О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ часть 1 13 страница

Каждый индивидуум должен прийти к такому уникальному пространству, — которое никто никогда не исследовал; это его собственность. В этом достоинство, привилегия человека.

Поистине, не люблю я и тех, для кого хороши все вещи, а мир этот считается лучшей из них. Таких называю я вседовольными.

На языке Заратустры вседовольные — даже не люди; это буйволы. Буйволы довольны всем. Вы когда-нибудь видели, чтобы буйвол был недоволен, печален, в депрессии, отчаянии? Нет, буйволы всем довольны — все эти ваши святые, все эти буйволы.

Подлинного человека отличает колоссальная неудовлетворенность — неудовлетворенность всем.

Без этой неудовлетворенности нет прогресса; без этой неудовлетворенности нет роста; без этой неудовлетворенности не достичь звезд. Вам необходима великая неудовлетворенность — чтобы быть духовными. Удовлетворенность годится для низшего. Вседовольство для Заратустры — слово, означающее полную удовлетворенность. Он говорит: Поистине, не люблю я и тех, для кого хороши все вещи, а мир этот считается лучшей из них.

Именно этому учили вас все религии: все хорошо; будьте довольны своей жизнью. Даже если есть страдание, это только испытание вашей веры. Пройдите через него, но без недовольства, и все хорошо.

Из-за этих поучений человек остается отсталым — он отстает в том, что касается духовной эволюции, отстает в том, что относится к его росту как сверхчеловека. Вам необходима божественная неудовлетворенность. Лишь тогда в вас родится великое и страстное стремление выйти за пределы самих себя, превзойти ваши так называемые знания, выйти за пределы так называемой морали, так называемого общества.

Этот выход за пределы — постоянный процесс; он никогда не останавливается.

Вот фундаментальное правило жизни: превосходить себя, снова и снова. Именно этому учит Заратустра, и я целиком и полностью согласен с ним.

Человеку необходима божественная неудовлетворенность, стремление к далекому, страсть к невозможному. Пока у вас не будет стремления к невозможному, у вас не будет великой души. Маленькая душа вседовольна — есть жена, двое-трое детей, дом, бакалейная лавка, время от времени — пикник, кино каждую субботу. Вот и все, вы довольны такой жизнью; все идет своим чередом.

По мнению Заратустры, по моему мнению, это не жизнь. Вы обманываете себя — ведь у вас такой огромный потенциал. Вы можете взрастить в своем существе столько цветов; вы можете дать рождение звездам. Все, что вам нужно — чтобы кто-нибудь зажег в вас огонь, заставил вас загореться такой страстью, чтобы ничто не могло вас удовлетворить. Даже если сам Бог окажется в вашем распоряжении, подлинный искатель божественного спросит: "Ну и что? Ведь я хочу выйти за пределы Бога. Бог не может стать тупиком".

Только невозможное, которое всегда похоже на горизонт — вы подходите все ближе, ближе и ближе, но расстояние между вами и горизонтом остается прежним — только горизонт может помочь вам постоянно расти, все время становиться выше. И это единственная надежда: если человек сможет быть так недоволен собой, что будет готов умереть ради рождения сверхчеловека.

Вседовольство, умеющее находить вкус во всем, — это не лучший вкус! Я уважаю строптивые, привередливые языки и желудки, научившиеся словам "Я", "Да", "Нет".

Густой желтой и яркой красной краски требует вкус мой, примешивающий во все краски кровь. Но тот, кто белит дом свой, обнаруживает бескровную душу свою.

Спросите Рональда Рейгана: "Что происходит в Белом Доме?" — у него бескровная душа. Человек должен быть радугой. Все цвета, все разнообразие, все, что предоставляет жизнь, должно быть испробовано, должно быть прожито, и прожито интенсивно. Только жизнь, прожитая тотально, во всех своих оттенках, дает вам возможность родить нечто превышающее вас, нечто большее, чем вы, нечто более величественное.

Вы не цель.

Вы должны стать почвой.

Достаточно, если вы сможете стать почвой, на которой расцветет великое множество роз.

