Массовая культура 30-х гг. (массовая песня).

ЦИТАТНИК

Писатель и Власть, 30-е гг.

Б. Пастернак

Мне по душе строптивый норов

Артиста в силе: он отвык

От фраз, и прячется от взоров,

И собственных стыдится книг .

 

Но всем известен этот облик.

Он миг для пряток прозевал .

Назад не повернуть оглобли,

Хотя б и затаясь в подвал.

 

Судьбы под землю не заямить.

Как быть? Неясная сперва,

При жизни переходит в память

Его признавшая молва.

 

Но кто ж он? На какой арене

Стяжал он поздний опыт свой?

С кем протекли его боренья?

С самим собой, с самим собой.

 

Как поселенье на гольфштреме ,

Он создан весь земным теплом.

В его залив вкатило время

Все, что ушло за волнолом.

 

Он жаждал воли и покоя ,

А годы шли примерно так,

Как облака над мастерскою ,

Где горбился его верстак.

 

 

В. Луговской

ПИСЬМО К РЕСПУБЛИКЕ ОТ МОЕГО ДРУГА

Ты строишь, кладешь и возводишь,

ты гонишь в ночь поезда,

На каждое честное слово

ты мне отвечаешь: "Да!"

Прости меня за ошибки -

судьба их назад берет.

Возьми меня, переделай

и вечно веди вперед,

Я плоть от твоей плоти

и кость от твоей кости.

И если я много напутал -

ты тоже меня прости.

Наполни приказом мозг мой

и ветром набей мне рот,

Ты самая светлая в мире,

ведущая мир вперед.

Я спал на твоей постели,

укрыт снеговой корой,

И есть на твоих равнинах

моя молодая кровь.

Я к бою не опоздаю

и стану в шеренгу рот,-

Возьми меня, переделай

и вечно веди вперед…

 

 

Э. Багрицкий ТВС

Пыль по ноздрям - лошади ржут.

Акации сыплются на дрова.

Треплется по ветру рыжий джут.

Солнце стоит посреди двора.

Рычаньем и чадом воздух прорыв,

Приходит обеденный перерыв.

 

Домой до вечера. Тишина.

Солнце кипит в каждом кремне.

Но глухо, от сердца, из глубины,

Предчувствие кашля идет ко мне.

 

И сызнова мир колюч и наг:

Камни - углы, и дома - углы;

Трава до оскомины зелена;

Дороги до скрежета белы.

Надсаживаясь и спеша донельзя,

Лезут под солнце ростки и Цельсий.

 

(Значит: в гортани просохла слизь,

Воздух, прожарясь, стекает вниз,

А снизу, цепляясь по веткам лоз,

Плесенью лезет туберкулез.)

 

Земля надрывается от жары.

Термометр взорван. И на меня,

Грохоча, осыпаются миры

Каплями ртутного огня,

Обжигают темя, текут ко рту.

И вся дорога бежит, как ртуть.

А вечером в клуб (доклад и кино,

Собрание рабкоровского кружка).

Дома же сонно и полутемно:

О, скромная заповедь молока!

 

 

Б. Пастернак «Другу»

Иль я не знаю, что, в потемки тычясь,

Вовек не вышла б к свету темнота,

И я урод, и счастье сотен тысяч

Не ближе мне пустого счастья ста?

 

И разве я не мерюсь пятилеткой,

Не падаю, не подымаюсь с ней?

Но как мне быть с моей грудною клеткой

И с тем, что всякой косности косней?

 

Напрасно в дни великого совета,

Где высшей страсти отданы места,

Оставлена вакансия поэта:

Она опасна, если не пуста.

 

Обэриуты

Н. Заболоцкий МЕРКНУТ ЗНАКИ ЗОДИАКА

Меркнут знаки Зодиака

Над просторами полей.

Спит животное Собака,

Дремлет птица Воробей.

Толстозадые русалки

Улетают прямо в небо,

Руки крепкие, как палки,

Груди круглые, как репа.

Ведьма, сев на треугольник,

Превращается в дымок.

С лешачихами покойник

Стройно пляшет кекуок.

Вслед за ними бледным хором

Ловят Муху колдуны,

И стоит над косогором

Неподвижный лик луны.

 

Меркнут знаки Зодиака

Над постройками села,

Спит животное Собака,

Дремлет рыба Камбала,

Колотушка тук-тук-тук,

Спит животное Паук,

Спит Корова, Муха спит,

Над землей луна висит.

Над землей большая плошка

Опрокинутой воды.

 

Леший вытащил бревешко

Из мохнатой бороды.

Из-за облака сирена

Ножку выставила вниз,

Людоед у джентльмена

Неприличное отгрыз.

Все смешалось в общем танце,

И летят во сне концы

Гамадрилы и британцы,

Ведьмы, блохи, мертвецы.

 

Кандидат былых столетий,

Полководец новых лет,

Разум мой! Уродцы эти -

Только вымысел и бред.

Только вымысел, мечтанье,

Сонной мысли колыханье,

Безутешное страданье,-

То, чего на свете нет.

 

Высока земли обитель.

Поздно, поздно. Спать пора!

Разум, бедный мой воитель,

Ты заснул бы до утра.

Что сомненья? Что тревоги?

День прошел, и мы с тобой -

Полузвери, полубоги -

Засыпаем на пороге

Новой жизни молодой.

 

Колотушка тук-тук-тук,

Спит животное Паук,

Спит Корова, Муха спит,

Над землей луна висит.

Над землей большая плошка

Опрокинутой воды.

Спит растение Картошка.

Засыпай скорей и ты!

 

 

Д. Хармс СЛУЧАИ

Однажды Орлов объелся толченым горохом и

умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А

Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридоно-

ва упала с буфета и тоже умерла. А дети Спи-

ридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридо-

нова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов

перестал причесываться и заболел паршой. А

Круглов нарисовал даму с кнутом и сошел с

ума. А Перехрестов получил телеграфом четы-

реста рублей и так заважничал, что его вы-

толкали со службы.

Хорошие люди не умеют поставить себя на

твердую ногу.

