На протяжении самой длительной части нашей истории или предыстории они позволяли человеческим сообществам справляться со своим собственным насилием. Архаические религии по самой своей сути являются сочетанием запретов и жертвоприношений. Запреты прямо запрещали насилие, но они зачастую не выполнялись, и тогда архаические сообщества отступали на вторую линию обороны, жертвоприношение. Парадокс архаической религии состоит в том, что для того, чтобы предотвратить насилие, она обратилась к насилию.

За долгую историю человечества механизм единственной жертвы породил немало религий, которые прекрасно работали только потому, что верующие никогда не знали действительных причин рождения этих религий. Эти религии обманывали верующих, говоря, что жертвы должны успокоить богов, а не само сообщество. Существованию сообщества угрожала его собственная ярость, хотя никто этого и не понимал. Механизм поиска и убийства жертвы, который породил архаические религии, был настолько единым, что сначала демонизированная, а затем обожествленная жертва казалась ответственной за миметические кризисы и их счастливое разрешение. Те, кто поддавался духу толпы, считали свое единодушие не столько миметическим заражением, каким оно было на самом деле, сколько определенным доказательством их верной интерпретации драмы единственной жертвы.

Библейское “отличие”

Иудейская библия и христианские евангелия — это единственные религиозные тексты, в которых содержится отказ от этой мифической схемы. Толпы в иудейских и христианских писаниях мыслят и поступают точно так же, как толпы в архаических мифах. Отличие состоит не в событиях, а в их интерпретации. В мифах жертвы действительно совершали преступления, в которых их обвиняли их гонители. В еврейских и христианских священных писаниях толпы обвинялись в том, что они преследовали невинных жертв.

В пророческих текстах иудейской библии содержится совершенно иное, осуждающее видение толпы. К примеру, братья Иосифа ведут себя с ним как уродливая толпа. Все окружение Иова действует с солидарностью толпы. Во многих псалмах главный герой беспомощно смотрит, как его окружают кровожадные толпы. И такие толпы преследовали и даже убивали многих пророков. Наиболее впечатляющий пример — убийство страдающего раба (Исаия), которого Новый

Завет сравнивает с Иисусом. Пророческая литература полностью разорвала с насильственным социальным феноменом, который играл важную роль в человеческих культурах до и даже после появления судебных систем.

Евангелия воспроизводят ту же общую последовательность, что и мифы. И вновь сначала имеет место серьезный кризис, кризис небольшого еврейского государства до римского завоевания, который достигает наивысшей точки в драме единственной жертвы, Иисуса, коллективно убитого, а затем обожествленного уже христианами.

Но различие состоит в том, что Евангелия полностью переворачивают вердикт толпы, содержащийся в мифах: жертва невинна, а толпа виновна. Больше всего в евангелиях поражает тот факт, что эти две

перспективы — толпы и жертвы — приводятся рядом друг с другом.

Почти все согласны с местной толпой. Несогласных совсем немного, но, какими бы шаткими поначалу ни выглядели их позиции, в конце концов они берут верх по одной, на мой взгляд, весьма веской причине: они оказываются истинными.

Я использую здесь слово «истинный» в антропологическом и социальном, а не религиозном контексте. Все здравомыслящие люди, несомненно, согласятся, что толпы — плохие судьи, особенно в вопросах жизни и смерти других людей. Вопреки мифам, они не выявляли подлинного преступника; это была лишь иллюзия. Сообщества миметически переносили свою ненависть на единственную жертву и успокаивались благодаря этой иллюзии.

И если жертва невинна, то что за сила вновь и вновь объединяет большую группу сильных мужчин против несчастной жертвы? Ответом вновь оказывается подражание, миметическое заражение.

И если мифы способствуют миметическому заражению против единственной жертвы, то библейские интерпретаторы сопротивляются этому заражению и реабилитируют жертву, которая на самом деле невинна. Библейское сопротивление миметическому заражению позволяет увидеть обманчивость архаических религий, дух толпы, который преобладает в них. Эта уникальная способность демистифицировать единодушное насилие применима не только к определенным жертвам, фигурирующим в этих текстах — Иосифу, Иову, страдающему рабу или Иисусу, — но и потенциально ко всем подобным жертвам коллективной травли. Чтобы демистифицировать миф, нам нужно сначала вычленить, к примеру, объяснение распятия на кресте, неявно содержащееся в явном тексте, а затем сравнить их друг с другом. (Синоптические) евангелия показывают, что все свидетели распятия на кресте ведут себя миметически. Показательным примером служит отречение Петра: как только его окружают люди, враждебные по отношению к Иисусу, он подражает их враждебности. Его троекратное отречение суть миметический феномен. Пилат совсем не похож на апостола, но и он в конечном итоге поступает точно так же. Даже хотя он лично предпочел бы спасти Иисуса, он идет на поводу у толпы; он подражает толпе и отдает приказ о распятии. Вместе с Иисусом распинают еще двух воров (или только одного у Луки), что служит еще одним карикатурным примером подражания толпы. Вместо того чтобы выразить сочувствие человеку, ужасную судьбу которого они разделяют, они глумятся над Иисусом, подражая толпе, отчаянно пытаясь воссоединиться с ней, отрицая свое собственное распятие.

Современный мир не замечает этой библейской демистификации. Наоборот, библейские тексты часто считаются эквивалентами мифов просто в силу своего сходства с ними. На самом же деле, вовсе не свидетельствуя о тождественности всех религиозных доктрин, содержащихся в этих текстах, неизменное присутствие меха- низма поиска жертвы позволяет увидеть необычайно важное отличие. Склонность считать все тексты мифическими обусловлена неспособностью большинства современных исследователей выйти за рамки тем и мотивов этих текстов и увидеть, что наиболее важным фактором в этих текстах оказывается сопротивление миметическому заражению или капитуляция перед ним. Текст может скрывать механизм поиска и убийства жертвы и заблуждаться насчет его работы, или он может раскрывать этот механизм, показывая вместе с ним несправедливость толпы и незаслуженное страдание жертвы. Первый путь — путь мифологии, второй путь — путь библейских текстов и в особенности евангелий.

Картина мира, содержащаяся в мифах, выглядит более радужной, чем библейская, так как она отражает заблуждения преследователей, а не более трезвый взгляд праведных жертв. Единственным философом, осознавшим, что такой выбор в пользу мифологии был по сути равнозначен поддержке преследователей, был Фридрих Ницше.

Но вместо того чтобы встать на защиту жертв он предпочел поддержать неправедное насилие; во всяком случае работы, вышедшие из-под его пера, вдохновили худшие злодеяния XX столетия.

Пророческая литература иудейской библии и евангелий полностью противоположна мифической и жертвенной ментальности архаической религии. В пользу этого свидетельствует множество различных изречений и формул. Осия приписывал Иегове следующие слова: «Я милости хочу, а не жертвы» (Осия). Иисус призывает своих слушателей примириться со своими братьями прежде, чем приносить свои жертвенные дары к алтарю. Иными словами, он предупреждает их, что они не должны рассчитывать на жертвоприношения как на искусственное средство сосуществования со своими ближними. Истина жертвоприношения, какой она раскрывается в распятии на кресте, раз и на всегда разрушает действенность всех жертвоприношений. А поскольку избежать насилия при помощи ритуала становится невозможно, личное примирение оказывается единственным средством, позволяющим избежать разрушительного разгула миметического насилия.