Несчастными называю я и тех, кто всегда должен быть на страже — противны они вкусу моему: все эти мытари — включая тех, кто собирает налоги в Пуне — торгаши, короли и прочие стражи стран и сундуков. Все они очень ничтожные люди. Им по вкусу только самое тривиальное. Их интересуют деньги, они жаждут власти, они жадны до почестей, уважения — но в них нет никакого стремления к звездам. Они нисколько не стремятся познать даже собственную сущность.

Поистине, я тоже научился быть на страже — и научился этому хорошо, — только на страже самого себя. Заратустра говорит: "Я тоже жду — нетерпеливо жду, недовольно жду - но жду только самого себя. Не денег, не власти, не почестей - лишь бы познать себя и быть собой". И в особенности учился я стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать. Я не просто жду.

Он говорит: И в особенности учился я стоять, и ходить, и бегать, и прыгать, и лазить, и танцевать. Но я жду, не сложа руки. Мое ожидание наполнено песнями, музыкой и танцами.

Я жду самого себя. Я готовлю себе пышную встречу. Мое ожидание не печально, мое ожидание не негативно, мое ожидание не безнадежно, оно полно надежды, необычайной надежды. Я знаю: как бы ни темна была ночь, придет рассвет... как бы долго мне ни пришлось ждать. И пока я жду, я не теряю времени; я максимально творчески использую свое время — ибо я должен приготовиться к встрече самого себя, я должен быть достоин самого себя.

Таким, какой вы есть, вы не сможете узнать себя. Вы должны отшлифовать себя, вы должны научиться большей тишине, вы должны быть поэтичнее, вы должны быть чувствительнее, вы должны быть более алертным, более медитативным, вы должны быть благодарнее. И вы должны быть абсолютно неудовлетворенным всем тривиальным; люди довольны...

Взгляните на своих так называемых великих людей! Они совсем как дети: кто-то получил Нобелевскую премию, и он сходит с ума — а ведь Нобелевская премия всего лишь конфетка. Она ничем не лучше конфетки; это игрушка для взрослых, плюшевый мишка. Но люди хвалятся — только посмотрите на военных и их мундиры, на больших полицейских чинов и их мундиры. Лампасы становятся все шире и шире, добавляются все новые и новые цвета — и как они счастливы! Неужто этот мир еще пребывает в таком детстве? Люди пишут свои степени... Как раз на днях я видел визитную карточку. Она была заполнена с обеих сторон: президент этого общества, вице-президент того общества, ушел в отставку с такого-то поста, был консультантом правительства... и так далее и так далее. На этой маленькой визитной карточке он уместил всю свою биографию — все свои степени, все посты, на которых он служил. Возможно, он никогда не думал, что все это — детский сад.

Вы — не ваши звания, вы — не посты, которые вы занимали, вы не президенты и не вице-президенты разных глупых клубов — ротари-клубов, клубов львов. Соберите двадцать идиотов, и клуб готов; клуб шакалов — так будет правильнее, потому что я бывал во многих клубах львов и не видел ни одного льва. Всякие трусы... но они испытывают удовольствие уже оттого, что они — члены клуба львов. Если бы в этот клуб пришел лев, вы увидели бы, что на самом деле случилось бы с этими членами клуба, которые притворяются львами. Но сейчас у их жен появились клубы львиц, у их детей — клубы львят.

Как легко себя обмануть.

Как легко создать фальшивую личность.

Ибо, вот учение мое: кто хочет научиться летать, тот должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать: нельзя сразу научиться полету!

Вы должны идти шаг за шагом. Если вы хотите однажды полететь к звездам, двигайтесь постепенно, шаг за шагом. Танцуйте непринужденно. Танцуйте так глубоко, чтобы танцор исчез и остался только танец, и возможно, у вас вырастут крылья. Такой танцор может взлететь; такой танцор наверняка долетит до звезд.

Многими способами, разными путями пришел я к истине своей: не по одной лестнице поднимался я в высоту, откуда взор мой устремлялся вдаль.

Неохотно расспрашивал я, какой дорогой пройти, — это всегда претило вкусу моему! Я предпочитал вопрошать и испытывать эти дороги.