 

Д. Хармс МЫР

Я говорил себе, что я вижу мир. Но весь

мир недоступен моему взгляду, и я видел

только части мира. И все, что я видел, я

называл частями мира. И я наблюдал свойства

этих частей, и, наблюдая свойства частей, я

делал науку. Я понимал,что есть умные свой-

ства частей и есть не умные свойства в тех

же частях. Я делил их и давал им имена. И в

зависимости от их свойств, части мира были

умные и не умные.

И были такие части мира, которые могли

думать. И эти части смотрели на другие части

и на меня. И все части были похожи друг на

друга, и я был похож на них.

Я говорил: части гром.

Части говорили: пук времени.

Я говорил: Я тоже часть трех поворотов.

Части отвечали: Мы же маленькие точки.

И вдруг я перестал видеть их, а потом и

другие части. И я испугался, что рухнет мир.

Но тут я понял, что я не вижу частей по

отдельности, а вижу все зараз. Сначала я ду-

мал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это

мир, а то, что я видел раньше, был не мир.

И я всегда знал, что такое мир, но, что

я видел раньше, я не знаю и сейчас.

И когда части пропали, то их умные свой-

ства перестали быть умными, и их неумные

свойства перестали быть неумными. И весь мир

перестал быть умным и неумным.

Но только я понял, что я вижу мир, как я

перестал его видеть. Я испугался, думая, что

мир рухнул. Но пока я так думал, я понял,что

если бы рухнул мир, то я бы так уже не ду-

мал. И я смотрел, ища мир, но не находил

его.

А потом и смотреть стало некуда.

Тогда я понял, что, покуда было куда

смотреть, - вокруг меня был мир. А теперь

его нет. Есть только я.

А потом я понял, что я и есть мир.

Но мир - это не я.

Хотя в то же время я мир.

А мир не я.

А я мир.

А мир не я.

А я мир.

А мир не я.

А я мир.

И больше я ничего не думал.

Хармс

Голубая тетрадь №10

Жил один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно.

Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было.

У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего не было!
Так что непонятно, о ком идёт речь.
Уж лучше мы о нём не будем больше говорить.

Н.Заболоцкий

Меркнут знаки Зодиака

Над просторами полей.

Спит животное Собака,

Дремлет птица Воробей.

Толстозадые русалки

Улетают прямо в небо,

Руки крепкие, как палки,

Груди круглые, как репа.

Ведьма, сев на треугольник,

Превращается в дымок.

С лешачихами покойник

Стройно пляшет кекуок.

Вслед за ними бледным хором

Ловят Муху колдуны,

И стоит над косогором

Неподвижный лик луны.

 

Меркнут знаки Зодиака

Над постройками села,

Спит животное Собака,

Дремлет рыба Камбала,

Колотушка тук-тук-тук,

Спит животное Паук,

Спит Корова, Муха спит,

Над землей луна висит.

Над землей большая плошка

Опрокинутой воды.

 

Леший вытащил бревешко

Из мохнатой бороды.

Из-за облака сирена

Ножку выставила вниз,

Людоед у джентльмена

Неприличное отгрыз.

Все смешалось в общем танце,

И летят во сне концы

Гамадрилы и британцы,

Ведьмы, блохи, мертвецы.

 

Кандидат былых столетий,

Полководец новых лет,

Разум мой! Уродцы эти -

Только вымысел и бред.

Только вымысел, мечтанье,

Сонной мысли колыханье,

Безутешное страданье,-

То, чего на свете нет.

 

Высока земли обитель.

Поздно, поздно. Спать пора!

Разум, бедный мой воитель,

Ты заснул бы до утра.

Что сомненья? Что тревоги?

День прошел, и мы с тобой -

Полузвери, полубоги -

Засыпаем на пороге

Новой жизни молодой.

 

Колотушка тук-тук-тук,

Спит животное Паук,

Спит Корова, Муха спит,

Над землей луна висит.

Над землей большая плошка

Опрокинутой воды.

Спит растение Картошка.

Засыпай скорей и ты!

1929

Сб. столбцы

«Новый Быт», о

Но вот знакомые явились,

Завод пропел: «Ура! Ура!».

И Новый Быт, даруя милость,

В тарелке держит осетра.

Варенье, ложечкой носимо,

Шипит и падает в боржом.

Жених, проворен нестерпимо,

К невесте лепится ужом.

«Свадьба» (1928 г.):

Мясистых баб большая стая.

Сидит вокруг, пером блистая,

И лысый венчик горностая

Венчает груди, ожирев

В поту столетних королев.

Они едят густые сласти,

Хрипят в неутолённой страсти,

И распуская животы,

В тарелки жмутся и цветы.

Прямые лысые мужья

Сидят, как выстрел из ружья,

Едва вытягивая шеи

Сквозь мяса жирные траншеи.

И пробиваясь сквозь хрусталь

Многообразно однозвучный,

Как сон земли благополучной,

Парит на крылышках мораль.

НА РЫНКЕ

В уборе из цветов и крынок

Открыл ворота старый рынок.

 

Здесь бабы толсты, словно кадки,

Их шаль невиданной красы,

И огурцы, как великаны,

Прилежно плавают в воде.

Сверкают саблями селедки,

Их глазки маленькие кротки,

Но вот, разрезаны ножом,

Они свиваются ужом.

И мясо, властью топора,

Лежит, как красная дыра,

И колбаса кишкой кровавой

В жаровне плавает корявой,

И влед за ней кудрявый пес

Несет на воздух постный нос,

И пасть открыта, словно дверь,

И голова, как блюдо,

И ноги точные идут,

Сгибаясь медленно посередине.

Но что это? Он с видом сожаленья

Остановился наугад,

И слезы, точно виноград,

Из глаз по воздуху летят.

 

Калеки выстроились в ряд.

Один играет на гитаре.

Ноги обрубок, брат утрат,

Его кормилец на базаре.

А на обрубке том костыль,

Как деревянная бутыль…

 

ИВАНОВЫ

Стоят чиновные деревья,

Почти влезая в каждый дом.

Давно их кончено кочевье,

Они в решетках, под замком.

Шумит бульваров темнота,

Домами плотно заперта.