Испытывать и вопрошать — таковы были пути мои: и поистине, надо еще научиться отвечать на эти вопросы! Но таков вкус мой:

— не хороший, не дурной, а мой вкус.

Он всегда отстаивает индивидуальность: не хороший, не дурной, а мой вкус, которого мне не надо ни стыдиться, ни скрывать.

"Это теперь мой путь, а где же ваш?" — так отвечаю я тем, кто расспрашивает меня: "Каким путем следовать?" Ибо, пути как такового не существует!

Это одно из самых величайших заявлений, сделанных когда-либо: Ибо, пути как такового не существует!

Его нужно создать - шагая, танцуя, через поиск. Вы должны делать и то и другое: идти по пути, творя его; постоянно прокладывать путь и постоянно двигаться по нему.

На самом деле, прокладывать путь и идти по нему — это один и тот же процесс. Нет готовых путей. Вот почему только очень смелые люди — те, что готовы заблудиться, те, что готовы потерять всякую связь с толпой, с ее уютом и удобствами: "Вместе со мной так много людей, столько людей не могут ошибаться. И если все они правы, то я на верном пути" — только самые отважные покидают толпу.

Толпа вообще не может найти истины. Толпа совершенно не движется, толпа не растет. Толпа — не река, это пруд. Она не течет; она никогда не достигает океана. И если вы хотите достичь океана, вы должны стать рекой, рискнуть.

Вы видели, как реки текут к океану? У них нет готовых путей; им никто не указывает направление. Они не похожи на поезда, которые едут по рельсам. Рождаясь высоко в Гималаях, Ганг начинает свое путешествие, не зная, где путь — даже не спрашивая. Но он все время старается найти путь в горах, в долинах. И, в конце концов, он находит океан.

Это чудо: все реки, в конце концов, находит океан. Почему с человеком должно быть иначе? Нужна только смелость.

Конечно, жизнь пруда очень безопасна и удобна — нет никакой опасности, потеряться в пустыне, сбиться с пути, лишиться вседовольства — но пруд мертв, а река жива. Пруд становится все мутнее и грязнее, а река остается чистой. Движение сохраняет вас молодым и чистым. Человек должен быть рекой.

...Так говорил Заратустра.

О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ часть 1

16 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ Часть 1

Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные. Когда же настанет час мой? Час моего нисхождения, час заката моего: ибо снова хочу я идти к людям.

Пока еще жду я: ибо тому, что час мой настал, должно предшествовать знамение — смеющийся лев со стаей голубей.

В ожидании я говорю сам с собой, как тот, у кого достаточно времени. Никто не рассказывает мне ничего нового: вот я и расскажу сам себе — о себе.

Когда пришел я к людям, то обнаружил, что восседают они на старом предубеждении своем: все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло.

Чем-то отжившим и утомительным казался им спор о добродетели, а тот, кто хотел хорошенько выспаться, разглагольствовал перед сном о "добре" и "зле".

Эту сонливость встряхнул я, когда начал учить: никто еще не знает, что есть добро и зло, никто, кроме созидающего!

Созидает же тот, кто придает земле смысл и дарует ей будущее, а человеку — цель; он же и создает добро и зло.

И велел я им опрокинуть их старые кафедры и все, на чем восседало их чванливое самодовольство; я велел им смеяться над всеми их учителями добродетели, поэтами, святыми и избавителями от мира.

Я велел им смеяться над мрачными их мудрецами и над всеми, кто когда-либо сидел на древе жизни, подобно черному пугалу...

...и смеялся я над их прошлым и его сгнившим, развалившимся великолепием.

Поистине, подобно безумцам и проповедникам покаяния, излил я гнев свой на все, что было у них великого и малого: "Лучшее их ничтожно, плохое и дурное их ничтожно!" — так смеялся я.

Криком и смехом изливалась из меня мудрая страсть моя, дикая мудрость моя, в горах рожденная! Высочайшая страсть моя, шумящая крыльями!

И часто, когда я смеялся, она внезапно увлекала меня вдаль и ввысь: и летел я, трепеща, как стрела, в напоенном солнцем восторге:

— туда, в далекое будущее, которого не видела еще ничья мечта, на Юг, столь знойный, что и не снился художникам; туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд;

— так говорю я сравнениями, запинаясь и хромая, как все поэты: поистине, стыжусь я того, что приходится мне быть еще и поэтом!