 

Но вот все двери растворились,

Повсюду шепот пробежал:

На службу вышли Ивановы

В своих штанах и башмаках.

Пустые гладкие трамваи

Им подают свои скамейки.

Герои входят, покупают

Билетов хрупкие дощечки,

Сидят и держат их перед собой,

Не увлекаясь быстрою ездой.

 

А там, где каменные стены,

И рев гудков, и шум колес,

Стоят волшебные сирены

В клубках оранжевых волос.

Иные, дуньками одеты,

Сидеть не могут взаперти.

Прищелкивая в кастаньеты,

Они идут. Куда идти,

Кому нести кровавый ротик,

У чьей постели бросить ботик

И дернуть кнопку на груди?

Неужто некуда идти?

 

О мир, свинцовый идол мой,

Хлещи широкими волнами

И этих девок упокой

На перекрестке вверх ногами!

Он спит сегодня, грозный мир:

В домах спокойствие и мир.

 

Ужели там найти мне место,

Где ждет меня моя невеста,

Где стулья выстроились в ряд,

Где горка – словно Арарат -

Имеет вид отменно важный,

Где стол стоит и трехэтажный

В железных латах самовар

Шумит домашним генералом?

 

О мир, свернись одним кварталом,

Одной разбитой мостовой,

Одним проплеванным амбаром,

Одной мышиною норой,

Но будь к оружию готов:

Целует девку – Иванов!

 

 

НА ДАЧЕ

Вижу около постройки

Древо радости -- орех.

Дым, подобно белой тройке,

Скачет в облако наверх.

Вижу дачи деревянной

Деревенские столбы.

Белый, серый, оловянный

Дым выходит из трубы.

Вижу -- ты, по воле мужа

С животом, подобным тазу,

Ходишь, зла и неуклюжа,

И подходишь к тарантасу.

В тарантасе тройка алых

Чернокудрых лошадей.

Рядом дядя на цимбалах

Тешит праздничных людей.

Гей, ямщик! С тобою мама

Да в селе высокий доктор.

Полетела тройка прямо

По дороге очень мокрой.

Мама стонет, дядя гонит,

Дядя давит лошадей,

И младенец, плача, тонет

Посреди больших кровей.

Пуповину отгрызала

Мама зубом золотым.

Тройка бешеная стала,

Коренник упал. Как дым,

Словно дым, клубилась степь,

Ночь сидела на холме.

Дядя ел чугунный хлеб,

Развалившись на траве.

А в далекой даче дети

Пели, бегая в крокете,

И ликуя и шутя,

Легким шариком вертя.

И цыганка молодая,

Встав над ними, как божок,

Предлагала, завывая,

Ассирийский пирожок.

 

ЛИЦО КОНЯ

Животные не спят. Они во тьме ночной

Стоят над миром каменной стеной.

 

Рогами гладкими шумит в соломе

Покатая коровы голова.

Раздвинув скулы вековые,

Ее притиснул каменистый лоб,

И вот косноязычные глаза

С трудом вращаются по кругу.

 

Лицо коня прекрасней и умней.

Он слышит говор листьев и камней.

Внимательный! Он знает крик звериный

И в ветхой роще рокот соловьиный.

 

И зная всё, кому расскажет он

Свои чудесные виденья?

Ночь глубока. На темный небосклон

Восходят звезд соединенья.

И конь стоит, как рыцарь на часах,

Играет ветер в легких волосах,

Глаза горят, как два огромных мира,

И грива стелется, как царская порфира.

 

И если б человек увидел

Лицо волшебное коня,

Он вырвал бы язык бессильный свой

И отдал бы коню. Поистине достоин

Иметь язык волшебный конь!

Мы услыхали бы слова.

Слова большие, словно яблоки. Густые,

Как мед или крутое молоко.

Слова, которые вонзаются, как пламя,

И, в душу залетев, как в хижину огонь,

Убогое убранство освещают.

Слова, которые не умирают

И о которых песни мы поем.

 

Но вот конюшня опустела,

Деревья тоже разошлись,

Скупое утро горы спеленало,

Поля открыло для работ.

И лошадь в клетке из оглобель,

Повозку крытую влача,

Глядит покорными глазами

В таинственный и неподвижный мир.

 

ИСКУССТВО

Дерево растет, напоминая

Естественную деревянную колонну.

От нее расходятся члены,

Одетые в круглые листья.

Собранье таких деревьев

Образует лес, дубраву.

Но определенье леса неточно,

Если указать на одно формальное строенье.

Толстое тело коровы,

Поставленное на четыре окончанья,

Увенчанное хромовидной головою

И двумя рогами (словно луна в первой четверти).

Тоже будет непонятно,

Также будет непостижимо,

Если забудем о его значенье

На карте живущих всего мира.

Дом, деревянная постройка,

Составленная как кладбище деревьев,

Сложенная как шалаш из трупов,

Словно беседка из мертвецов, --

Кому он из смертных понятен,

Кому из живущих доступен,

Если забудем человека,

Кто строил его и рубил?

Человек, владыка планеты,

Государь деревянного леса,

Император коровьего мяса,

Саваоф двухэтажного дома, --

Он и планетою правит,

Он и леса вырубает,

Он и корову зарежет,

А вымолвить слова не может.

Но я, однообразный человек,

Взял в рот длинную сияющую дудку,

Дул, и, подчиненные дыханию,

Слова вылетали в мир, становясь предметами.

Корова мне кашу варила,

Дерево сказку читало,

А мертвые домики мира

Прыгали, словно живые.

 

 

Я не ищу гармонии в природе.

Разумной соразмерности начал

Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе

Я до сих пор, увы, не различал.

Как своенравен мир ее дремучий!

В ожесточенном пении ветров

Не слышит сердце правильных созвучий,

Душа не чует стройных голосов.

Но в тихий час осеннего заката,

Когда умолкнет ветер вдалеке.

Когда, сияньем немощным объята,

Слепая ночь опустится к реке,

Когда, устав от буйного движенья,

От бесполезно тяжкого труда,

В тревожном полусне изнеможенья

Затихнет потемневшая вода,

Когда огромный мир противоречий

Насытится бесплодною игрой,--

Как бы прообраз боли человечьей

Из бездны вод встает передо мной.