Туда, где всякое становление казалось мне божественным танцем и дерзким весельем, а мир — разрешенным от уз и свободным, стремящимся снова и снова к себе самому...

— где само время казалось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая жалом своим:

— где нашел я и старого дьявола своего, и извечного врага — Духа Тяжести со всем, что создал он — Насилием, Законом, Необходимостью, Следствием, Целью, Волей, Добром и Злом...

В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар!..

...Так говорил Заратустра.

Заратустра верит лишь в одну религию: религию эволюции. Естественно, если эволюция — религия жизни, то ее принципом должно быть изменение — постоянное изменение. Все религии зависят от вечных и неизменных ценностей; их ценности определены раз и навсегда.

Жизнь непрерывно изменяется; их ценности статичны и теряют связь с существованием. Это создает в человеческом уме огромное напряжение. Если он придерживается этих ценностей, он перестает быть современным; он больше не соприкасается с живым источником жизни. Если он не следует им, он чувствует вину, он чувствует себя безнравственным, он чувствует себя нерелигиозным. И тогда его охватывает страх.

Поэтому человек все время колеблется между жизнью и так называемыми вечными ценностями. Где бы он ни был, все он делает вполсердца. Где бы он ни был, он несчастен - ибо радость рождается лишь тогда, когда вы живете с полным сердцем.

Радость — не что иное, как аромат полного сердца, а несчастье — порождение сердца, рассеченного на части, разбитого на фрагменты.

По мнению Заратустры, есть только одно неизменное, и это — само изменение. Все меняется, кроме изменения. И сознание человека будет отвечать на каждую перемену — не в соответствии с какими-то застывшими ценностями, но в соответствии с его бдительностью, сознательностью, в соответствии с его спонтанностью.

В видении Заратустры спонтанность должна играть очень фундаментальную роль. Если ценности не фиксированы, то единственным источником, из которого вы можете почерпнуть ценности, будет ваш спонтанный ответ реальности, в которой вы находитесь. Он будет свежим и новым; и не нужно чувствовать никакой вины. Вы должны жить сейчас. Люди, который жили пять тысяч лет назад, не имели никакого представления о том, какой будет жизнь в будущем. Они определяли свои ценности соответственно своему времени.

Например, четырнадцать столетий назад родился ислам, и он родился в великой Аравийской пустыне. В Аравии была проблема: женщин там было в четыре раза больше, чем мужчин, потому что мужчины постоянно воевали друг с другом, сражались друг против друга, убивали друг друга. В результате женщин оказалось в четыре раза больше, и это превратилось в серьезную проблему для общества. Таково было положение, и реакция Мухаммеда была очень спонтанной. Он решил, что каждый мусульманин может иметь четыре жены. Но мусульмане во всем мире до сих пор настаивают, что им следует иметь четырех жен. Положение изменилось: число мужчин и женщин сравнялось. И настаивать: "Поскольку в наших религиозных писаниях разрешено иметь четыре жены..." Делать из этого вечный закон — явная глупость.

Но такова ситуация во всех религиях. Они правильно отвечали своему времени, но время не останавливается. Жизнь — текущая река. Она вступает в новые районы, новые территории, она охватывает новые возможности, и она должна быть к ним бдительной.

Нельзя жить согласно прошлому.

Это одно из главных учений Заратустры: нужно жить согласно настоящему, осознавая будущее. И следует помнить: то, что правильно для меня, правильно не для всех, и то, что правильно для меня сегодня, не обязательно будет правильным завтра. Наши ценности должны соответствовать жизни — а не наоборот.

В тот момент, когда вы пытаетесь привести жизнь в соответствие со своими ценностями, вы становитесь разрушителем жизни, жизнеотрицающим. А разрушить жизнь - значит разрушить себя. Тогда вашим уделом будет несчастье.

Заратустра говорит: Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.

Жизнь меняется так быстро, что к тому времени, когда вы написали законы, они уже устаревают. Вот почему Заратустра говорит: Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.