И в этот час печальная природа

Лежит вокруг, вздыхая тяжело,

И не мила ей дикая свобода,

Где от добра неотделимо зло.

И снится ей блестящий вал турбины,

И мерный звук разумного труда,

И пенье труб, и зарево плотины,

И налитые током провода.

Так, засыпая на своей кровати,

Безумная, но любящая мать

Таит в себе высокий мир дитяти,

Чтоб вместе с сыном солнце увидать.

 

ВСЕ, ЧТО БЫЛО В ДУШЕ

Все, что было в душе, все как будто опять потерялось,

И лежал я в траве, и печалью и скукой томим.

И прекрасное тело цветка надо мной поднималось,

И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.

 

И тогда я открыл свою книгу в большом переплете,

Где на первой странице растения виден чертеж.

И черна и мертва, протянулась от книги к природе

То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь.

 

И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье

И как будто пытался чужую премудрость понять.

Трепетело в листах непривычное мысли движенье,

То усилие воли, которое не передать.

 

И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась.

И запела печальная тварь славословье уму,

И подобье цветка в старой книги моей шевельнулось

Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.

 

 

Вчера, о смерти размышляя,

Ожесточилась вдруг душа моя.

Печальный день! Природа вековая

Из тьмы лесов смотрела на меня.

 

И нестерпимая тоска разъединенья

Пронзила сердце мне, и в этот миг

Всё, всё услышал я — и трав вечерних пенье,

И речь воды, и камня мертвый крик.

 

И я, живой, скитался над полями,

Входил без страха в лес,

И мысли мертвецов прозрачными столбами

Вокруг меня вставали до небес.

 

И голос Пушкина был над листвою слышен,

И птицы Хлебникова пели у воды,

И встретил камень я. Был камень неподвижен,

И проступал в нем лик Сковороды.

И все существованья, все народы

Нетленное хранили бытие,

И сам я был не детище природы,

Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

 

 

Во многом знании — немалая печаль,

Так говорил творец Экклезиаста.

Я вовсе не мудрец, но почему так часто

Мне жаль весь мир и человека жаль?

 

Природа хочет жить, и потому она

Миллионы зерен скармливает птицам,

Но из миллиона птиц к светилам и зарницам

Едва ли вырывается одна.

 

Вселенная шумит и просит красоты,

Кричат моря, обрызганные пеной,

Но на холмах земли, на кладбищах вселенной

Лишь избранные светятся цветы.

 

Я разве только я? Я — только краткий миг

Чужих существований. Боже правый,

Зачем ты создал мир, и милый и кровавый,

И дал мне ум, чтоб я его постиг!

М. Алигер «Зоя»

 

ВСТУПЛЕНИЕ

Я так приступаю к решенью задачи,

как будто конца и ответа не знаю.

Протертые окна бревенчатой дачи,

раскрыты навстречу московскому маю.

Солнце лежит на высоком крылечке,

девочка с книгой сидит на пороге.

"На речке, на речке,

па том бережочке,

мыла Марусенька белые ноги..."

И словно пронизана песенка эта

журчанием речки и смехом Маруси,

окрашена небом и солнцем прогрета...

"Плыли к Марусеньке

серые гуси..."

Отбросила книгу, вокруг поглядела.

Над медными соснами солнце в зените...

Откинула голову, песню допела:

"Вы, гуси, летите,

воды не мутите..."

Бывают на свете такие мгновенья,

такое мерцание солнечных пятен,

когда до конца изчезают сомненья

и кажется, мир абсолютно понятен.

И жизнь твоя будет отныне прекрасна -

и это навек, и не будет иначе.

Все в мире устроено прочно и ясно -

для счастья, для радости, для удачи.

Особенно это бывает в начале

дороги,

когда тебе лет еще мало

и если и были какие печали,

то грозного горя еще не бывало.

Все в мире открыто глазам человека,

Он гордо стоит у высокого входа

... Почти середина двадцатого века.

Весна девятьсот сорок первого года.

Она начиналась экзаменом школьным,

тревогой неясною и дорогою,

манила на волю мячом волейбольным,

игрою реки, тополиной пургою.

Московские неповторимые весны.

Лесное дыхание хвои и влаги.

...Район Тимирязевки, медные сосны,

белья на веревках веселые флаги.

Как мудро, что люди не знают заране

того, что стоит неуклонно пред ними.

- Как звать тебя, девочка?

- Зоей.

- А Таня?

- Да, есть и такое хорошее имя.

Ну что же, поскольку в моей это власти

тебя отыскать в этой солнечной даче,

мне хочется верить, что ждет тебя счастье,

и я не желаю, чтоб было иначе.

В сияющей рамке зеленого зноя,

на цыпочки приподымаясь немножко,

выходит семнадцатилетняя Зоя,

московская школьница-длинноножка.

 

…Горячась, не уступая, споря,

милая моя, расти скорей!...

 

…я подойду и скажу тебе:

- Что ж,

устала, измучилась, стала угрюмой.

А может, уже поняла: не дойдешь.

Пока еще можно свернуть, подумай.

Недолго в твои молодые лета

к другим, не к себе, относиться строже.

Есть прямолинейность и прямота,

но это совсем не одно и то же.

Подруги боятся тебя чуть-чуть,

им неуютно и трудно с тобою.

Подумай: ты вынесешь этот путь?

Сумеешь пробиться ценою любою?

Но этот настойчивый, пристальный свет

глаз, поставленных чуточку косо.

Но ты подымаешься мне в ответ,

и стыдно становится мне вопроса.

И сделалась правда повадкой твоей,

порывом твоим и движеньем невольным

в беседах со взрослыми,

в играх детей,

в раздумьях твоих и в кипении школьном.

Как облачко в небе,

как след от весла,

твоя золотистая юность бежала.

Твоя пионерская правда росла,

твоя комсомольская правда мужала…

 

…Мне видится взгляд твой, бессонный и жесткий,

Я только глаза от волненья закрою

и сразу увижу твои перекрестки.