Почему наполовину? Потому, что к тому времени, когда вы их допишете, они будут уже неактуальны. Нужно жить спонтанно, а не соответствовать каким-то писаным законам. Нужно взять ответственность целиком на свои плечи.

Он не может сказать... потому что это было написано Ману пять тысяч лет назад, или Моисеем четыре тысячи лет назад, или сказано Иисусом два тысячелетия назад. Возможно, это было правильно в то время, когда утверждалось, но теперь все эти скрижали законов разбиты. А новые написаны наполовину. Новые скрижали никогда не будут дописаны. К тому времени, когда они будут дописаны, они станут старыми, их разобьют и бросят в ту же кучу, что и старые.

Когда же настанет час мой? Он говорит: "Я жду". Чего?

— жду своего часа... час моего нисхождения, час заката моего: ибо снова хочу я идти к людям.

Теперь, пожив в горах, в уединении, его видение прояснилось, и также ему стало яснее человеческое невежество. Он чувствует, что появилась возможность; может быть, он сможет принести какой-то свет в темную ночь человечества.

Пока еще жду я: ибо тому, что час мой настал, должно предшествовать знамение. Он очень чувствительный человек. Он хотел бы дождаться точного времени — когда его смогут услышать, когда его смогут понять. Как ему узнать, что пришел его час?

Есть символ, который возвестит этот час: смеющийся лев со стаей голубей.

Когда лев засмеется вместе с невинными голубками — мое время пришло. Когда лев сможет играть с невинными детьми — мое время пришло. Другими словами, согласно его категориям, верблюд становится львом, когда он восстает против рабства, и лев становится ребенком, когда он дорастает до невинности.

И пока человечество не достигнет этой невинности, для него невозможно понять Заратустру.

В ожидании говорю я сам с собой, как тот, у кого достаточно времени. Никто не рассказывает мне ничего нового: вот и я расскажу сам себе — о себе. Он один; в горах нет больше никого. Он рассказывает самому себе — возможно, для того, чтобы услышать слова ясно, ибо вскоре он будет говорить это людям. Он отшлифовывает слова, оттачивает их, делает их рациональнее, понятнее, человечнее.

Когда пришел я к людям, то обнаружил, что восседают они на старом предубеждении своем: все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло. Это его первая атака на человеческие представления о морали, о добре и зле — что человек …восседает на старом предубеждении своем. Каждый думает, что уже знает, что правильно и что неправильно, что такое добро и что такое зло. Вы можете увидеть это в самих себе, вы можете увидеть это вне себя.

Вы можете пройти весь свет и обнаружите, что все люди - знатоки, без всякого сомнения, поскольку эти старые ценности достались им в наследство. Каждое поколение передает свои обманы новому поколению. Они называют это мудростью. Но то, что вчера было мудростью, сегодня — просто нонсенс.

Если вы хотите, чтобы ваши дети были мудрыми, никогда не давайте им мудрость. Если вы хотите, чтобы у ваших детей были ясные представления о жизни и спонтанная реакция на ситуации и людей, не нагружайте их идеями о добре и зле, ведь они не будут жить в ваше время — и вы не можете вообразить, в какое время они будут жить, в какой ситуации они окажутся.

Все, что в ваших силах — это сделать их более разумными, сделать их более алертными, сделать их более сознательными, более любящими, более тихими, чтобы всегда и везде их реакция исходила из тишины, любви и бдительности; это будет добро. Не говорите им, что такое добро, но научите верным средствам распознавать, что хорошо для разных ситуаций.

Но до сих пор налицо как раз обратное. Мы говорим: "Это хорошо, это плохо", — как будто время остановилось, и наши ценности останутся такими же ценностями и для следующего поколения.

Из-за этой обусловленности прошлым все живут со своим старым предубеждениям — что они уже знают. И такое положение — самое опасное. Когда вы не знаете, но убеждены, что уже знаете, все двери к поиску и исследованию закрыты. Вы вообще не спрашиваете; это не нужно. Вы уже знаете ответ.