Душе не забыть тебя,

сердцу не бросить,

как женщину в горе,

без маски, без позы…

 

…Была ты

Москвой -

и не скажешь иначе…

 

…Ты не ошибся

в этом бойце,

секретарь Московского Комитета…

 

…Можно мне признаться?

Почему-то

ты еще родней мне оттого,

что назвалась в страшную минуту

именем ребенка моего…

 

…Стань же нашей любимицей,

символом правды и силы,

чтоб была наша верность, как гибель твоя, высока…

 

Массовая культура 30-х гг. (массовая песня).

 

Василий Лебедев-Кумач

ПЕСНЯ О РОДИНЕ

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

 

От Москвы до самых до окраин,

С южных гор до северных морей

Человек проходит, как хозяин

Необъятной Родины своей.

Всюду жизнь и вольно и широко,

Точно Волга полная, течет.

Молодым - везде у нас дорога,

Старикам - везде у нас почет.

 

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

 

Наши нивы глазом не обшаришь,

Не упомнишь наших городов,

Наше слово гордое "товарищ"

Нам дороже всех красивых слов.

С этим словом мы повсюду дома,

Нет для нас ни черных, ни цветных,

Это слово каждому знакомо,

С ним везде находим мы родных.

 

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

 

Над страной весенний ветер веет,

С каждым днем все радостнее жить.

И никто на свете не умеет

Лучше нас смеяться и любить.

Но сурово брови мы насупим,

Если враг захочет нас сломать,-

Как невесту. Родину мы любим,

Бережем, как ласковую мать.

 

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

 

Василий Лебедев-Кумач

МАРШ ВЕСЕЛЫХ РЕБЯТ

Легко на сердце от песни веселой,

Она скучать не дает никогда,

И любят песню деревни и села,

И любят песню большие города.

 

Нам песня строить и жить помогает,

Она, как друг, и зовет, и ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

 

Шагай вперед, комсомольское племя,

Шути и пой, чтоб улыбки цвели.

Мы покоряем пространство и время,

Мы - молодые хозяева земли.

 

Нам песня жить и любить помогает,

Она, как друг, и зовет, и ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

 

Мы все добудем, поймем и откроем:

Холодный полюс и свод голубой.

Когда страна быть прикажет героем,

У нас героем становится любой.

 

Нам песня строить и жить помогает,

Она, как друг, и зовет, и ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

 

Мы можем петь и смеяться, как дети,

Среди упорной борьбы и труда,

Ведь мы такими родились на свете,

Что не сдаемся нигде и никогда.

 

Нам песня жить и любить помогает,

Она, как друг, и зовет, и ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет.

 

И если враг нашу радость живую

Отнять захочет в упорном бою,

Тогда мы песню споем боевую

И встанем грудью за Родину свою.

 

Нам песня строить и жить помогает,

Она на крыльях к победе ведет,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет.

 

П. Герман

Авиамарш

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца - пламенный мотор.

 

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

 

Бросая ввысь свой аппарат послушный

Или творя невиданный полет,

Мы сознаем, как крепнет флот воздушный,

Наш первый в мире пролетарский флот!

 

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

 

Наш острый взгляд пронзает каждый атом,

Наш каждый нерв решимостью одет;

И, верьте нам, на каждый ультиматум

Воздушный флот сумеет дать ответ.

 

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

 

 

Публицистика времен ВОВ

А. Толстой «Родина»

За эти месяцы тяжелой борьбы, решающей нашу судьбу, мы все глубже познаем кровную связь с тобой и все мучительнее любим тебя, Родина….

…Родина - это движение народа по своей земле из глубин веков к желанному будущему, в которое он верит и создает своими руками для себя и своих поколений…

…Русский народ создал огромную изустную литературу: мудрые пословицы и хитрые загадки, веселые и печальные обрядовые песни, торжественные былины, - говорившиеся нараспев, под звон струн, - о славных подвигах богатырей, защитников земли народа, - героические, волшебные, бытовые и пересмешные сказки…

…Позади нас - великая русская культура, впереди - наши необъятные богатства и возможности, которыми хочет завладеть навсегда фашистская Германия…

…Наша родина ширилась и крепла, и никакая вражья сила не могла пошатнуть ее. Так же без следа поглотит она и эти немецкие орды. Так было, так будет.

Ничего, мы сдюжим!..

 

А. Толстой «Что мы защищаем»

…Разбить армии Третьей империи, с лица земли смести всех наци с их варварски-кровавыми замыслами, дать нашей родине мир, покой, вечную свободу, изобилие, всю возможность дальнейшего развития по пути высшей человеческой свободы - такая высокая и благородная задача должна быть выполнена нами, русскими и всеми братскими народами нашего Союза…

…На границах СССР они ударились о стальную стену, и широко брызнула кровь их. Немецкие армии, гонимые в бой каленым железом террора и безумия, встретились с могучей силой умного, храброго, свободолюбивого народа, который много раз за свою тысячелетнюю историю мечом и штыком изгонял с просторов родной земли наезжавших на нее хазар, половцев и печенегов, татарские орды и тевтонских рыцарей, поляков, шведов, французов Наполеона и немцев Вильгельма... Все промелькнули перед нами…

…Наш народ прежде поднимался на борьбу, хорошо понимая, что и спасибо ему за это не скажут ни царь, ни псарь, ни боярин. Но горяча была его любовь к своей земле, к неласковой родине своей, неугасаемо в уме его горела вера в то, что настанет день справедливости, скинет он с горба всех захребетников, и земля русская будет его землей, и распашет он ее под золотую ниву от океана до океана…

…Вглядываюсь в прошлое, и в памяти встают умные, чистые, неторопливые люди, берегущие свое достоинство...

…Это - моя родина, моя родная земля, мое отечество, в жизни нет горячее, глубже и священнее чувства, чем любовь к тебе...

 

И. Эренбург «Оправдание ненависти»

…Один из немецких «ценителей» Достоевского написал в журнальной статье: «Достоевский — это оправдание пыток». Глупые и мерзкие слова…

…Немецкие фашисты — это образованные дикари и сознательные людоеды. Просматривая недавно дневники немецких солдат, я увидел, что один из них, принимавший участие в клинском погроме, был меломаном и любителем Чайковского. Оскверняя дом композитора, он знал, что он делает…

…На трупе одного немца нашли детские штанишки, запачканные кровью, и фотографию детей. Он убил русского ребенка, но своих детей он, наверное, любил. Убийства для немцев — не проявление душевного разгула, но методическая деятельность…

…В записных книжках немцев можно найти перечень награбленного; они считают, сколько кур съели, сколько отобрали одеял. В своем разбое они беззастенчивы, как будто они не раздевают живых людей, а собирают ягоды…

…Впервые перед нашим народом оказались не люди, но злобные и мерзкие существа, дикари, снабженные всеми достижениями техники, изверги, действующие по уставу и ссылающиеся на науку, превратившие истребление грудных детей в последнее слово государственной мудрости…

…Наша ненависть к гитлеровцам продиктована любовью, любовью к родине, к человеку и к человечеству. В этом — сила нашей ненависти. В этом — ее оправдание…

 

Л.Леонов «Неизвестному американскому другу»

Мой добрый друг!

Я не знаю твоего имени. Наверное, мы не встретимся с тобою никогда…

…Завеса сплошного огня и стального ливня стоит сегодня на главных магистралях земли. Завтра, когда схлынет эта большая ночь, нам долго придется восстанавливать разбитые очаги цивилизации…

…Может быть, тебе не видно всего этого издалека? Чужое горе всегда маленькое. Может быть, ты все-таки думаешь, что воды в Темзе и Миссисипи протекает за единицу времени больше, чем крови и слез в Европе? Может быть, ты не слышал про Лидице? Может быть, тебе кажутся преувеличенными газетные описания всех этих палаческих ухищрений?.. Я помогу тебе поверить. Сообщи мне адрес, и я пошлю тебе фотографии расстрелянных, замученных, сожженных…

…Нерадиво берегли мы нашу цивилизацию: не сумели даже обезопасить ее от падающих бомб. Слишком верили в ее святость и прочность…

…Все дети мира плачут на одном языке. Великие беды легко перешагивают через любые проливы…

…Я опускаю это письмо в почтовый ящик мира.

Дойдет ли оно?..

 

 

Лирика времен ВОВ.

В. Лебедев-Кумач «Священная война» о

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой.

 

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна, —

Идёт война народная,

Священная война!

 

Как два различных полюса,

Во всём враждебны мы.

За свет и мир мы боремся,

Они — за царство тьмы.

 

Дадим отпор душителям

Всех пламенных идей,

Насильникам, грабителям,

Мучителям людей!

 

Не смеют крылья чёрные

Над Родиной летать,

Поля её просторные

Не смеет враг топтать!

 

Гнилой фашистской нечисти

Загоним пулю в лоб,

Отребью человечества

Сколотим крепкий гроб!

 

Пойдём ломить всей силою,

Всем сердцем, всей душой

За землю нашу милую,

За наш Союз большой!

 

Встаёт страна огромная,

Встаёт на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой!

 

А. Ахматова «Клятва» о

И та, что сегодня прощается с милым,-

Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянемся, клянемся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

 

А. Ахматова МУЖЕСТВО о

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

 

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

 

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!

 

* * *
Ты мне не обещан ни жизнью, ни Богом,
Ни даже предчувствием тайным моим.
Зачем же в ночи перед темным порогом
Ты медлишь, как будто счастьем томим?

Не выйду, не крикну: "О, будь единым,
До смертного часа будь со мной!"
Я только голосом лебединым
Говорю с неправедною луной.
1915

Реквием

1. Уводили тебя на рассвете,За тобой, как на выносе, шла.2. Тихо льется тихий Дон,Желтый месяц входит в дом.Муж в могиле, сын в тюрьме,Помолитесь обо мне.4. Показать бы тебе, насмешницеИ любимице всех друзей,Царскосельской веселой грешнице,Что случится с жизнью твоей -Как трехсотая, с передачею,Под Крестами будешь стоятьИ своею слезою горячеюНовогодний лед прожигать.5. Семнадцать месяцев кричу,Зову тебя домой,Кидалась в ноги палачу,Ты сын и ужас мой.7. приговор. И упало каменное словоНа мою еще живую грудь.Эпилог. И я молюсь не о себе одной,А обо всех, кто там стоял со мною,И в лютый холод, и в июльский знойПод красною ослепшею стеною.2.Опять поминальный приблизился час.Я вижу, я слышу, я чувствую вас.

К. Симонов «Убей его» о

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

 

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчел

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме немец топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал…

 

Если мать тебе дорога —

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб немец, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель…

 

[Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в карпатских снегах,

Что погиб за Волгу, за Дон,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб солдатский портрет в крестах

Снял фашист и на пол сорвал

И у матери на глазах

На лицо ему наступал…

 

Если жаль тебе, чтоб старик,

Старый школьный учитель твой,

Перед школой в петле поник

Гордой старческой головой,

Чтоб за все, что он воспитал

И в друзьях твоих и в тебе,

Немец руки ему сломал

И повесил бы на столбе.]

 

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел,— так ее любил,—

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви…

 

Если ты не хочешь отдать

Немцу с черным его ружьем

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем,—

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

 

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

 

Если немца убил твой брат,

Пусть немца убил сосед,—

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Если немца убил твой брат,—

Это он, а не ты солдат.

 

Так убей же немца, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина,—

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать,

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

 

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

 

*** Симонов

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет.

 

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души...

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

 

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: - Повезло.

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой,-

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

1941

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,

Как шли бесконечные, злые дожди,

Как кринки несли нам усталые женщины,

Прижав, как детей, от дождя их к груди,

 

Как слезы они вытирали украдкою,

Как вслед нам шептали:- Господь вас спаси!-

И снова себя называли солдатками,

Как встарь повелось на великой Руси.

 

Слезами измеренный чаще, чем верстами,

Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:

Деревни, деревни, деревни с погостами,

Как будто на них вся Россия сошлась,

 

Как будто за каждою русской околицей,

Крестом своих рук ограждая живых,

Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся

За в бога не верящих внуков своих.

 

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -

Не дом городской, где я празднично жил,

А эти проселки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил.