Каждого ребенка вместе с молоком матери кормят ответами. Он еще не задал вопроса, а вы даете ему ответ. Прекрасно зная, что ему придется столкнуться с другими вопросами — не теми, что приходилось решать вам или вашим предкам. А поскольку он будет нагружен мертвыми, устаревшими ответами, вы с самого начала превращаете его жизнь в несчастье. Когда перед ним встанет вопрос, он не будет отвечать на него, он просто будет повторять старый ответ — который не решит проблему.

Мне вспомнилась одна великая женщина, Гертруда Штайн. Если бы она жила на Востоке, она стала бы просветленной. Это можно сказать абсолютно уверенно. Ее стихи парят так высоко, что целое совсем рядом. Ее озарения настолько чисты, что еще один шаг, и она могла бы стать Гаутамой Буддой или Заратустрой.

Гертруда Штайн умирала. Все ее друзья собрались рядом; вдруг она открыла глаза и посмотрела по сторонам. Был вечер, темнело, и все было очень печально. Она спросила:

— Так каков же ответ? Перед смертью я хочу узнать ответ.

Они были озадачены, поскольку не знали, каким был вопрос. Как же можно сказать ответ?

Несколько мгновений было тихо, а затем один очень близкий ей человек спросил:

— Штайн, ты спрашиваешь нас: "Каков ответ?" Но ты не спросила: "Каков вопрос?" Сначала скажи нам вопрос.

И вот последние слова умирающей — с закрытыми глазами она произнесла:

— Хорошо, у меня мало времени. Так скажите мне: каков же вопрос? — и она умерла.

Никто не знает, каким был ее вопрос; никто не знает, как найти ответ на вопрос, которого вы не знаете. Но эта ситуация очень значительна. Возможно... это очень часто происходит с людьми, умирающими сознательно: в момент смерти они вспоминают самое раннее детство. Они уходят из жизни и вспоминают время, когда пришли в нее.

Я раздумывал над этим странным диалогом между Гертрудой Штайн и ее друзьями. Кое-что мне стало ясно. Она спрашивает: "Каков ответ?" — потому что каждому ребенку дается ответ. Это первый опыт каждого ребенка. Никто не спрашивает у них: "Каков вопрос?" Никого не интересует, что ребенок не задавал вопроса. Люди постоянно пичкают ребенка ответами, а он настолько невинен и доверчив, что принимает эти ответы.

Возможно, она вспомнила эти первые мгновения, когда кто-то дал ей ответ, хотя она не задавала вопрос, и с тех пор она хранит этот ответ. Но в момент смерти вы должны оставить все, что узнали за свою жизнь; вы снова должны стать ребенком.

Но поскольку друзья настаивали: "Мы должны знать вопрос, только тогда сможем ответить", — она сказала:

— "Хорошо. Тогда скажите мне, каков вопрос", — потому что у ребенка нет вопросов. А мы так спешим воспитать детей, что нисколько не беспокоимся, есть у них вопросы или нет.

Маленький мальчик спросил отца:

— Папа, скажи мне одну вещь: откуда я?

Отец слегка смутился, потому что ему предстояло изложить всю историю полового размножения. Однако он собрался с духом — ведь именно это говорят современные специалисты: детям следует рассказывать об этом; все психологи согласны в том, что ребенку следует рассказать об этом, когда он спросит. Так что он отложил все дела и поведал сыну обо всех тех упражнениях, который проделал вместе с его матерью, и про то, как через девять месяцев жизни в ее утробе мальчик появился на свет.

Ребенок посмотрел на отца как на психа и сказал:

— Пап, что за бред ты несешь? Мой вопрос был очень прост. Мой дружок Джонни сказал мне, что он из Нью-Джерси. Я хотел узнать, откуда я. Ты теряешь свое время и мое тоже, и говоришь мне какие-то глупости.

Мы так спешим дать детям ответы, что никогда не вникаем поглубже в их вопросы. Есть ли вообще какие-то вопросы или нет? Терпеливой матери или отцу следует подождать. Но нет, ребенок рождается, и его тут же надо крестить как христианина. Это означает, что вы даете ему все ответы, имеющиеся в христианстве. Или нужно совершить ему обрезание, и тогда вы даете ему все ответы, имеющиеся в иудаизме. Или нужно инициировать его в индуизм, буддизм или мусульманство, у всех есть свои обряды. Но это начало ответов.