 

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою

Дорожной тоской от села до села,

Со вдовьей слезою и с песнею женскою

Впервые война на проселках свела.

 

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,

По мертвому плачущий девичий крик,

Седая старуха в салопчике плисовом,

Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

 

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?

Но, горе поняв своим бабьим чутьем,

Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,

Покуда идите, мы вас подождем.

 

"Мы вас подождем!"- говорили нам пажити.

"Мы вас подождем!"- говорили леса.

Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,

Что следом за мной их идут голоса.

 

По русским обычаям, только пожарища

На русской земле раскидав позади,

На наших глазах умирали товарищи,

По-русски рубаху рванув на груди.

 

Нас пули с тобою пока еще милуют.

Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За горькую землю, где я родился,

 

За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бой провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла.

1941

Дмитрий Кедрин РОДИНА о

Весь край этот, милый навеки,

В стволах белокорых берез,

И эти студеные реки,

У плеса которых ты рос,

 

И темная роща, где свищут

Всю ночь напролет соловьи,

И липы на старом кладбище,

Где предки уснули твои,

 

И синий ласкающий воздух,

И крепкий загар на щеках,

И деды в андреевских звездах,

В высоких седых париках,

 

И рожь на нолях непочатых,

И эта хлеб-соль средь стола,

И псковских соборов стрельчатых

Причудливые купола,

 

И фрески Андрея Рублева

На темной церковной стене,

И звонкое русское слово,

И в чарочке пенник на дне,

 

И своды лабазов просторных,

Где в сене — раздолье мышам,

И эта — на ларчиках черных —

Кудрявая вязь палешан,

 

И дети, что мчатся, глазея,

По следу солдатских колонн,

И в старом полтавском музее

Полотнища шведских знамен,

 

И сапки, чтоб вихрем летели!

И волка опасливый шаг,

И серьги вчерашней метели

У зябких осинок в ушах,

 

И ливни — такие косые,

Что в поле не видно ни зги,—

Запомни:

Всё это — Россия,

Которую топчут враги.

 

 

Дмитрий Кедрин

«Хочешь знать, что такое Россия ...» о

 

Хочешь знать, что такое Россия -

Наша первая в жизни любовь?

Милый друг! Это ребра косые

Полосатых шлагбаумных столбов.

Это щебет в рябиннике горьком,

Пар от резвых коней на бегу,

Это желтая заячья зорька,

След на сахарном синем снегу.

Это пахарь в портах полотняных,

Пес, что воет в ночи на луну,

Это слезы псковских полонянок

В безутешном ливонском плену,

Это горькие всхлипы гармоник,

Свет далеких пожаров ночных,

Это- кашка, татарка и донник

На высоких могилах степных.

Это- эхо от песни усталой,

Облаков перелетных тоска,

Это свист за далекой заставой

Да лучина в окне кабака.

Это хлеб в узелке новобранца,

Это туз, что нашит на плечо,

Это дудка в руке Самозванца,

Это клетка, где жил Пугачев.

Да, страна наша не была раем:

Нас к земле прибивало дождем.

Но когда мы ее потеряем,

Мы милей ничего не найдем.

* * *

Такой ты мне привиделась когда-то:

Молочный снег, яичная заря.

Косые ребра будки полосатой

Чиновничья припрыжка снегиря.

 

Я помню чай в кустодиевском блюдце,

И санный путь, чуть вьюга улеглась,

И капли слез, которые не льются

Из светло-серых с поволокой глаз...

 

Что ж! Прав и я: бродяга — дым становий,

А полководец — жертвенную кровь

Любил в тебе... Но множество Любовей

Слилось в одну великую любовь!

1944

Михаил Исаковский о

РУССКОЙ ЖЕНЩИНЕ о

...Да разве об этом расскажешь

В какие ты годы жила!

Какая безмерная тяжесть

На женские плечи легла!..

 

В то утро простился с тобою

Твой муж, или брат, или сын,

И ты со своею судьбою

Осталась один на один.

 

Один на один со слезами,

С несжатыми в поле хлебами

Ты встретила эту войну.

И все - без конца и без счета -

Печали, труды и заботы

Пришлись на тебя на одну.

 

Одной тебе - волей-неволей -

А надо повсюду поспеть;

Одна ты и дома и в поле,

Одной тебе плакать и петь.

 

А тучи свисают все ниже,

А громы грохочут все ближе,

Все чаще недобрая весть.

И ты перед всею страною,

И ты перед всею войною

Сказалась - какая ты есть.

 

Ты шла, затаив свое горе,

Суровым путем трудовым.

Весь фронт, что от моря до моря,

Кормила ты хлебом своим.

 

В холодные зимы, в метели,

У той у далекой черты

Солдат согревали шинели,

Что сшила заботливо ты.

 

Бросалися в грохоте, в дыме

Советские воины в бой,

И рушились вражьи твердыни

От бомб, начиненных тобой.

 

За все ты бралася без страха.

И, как в поговорке какой,

Была ты и пряхой и ткахой,

Умела - иглой и пилой.

 

Рубила, возила, копала -

Да разве всего перечтешь?

А в письмах на фронт уверяла,

Что будто б отлично живешь.

 

Бойцы твои письма читали,

И там, на переднем краю,

Они хорошо понимали

Святую неправду твою.

 

И воин, идущий на битву

И встретить готовый ее,

Как клятву, шептал, как молитву,

Далекое имя твое...

 

 

А. Сурков

Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины о

Как шли бесконечные, злые дожди,

Как кринки несли нам усталые женщины,

Прижав, как детей, от дождя их к груди,

 

Как слезы они вытирали украдкою,

Как вслед нам шептали: — Господь вас спаси! —

И снова себя называли солдатками,

Как встарь повелось на великой Руси.

 

Слезами измеренный чаще, чем верстами,

Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:

Деревни, деревни, деревни с погостами,

Как будто на них вся Россия сошлась,

 

Как будто за каждою русской околицей,

Крестом своих рук ограждая живых,

Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся

За в бога не верящих внуков своих.

 

Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -

Не дом городской, где я празднично жил,

А эти проселки, что дедами пройдены,

С простыми крестами их русских могил.

 

Не знаю, как ты, а меня с деревенскою

Дорожной тоской от села до села,

Со вдовьей слезою и с песнею женскою

Впервые война на проселках свела.

 

Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,

По мертвому плачущий девичий крик,

Седая старуха в салопчике плисовом,

Весь в белом, как на смерть одетый, старик.

 

Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?

Но, горе поняв своим бабьим чутьем,

Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,

Покуда идите, мы вас подождем.

 

«Мы вас подождем!» — говорили нам пажити.

«Мы вас подождем!» — говорили леса.

Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,

Что следом за мной их идут голоса.

 

По русским обычаям, только пожарища

На русской земле раскидав позади,

На наших глазах умирали товарищи,

По-русски рубаху рванув на груди.

 

Нас пули с тобою пока еще милуют.

Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За горькую землю, где я родился,

 

За то, что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бой провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла.

 

 

К. Симонов «Жди меня» э

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди,

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придет,

Жди, когда уж надоест

Всем, кто вместе ждет.

 

Жди меня, и я вернусь,

Не желай добра

Всем, кто знает наизусть,

Что забыть пора.

Пусть поверят сын и мать

В то, что нет меня,

Пусть друзья устанут ждать,

Сядут у огня,

Выпьют горькое вино

На помин души...

Жди. И с ними заодно

Выпить не спеши.

 

Жди меня, и я вернусь,

Всем смертям назло.

Кто не ждал меня, тот пусть

Скажет: - Повезло.

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой,-

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

 

О. Мандельштам, Камень

 

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной...

 

 

Дано мне тело - что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

 

За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить?

 

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

 

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

 

Запечатлеется на нем узор,

Неузнаваемый с недавних пор.

 

Пускай мгновения стекает муть

Узора милого не зачеркнуть.

 

 

На бледно-голубой эмали,

Какая мыслима в апреле,

Березы ветви поднимали

И незаметно вечерели.

 

Узор отточенный и мелкий,

Застыла тоненькая сетка,

Как на фарфоровой тарелке

Рисунок, вычерченный метко,--

 

Когда его художник милый

Выводит на стеклянной тверди,

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.

 

 

Слух чуткий парус напрягает,

Расширенный пустеет взор,

И тишину переплывает

Полночных птиц незвучный хор.

 

Я также беден, как природа,

И также прост, как небеса,

И призрачна моя свобода,

Как птиц полночных голоса.

 

Я вижу месяц бездыханный

И небо, мертвенней холста, -

Твой мир, болезненный и странный,

Я принимаю, пустота!

 

 

Я ненавижу свет

Однообразных звезд.

Здравствуй, мой древний бред,-

Башни стрельчатой рост!

 

Кружевом, камень, будь,

И паутиной стань,

Неба пустую грудь

Тонкой иглою рань!

 

Будет и мой черед, -

Чую размах крыла.

Так, но куда уйдет

Мысли живой стрела?

 

Или, свой путь и срок,

Я, исчерпав, вернусь:

Там - я любить не мог,

Здесь - я любить боюсь...

 

РАКОВИНА

Быть может, я тебе не нужен,

Ночь; из пучины мировой,

Как раковина без жемчужин,

Я выброшен на берег твой.

 

Ты равнодушно волны пенишь

И несговорчиво поешь,

Но ты полюбишь, ты оценишь

Ненужной раковины ложь.

 

Ты на песок с ней рядом ляжешь,

Оденешь ризою своей,

Ты неразрывно с нею свяжешь

Огромный колокол зыбей,

 

И хрупкой раковины стены,

Как нежилого сердца дом,

Наполнишь шепотами пены,

Туманом, ветром и дождем...

 

 

Нет, не луна, а светлый циферблат

Сияет мне, и чем я виноват,

Что слабых звезд я осязаю млечность?

И Батюшкова мне противна спесь:

"который час?" - Его спросили здесь,

А он ответил любопытным: "вечность".

 

Пешеход

Я чувствую непобедимый страх

В присутствии таинственных высот.

Я ласточкой доволен в небесах,

И колокольни я люблю полет!

 

И, кажется, старинный пешеход,

Над пропастью, на гнущихся мостках

Я слушаю, как снежный ком растет

И вечность бьет на каменных часах.

 

Когда бы так! Но я не путник тот,

Мелькающий на выцветших листах,

И подлинно во мне печаль поет;

 

Действительно, лавина есть в горах!

И вся моя душа — в колоколах,

Но музыка от бездны не спасет!

 

АЙЯ-СОФИЯ

Айя-София,- здесь остановиться

Судил Господь народам и царям!

Ведь купол твой, по слову очевидца,

Как на цепи, подвешен к небесам.

 

И всем векам - пример Юстиниана,

Когда похитить для чужих богов

Позволила эфесская Диана

Сто семь зеленых мраморных столбов.

 

Но что же думал твой строитель щедрый,

Когда, душой и помыслом высок,

Расположил апсиды и экседры,

Им указав на запад и восток?

 

Прекрасен край, купающийся в мире,

И сорок окон - света торжество.

На парусах, под куполом, четыре

Архангела - прекраснее всего.

 

И мудрое сферическое зданье

Народы и века переживет,

И серафимов гулкое рыданье

Не покоробит темных позолот.

Notre Dame

Где римский судия судил чужой народ,

Стоит базилика,- и, радостный и первый,

Как некогда Адам, распластывая нервы,

Играет мышцами крестовый легкий свод.

 

Но выдает себя снаружи тайный план:

Здесь позаботилась подпружных арок сила,

Чтоб масса грузная стены не сокрушила,

И свода дерзкого бездействует таран.

 

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

Души готической рассудочная пропасть,

Египетская мощь и христианства робость,

С тростинкой рядом - дуб, и всюду царь - отвес.

 

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные ребра,

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам.

А. Ахматова

Anno Domini

Все расхищено, предано, продано,

Черной смерти мелькало крыло,

Все голодной тоскою изглодано,

Отчего же нам стало светло?

 

Днем дыханьями веет вишневыми

Небывалый под городом лес,

Ночью блещет созвездьями новыми

Глубь прозрачных июльских небес, -

 

И так близко подходит чудесное

К разваливши