Никто не спрашивает ребенка. И это даже не время для вопросов, ведь ребенок не может ничего ответить — он совсем новичок, он только что появился на свет. Он не умеет говорить; он ничего не знает о мире. Его не интересует, кто создал мир. У него нет никакого представления: "Что за Бога вы имеете в виду?"

Этот мир полон ответов. Голова любого человека полна ответами на вопросы, которых вы в действительности не задавали. Вот почему я называю ваши знания мусором. Сначала в вас должен родиться вопрос. И на этот вопрос не может ответить никто другой; вы сами должны найти ответ. Лишь тогда, когда ответ — ваш, в нем есть истина. Если он дан вам кем-то, он стар, он гнилой, отвратительный. Ваш собственный поиск принесет вам свежий ответ. Но люди сидят на своих старых предубеждениях.

Все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло.

Все разговоры о добродетели казались им ненужным и пустым делом. Конечно, поиск обойдется вам не так дешево, гораздо дешевле просто получить знания от старшего поколения, совершенно забыв, что это не ваше знание.

Но нельзя смотреть чужими глазами, нельзя слушать чужими ушами и нельзя чувствовать чужим сердцем.

Неужели вы думаете, что можно узнать истину с чужих слов? Нет, само ваше существо должно встретиться с истиной — точно так же, как ваши уши должны услышать музыку, а ваши глаза должны увидеть свет, цветы, радугу и звезды.

Но в вопросах истины, добра, морали, религии мы предоставляем другим воспитывать нас. Самое важное в жизни заимствуется. А все заимствованное становится неистинным, поскольку у истины есть некое основное условие, изначально присущее. Вот оно: истину нужно сначала пережить.

Никто не хочет, чтобы ему мешали спать. Приятно принять старое и спать дальше.

Поиски и исследования могут потревожить ваш сон. Они, безусловно, помешают вам спать, потому что сделают вас более сознательным, а не более сонным. Человек, каков он есть, пребывает почти в коме относительно всего великого в жизни. Он просто воспринял — это было так легко и дешево; не нужно было никаких усилий с его стороны.

Заратустра говорит: "Я потревожил этих людей и их сон, их дремоту, ибо сказал им, что никто еще не знает, что есть добро и зло, кроме созидающего".

Пока ваша душа не созидает, вы не узнаете, что есть добро и что есть зло. Почему, чтобы знать, необходим творческий дух? Потому, что все помогающее вашему творчеству есть добро; это божественное. А все, что мешает вашему созиданию — зло. Других критериев нет. Все, что помогает актуализации вашего таланта — добро; все, что замедляет ваше развитие и оставляет вас пигмеем — зло.

Как бы ни был мал человек, в нем спит великан. Творчество пробуждает этого гиганта. Созидая что-то — все что угодно: музыку, стихи, танец — созидая, вы становитесь частью вселенной, которая постоянно творит.

Нет другого моста с вселенной, кроме творчества. Если вы просто произрастаете, ничего не созидая... миллионы людей проживают всю жизнь, ничего не создавая, они не созвучны вселенной. Быть созвучным вселенной — добро, это здоровье; выпасть из созвучия с вселенной — это зло, болезнь.

Созидает же тот, кто придает земле смысл и дарует ей будущее, а человеку — цель; он же и создает добро и зло.

Вещи сами по себе не хороши и не плохи. Все зависит от вас — как вы пользуетесь ими. Заратустра говорит это очень ясно: созидает тот, кто дает цель человечеству. Цель для человечества можно создать только создавая цель для самого себя. Вы можете стать стрелой, летящей к цели — далекой звезде. Увидев ваш полет, многие люди, никогда не считавшие себя стрелами, могут загореться этой идеей.

Тот, кто придает земле смысл. Придаете ли вы земле смысл? Сделали ли вы землю хоть немного прекраснее, чем раньше? Сделали ли вы жизнь немного изящнее? Отдали ли вы чуть больше любви деревьям, горам, рекам? Внесли ли вы какой-нибудь вклад в богатство земли — умножили ли вы ее славу, ее гордость? Разрушитель вы или созидатель?